Текст книги "Плохо быть мной"

Автор книги: Михаил Найман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

– Значит профессионального опыта как такового у вас нет, мистер Найман? – нахмурил брови Натан.

– Нет, – ответил я упавшим голосом. – Одни только рейвы.

Натан потер переносицу и повторил про зарплату и отсутствие страховки.

– Нам надо, чтобы вы отнесли эти бумаги за подписью к медсестре, – закончил он. – Она проведет короткий медосмотр, чтобы проверить, нет ли чего, что могло бы помешать нашему сотрудничеству. Прямо, направо и направо.

На пути мне попался псих в костюме, похожем на военный; он прицепил к нему нашивку, а на грудь повесил табличку с собственным именем и фамилией. Он перегородил мне дорогу и со свирепым видом спросил, чем может быть мне полезен. Я шарахнулся в сторону и, пряча глаза, попросил его успокоиться. Если дышать глубже, все будет нормально. В его глазах мерцал огонек отчетливого безумия, но тут я сообразил, что имею дело с охранником.

– Как пройти к медсестре? – мгновенно наседаю на него, хотя маршрут знаю. Он объясняет, я принимаюсь жарко благодарить. Если по-честному, за то, что он не псих.

Стучусь в кабинет. «Войдите», – слышу грудной голос, которым приглашают войти в спальню, а не в лазарет, и робея открываю дверь. За столом, полуразвалясь, сидит та самая негритянка, которая так поразила мое воображение. Мой приход явно производит на нее благоприятное впечатление, поскольку девушка тут же оживляется.

– Новенький! – возбужденно произносит она с таким выражением, как будто к ней заглянул не новый работник, а кто-то способный в корне изменить ее жизнь. От такой возложенной на меня ответственности я начинаю нервничать.

Глаза медсестры обволакиваются медовой пленкой, она просит меня садиться, как в России дорогих гостей хозяева. Вижу, что ее оживление вызвано не моими личными качествами, а лишь тем, что я новенький. Она возбужденно оглядывается по сторонам пустого кабинета, ища, кого этим невероятным известием обрадовать. Проникновенно смотрит мне в глаза и задушевно-задумчивым тоном спрашивает, проверялся ли я на СПИД. В вопросе звучит интимность, принятая между по-настоящему близкими людьми. Интонация приветливо-заговорщическая и одновременно немного светская. Как спрашивают, пробовал ли я такое-то блюдо. Отвечаю «да». Проникновенность ее взгляда углубляется, и она с придыханием любопытствует, почему я делал этот анализ. Отвечаю: для зеленой карты.

– А так? – разочарованно подводит она итог, не скрывая неудовольствия и укоризны.

– Что значит «так»? Я же сказал – проверялся для зеленой карты.

Этот ответ пришелся и вовсе не по ней.

– Надо и так проверяться, – назидательно и теперь уже с откровенной претензией говорит она.

Мы оба умолкаем, и с каждой секундой тишина становится все более томительной.

– Мне кажется, что клиника, где проверяют на СПИД, – как раз то место, где можно его реально подхватить, – пытаюсь разрядить обстановку. Без успеха. – Ну, как получить гражданство в иммиграционном отделе или пособие в социальном офисе.

Медсестра смотрит на меня, будто я только что сообщил ей что-то очень личное.

– Ты пользуешься лосьоном для загара? – Вопрос задается как непосредственное продолжение предыдущего разговора. – Только не говори, что ты им не пользуешься! Я очень хорошо разбираюсь в людях и при одном взгляде на человека вижу его сущность. Все друзья говорят, что во мне скрывается замечательный психолог. Как только я тебя увидела, сразу поняла, что ты просто не можешь не пользоваться лосьоном для загара, – заявила она звенящим голосом, который вот-вот даст трещину и разлетится в осколки.

Я опять, как с Фридой, беспомощно развел руками.

– Твоя кожа имеет такой оттенок, которого не может быть у черных и испанцев. Ты добился этого с помощью автозагара, – объяснила она и стала качать ногой. – Я это ухватила с первого взгляда на тебя, – заключила она тоном нежного признания.

