Текст книги "Бахмутский шлях"

Автор книги: Михаил Колосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

ПИСЬМО К МАТЕРИ

Рассвело. Яшка поднялся, пошел, хоть и знал, что рано еще стучаться в двери начальников и спрашивать о госпитале. Вышел из барака, вошел в другой. Этот оказался для военных, большинство – офицеры. Они будто и не спали вовсе, сновали взад-вперед. На Яшку никто не обратил внимания, и он пробрался в самую глубину. Увидел офицера – сидел на чемодане, писал письмо, – подошел. Ему бы листок бумажки – матери письмо написал бы. Небось беспокоится там, себя ругает, что отпустила, разные думки, одну страшнее другой, тешит.

– Товарищ капитан, у вас не найдется листик бумаги, – осмелел Яшка. – Маме письмо хочу написать, а не на чем.

– Маму вспомнил, – поднял голову капитан. – А зачем же удрал от нее? Небось на фронт пробираешься? – сощурил он хитро глаза: мол, я все знаю, меня не обманешь.

– Не удирал я…

– Война разлучила? – хитрые морщинки слетели с лица офицера, и голос сразу изменился.

– К брату приехал, – сказал Яшка. – В госпитале он, раненый.

– А-а… – протянул капитан и зачем-то подпер языком щеку, она вздулась, словно флюс вскочил. И тут же взял полевую сумку, вытащил ремешок из застежки, достал розовый листок. – Возьми, напиши ей все.

Яшка взял лист, повертел его, рассматривая. На одной стороне он был разлинован, а на другой в верхней половине – рисунок: наши солдаты бросают гранаты под фашистский танк. И надпись: «Смерть немецким захватчикам!» А чуть пониже – четыре линейки и одно под другим два слова: «Куда», «Кому».

– Напишешь, свернешь вот по этой линии, а этим клапанком заклеишь, – объяснил капитан.

Только теперь Яшка заметил, что верхний краешек листа смазан клеем, как у довоенных конвертов.

– Чем писать – у тебя есть?

Покрутил Яшка головой, и тогда капитан снова открыл полевую сумку, вытащил из маленького загашничка огрызок карандаша.

– Возьми. Можешь оставить себе на память. Химический, – предупредил он.

Поблагодарил Яшка капитана и отошел в сторонку. Извлек из мешка «Одиссею», стряхнул с нее хлебные крошки и не удержался – открыл первую страницу.

 
Все остальные в то время, избегнув погибели близкой,
Были уж дома, равно и войны избежавши и моря.
Только его, по жене и отчизне болевшего сердцем,
Нимфа – царица Калипсо, богиня в богинях, держала
В гроте глубоком…
 

Слова трудно связывались в предложения, туго смысл их доходил до Яшкиного сознания, но сразу понял он, что книжка интересная. «Видать, военная, приключенческая», – определил он и отвернул еще несколько страниц, прочитал:

 
Там очутились они, и погибели еле избегли
Люди, а все корабли о подводные камни разбиты
Были волнами. Другие же пять кораблей синеносых
К самому пригнаны были Египту…
 

Закрыл Яшка книжку, упрекнул себя: сколько носит, а ни разу не заглянул внутрь. Вот напишет письмо, пристроится где-нибудь и начнет читать.

Положил лист бумаги на обложку, приготовился писать, да задумался. С чего начать? Хотелось рассказать матери все подробно – и как в поезде ехал, и как полковника ранил бандеровец, и какая баня у старухи, где ночевал. И еще о той деревне, которую немцы сожгли. Пусть не думает, если наша Васильевка уцелела, то и везде так. Просто посчастливило нам. И еще написать ей о том, что сегодня спал он в бараке, а рядом молодая тетка и девочка, которая ей совсем не родная, а она взяла ее себе за дочку. И про мародера и про то, что Яшке никакие бандиты, никакие немцы не страшны: у него теперь завелся пистолет…

Много надо написать, а листок маленький. «Напишу покороче, о самом главном». И вывел на верхней строчке:

«Здравствуй, мама!»

