Текст книги "Бахмутский шлях"

Автор книги: Михаил Колосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

ПЕПЕЛИЩА

Они шли через сад. Вишни уже зацветали, и над ними стоял ровный, настроенный на одну моту пчелиный гомон. Яблоньки еще держались, но по всему было видно, что через день-два они заполонят весь сад бело-розовым цветом.

Отводя в сторону ветки с набухшими почками, шофер не отпускал их, пока не перехватывал Яшка. Старый солдат брал ветку осторожно – двумя пальцами, слегка прикасаясь к голому стерженьку так, чтобы не задеть почку. Яшка старался схватить ветку за то же место, что и шофер, и всякий раз натыкался на его шершавую, испещренную черными трещинами руку.

Неожиданно шофер остановился, и Яшка ткнулся носом б его выгоревшую и вылинявшую гимнастерку.

– Ой, я нечаянно… – пробормотал Яшка.

Но шофер не ответил, он молча смотрел вперед. Яшка высунулся из-за его спины и остолбенел: перед ними лежало сожженное село. Те беленькие хатки (их было две или три), которые Яшка видел сквозь деревья, стояли без крыш, и были они вовсе не белые, а обгоревшие, закопченные. Хатки смотрели на мир пустыми черными глазницами окон печально и тоскливо.

Дальше, до самого конца улицы – одни пепелища, и на них только длинные, уродливо большеголовые печные трубы. На некоторых печах сохранились подсиненная побелка, нарисованные цветочки, голубки. Деревья возле изб обгоревшие, одни совсем голые, с черными ветками-обрубками, воздетыми к небу, на других, которые стояли подальше от пожара, шевелилась редкая листва и то лишь с одной, внешней стороны.

Вдали, в самом конце улицы, где, похоже, была центральная площадь села, показалась группа людей – военные, гражданские, некоторые в белых халатах, наверное, врачи.

Когда шофер и Яшка подошли к ним, Яшка увидел, что у многих в руках были блокноты и фотоаппараты, люди беспрерывно что-то записывали и фотографировали. Несколько человек, кроме того, снимали кинокамерой, и Яшка во все глаза уставился на них. Ему было интересно, как они молча, одними жестами переговариваются между собой и удивительно понимают друг друга. По еле заметному кивку старшего – в берете и с аппаратом – остальные быстро перебегали с места на место, переносили какие-то ящики, треноги, перетягивали толстые, похожие на садовый шланг, провода. Один, с большим блестящим листом железа, держался все время в отдалении и, направляя, как зеркалом, огромный солнечный зайчик, высвечивал затененные лица.

Майор в расстегнутой шинели громко, словно кому-то глухому, сказал:

– Папаша, расскажите нам все по порядку. Комиссия должна знать точные факты, чтобы предъявить обвинение палачам. Припомните, где вы были, когда появились каратели, откуда они ворвались в село, с чего все началось. Все по порядку. Спокойно, не волнуйтесь.

Только теперь заметил Яшка в центре толпы старичка – низенького, седенького, в стеганой фуфайке. Он мял в руках свою кепку и, поглядывая испуганными глазами, кивал в ответ на слова майора. Но Яшке почему-то казалось, что старичок кивает просто так, с перепугу, что он не слышит майора и рассказать ничего не сможет.

– Как ваша фамилия и сколько вам лет? – спросил майор, и старичок вдруг четко ответил:

– Спирка… Андрий Григорьевич Спирка. Мне пятьдесят девять рокив.

– Где ваша хата стояла, Андрей Григорьевич?

Спирка закивал головой:

– Сейчас все расскажу… Сейчас… – Он повернулся и, вытянув руку, проговорил: – Вот тут была моя хата.

И в той стороне, куда показывал старик, сразу все расступились, образовав полукруг, стали смотреть на пепелище.

И Спирка с вытянутой рукой смотрел на кучу золы, над которой высилась обгоревшая труба.