Нога качалась, глаза были подернуты дымкой, она изо всех сил демонстрировала, что о чем-то думает и это что-то – я. Наконец, прищелкнула языком, на лице появилось роковое выражение, и она принялась записывать в папку, очевидно, информацию о моей физической кондиции. Но я смотрел, как движется ее рука, и допускал, что она записывает не медицинские показания, а таинственные сведения о моей личной жизни, которых не знал даже я сам.

– Мой первый муж страдал ускоренной регенерацией гормонов, отвечающих за половое влечение, – доверительно сообщила она мне, не поднимая головы. – У женщин это называется бешенство матки. У Дирка это настолько было связано с качественным изменением сексуального поведения, что сексуальность стала для него основной жизненной целью.

Я, насколько мог убедительно, показывал, что у меня нет и толики сомнений, почему именно мне она это рассказывает.

– Это было как жить бок о бок с вечным двигателем, – добродушно добавила негритянка. – Дирк у меня ассоциировался с отбойным молотком. Он был очень жесткий – мой первый муж. – Она выразительно посмотрела на меня, распахнув два гигантских глаза, которые не содержали в себе ничего, кроме подавляющей честности.

Я кивнул и оглянулся на дверь. Я понимал, что это место предназначено для людей с нестандартным мышлением, но только сейчас осознал степень их нестандартности. Последнее сообщение было такое, что она оторвала взгляд от папки и доверительно уставилась на меня.

– В этом безусловно были свои преимущества, причем очень существенные. Но в последнее время жизни с Дирком я все чаще стала замечать, что мне в голову не приходит ни одной мысли и что там пустота. Понимаешь, это немного раздражает. – Она посмотрела на меня так, словно спрашивала совета.

Я заверил, что понимаю.

– Живешь, – продолжила она делиться со мной, – и совершенно ни о чем не думаешь. Потому что… – Тут она осеклась, поскольку объяснить причину отсутствия мыслей оказалось затруднительным. – Вдруг ты обращаешь внимание на то, что тебе не о чем говорить с человеком, с которым живешь бок о бок. Что между вами ничего общего. Что вас одна-единственная вещь объединяет. Ты не думай, я нисколько не умаляю роли насыщенных и разнообразных сексуальных отношений в жизни индивидуума. Но во время такой нескончаемой гонки по бугристой местности с препятствиями приходит день, когда ловишь себя на том, что в голове у тебя так же пусто, как на концерте «Милли Ванили», когда мир узнал, что ребята пели не своими голосами. Ты, конечно, можешь считать меня полной дурой после того, что я тебе сказала.

– Нет, почему же, – слабо возразил я. – Я вообще-то не силен в такого рода делах. Я все больше норовлю ставить на эмоциональную составляющую этого романтического акта. А мои подружки уверяют меня, что это как раз то, что им во мне нравится.

– Ты так думаешь? – пристально посмотрела она на меня, словно совет, которого она ждала, получен.

Я до того смутился, что отвернулся и стал рассматривать стены. Они были увешаны фотографиями. Одна была очень красивая. Смуглый голенький малыш, которого держала на руках черная обнаженная женщина. В ней я узнавал мою негритянку. Все вместе походило на скульптуру или контуры музыкального инструмента: округлые и выпуклые формы, скрипка или контрабас. Очень красиво – два черных тела на белом фоне.

– Замечательная фотография – сказал я. – У вас такой красивый ребенок.

– Ага, – безо всякого энтузиазма отозвалась она и продолжила писать.

Не найдя нужного отклика, я исследовал стены дальше. Глаза полезли на лоб, когда в поле зрения попала фотография, на которой та самая медсестра, что сидела напротив меня, была изображена опять голая, раскинувшаяся напротив гигантского валуна. Ее длинные и стройные ноги были широко расставлены, руки раскинуты вокруг камня так, что снимок чем-то походил на изображение пригвожденного к кресту Спасителя. «Хотите увидеть меня пригвожденной к кресту, прямо как я вся тут есть?» – всплыл в мозгу ее гневный вопрос у двери мужского туалета. Каким-то образом она увидела, что я смотрю на это фото, и подняла лицо с интригующим выражением.

