Текст книги "Плохо быть мной"

Автор книги: Михаил Найман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

На площадке перед скамейкой, на которой я сижу, люди катаются на роликах. Передо мной выделывает пилотажные фигуры девица – инструктор аэробики, утреннюю программу которой я видел по кабельному. Нью-Йорк наполовину состоит из людей, играющих самих себя в телевизионной программе или фильме, в которых снимаются. То, что я вижу, – продолжение телепрограммы этой девицы. В ее ушах наушники от плеера, она выписывает вензеля, плавно взмахивая в такт музыке руками, как чайка крыльями.

Шагах в десяти от меня в кустах происходит движение. Приглядываюсь: это Заикающийся Джон, персонаж скабрезной радио-телепередачи Говарда Стерна. Что ни говори, а Нью-Йорк мало отличается от программ, которые про него снимают. Заикающийся Джон что-то деловито объясняет двум блондинкам стриптизерского вида. Рядом околачивается парень с камерой. На девушках майки с координатами радиостанции, на которой работает Говард. Понятно, что эти загорелые изгибы и выпуклости предназначены не для реальной жизни и уж тем более не для плотских утех, а для жизни по ту строну объектива, но что-то все равно заставляет кровь бежать быстрее.

Девушки разворачивают малопристойный лозунг, выпячивают грудь и кричат в камеры, что Говард заставит вашу задницу краснеть не хуже личика скромной недотроги, мать вашу! Заикающийся Джон говорит «Стоп!» и просит девушек сделать все точно так же еще раз, но только более честно. Девушки пытаются сделать это еще более честно. На мой взгляд, вторая попытка исполнена так же, но на этот раз одна из девиц обнажила грудь. В понимании Заикающегося Джона это как раз и было более честным, он сказал девушкам, что второй раз получилось гораздо честнее, и напомнил прийти сегодня на шоу к Говарду и не забыть взять с собой игрушки. До этой минуты я был уверен, что знаком со значением слова «игрушки» досконально, но, глядя на хищные лица девушек, подумал, что в этом мире осталось еще много вещей, друг Горацио, о существовании которых я не подозреваю, в том числе то, что эти девушки называют «своими игрушками».

После второго дубля девушки расходятся в разные стороны. Та, что обнажила грудь, пересекает луг, ведущий к Централ Парк Уэст. Ее движения скованы, и она с опаской оглядывается по сторонам. Мне приходит в голову, что эта боязнь вызвана тем, что ей временно пришлось оказаться в условиях обычной жизни, а не привычной ей глянцевой.

Из толпы выныривает брюнетка. Не знаю, как она появилась. Знаю, что смотрел на нее, но не видел. Но вот она передо мной, сидит на скамейке напротив, с чуть высокомерным выражением. В майке с координатами станции, на которой работает Говард Стерн. Откуда майка? Реклама передачи Говарда Стерна, как у тех блондинок и Заикающегося Джона? Нынешняя живая картинка сама выглядит, как рекламная фотография: эффектная девушка на скамейке, Центральный Парк, позади люди с собаками, деревья. Все выглядит до того ладно, что немного искусственно. Сама девушка такая подходящая, как будто ей заплатили, чтобы вот так сидела на скамейке напротив меня.

Красотка с серьезным видом подставила лицо солнцу. Строгое, едва заметно, что злое, выражение. Я люблю ее за то, что она сидит под тем же солнцем, под которым сижу я. Не так часто что-то несомнительно объединяет меня с действительностью.

Ощущение того, что я и девушка одни в этом парке, создает иллюзию доверия и близости. В такой степени, что ничего не стоит встать и подойти к ней. Сажусь рядом и так же сосредоточенно обращаю к солнцу лицо. Какое-то время сидим молча.

– Ничего, что я пересел к вам? – нарушаю тишину. – Просто на вашей скамейке солнце с нужной стороны. Подсел безо всякого умысла. Тоже хочется загореть.

В ответ ничего вразумительного. Промямлила что-то насчет свободной страны, в которой вместе со свободой слова и религии людям предоставлена свобода выбора, на какой скамейке сидеть.

– Где хочешь, там и садись. К чему вообще объяснения?