Яшка взглянул на старика и увидел, что рука его дрожит и мускулы на лице подергиваются, дрожат, словно под током. Майор тоже это заметил, подошел к старику, взял его руку в свои ладони, словно хотел согреть ее, заговорил мягко:

– Где вы были, когда в село ворвались фашисты?

– А вот на этом месте. Я вышел до колодца воды набрать. И тут – они. Впереди броневик, за ним мотоциклы. Броневик в конец проехал, вон туда.

– Много их было?

– Много! – вылинявшие голубые глаза старика были растерянны. – Много! Я думал, на постой якаясь часть заехала. Повернувся опять у двор, а меня схватил немец, показал – стой, мол, на месте. Тут же начали выгонять всех из хат. Мужиков – в сторону, в одну кучу, а жинок та дитэй – в другую.

– Где это было? – уточнил майор.

– Да тут же. Вот там мужиков согнали, коло хаты Ивана Барды, а жинок отут вот, – старик указал на противоположную сторону улицы. – Меня тож до мужиков толкнули. Я упал, ведро уронил, когда стал поднимать его, немец ударил меня ногой. Но я все ж таки ведро взял. Не знаю, на шо оно мени. Не думал же, шо такое будет. Тут уже було человек десять. И я…. Стоим ждем. Гонють с дальних краев села. Мужиков до нас, жинок и дитэй – в сторону. У Грицька Саливона хлопчик рокив шисть-симь, вцепывся в руку батька, кричит: «Я с тобою, тато!» Его до матери, а он – с батьком. Так и остався… Ну, а потим нас у хату Ивана Барды… У него хата велика була. Загнали и закрыли. А потом у викна почалы гранаты бросать. Шо там было! Кто кричит: «Рятуйте!», кто: «Добейте!»… Я упал в углу у печки и так лежал. А потом почався дым – хата вже горела. И тут, хто живый был, стали в окна прыгать, а нимцы з автомата стреляют. Я тогда знову назад. А колы вже дыхать нияк було, – старик взял себя за горло правой рукой, показал, как его давило удушье, – то я решився выбраться з хаты. И полиз знову до викна. Кругом дым, ничего не видно. Прыгнув и побиг на огород. Почали стрелять, а я по-за дымом, по-за дымом, а тут сад – и в лес.

Старик умолк и смотрел в землю, словно хотел вспомнить еще что-то и не мог. Все молчали. Тогда майор опять к нему с вопросом:

– А женщин когда стали расстреливать?

– Этого я вже не бачив. Но рассказують: когда нас загнали в хату и подпалили, то жинки кто кинувся до нимцив просить, шоб спасли, а кто до лесу – убегать стали. Тут нимцы и начали их с автоматов. Мало кто спасся. Вот Катря: – старик кивнул на стоявшую в стороне женщину.

Она, казалось, никого и ничего не слышала, стояла, сложив на животе руки и склонив голову, о чем-то думала. Даже когда старик назвал ее, она не двинулась с места, и ни один мускул на ее лице не дрогнул.

– Ну, а эта история, с младенцами?..

– Это ще мы стояли… Уже всех согнали, а нимцы на нас кричали: «Век! Век!», значит – «Иди! Иди!» – и показывают, куда идти. И тут жинка Митри Кавуна подбежала к офицеру и стала просить, шоб нас не губили, шоб дитэй пожалели, вот таких, яку нее на руках, маленьких. И она простягла дитину, шоб он побачив. А офицер шось прокричав, пидскочив солдат, схватил эту дитину у Митриной жинки да и у колодезь. Поднялся гвалт. Нас погнали, а там, я вже цього не бачив, люди казали, шо солдаты начали отнимать дитэй у жинок и кидать их у колодезь.

Все оглянулись на колодец и по одному, как-то несмело, стали подходить к нему. Но приблизиться вплотную к колодцу никто не решался, остановившись шагах в пяти от него, смотрели издали.

Первым к колодцу подошел майор. Он заглянул в него и тут же отошел. За ним стали подходить остальные. Яшка тоже подбежал, хотел протиснуться, посмотреть, но его тронул за плечо шофер, который уже успел заглянуть в колодец.