И как написал эти два слова, дело пошло живее:

«Пишу аж из Ковеля. Госпиталя пока не нашел, его куда-то перегнали на другое место. Обо мне не беспокойся. Найду братушку, так и приеду».

Ну вот, все описал, а места вон сколько осталось. Что бы еще такое написать? И Яшка приписал:

«Бумагу мне дал один капитан, и карандаш тоже он дал. А люди кругом…»

Карандаш дрогнул, и Яшка повел глазами, словно забыл, о чем хотел сообщить. Вспомнилась тетка, которая не пустила его переночевать, поморщился, махнул рукой и решительно дописал:

«..хорошие.

До свиданья. Я. И. Воробьев».

Перечитал, остался доволен. Провел языком по шершавому краешку бумаги, заклеил и пошел искать почтовый ящик. Опустил письмо и будто только что встретился с матерью, поговорил с ней и теперь с новыми силами отправился на поиски брата.

Почти рядом с почтовым ящиком наткнулся Яшка на дверь с табличкой «Военный комендант». К его удивлению, дверь поминутно открывалась: несмотря на ранний час, комендант работал. Яшка прошмыгнул в дверь и сразу определил, кто комендант: майор, который без головного убора. Он стоял и что-то говорил подполковнику. К нему ждали своей очереди несколько офицеров. Яшка решил: когда все закончат свои дела и уйдут, вот тогда-то он и спросит о госпитале. Но получилось совсем не так, как он распланировал. Майор сразу заметил Яшку и время от времени поглядывал на него. А потом громко спросил:

– Это чей мальчик?

Все обернулись к Яшке и стали его рассматривать.

– Я ничей… – проговорил Яшка.

– А зачем ты здесь?

– Госпиталь мне нужен… – Яшка быстро назвал номер полевой почты, что значилась на конверте. – Там брат мой.

– Не знаю, – сказал майор. – Не знаю. Давай гуляй, мальчик. Нечего тебе здесь делать.

Яшка растерянно моргал, не решался уйти ни с чем.

– Гуляй, мальчик, гуляй, – повторил майор. – В городской комендатуре справься насчет госпиталя.

Вышел Яшка рассерженный на майора и на себя: казалось ему – поступил он в чем-то не так, как надо бы, не принял майор его всерьез и потому выпроводил «гулять». Но, немного успокоившись, вспомнил, что кое-что майор все-таки ему сказал – надо идти в городскую комендатуру.

В городскую так в городскую. Подался Яшка в город. Идет, смотрит на уцелевшие здания, читает старые и новые, написанные наспех вывески. Нигде нет комендатуры. Попробовал спросить у прохожих – не знают. Милицию показали, а где комендант – понятия не имеют. В милицию идти Яшка почему-то побоялся. Какая-то робость всегда одолевает его при встрече с милиционером. Это с тех пор, как воровали они с ребятами яблоки у деда Сафрона и арбузы на колхозном поле. Их все тогда стращали милицией…

Целый день бродил Яшка по городу, искал уже не комендатуру, а госпиталь. Не нашел. Присел на скамейку в больничном садике, доел остатки консервов, банку забросил в кусты. Вещмешок сразу отощал. Удивился Яшка, как быстро тают продукты. Пока его кормили добрые люди, казалось, сумка никогда не опустеет, и о еде он не беспокоился. Но вот прошло два дня, и все быстро подобралось. Однако для беспокойства пока не было причин: у него еще лежат под подкладкой нетронутыми денежки, собранные матерью ему на дорогу.

Вечером Яшка вернулся в барак, думал рассказать знакомой женщине о своих неудачах, но ее уже не было. Не было и старухи и того мужчины, который накануне отчитал ее за санпропускник. Кругом сидели и лежали уже другие люди. Яшкино место было тоже занято.

«ПАВЕЛ БРУЛЛЕ»

Третий день живет Яшка в городе, третий день шатается по улицам и окраинам – ищет госпиталь. Нет нигде такого, и никто не знает, был ли он здесь. В комендатуре, которую Яшка все-таки разыскал, тоже ничего определенного не могли сказать. Разговор там был короткий: нет – и все. Не поверил Яшка, думал, отмахнулись от него, рыскал сям по госпиталям, заводил разговоры с ранеными – ничего не добился.