– Хотелось ничего не нарушить. Гармонично сидите. И вокруг так мирно, как будто весь город заснул. Хорошее все-таки место Центральный Парк…

Замолчали. Она подставляла свое личико солнцу все ожесточенней. Юбку задрала еще выше, чтобы ноги могли загореть доверху.

– В первый раз загораете?

Вопрос вызвал необъяснимое раздражение.

– С чего ты взял, что в первый раз?

– Ну, я решил, что вы впервые вышли на улицу.

Тут она совсем разозлилась.

– И почему же ты так решил? А на работу кто будет ходить? А в магазин? А в клубы с подругами? Я, между прочим, в этом городе живу.

– А у меня чувство, что я-то точно в первый раз. Совсем другой воздух. И солнце другое. Земля как впервые живая. Нет, хорошо, что есть Центральный Парк. Правда, меня от его воздуха все время клонит в сон. Я до того, как сесть, даже минут десять вздремнул на траве. Это моя первая весна в Нью-Йорке. Я был здесь однажды весной, но все равно эта ощущается как первая.

Тут я увидел – тоже как впервые, – какое строгое у нее выражение лица, и решил, что подсел к ней необдуманно. Однако сидели, как сидели, и ничего, кроме жара солнца, для нас не существовало. Рядом с любой девушкой сидеть и ни о чем не думать приятно.

Она загорала с самоотдачей, как если бы это была ее работа.

– С этим надо осторожнее, – покровительственно сказал я. – Можно и обгореть. Я в Италии провалялся на пляже, потом три дня не мог найти себе места.

– Нет, почему это я первый день загораю? – опять возмущенно огрызнулась она.

– Потому что сегодня первый день такая погода.

– Позавчера было на несколько градусов теплее. Я в одном купальнике загорала. – Она произнесла это так поучительно и свысока, как будто загорание в одном купальнике должно было окончательно нас с ней рассорить.

Я сделал первое движение, чтобы подняться и уйти.

– Видел? – неожиданно с жаром спросила она.

– Что?

– Мимо нас прошел Пол Саймон с женой и ребенком, – проговорила она заговорщически: приглушенным голосом и глядя в землю.

– Где? – завертел я головой.

– Не смотри! – шикнула она.

– Где Пол Саймон? Который Пол Саймон? – затрещал я, отказываясь понять, что речь идет о маленьком еврее в бейсбольной кепке и молоденькой женщине тоже еврейского вида, толкающей коляску. – Такой обыкновенный? И жена… Хотя бы модель. А то просто еврейка. Он же рок-звезда…

– Не на ногах же ему жениться.

– А что, Пол Саймон здесь живет?

– А где еще? – рассердилась она. – Это же Центральный Парк. Здесь как раз такое место. В том доме, например, живет Дэвид Хаселхоф, – ткнула она в сторону Пятой авеню.

– Дэвид Хаселхоф! Он же козел!

– Причем здесь?

– Тебе нравится Дэвид Хаселхоф?

– Я не сказала, что мне нравится Дэвид Хаселхоф. Я говорю, что он здесь живет. Или ты хочешь сказать, что, чтобы здесь жить, нужно быть матерью Терезой?

– Помню, оказался с ним в одной компании, – начал я выдумывать на ходу. – Так я руки ему не подал…

– Вульгарность и хамство.

– Майка радиостанции, на которой работает Говард Стерн? – Я поспешил сменить тему, показав на ее проступающую сквозь плотный материал грудь.

– Он тебе нравится?

– Я не слушаю эту станцию.

– Ты там ди-джей? Фанат Говарда Стерна?

– Слушай, отстань, будь другом!

– А почему тогда эта майка?

– О господи! – выдохнула она так, будто, задавая этот вопрос, я навалился на нее всем весом и ей тяжело. – Заплатили, чтобы носила, и ношу.

– Ты модель?

Она ответила, что, насколько ей известно, до сегодняшнего дня таковой являлась. Главный источник ее заработка – реклама.

– Прости! Я просто дожидаюсь своего друга, а он никак не идет. Мы с ним собирались пускать в пруду кораблики. Идея моя.

– Какие же замечательные идеи приходят некоторым в голову!

Мимо нас прошли двое черных ребят в висячих джинсах и с бумбоксом.