– Не надо, – сказал он Яшке. – Лучше не смотри… Пойдем. – И увлек Яшку за собой к машине.

Шарип расхаживал по обочине дороги, нетерпеливо ждал их с водой.

– Вас за смертью посылать хорошо: долго ходишь. – И, увидев, что они пришли пустыми, удивился: – Нет в селе вода?

– И села нет, – сказал шофер. – Немцы сожгли и людей убили. А колодец младенцами забит, – шофер шаркнул резиновым ведром по радиатору, опустил с грохотом капот.

– Зачем такое? – подошел к нему Шарип.

– Зачем! Зачем! – рассердился шофер. – Затем, что это были фашисты! «Зачем»?! Это ты у них спроси – зачем! У тех, кто это сделал. Вот едешь на фронт, там и спроси у гадов – ты их ближе увидишь!.. – Шофер кивнул Яшке, чтобы он забирался в кузов.

Машина рванулась, словно ее толкнули сзади, взвыв мотором, понеслась по шоссе. Яшка боялся, что рассерженный шофер не удержит грузовик на дороге, перевернется в кювет.

ВОКЗАЛЬНАЯ НОЧЬ

Большой город Ковель, народу много толчется в нем.

Особенно военных – на каждом шагу. Не успел Яшка с Шарипом пройти и полквартала, как их остановил патруль. Два солдата с красными повязками на левой руке потребовали у Шарипа документы. Шарип достал свою бумагу и, пока те читали ее, все время втолковывал им, откуда он и куда идет. Яшка волновался за него, ему казалось, что Шарип слишком много говорит, будто провинился в чем-то и теперь оправдывается. Яшка даже за рукав его дернул, чтобы тот подождал, пока патрули прочитают справку. Но Шарип продолжал свое:

– Из госпуталь я, понимаешь? Свой часть иду…

Солдаты вернули справку, и Шарип так обрадовался, что даже спросил у них дорогу на станцию. Те махнули рукой вдоль по улице и пошли дальше. Яшка не выдержал, окликнул патрулей, стал расспрашивать о госпитале, торопливо объяснять, зачем он ему нужен.

– Тут много госпиталей, – сказал один из них, не останавливаясь, – в комендатуре узнай.

Хотел спросить Яшка, где комендатура, но солдаты, наверное, торопились, не ждали больше Яшкиных вопросов. А может, им надоели такие расспросчики. И стоит Яшка, не знает, как быть. Оглянулся на Шарипа – и тот уже далеко ушел, не ждет. Плюнул с досады, побежал к Шарипу, догнал, зашагал рядом.

На вокзале военных еще больше, вот-вот потеряет Яшка в этой сутолоке Шарипа. А того как подменили, мотается взад-вперед, будто знакомых ищет, Яшку совсем не замечает. Наконец остановился, вытер лоб, проговорил:

– Все чужой, ни один собака из наша часть нет. – Он взглянул на Яшку, улыбнулся, а потом вдруг, поддернув вещмешок, сказал: – Ну, я пошла искать попутный транспорт. Прощевай, – Шарип сжал Яшкино плечо и ушел.

А Яшка остался стоять на месте, будто его пригвоздили. Он мешал людям, его толкали, но Яшка не двигался и все смотрел в ту сторону, куда ушел Шарип. Тоскливо и одиноко вдруг сделалось на душе, словно его обманули, обидели.

«А что он, обязан со мной возиться? – стал рассуждать Яшка. – У него свои дела, свои заботы. Он торопится скорее в свою часть…»

Медленно поплелся Яшка по перрону, миновал ошарпанный кипятильник с большой надписью на стене «Горячая вода» и пожилой теткой за стеклом, поравнялся с наспех сколоченной деревянной уборной. Хоть и не хотелось – зашел. Переступая через густо налитую хлорку, поморщился от кислого запаха. Вышел, поддернул штаны и не повернул к станции, а спустился с платформы, узкой тропинкой пошел дальше. Сожженные и разбитые дома пугали своей пустотой. Тут же валялись кверху колесами обгорелые скелеты вагонов. Робко покрикивали маневровые паровозы, позвякивали буфера.