– Когда я нащупала пальцами этот камень, он мне показался очень твердым, – продолжились откровения. – Это вызвало в моей голове каскад мыслей и ассоциаций. Сразу вспомнила своего первого мужа. Не в том смысле, что у Дирка, который каждый день ходил в спортзал, были твердые мышцы. Дирк сам был жесткий – его сущность, склад его мыслей. То, что камень был настолько твердый, связалось с молотком, беспрерывно стучавшим в сознании все тридцать два месяца моего первого брака. – Сейчас она смотрела на меня с интересом и расположенностью, будто речь шла о фотографии каникул на Багамских островах в кругу родных. Она сделала свой ход и ждала ответного.

– Фотография с малышом первый класс, – вернулся я к проверенному признанию. – Ваш малыш обворожительный!

Она была не просто недовольна, а поражена. Несколько раз покачала головой, готовая на меня кому-то пожаловаться. Взгляд ее потух, с отстраненным видом она приступила к медицинскому обследованию.

– Что вы делаете? – бодро поинтересовался я, когда она брала у меня кровь из пальца.

– Пытаюсь взять ваши анализы, мистер Найман, – ответила она холодно и назидательно.

– Ну как, все нормально, надеюсь? – попытался я вдохнуть жизнь в приунывшую собеседницу.

– Все будет нормально, если вы будете сидеть спокойно, мистер Найман, – строго выговорила она и сердито воткнула иглу в вену.

Я подумал: поранит или покалечит?

– А какая у меня группа крови? – поддал я заинтересованности, когда она записала результат.

– Мистер Найман, – пресекла она мои попытки, – я невольно обратила внимание на некоторые особенности вашего поведения психологического плана, которые мимо меня, как профессионала, не могли пройти незамеченными.

– А что со мной такого? – встрепенулся я искренне. – Разве что-то не то?

– Ваш взгляд отсутствует. Вы сами отсутствуете. Все время, пока мы беседовали, вы вели себя, как будто меня здесь нет. – Все у нее отсутствовали, и она усматривала в этом криминал. В это минуту она измеряла у меня давление.

– Это психиатрический анализ? – спросил я, чувствуя, как давление под манжетой токает все интенсивней.

– Это общий анализ, мистер Найман, – металлическим голосом проговорила медсестра. – Психиатрический – это часть общего обследования. Чтобы быть уверенной, что вы пригодны для работы, я должна сделать весь набор. А не один психиатрический. – Она накачивала грушу, слушая стетоскоп, чтобы засечь крайние показания стрелки.

– Скажите, у вас так давно с глазами? – То есть проблемы с моей психикой были для нее делом решенным, к ним можно не возвращаться.

Я испытывал сжатие под манжетой, мешавшее думать.

– Вы что-то сказали? – спросил я, прислушиваясь к биению там пульса.

– У вас проблемы с концентрацией, мистер Найман? Вы неуютно себя чувствуете в пространстве, которое вокруг вас? Вам кажется, что вы ему не принадлежите? Почему вы переспросили, какой вопрос я вам задала? – Она отпустила клапан в груше, и я почувствовал облегчение.

– Нет, я предельно уютно чувствую себя в нашем с вами пространстве и прекрасно отдаю себе отчет, где нахожусь. Просто иногда мне не очень хочется в нем быть.

Она состроила многозначительную мину и с серьезным видом записала что-то в папку. Она что-то записала, а я почему-то вспомнил КГБ: не донос ли?

– Ну и как у меня с давлением? – обратился я к ней весело.

– Вы только что заявили, что не испытываете потребности находиться здесь, – безжалостно подняла она на меня глаза. – У вас склонность к суициду?

– Что вы! Наоборот! Я очень все и всех люблю, и мне все здесь дико нравится. Просто я считаю, что если серьезно воспринимать идею, что мы живем здесь для вечной жизни, то ведь может прийти в голову, что не обязательно жить эту. Сразу туда – и привет. У вас разве не бывает ощущения, что место, в которое мы попали, далеко не самое главное?