Вещмешок совсем опустел. Лежали в нем только книга да в черной кобуре пистолет. И носил теперь Яшка свой мешок не через плечо, а под мышкой. От неудачи и голода хотелось завыть, да пользы от этого никакой. Что делать дальше – не знает. Возвращаться домой ни с чем не хочется…

Поплелся на рынок. «Куплю хлеба, наемся, а там видно будет – то ли домой, то ли еще куда…» – решил он.

Рынок встретил Яшку оглушительным гамом пестрой толпы. На развалинах дома, на куче битого кирпича толпились люди, заглядывали друг через дружку, высматривали что-то интересное. Одни тут же отходили, а другие прилипали надолго. Слышались выкрики, смех. Направился Яшка в самую гущу и увидел фанерный ящик, на котором сидел краснолицый парень в вылинявшей гимнастерке, заправленной в военные брюки. Культя левой ноги, закрытая подвернутой штаниной, торчала в сторону. Тут же, прислоненные к здоровой ноге, стояли два костыля.

– Давай навались, у кого деньги завелись! – прокричал парень и бросил на ящик колоду карт. – Кто смел – тот два съел! Трус в карты не играет! Красные выигрывают, черные проигрывают! Ну, кто?

Парень обвел глазами собравшихся.

– Кто желает счастья испытать, пр-рашу к нашему шалашу!

Из толпы пробрался одноглазый мужичонка, тоненьким голоском пропищал:

– Эх, была не была! Где наша не пропадала! – бросил на ящик десятку.

Толпа образовала круг, раздались подбадривающие голоса.

Парень взял карты, быстро бросил влево-вправо, проговорил спокойно:

– Твоя. Забирай.

– Ага! – оживился одноглазый. – Еще на десятку!

– Твоя. Забирай.

– Ага! Нас не проведешь! Еще на десятку!

– Моя.

Кругом засмеялись. Одноглазый скис, подергал бровями и решительно выбросил десятку.

– Еще раз!

– Твоя.

– Ага! Я вас понял! – торжествуя, закричал он. – На сотню! – Одноглазый вошел в азарт.

Все ахнули. А парень спокойно сказал:

– Деньги на кон.

– И ты!

На фанеру вылетели две сотенные. Круг сомкнулся теснее, разговоры прекратились. На этот раз безногий бросал карты медленно.

– Твои!

– Вот так-то! – одноглазый сгреб деньги и скрылся в толпе.

– Следующий! – проговорил безногий, собирая карты.

Возле Яшки стоял паренек в ремесленной форме. Разгоряченный увиденным, он вытащил десятку:

– Давай!

Повторилась та же история, что и с одноглазым. Но когда подошел момент сделать большую ставку, паренек заколебался. И тут откуда ни возьмись вынырнул одноглазый, оттолкнул Яшку, проговорил:

– Ставь, дружок! Сколько есть – ставь на все! Верный выигрыш! И вот моя сотня! Принимай в компанию. Ну?

Ремесленник полез в карман, вытащил две десятки, красную тридцатку, несколько бумажек по рублю и хлебную карточку.

– Ставь карточку, – подбадривали окружающие.

Но ремесленник сунул карточку в карман, а деньги положил на ящик.

– Давай.

Инвалид стал медленно раскладывать карты. Ремесленник склонился, напряженно следя за руками безногого и за картами. И вдруг:

– Моя! Ваших нет, – сказал безногий.

Лицо ремесленника побледнело. Яшке стало жаль паренька.

– Опять за свое! И як же тебе не соромно, Иване? – услышал Яшка громкий голос и обернулся.

Сзади него в синей шинели стоял милиционер.

– Стыд не дым, глаза не выест! – прокричал из толпы одноглазый.

– От сказав, – проговорил милиционер. – Кого ты обмануешь, Иване?

– Шо ты мне душу выймаешь! – закричал в истерике безногий, хватаясь за костыли. – Я воевал!