Огляделся Яшка и только теперь заметил, что наступает ночь. На маленьком паровозике, остановившемся неподалеку, тускло горели фонари, прикрытые щитками. Паровозик постоял немного, пискнул два раза и, тяжело отдуваясь, укатил. Стало совсем тихо и одиноко. Яшка повернул обратно, к людям.

В деревянном бараке, выстроенном на пустыре вместо разбитого вокзала, было полно народу. Инвалиды, женщины, дети, старики при тусклом свете маленьких лампочек у самого потолка непрерывно суетились. Одни уже укладывались на ночлег, другие поднимались, выходили. Над всеми висел густой и тяжелый табачный дым. Время от времени сквозь сплошной гомон раздавался умоляющий женский голос:

– Хоть курить бы выходили! Задохнуться можно…

Никто не отвечал, каждый был занят своим делом.

Высмотрел Яшка свободное местечко у самой стены, стал пробираться. Переступая через лежащих прямо на полу, он покачнулся и наступил кому-то на ногу. На него заворчали: «Шпана еще тут разная шныряет… Погибели на вас нету…»

Покраснел Яшка, хотел огрызнуться, да сдержался: сам виноват, наступил на человека. Уж лучше промолчать.

Добрался до намеченного местечка, сел, привалившись спиной к стенке, обнял на коленях свой вещмешок, осмотрелся. Напротив, на узле, сидит молодая женщина с ребенком, подозрительно косится на Яшку. Он отвернулся, вроде увидел что-то интересное, но все время чувствовал, что женщина не спускает с него глаз. «За жулика, наверное, принимает», – подумал Яшка и снова взглянул на нее. Она быстро одернула подол, забегала растерянно глазами, стала усиленно трясти свою девчонку, хотя та тихо дремала у нее на коленях. Чтобы не видеть и не беспокоить женщину, Яшка уткнулся лбом в вещмешок, сделал вид, что ему хочется спать и ни до кого нет дела.

Невольно прислушался к разговору справа. Ворчливо жаловалась соседке старуха:

– Ишо придумали – санпропускник какой-то. «Иди, бабка, и все, не дадим билет, – говорит, – без справки». Ой, боже мой, и что за напасти!.. Иде тот пропускник, и што оно такое? Показала мне одна гражданка и посоветовала: «Высуньте пятерку, вам справку и дадут», – «Иде ж мне пятерок набраться?» – думаю. Ну иду. Сидит там девушка, я – к ней, даю ей троячку: «Мне справочку…» Она взяла деньги – и в ящичек, а мне два рубля сдачи и талончик. «Женское отделение – налево», – сказала и уже к другим оборотилась: «Кто следующий?» Стою я и не знаю, как опять к ней подступиться. «Мне бы справочку», – говорю. «Идите помойтесь – получите справку». И так строго на меня. Ну, делать нечего, пошла. Отобрали у меня одежу, унесли, а мне дали номерок и тазик: «Иди, бабка, мойся». Помылась, ничего. Несут одежу, а она как есть вся горячая, даже с подпалинами кой-где. И што, думаю, спортили одежу. Издеваются над людьми, да и только. Кто это вот придумал и кому это нужно – купать всех? Так, лишь бы людям головы морочить. Отправляли б поскорее, а дома я и сама помылась бы. Вздумали – чистоту соблюдать, кому она…

– Э, старая, по-глупому ворчишь, – отозвался мужской голос. Женщины притихли, и тот продолжал: – Для вас же стараются. Нет чтобы спасибо сказать, недовольство проявляют.

– За что же спасибо? – удивилась старуха. – Если б они накормили досыта…

– «Накормили»! – передразнил ее мужчина. – А то подумала, почему такая война прокатилась в один конец и в другой, такая разруха, голод, можно сказать, а эпидемий – ни тебе тифа, ни холеры, ни чумы какой-нибудь не было? Почему? А ведь они, эти эпидемии, как чуть человек отощал, так и пошли косить народ. Первым делом вошь наседает, а потом и все прочее. А?