Она ничего не ответила, только быстро писала.

– Снимите штаны, мистер Найман, – произнесла устало тем же голосом, каким разговаривала со мной все это время.

Я опешил, но подчинился.

– И трусы тоже, мистер Найман. – Тем же усталым тоном. Я огляделся, не нашел никого, кто мог бы за меня заступиться, и опять повиновался приказу.

Я стоял со спущенными до колен трусами, и это было так же неестественно и невероятно, как если бы я в церкви включил на полную катушку NWA или стал в армии обсуждать с дедами Бальзака. Обернулся в панике на дверь: не хочет ли в нее кто-нибудь войти.

Медсестра не торопясь встала во весь свой величественный рост, распрямила статный торс и поправила перед зеркалом прическу. Затем, от зеркала не отрываясь, молниеносным движением провела рукой по бровям, как бы проверяя их наличие. Затем присела на корточки и взяла меня рукой за мошонку. – Скажите, вы слышите голоса, мистер Найман? – спросила снизу, так и держа в ладони мои достоинства.

Я стал затравленно озираться, подумал и признался:

– Иногда по взглядам людей, мне кажется, я мог бы сказать, что они обо мне думают.

– То есть вы утверждаете, что можете читать мысли людей, руководствуясь их взглядами? – подняла она глаза с уровня моей промежности. – У вас нет страхов, фобий? Как вы себя чувствуете в толпе? Вы не чувствуете, что люди замышляют что-нибудь против вас или желают вам зла? – произнесла она раздумчиво, все еще покачивая мои отростки, как фрукты на рынке, прежде чем решить, покупать или нет.

– Жизнь вообще штука не для слабонервных. – Я вынужден был отвечать. – Сплошные причины для фобий. Джулиани могут переизбрать на второй срок, вам не страшно? Надо мной висит угроза армии! – Я посмотрел на нее сверху вниз.

Она взвесила на ладони обе половинки моей мошонки, как богиня Фемида на весах правосудия перед принятием окончательного решения.

– Если бы я была на вашем месте, мистер Найман, я бы никогда больше не принимала наркотиков, – заключила она, исходя, вероятно, из того, что лежало в ее руке.

– Вы так и не ответили, что со мной не то. – Я чувствовал себя бабочкой на булавке.

– Вы слишком спокойный, – проговорила она снизу. – Будто вам все равно. – Она равнодушно выпустила из рук мои яйца и пошла к столу, бросив мне лениво и не оборачиваясь: – Можете надеть брюки, мистер Найман.

Я натянул на себя штаны и уселся рядом с ней.

– Так какой вывод вы сделали из того, что я вам сказал?

Она перестала записывать и, пожалев меня, подняла голову.

– Ваше левое яичко меньше правого, мистер Найман, – бесстрастно констатировала она факт. – Пойдемте отдадим результаты мистеру Холдсмиту.

Мы шли по коридору, я то и дело проверял ширинку. Медсестра шла рядом, высокая, стройная, и тихо и уверенно давала инструкции, что мне нужно сделать после новой встречи с мистером Холдсмитом.

– Как анализы, Михаил? – празднично спросил меня мистер Холдсмит. – Все в порядке, я надеюсь?

Предыдущая сцена никак не стиралась из сознания – не было времени переключиться с нее на его кабинет.

– Вот бумаги Михаила, – деловито передала медсестра папку боссу. – Там вся нужная информация о Мише. – «Миша» она произнесла нежно и бережно, слово несло в себе ценность, о которой я сам не догадывался.

Люди, собравшиеся в кабинете, вели себя так, будто мы уже друзья, а не то что объединены единственно работой.

– Это Латиша, наша главная медсестра, – произносит моя негритянка торжественно.

Я вижу перед собой пышную смуглую женщину лет сорока. Все на меня пытливо смотрят, ожидая, лишусь ли я чувств или просто расплачусь. Посомневавшись, делаю шаг вперед, неуклюже протягиваю руку.

– Здравствуйте, – говорю, как будто это стоит труда. – Очень приятно, – добавляю я после раздумья.