– Из каких они годов? – прокомментировал я. – Так у нас во дворе ребята ходили с магнитофоном под мышкой в восьмидесятые. Посмотри, даже лампочки на колонках…

Ничего не ответила.

– А что, мне нравится! – не мог я остановиться. – Хотя бы заставит людей обратить внимание. Хотя бы спровоцирует их на какую-нибудь деятельность мозга. А то как амебы. Музыка в последнее время вообще стала фоном. Люди перестали ее слушать в первичном понимании слова.

– Эй, с тобой все нормально? – бросила она на меня быстрый взгляд. – Ты случайно не того? Не нервное расстройство? Я начинаю опасаться за свою безопасность. Ведешь себя, как субъекты с психическим дисбалансом.

В этот момент появился Безумный Денни. Из-за душевной болезни на его лице всегда умиротворенное, немного нездешнее выражение – такие бывают на иконах, изображающих кого-то не из нашего мира. Оно не столько красиво, сколько прекрасно. Он шел, приплясывая, вслед за возвращающимися парнями с бумбоксом.

– Прекрасная музыка. Под аккомпанемент которой легко перешагнуть в двадцать первый век! – крикнул он нам вместо приветствия. – Что касается меня, я по ту сторону тысячелетия. Скажу больше, я в четвертом тысячелетии. Тише, – приложил он палец к губам, застыл и прислушался. – Да, точно. В четвертом. Ур-ра, в четвертом тысячелетии! – Безумный Денни пустился в пляс по-настоящему.

Мы с соседкой, застыв, наблюдали за тем, как он перед нами кружится. Я сидел как на иголках.

– Ар-р-р-ристократ хренов! – ни с того ни с сего выкрикнул Безумный Денни. – Приволок сюда народу полон дом! Думаешь, это то же самое, что налепить себе полную физиономию пузырей надежды?

Моя соседка весело расхохоталась.

– Мои умники-друзья наперебой советуют перейти на китайскую диету, – крикнул Безумный Денни в неописуемом восторге. – Но, слушая рэп, доносящийся из бумбокса этих ниггеров, я убежден, что на пользу мне, как никакая, пойдет афроамериканская диета.

– Смешно! – тихо сказала себе девушка. Она простодушно улыбалась, глядя на Денни.

– Кого я вижу, Михаил! – вскинул обе руки вверх Безумный Денни, будто только сейчас меня увидел. – И не один, а в обществе барышни, внешность которой мощнее, чем левый хук Вертлявого Бобби. Я думал, что для тебя, Миша, единственная женщина – это Кривая Таня, и то лишь потому, что в центре все приписывают тебе роман с ней. Вертлявый Бобби, страшный удар, нечеловеческая сила, – добавил он. – Так и внешность этой барышни рядом с Мишей – сажает тебя на пятую точку, прежде чем ты успеешь принять защитную стойку. Что я ценю в женщине больше самой женщины, это ее ножки.

Я обернулся на соседку, опасаясь, что она узнает о необычном пристрастии Безумного Денни, хотя, конечно, это было невозможно. Она, закинув голову, хохотала. Безумный Денни подошел к нашей скамейке и, ни слова не говоря, устроился между нами. Он сел ко мне вполоборота и, не глядя на девушку, выставил в ее сторону ладонь, чтобы она по ней шлепнула. Та сильно и с удовольствием шлепнула.

– Ну и ладошка! – судорожно выдохнул Безумный Денни. – Еще одно соприкосновение с ней, и я ухожу с проекта. Надеюсь, Господь простит мне, что Ему придется судить меня за вдвое меньше грехов, чем Он рассчитывал.

– Ну и ну! – восторженно присвистнула девушка.

– Выдающийся момент, правда? – повернулся он к ней. – Когда ладошка, которая бьет по твоей, находится в гораздо более приподнятом и божественном настроении, чем ее обладательница.

– Откуда у тебя такие друзья? – обратилась она ко мне и, хлопнув в ладоши уже самостоятельно, подвинулась к Безумному Денни.

– Он вообще-то… – повернулся я к ней. – Неважно. – Я положил голову на руки и уставился перед собой. Девушка придвинулась к Безумному Денни еще ближе. Тот сидел по-прежнему вальяжно, вполоборота к нам обоим.