– Что правда, то правда, эпидемиев не было, – согласилась старушка. – В царскую войну, помню, не то так другое приключится…

– Вот то-то! А ты «накормить»! Накормить всех – где набраться, война еще не кончена. А от заразы надо народ спасать, потому, если она заведется, покосит людей побольше, чем война, чем голодуха.

– Что правда, то правда, – вздохнула старушка.

Яшке понравился мужчина – здорово растолковал. Случись ему идти в санпропускник, наверное, под стать той старухе ворчал бы и возмущался. А теперь будет знать, что к чему.

Вскользь затронутый разговор о еде напомнил Яшке, что он уже давно не ел. Сразу вдруг засосало под ложечкой, вкусно запахло хлебом. Неудобно было располагаться тут с едой, но посмотрел вокруг – кто хотел, все ели без стеснения. Достал и он банку, приставил нож, ударил сверху кулаком, пробил жесть. Шибануло в нос тушенкой, глотнул слюну, улыбнулся от удовольствия. Шварк, шварк… – обрезал крышку по кругу до половины, отвернул осторожно, чтобы не поранить пальцы, поставил возле ноги на пол. Потом откромсал скибку хлеба и, доставая вилкой кусочки мяса, принялся есть. Хорошо ему: хлеб, консервы, а главное – нож: тут тебе и вилка и ложка. Жаль, из понимающих никто не смотрит. Одна девчонка таращит глаза. Да что она смыслит? Ей бы куклу.

– Мам, есть хочется… – проговорила девчонка.

– Молчи, глупая. Стыдно так…

– Есть хочется…

Яшка перестал жевать. Вовсе не на нож, а на хлеб глядела девочка голодными глазенками. И тогда Яшка подцепил на вилку сколько мог мяса из банки, положил его на хлеб, подал ей. Та схватила и тут же стала есть, не спуская с Яшки своих больших черных глаз.

– Глупая… Спасибо хоть скажи дяде.

– Спасибо, – прошептала девочка.

Отрезал Яшка еще скибку, намазал тушенкой, протянул матери.

– Не надо, – сказала та быстро. – Разве всех накормите? Вам не останется…

– Берите, банка большая, – стукнул Яшка вилкой по банке. – Хватит и мне.

– Ну, спасибо.

Угостил Яшка людей и будто сам богаче стал. Почувствовал себя сразу взрослым и сильным. И то, что его называли на «вы», тоже было приятно, хоть и очень непривычно.

– Вы далеко едете? – спросила женщина.

– В Ковель приехал. Брат раненый в госпитале лежит.

– Виделись?

– Нет. Только приехал. Еще госпиталь надо найти. А вы?

– Домой пробираемся. Немцы в Германию угоняли, а по дороге я заболела. Они и выбросили меня в кювет. Люди подобрали, выходили.

– И девочку? – удивился Яшка.

– Нет. Дочку я себе недавно нашла, – сказала она, заглядывая ребенку в глаза. – Папка и мамка у нее погибли.

– Их фашисты застлелили и хату спалили, – сказала девочка.

– Все знает, – вздохнула женщина и продолжала: – Вот я и взяла ее себе, будет мне дочкой.

– А ты – мама.

– А я мама. Верно, доченька.

Поговорили. И стало после этого как-то уютнее. Подложил Яшка под голову котомку, свернулся калачиком, быстро уснул.

И приснился Яшке сон. Даже и не сон вовсе, а просто явственно привиделось, как они с матерью ходили за хлебом.

Холодной, вьюжной зимой разбудила она его на рассвете. Вещи были собраны и увязаны еще с вечера. Из харчей они смогли взять только несколько вареных свеколин да картошку. Хлеба не было совсем.

Андрей оставался дома, его брать в дорогу нельзя: немцы таких, уже взрослых парней, вылавливали и угоняли либо на постройку дорог, либо еще куда-нибудь, а то и в самую Германию. Наши уже крепко поколачивали немцев под Сталинградом, и потому немцы были особенно злые.