Недоуменное переглядывание. Моя медсестра недовольна тем, что я не выказал должного пиетета к пышногрудой, еще больше, чем отсутствием интереса к ней самой. Он не хочет играть по общим правилам. Ничего подобного, просто нет охоты играть, вообще. По выражению сожаления, которым обмениваются все, я догадываюсь, что провалил экзамен, еще к нему не приступив. Что их так разочаровало, хотел бы я знать.

– Мистер Найман, мы вам покажем все части нашего центра, – произносит Натан безо всякого энтузиазма, потеряв интерес к своему новому работнику до того, как тот начал работать.

Мы делаем несколько шагов, и на моем пути встает женщина, огромная как мать-земля.

– Привет, меня зовут Даниэлла.

– Отойди, Даниэлла! – громко взывает Натан.

Даниэллу отводят в сторону. Оборачиваюсь на чудовищно толстый силуэт больной, с которой так и не успел познакомиться. Не знаю почему, но мне кажется, что я вижу ее в последний раз.

– Если вы посмотрите направо, мистер Найман…

– Извините, можно в туалет? – перебиваю я начавшего экскурсию Натана. – Давно не был.

Из кабинки слышу учащенное дыхание двух людей. Стою над унитазом, и под аккомпанемент этих звуков во мне растут подозрение и уверенность. Выйдя, спешу осведомить Натана:

– Там, внутри, можно услышать звуки…

– Давайте я вам скажу то, что считаю нужным, мистер Найман, – перебивает он меня. – А потом уже будете задавать вопросы. Наше заведение работает с девяти до четырех дня – наш рабочий день. Людей привозят на автобусах из общежитий. Наши усилия направлены на то, чтобы они социализировались. Главное – показать им, что они могут. Во время их пребывания здесь они должны себя чувствовать как нормальные люди. У нас есть уроки рукоделия, кулинарии и скульптуры. Иногда мы смотрим фильмы.

Натан говорит так, будто забывает, о чем говорит. Во всяком случае забывает первоначальное значение слов, которые произносит. Еще немного – и он отключится прямо там, где стоит, напротив меня.

– У нас есть так называемое рабочее отделение, – доносится до меня его все меньше различимая речь, отчего и я уже готов отключиться. – Оно организовано опять же для того, чтобы дать им почувствовать себя полноценными членами общества. Им положена минимальная оплата и дается возможность выполнять самые доступные виды труда. Например, расфасовка презервативов по контейнерам, складывание кассет в коробки, оборачивание книг в суперобложку. Вы должны им ассистировать, поправлять, показывать, но при этом не должны ничего делать за них. Ваша задача также – смотреть за дисциплиной. Также ваша обязанность – вносить в списки отсутствующих до и после рабочего дня.

– И еще, – добавляет Фрида вкрадчиво. – Здесь принято называть их клиентами. Это наименее обидный термин.

В этот момент дверь комнаты открылась и в нее забрел лысый негр с бесчисленными висюльками на шее. В их числе – большая расческа, зеркальце и фотографии в рамке, и еще вагончик игрушечного детского поезда. Причем выглядело все это колоритно и гармонично. Несмотря на всю дикость украшений, в нашем госте виден был настоящий стиль. На одной из фотографий было его собственное изображение несколькими годами раньше, на голове волосы. Но на шее висело почти такое же количество безделушек, что сейчас. Среди них старая фотография класса семьдесят второго года выпуска, – для меня это было неожиданно, я заведомо решил, что вряд ли он учился в школе. Человек выдвинул вперед челюсть и застыл, уставившись на Фриду.

– Сейчас я к тебе выйду, Крис, – сказала Фрида наигранно весело. – Ты же знаешь, тебе нельзя находиться в служебном помещении. И почему ты на меня так смотришь?

– Я смотрю на вас как на прекрасную женщину, Фрида, – ответил субъект с такой откровенной неприязнью в голосе, как будто он только что признался, что для него невероятно трудно не только смотреть на Фриду как на прекрасную женщину, но и просто смотреть на нее.