– Миша, а ты в курсе, сколько весит левый хук Вертлявого Бобби? – поинтересовался он.

Я довольно неприязненно ответил, что не в курсе.

– Примерно тонну, – ничуть не смутился от моей интонации Безумный Денни. – Вертлявый Бобби обязательно стал бы профессиональным боксером, не испытывай он гораздо более пылких и страстных чувств к нижнему белью своей девушки, чем к ней самой, – и не узнай об этом его лечащий врач. Я испытал непомерную мощь его удара, когда он в шутку решил сыграть со мной в «отгадай, кто тебя ударил». Я пожалел, что вместо этой игры не согласился в одиночку возвести Бруклинский мост. Так и у нее.

– У кого?

– У нее, – бесцеремонно ткнул пальцем Безумный Денни в сторону соседки. – Увесистая внешность. Сначала и не заметишь, а потом, как посмотришь, такое чувство, будто Бобби посадил тебя на пол и судья уже пять секунд назад открыл счет. Очень неосмотрительно с вашей стороны, милочка, – повернулся он к ней.

– Что? – невольно прыснула та.

– Ходить с такой физиономией по улицам. Потому что если вы думаете, что при первом взгляде на ваше личико не начинаешь испытывать сожаления, что не согласился в одиночку возвести Бруклинский мост, то хочу ваг разочаровать, вы ошибаетесь – именно об этом ты и начинаешь жалеть. Знаете, что лучше всего использовать в таких случаях?

– Что? – завороженно уставилась на Безумного Денни девушка.

– Лыжную маску. Ее постоянно использует мой друг Одноглазый Бен. Невообразимый красавец. Думаю, он ее не снимая носит, поскольку его профессия – грабить магазины. Но он мне недавно признался, что цель – оградить окружающих от неминуемой опасности, которую несет неземная красота его одноглазой физиономии.

– Потрясающе! – выпалила девушка. – Нет слов!

– Как у тебя дела, Денни? – перебил я его, больше тревожась за себя, нежели за девушку: разговор порядком выбил меня из колеи.

– Ужасная ночь, – лаконично отрапортовал Безумный Денни.

Был в ответе подвох или не было, я забеспокоился.

– Плохо спалось?

– Отвратительно. Спал не более часа. Весь день из-за этого в ужасном настроении.

При взгляде на свежую, во всю ширь улыбающуюся физиономию Безумного Денни хотелось подвергнуть его слова сомнению.

– Девушка? – почти заискивающе спросила Денни соседка.

– Девушка, – повторил за ней Безумный Денни. – Когда моя девушка не дает мне спать, я просто ставлю ей ее любимый мультфильм «Красавица и чудовище», а сам счастливо проваливаюсь в небытие. Здесь мне помешали соседи. Устроили невообразимый гвалт сразу, как я уснул. Как будто специально дожидались.

– Где ты живешь?

– Общежитие, – уклончиво ответил он. – Место хорошее, только очень уж дерганые соседи. Невероятно высокомерны. Высокомерие я считаю одним из самых низких преступлений. Гораздо хуже убийства.

– У меня то же самое с соседями на Пятой авеню, – грустно согласилась с ним девушка. – Дерганые и высокомерные.

– Не успевает Денни закрыть глазки, – почему-то говорит Безумный Денни про себя в третьем лице, – как его будят истошные крики в холле. После безуспешных попыток вновь окунуться в блаженную дрему Денни встает и идет угомонить разгулявшихся сожителей. «В чем дело? – спрашивает он. – Опять Кривая Таня, посмотрев „Титаник“, не может смириться с тем, что Леонардо ди Каприо не выжил?» Вместо ответа соседи указывают мне на болтающуюся под потолком на шнуре фигуру. Дерганый Карл, мой сосед по этажу, повесился. Не выдержал непомерного давления и несправедливости жизни. Вдобавок еще и жена.

– Жена? – осторожно переспрашивает девушка.

– Жены, дети и проигрыш «Янки» в бейсбольном чемпионате – более чем достаточная причина, чтобы свести счеты с жизнью, не находишь? Большинство считает, что теща. Не согласен. Моя бывшая подруга не раз заставляла меня задуматься о преждевременном конце. А она у меня, между прочим, подавала заявку на соревнование «Мисс мира». Слава небесам, ее не допустили – одна рука короче другой. Представляю, что бы было, выиграй она! Невольно напрашивался вопрос: в каком мире мы живем? В порочном, полном лжи и злости, ответил бы я.