– Вставай, сыночек…

Как не хотелось Яшке вставать, все же поднялся быстро, оделся. Поверх шапки мать повязала его своим платком. Он вертел головой – стыдно и неудобно, но мать настояла на своем:

– Никто тебя не увидит… Да и не перед кем совеститься, кому ты нужен? У каждого свое горе. К тому же, пока развиднеется, мы будем уже вон где…

Ледяной ветер обхватил ноги, забрался снизу под пальто, в рукава. Яшка вздрогнул, пробежался, пообвык немного, и вроде ничего. Поскрипывал снег под ногами, под полозьями санок. Шаг за шагом – скрылся дом, потом улица, а потом и Васильевка растаяла в предутреннем мареве. Когда рассвело, они были уже далеко в поле. И вдруг увидел Яшка, как на большую дорогу со всех концов стекаются черные цепочки людей. Голод поднял их с мест, и идут они из городов, с рудников, с заводских поселков; кто тащит за собой санки, кто несет на спине свои пожитки, и все идут в деревню за хлебом. Сколько ж нужно деревень, сколько хлеба надо запасти, чтобы хоть один раз накормить всех?

Теперь уже Яшка с матерью не одни на дороге. Сзади, спереди – кругом люди, идут, торопятся. Одни обгоняют их, других они опережают. Будто даже и весело идти наперегонки. Только никто не веселится, все суровые, молчаливые. А когда увидел Яшка на обочине мертвого старика, тоже сник. Страшно сделалось, уставать стал. Где под низок, мать сажала его на санки и везла, а на горку он впрягался вместе с матерью, помогал ей.

К вечеру прибились к заброшенной ферме, зашли в коровник. А там уже народу битком – ни встать, ни сесть. Но делать нечего, не оставаться же на улице. Пробрались вглубь – расступились добрые люди, дали местечко – присели. Ноги ломит – не знает Яшка, куда их деть. Пожаловался матери. А что она может сделать?

– Тише, сыночек, тише…

– Ты положи их на санки, вверх подними, – посоветовал сосед-старичок. – Пусть кровь отхлынет.

Послушался Яшка старика, выставил ноги вверх, как оглобли, и правда легче стало, только холод гуляет по ногам.

А дальше привиделось, будто это и не коровник, а привокзальный барак, и сидит напротив Яшки женщина с девочкой.

– Мам, хочу…

– Потерпи, потерпи, – говорит она девочке.

Холод гуляет по ногам, спрятать бы их, да некуда, повернуться невозможно – людей побеспокоишь. Но их все равно побеспокоили. Откуда-то взялись немцы, стали выгонять: коровник им нужен лошадей поставить. Повыгоняли всех на улицу. И тут не стерпел Яшка, подскочил к самому главному офицеру – длинному, тощему и с челкой на лбу, как у Гитлера, выхватил пистолет, что от мародера остался, закричал:

– Убью гада! – и выстрелил.

А тот стоит и улыбается, ничего ему не сделалось. Подскочили солдаты, схватили Яшку и бросили в пропасть. Летит Яшка и кричит:

– Ма-а-ма!..

– Тише, сыночек, тише…

…Очнулся Яшка от собственного крика, продрал глаза. Штанины его задрались вверх, и по ногам гуляет холодный ветер.

– Тише, сыночек, – сказала ему старушка, которая вечером сетовала на порядки с санпропускником. – Страшный сон приснился, маму вспомнил… Ты перевернись, ляг поудобнее.

«Как оно чудно бывает! – удивился Яшка. – Правда с неправдой смешалась. Все так и было, как привиделось, а только в немца я не стрелял, у меня и пистолета тогда не было. Они выгнали всех на улицу, и мы пошли дальше. Чудно…»

– Мама, хочется… – проговорила девочка.

– Вот горе. Потерпи, скоро рассветет…

– Не могу.

Женщина встала и, увидев, что Яшка не спит, попросила его:

– Присмотрите, пожалуйста, за моими вещичками, свожу ее на двор…

Яшка приподнялся. А когда женщина возвратилась, снова прилег, но уснуть больше не смог.