– Ты же знаешь, Крис, – запела Фрида, довольная тем, что ей сейчас придется говорить на пикантную тему, – отношения сотрудников и клиентов основаны на чисто медицинской основе. И что именно так ты должен на меня смотреть.

– А зачем мне вообще тогда на тебя смотреть? – задал парень Фриде откровенно удивленный вопрос, который показался мне более чем резонным.

Расставшись с Крисом, мы с Натаном и Фридой ходим из комнаты в комнату.

– Это Миша, ваш новый координатор, – громко объявляет Натан.

Некоторые мне кивают. Вначале я расцениваю это как теплый прием, но по предостерегающим взглядам Натана понимаю, что эти кивки не значат ничего, кроме природного приветливого отношения у этих людей к миру.

– Это Миша. Он наш новый координатор, – отвечает Натан в двадцать пятый раз на вопросы клиентов, зовут ли меня Миша и буду ли я их новым координатором.

– А как его зовут? – спрашивает Натана сутулый испанец, явно получающий от этой слишком затянувшейся сцены огромное удовольствие.

– Миша, – обреченно отвечает ему Натан.

– Он будет нашим новым координатором? – счастливо спрашивает испанец, не скрывая своего удовлетворения.

– Да, – говорит Натан в двадцать шестой раз.

– Это Миша, – гордо кивает в мою сторону парень седой женщине, – он будет нашим новым координатором.

– Понятно, – довольно тянет она. – А как его зовут? – обращается она к Натану.

Меня вдруг озаряет, в каком замечательном месте я нахожусь и как Натан помогает пациентам чувствовать себя здесь уютно и отчасти даже ощущать себя избранными и редкими людьми. Дверь в комнату с грохотом открывается, и я вижу ту самую немыслимо толстую негритянку, которая представилась мне Даниэллой.

– Привет, меня зовут Даниэлла, – говорит она.

Ее несет прямо на меня, как военный фрегат под напором ветра, – возможно, она сама не отвечает за то, что движется в мою сторону. Боже, какая же она толстая! Желе. Внутри вода.

– Привет, как тебя зовут? – произносит она, подойдя ко мне вплотную. – Меня зовут Даниэлла.

– Меня зовут Миша, – лепечу я и, отступив на шаг, вспоминаю момент, когда старшеклассники отнимали у меня карманные деньги.

– Привет, как тебя зовут? Меня зовут Даниэлла, – повторяет она, приперев меня к стенке.

Во всем этом есть что-то невероятно грустное. Даже отчаянное.

Я беспомощно смотрю на коллег.

– Даниэлла, осторожно, – слышу я голос Натана. – Веди себя спокойнее.

– Привет, как тебя зовут? Меня зовут Даниэлла, – обреченно говорит она. Глаза у нее горят, я знаю: ей хуже всех в этой сцене. – Меня зовут… – она протягивает огромную, хранящую в себе чудовищную силу руку, но служащий ловким движением ее перехватывает.

Все собираются вокруг Даниэллы и наперебой начинают ее успокаивать.

– Привет, как тебя зовут? Меня зовут Даниэлла, – она в истерике и не может остановиться, сколько ее ни проси. В глазах ее стоят слезы. Только сейчас я заметил, какие красивые у нее глаза.

– Успокойся, Даниэлла. Все будет нормально. Все будет хорошо. – Лицо Натана выражает неподдельную заботу и нежность. Любовь.

– Она моя подопечная, – говорит Фрида деланно бодрым голосом, который совсем не вяжется с происходящим. – Она одна из самых спокойных клиентов в нашем госпитале. Иногда на нее находит, и она начинает всем предлагать себя.

Фрида врет. Подменяет одно понятие другим. Фрида врет про Даниэллу.

– Я с ней работаю. Она моя любимица, – говорит Фрида: «любимица» звучит неправдоподобно и отталкивающе.

– Вы мне только показываете центр, – спрашиваю я Натана, – или мы делаем что-то еще?

Мне неприятно рядом с Фридой. В моем мозгу еще звучат ее слова «предлагает себя». Они неприменимы к Даниэлле, я уверен, что Фрида выдумала их сама.