Девушка опять хихикает, находя заявление забавным. И наклоняется к Безумному Денни с горящими глазами.

– Что, неужели повесился?

– Конечно, повесился! Качается под потолком, амплитуда два, может три метра. Лицо синеет на глазах, последняя стадия. Жена истошно визжит, вот-вот сорвет голос. Что, вы думаете, сделал отважный Денни?

Девушка подпрыгивает на месте. Она знает, что Безумный Денни обязательно скажет, что именно он сделал, но все равно замирает в предвкушении.

– Денни протирает свой еще не до конца проснувшийся правый глаз, тот, что видит немного зорче левого, и задает один-единственный вопрос: «„Скорую“ вызывали?». Вызывали, отвечает ему то немногочисленное меньшинство, кто еще сумел сохранить остатки присутствия духа. И тогда Денни… – торжественно запевает Безумный Денни и замолкает.

– И тогда? – повторяет за ним она.

– Тогда Денни неспешной походкой направляется в проходную. Там он одалживает у консьержа кусачки с обещанием, что через пару минут вернет. Так же неспешно возвращается к повесившемуся Карлу и перерезает шнур. Дерганый Карл со стуком падает на пол…

– Господи! – шепчет она.

– Какое-то время Карл лежит на полу бездыханный, – продолжает заливаться он. – Потом толпящиеся вокруг него слышат вздох. Лицо Дерганого Карла по-прежнему отливает невероятно модным в этом сезоне фиолетово-синим оттенком, но он открывает глаза и смотрит ими на любимую жену. «Ну что, добилась своего, сука?» – грозно спрашивает он, вскакивает на ноги и с кулаками начинает гоняться за ней по коридору. Жена, истошно вопя, что настал ее смертный час, виляет по общежитию. А я понимаю, что не получится у меня сегодня заснуть, точно. Никто и не поблагодарил отважного Денни.

– Вау! – восклицает девушка. – Что было потом, Денни?

– Потом? Потом приехала «скорая», как всегда с опозданием. Что еще можно ожидать от обслуживания в этом город? «Где повешенный?» – обращается к нам парамедик. «Вон он», – тычем мы в сторону несущегося по коридору Дерганого Карла. «Который?» – «Который гоняется за своей женой». Парамедик грустно смотрит на напарника. «Что я тебе говорил, Маркус? Никогда не соглашайся на вызов из сумасшедшего дома».

– Надо же – спас другого человека! – хохочет девушка.

Она еще приблизилась к моему другу. На скамейке теперь сидят они двое, и я отдельно от них.

– Как сейчас себя чувствует бедный Карл? – смотрит девушка снизу вверх на Безумного Денни.

– Со мной не здоровается. Подошел сегодня утром напомнить, что я не отдал ему лифчик моей подруги, который тот выиграл у меня в карты. Что делать – жизнь не «Макдоналдс», где пару долларов тебе обменивают на гамбургер с колой. Иногда думаю, зря я его не оставил болтаться. Неприятный тип. Грубиян, со всеми соседями в общежитии одни проблемы. Тем более, где я достану лифчик моей Хельги, когда ее давно перевели в другое отделение?

– Тот парамедик сказал: не соглашайся на вызов из сумасшедшего дома, – заглядывает девушка в глаза Безумному Денни. – Так смешно: вызов из сумасшедшего дома.

– Уморительно! – охотно подтвердил Денни.

– Денни и живет в сумасшедшем доме, – влез я и слишком поздно спохватился, что разглашать такую информацию нежелательно.

– Ты что несешь? – возмутилась она. – Ты что, всегда говоришь, а потом думаешь? Или это потому, что, по-твоему, сегодня не то первый день весны, не то всей жизни?

– Да, Миша, что ты несешь? – согласился с ней Безумный Денни. – Ты что, совсем того? – покрутил он пальцем у виска.

– Сам, наверное, сумасшедший, – фыркнула девушка.

– Или хочет обидеть, – высказал предположение Безумный Денни.

– Да, точно, когда люди ощущают, что хуже других, они невольно хотят их опорочить или сказать что-то неприятное. Ты очень точно это подметил, Денни.

Мы сидим на скамейке в Центральном Парке. Эти двое тихо разговаривают друг с другом, я молчу. Девушка облокотилась на руку Безумного Денни.

– Какие смешные были те ребята с бумбоксом! – говорит она.

– Почему это? – удивляюсь я. – Что смешного в том, чтобы слушать рэп?

– Потому что – они – смешные! – раздраженно сделала она ударение на каждом слове.

– Что тут непонятного? – цыкнул на меня Безумный Денни, не столько вникая в суть разговора, сколько вторя недовольным интонациям подруги.

– Ходят по улице и слушают эту громкую музыку, – небрежно проговорила она. «Громкая» значило «не такая».

– Громкая? – возмутился я. – Хорошая, а не громкая. Сейчас музыку ценят не за мелодию, не за то, как звучит. Я, к примеру, люблю «Нирвану» и совсем не люблю «Квин», хотя Фредди Меркьюри поет лучше Кобейна. Ты какую музыку слушаешь?

– Что он ко мне привязался? – усталым голосом спросила она у Безумного Денни.

– Что ты к ней привязался, Миша? – поддакнул он.

– Мне важно, чтобы музыка была соответствующего уровня и чтобы звучала неподдельно, – гнул я свое, уже не зная зачем.

– Сам же себе противоречишь!

– Да, ты сам же себе противоречишь! – охотно согласился Безумный Денни.

– Наверно, нравится какой-нибудь матерный рэп, – скептически предположила она.

– Нравится-нравится, он сам мне говорил, – с удовольствием предал меня мой друг.

– Тебе нужно, чтобы было наплевать, какая у музыки мелодия, или важно, чтобы она была высокого уровня и неподдельная? – продолжала красотка не без желчи.

– Отвечай на вопрос, который тебе задали, Миша! – строго приказал Безумный Денни и нахмурил брови.

– Для меня матерный рэп и есть музыка высокого уровня, которая звучит неподдельно, – немного запутался я и смутился.

– Даже не может ответить, что ему нравится, что нет, – ехидно подловила меня она. – Господи, ни одного замечания нельзя сделать, чтобы он не возразил! Выходит, нельзя сказать про парней с бумбоксом, что они смешные, без того, чтобы тебя не унизили или не поддели?

– По-моему, просто чайная церемония, – заявил Безумный Денни.

– Что? – подскочил от неожиданности я.

– Эти бумбоксеры, – пояснил мне Денни. – Как они выступают по Центральному Парку мимо сидящих. Как приплясывают. Как сидящие смотрят на них. Все это чайная церемония.

– Перестань, Денни! – сказал я, посмотрев на девушку с извиняющимся видом.

– Все, что происходит в этой жизни, – чайная церемония, – безжалостно продолжал настаивать Безумный Денни. – Как ездят на работу, живут с женами, заводят детей, занимают квартиры, летают на самолетах, выгуливают собак и себя в Центральном Парке – одна большая чайная церемония.

– Перестань, Ден! – еще раз попробовал я.

– Почему же, мне очень нравится эта концепция, – с вызовом возразила она.

Она сидела, подняв ноги на скамейку, и весело посматривала на Безумного Денни. Она поняла его высказывание по-своему. Может, она так шутила с подругами в клубе. Такие изречения могли пользоваться успехом в их круге. От сознания, что понимает, что именно имеет в виду Безумный Ден, она чуть ли не облизнулась, как от физического удовольствия.

– Твоя идея, Денни, шик, – сказала она. – По-моему, очень остроумно.

– Голос водителя, который предупреждает пассажиров в автобусе, что двери закрываются, – увлеченно перечисляет Безумный Денни, – швейцар отеля, желающий постояльцам доброго утра, нью-йоркский трафик, который одновременно останавливается на красный свет и едет на зеленый, ребята с бумбоксом, проходящие по Центральному Парку, летательные аппараты в нью-йоркском небе. Смысл нашего мироздания – одна…

– Часть одной… – в восторге подхватывает она.

– …большой чайной церемонии! – заканчивают они хором.