– Чем мы сейчас занимаемся? – нетерпеливо повторяю я свой вопрос.

– Сейчас будет твое первое занятие, – отвечает Натан, не обращая внимания на мою нервозность. На его плечах слишком много всего, чтобы тратить время на такие вещи. – Ты проведешь его вместе с Гарри. – Он показывает на крупного черного парня, который входит в дверь.

– Новенький? – приветствует меня тот, смотря отвлеченным взглядом. – Тебе здесь понравится, не сомневайся. Мне эта работа нравится больше предыдущей.

– Кем ты работал?

– Обмывал трупы. Далеко не так плохо, как про это говорят. Очень содержательная работа.

– Узнал о себе и других много нового? – острю я.

– Вот именно! – соглашается он, не подозревая в моей фразе никакого подвоха. – Помню, обмывал одного гангстера. У него все тело было покрыто тюремными татуировками.

Сплошь изречения великих философов. Пока им занимался, узнал столько, сколько никогда бы не узнал, окончив колледж. Ты знал, что всякий груз становится легким, только когда несешь его с покорностью? – наивно проверяет он меня.

Нас прерывает Натан, он принес видеокассету.

– Посмотрите фильм вместе с клиентами.

Я сажусь на стул и засыпаю еще до того, как Гарри нажимает «плей». Тяжесть последних нескольких недель навалилась разом. История с Полиной, поиски нового места, сегодняшний подъем в пять утра, чтобы проводить Джейсона, – все это намертво сомкнуло мне глаза за долю секунды. Я проваливаюсь в сон и, кажется, спокойно сплю впервые с того момента, как из соседней комнаты донеслись причитания и всхлипыванья Полины и Кристоффа. Мне снится, как Гарри обмывает трупы. «Очень содержательная работа, – доносится его голос, – узнал о себе и других много нового». Вижу Полину, только не до конца уверен, Полина это или медсестра на осмотре. Ее тело сплошь покрыто тюремными татуировками. «Всякий груз становится легким, когда несешь его с покорностью, – говорит она серебряным голосом-колокольчиком, – если, конечно, это не чемодан, набитый шмотками, которые я тебе купила, Миша». «Лучший из тысячи? – смеется надо мной Гарри. – Они все так говорят!»

Меня будит голос Натана. Больные, как дети, смотрят ему в рот.

– Сейчас Миша и Гарри проведут с вами беседу об увиденном фильме, – механически выговаривает он фразу явно не впервые. Я придвигаюсь к Гарри. Беспрерывно тру глаза. Я очень надеюсь, что Гарри сделает, что требуется, один, без моего участия.

– Если вы решили заняться с кем-то сексом, – без выражения бубнит Гарри, – то обязательно подумайте, пораскиньте прежде мозгами. Поразмыслите, действительно ли вы этого хотите. И если уж решили, то обязательно-обязательно пользуйтесь презервативами. Добавь что-нибудь от себя, Миша.

Я смотрю на ничего не выражающие лица, и мысль, что люди, сидящие передо мной, в состоянии не только этим заняться, но и пораскинуть мозгами, представляется мне нелепой.

– Я не думаю, что знаю в этой области достаточно, чтобы кого-то учить, – шепчу Гарри.

– Но опыт-то у тебя был? – недоверчиво спрашивает Гарри.

– Был.

– Какой?

– Ну, например, меня только что бросила моя девушка…

– Понятно, – Гарри чешет в затылке. – Поделись этим с нашим классом! – оживляется он.

По нескольким лицам тех, кто расслышал наш разговор, вижу, что им тоже хочется, чтобы я поделился.

– Меня только что бросила Полина, – обращаюсь к классу. – Я был уверен, что наш союз будет длиться до старости. Самое удивительное, что и она вела себя так, будто это у нас навсегда. Думаю, поэтому я и был уверен, что нашему роману суждено длиться вечность. А потом она взяла и ушла к нему. Просто взяла и ушла! Прямо поразительно, с какой легкостью она это сделала. Иногда мне кажется, что она до сих пор меня любит, а что кувыркается с другим – это просто элемент чьей-то посторонней жизни.