– Очень нравятся мне твои ноги, милочка, – отрешенно произносит Безумный Ден. В его голосе напряжение и металлический звон. – Некоторые по руке могут предсказать линию жизни, а я по линии ног. У тебя безупречная линия ног. Честная и откровенная. Глядя на эту идеальную линию, от бедра до кончиков пальцев, легко можно заключить, что ты прожила стоящую жизнь. Не хочу сказать, что она у тебя была легкая, но всегда достойная.

– Денни! – сдавленно вмешался я и огляделся.

– Спасибо, Денни, – кокетливо произнесла она, еще крепче подобрав ноги, положила подбородок на колени и устремила на него затуманившийся взгляд. – Мне часто делают комплименты, но таких никогда. Как бы это сказать, оригинальных. Никогда моим ногам не уделяли столько внимания. – Она тряхнула головой и смущенно повела коленями из стороны в сторону.

– Знаешь, ноги иногда так устают, – прибавила после паузы. – Прихожу домой вечером, и просто не хочется жить, так болят и ноют. Иногда думаю: вот, стала старухой в двадцать два года.

– Мне ли тебя не понять? – вдохновенно затянул Безумный Денни. – Ты знаешь, что в среднем женщина в обычный день проходит от 6000 до 8000 шагов? – Он заглянул ей в глаза.

– Нет, я этого не знала, – огорченно призналась она.

– Меня, – горько вздохнул, глядя на гладь пруда, Безумный Денни, – часто одолевают тяжелые мысли, как низко пал мир, как жестока и несовершенна наша жизнь.

– Что такое, Денни?

– Люди совершенно не знают, как грамотно носить обувь и как следить за ногами! – Он всхлипнул. – Можно я помассирую твои ноги? – голос Денни становится чужим. – Массаж ног делает кожу упругой и гладкой.

– Спасибо, Денни, очень было бы мило, – потягивается девушка. – А то так устали после работы!

– У себя дома я бы сделал тебе более жесткий массаж. – Рука Денни со стопы постепенно поднимается к колену.

– На тебе красивая майка, – делает он признание.

– Кем ты работаешь? – перебиваю я вопросом, не важно что приевшимся.

– Может, ты его спросишь, Денни, что он ко мне пристал? – жалобно, словно у нее разболелась голова, смотрит она на своего товарища.

– Что ты к ней пристал? – охотно спрашивает Денни.

Происходящее повергает меня в уныние.

– Как же все, однако, не знаю, как это сказать… Не… не…

– Недолговечно, – бесстрастно закончил за меня Безумный Денни.

– Да, именно, – благодарю я. – Как все недолговечно! На ум приходит мысль, что мы все здесь… Никак не подобрать нужного слова…

– Что все мы здесь временно, – вовремя пришел на помощь мой друг.

– Да что с ним такое? – оторвала голову от спинки скамейки девушка.

– Он всегда так, – дружелюбно стал объяснять ей Денни. – К примеру, японские комиксы манга он постоянно называет мандарином. У меня заняло уйму времени понять, что он имел в виду манга. А запускать спички в здешнем пруду он почему-то называет фрегатом. У меня две недели ушло на то, чтобы сообразить, что он подразумевает регату. Гонки судов – дикое название для запусков обломанных спичек.

– Спичек? – в недоумении повторила она.

– Миша уговорил меня прийти сюда, чтобы запускать в пруду «корабли». Только он настаивает, чтобы вместо кораблей были надломанные спички. Так, видите ли, они делали во дворе в детстве в Москве. Чуть ли не силой заставил меня сюда прийти, – с легким пренебрежением добавляет Денни.

– Спички! – еще раз пораженно повторяет девушка. Оба смотрят на меня с укоризной. – Постоянно всех ругает, всем недоволен, – неприязненно поглядывает она на меня. – Недавно был в компании с Дэвидом Хаселхофом, так даже не посмотрел в его сторону. Трудно представить себе что-нибудь более грубое и бестактное, так ведь, Денни?

– Думаю, он эту историю придумал, – бесхитростно отозвался Безумный Денни.

– Ты думаешь?

– Конечно! Только представь, как такой человек может оказаться в одной компании с Дэвидом Хаселхофом! – уверенно воскликнул он. – Посмотри на него, он же замухрышка!

– Как это я раньше не подумала? – прищурилась на меня девушка. – Непонятно только, зачем было врать, – отвернулась она от меня так, будто уже никогда ко мне не повернется. – Неужели он думает, что для того, чтобы произвести впечатление, нужно говорить неправду?

Мы втроем идем к пруду запускать спички. Она идет потому, что ей не хочется расставаться с Безумным Денни. Спички запускаю один я. Они смотрят на меня, как на идиота, Безумный Денни, пожалуй, еще убежденней, чем его спутница. Она сидит напротив Денни на корточках.

– Почему у тебя на трусиках написано «понедельник»? – бесхитростно спрашивает он.

– Потому что сегодня понедельник, Денни, – улыбается она ему в ответ, как ребенку. Я уверен: она только потому и поддерживает эту тему, что усмотрела в вопросе лишь детское любопытство.

– У тебя такие трусы на каждый день недели! – весело произносит Денни, довольный скорее своим открытием, нежели пикантностью ситуации.

– Недавно купила семь пар в «Кельвине Клайне». Его новая фишка.

– А бывают дни, когда у вас выходной? – улыбается ей Денни, по-прежнему думая о том, как здорово раскусил суть новшества.

– Бывают, – покровительственно улыбается она.

– Когда?

– Разве ты сам не знаешь, Денни? – дружелюбно кивает ему она. – Клубы, важные интервью. Да мало ли предоставляет жизнь ответственных ситуаций, от которых зависит карьера и будущее.

– А можешь прийти сюда в следующий раз, чтобы был выходной? Хотя бы в следующее воскресенье? – он трет ладони, как ребенок, которого поведут на праздник.

– Так уж и быть, Денни, – улыбается девушка на его детскую интонацию.

– Может быть, куда-нибудь пойдем? – делаю я попытку прервать этот неприятный мне разговор. – В бар?

– В бар? – фыркает девушка. – Почему, если молодой человек собирается куда-то пригласить, это обязательно будет бар с громкой музыкой и вульгарными посетителями?

– Пойдем ко мне? – перебивает меня Безумный Денни. – Дома я сделаю тебе нормальный массаж.

И они, оживленно болтая, уходят в темноту. Девушка растворяется в ней, не обернувшись на меня. Безумный Денни кричит:

– Увидимся завтра в нашем центре, Миша?

– Наверное, – отвечаю я. – Хотя, может, и нет…

– Что ты сказал, Миша? – Он не расслышал моего последнего замечания, поскольку не ожидал от меня ответа. – Ты завтра не придешь?

– Нет, – поправляюсь я. – До завтра, Денни.

Я иду по Централ Парк Уэст. Уже ночь, идти через Центральный Парк опасно, отправляюсь в обход. «Ты не стараешься, Михаил. Совсем не стараешься». – «Вы хотите сказать, что мои услуги вам больше не понадобятся?» – «Думаю, именно это я и хочу вам сказать, мистер Найман».

* * *

У меня болело пять зубов одновременно.

Я достаточно наслышался об американских дантистах как об одном из главных ужасов страны. Я был порядком напуган. В мой первый в этой стране поход в клинику мне отбелили зубы за семьдесят долларов. Нерв удалили за несколько сотен. После этого к американской медицине я стал относиться с неменьшей опаской, чем к тюрьме в Гуантанамо.

Поэтому, будучи, что называется, пуганым, я нашел себе по знакомству польского дантиста, который жил в пригороде Нью-Йорка. Практиковал он в своем доме. Самое удивительное, что и аппаратура, и лекарства были у него советские. Они были точно такие же, как когда я учился в младших классах. Как и где у него получилось все это раздобыть, было тайной. За труды он брал в разы меньше. Подозреваю, что и качество работы было соответственно хуже.

Дом находился не так уж далеко от города, но добираться до него нужно не меньше двух часов. Пожалуй, это тоже было своеобразной ценой за относительно небольшую плату за лечение. Нужно было ехать до конечной остановки в Бронксе, потом садиться на местный автобус. Он шел по дороге, не украшенной ничем, кроме индустриальных зданий и заправочных станций. Тащась в автобусе, ты переставал верить в существование таких городов, как Париж или Рим. Не уверен, сталкивался ли я с подобными видами даже в Москве.