– Отклоняешься от темы, Миша, – нервно предостерегает меня Гарри. – Это урок сексуального образования. Ты бы не мог поделиться с нами своим опытом подробно, в деталях? Какие меры безопасности нужно принимать. Сексуальная техника, в конце концов?

– Техника? Она говорила, что я лучший из всей тысячи молодых людей, которых она встретила в своей жизни! А потом услышал, как она говорит это же парню, который в лучшем случае лучший в том, чтобы заваливать спящих коров в хлеву у себя в Польше.

– Не переживай, – ободряет меня испанец с гигантской головой и кроличьими глазами. – Время пройдет, рана заживет.

– Ты так думаешь? У меня правда никак не получается войти в привычное русло после того, что случилось. Когда кончится занятие, давай сядем поговорим? Я нуждаюсь в твоем совете, я нахожусь в неуравновешенном психическом состоянии, мои нервы никуда не годятся. – Я с надеждой смотрю на его огромную голову и кроличьи глаза, которые как раз закрываются, он решил вздремнуть.

– Не по теме, Миша, не по теме, – опять ропщет сдавленно позади меня Гарри.

– Моя девушка меня бросила, – повторяю безнадежно. И с бешенством бормочу в ухо Гарри: – Уж кто-кто, а не я должен им об этом говорить. Мои последние отношения ничему меня не научили. Скорее я всему разучился.

– И все-таки, если ты пришел в класс, Миша, ты должен сказать нам что-нибудь более конструктивное, – безжалостно настаивает Гарри. – Сейчас Миша нам расскажет о корректных правилах сексуального поведения. – В классе воцаряется тишина, все лица так же неумолимы, как Гарри.

– Про любовь говорить можно? – спрашиваю его тихо.

– Наша беседа закончена, – хмуро обращается тот к аудитории.

За первый рабочий день я узнал о себе, о других и о жизни много нового. От девушки, которая стояла рядом в очереди на обед, я узнал, что у меня намного более грустные глаза, чем следует, но чтобы я не волновался, потому что ей такие как раз нравятся. От кассирши, которая мне этот обед пробивала, – что я высокомерный и, наверное, думаю, что я лучше других. От клиента, у которого практически не было черепа, так что казалась, что кепка сидит у него прямо на шее, – что этот мир вовсе не то, что я думаю, а коробка из-под ботинок, в которой его бабушка держит черепаху. Я узнал, что у одного из координаторов был роман с девушкой, с которой я стоял в очереди на обед, но теперь они расстались и он пишет об этом книгу. И что у Бешеной Бетси нет зубов и свою челюсть она хранит в сейфе вместе с бумагами и доверенностью на земельный участок в Луизиане.

Я узнал, что мою медсестру зовут русским именем Наташа. Что ее коллега Латиша подала в суд на город, наткнувшись рядом с дверью своего дома на рекламу шоколада с негритянкой и усмотрев в этом очевидный расизм. А самая юная из работающих здесь координаторов – девушка с волосами синего цвета и сережкой в языке – сообщила мне, что у Фриды уже пять с половиной лет не было интимных отношений. Потом эта девушка шепотом добавила, что она практически каждый день курит с друзьями в Вашингтон Сквер Парк, и что если туда загляну после семи, то практически точно с ней не разминусь.

Рабочий день подошел к концу. Весь персонал, включая Натана и Фриду, едет со мной в лифте. Гарри своим внушительным боком впечатал меня куда-то в самую глубь кабинки элеватора.

– Ты бы, Лиз, придержала свой язык за зубами, – бросает он в потолок лифта. – Думаешь, я не знаю, кому была адресована эта фраза? – Так и непонятно, к кому он обращается. – «Некоторые ходят в центр, чтобы секретно самим лечиться». Ты думаешь, я не понял, кого ты имела в виду? Я все понял! И у меня, между прочим, есть книжка, которую я читаю. Так что не такой я и глупый! Некоторые из страниц я даже вырываю, чтобы к ним не возвращаться.