– А я? – спокойно сказал милиционер. – А я не там был? – Он поднял и опустил пустой рукав шинели, – Ну? Соромно за тебя. Шо ж мы, за это вот воевали?

– Не лезь мне в душу, – сказал инвалид, но уже без злости. – Ладно, – и подбросил вверх карты. Мальчишки бросились их собирать. – Все. Завязал.

– Сколько раз ты уж такой фейерверк устраивал, – махнул рукой милиционер.

– Сказал – все, значит, все. Я пошел. – Он подхватил костыли, оперся на них, хотел идти, но тут встретился глазами с ремесленником. Быстро сунул руку в карман, вытащил измятые деньги, выбрал из них красную тридцатку, потом подумал и отделил еще десятку. – На, пацан. Да не играй больше. Петро, идем.

На его зов из толпы вынырнул одноглазый, и они ушли.

«Вот жулики! – раскрыл Яшка рот. – Они, оказывается, заодно! Хорошо, я не стал играть, а то стоял бы бледный, как ремесленник. Нет, я сразу заметил: что-то тут неладное…»

Возбужденный всем увиденным и похваливая себя за то, что не соблазнился выигрышем, поплелся Яшка по базару.

– Есть иголки!

– Кому чеботы? Кому чеботы?

– Картошка, картошка! Есть картошка!

– Портсигар из чистого серебра!

Яшка пробирался сквозь толпу. Кто-то наступил ему на йогу, кто-то предлагал купить бритву. А он шел и думал: торгуют ли на базаре хлебом? Увидел, наконец, обрадовался. Круглолицая, с подкрашенными губами, в цветастом платке женщина держала «кирпичик» хлеба. Пробрался к пей Яшка, оробел, но, собравшись с духом, спросил:

– Почем хлеб, тетя?

– По деньгам, племянничек, – ответила та ему в тон.

Хотел обидеться Яшка, но мало ли какие люди бывают, может, она шутница, – проговорил:

– Я взаправду спрашиваю.

Но торговка почему-то озлилась, рявкнула на весь базар:

– А ну проваливай дальше! Тоже мне – покупатель нашелся! Видели мы таких, жулье проклятое!..

Сгорая от стыда и бормоча что-то в оправдание, Яшка отошел. Но торговка не успокаивалась и продолжала кричать:

– Ишь, сразу смывается!..

«Глупая тетка, – ворчал Яшка про себя, – не видела ты настоящих жуликов…» Однако подходить к торговкам опасался и со стороны прислушивался, как другие спрашивали о цене. Оказалось – пятьдесят рублей просят за буханку. Дорого, купи две буханки, и половины денег нет.

Яшка прошел через весь базар. Возле пустых деревянных ларьков толклась группа подростков. К Яшке подскочил один из них, спросил:

– Слушай, парень, ты понимаешь по часам? – и, не дожидаясь, когда Яшка сообразит, что от него хотят, продолжал: – Там один чудик продает мировые часы. Швейцарские! На семнадцати камнях! Просит пятьсот рублей, а им цена восемьсот, если не больше. Слушай, ты купи их, он за триста отдаст, а я сбегаю домой, возьму деньги и дам тебе за них пятьсот. Мировые часики!

Новый знакомец обхватил Яшку за плечи и повел к ребятам, которые шумно о чем-то спорили.

– Не дрейфь! – шепнул он Яшке и громко крикнул: – Эй, неси свою шарманку. Вот парень понимает толк в часах. Триста рублей, говорит, больше они не стоят, – подмигнул Яшке.

Долговязый, с плутоватыми глазами парень приложил к Яшкиному уху часы и тут же спросил:

– Ну что? Ход какой – слышишь?

– Тикают, – проговорил Яшка.

– «Тикают»! Сразу видно – понимает! Семнадцать камней, швейцарские. Фирма «Павел Брулле».

– Брось, немецкая штамповка, наверное. Им нужно два камня: один – снизу, а другой – сверху, – проговорил Яшкин знакомец, а на ухо ему шепнул: – Бери.

Но долговязый будто и не слышал подковырки, ему хотелось продать часы Яшке.

– Ну, берешь? Да у тебя, наверное, и денег-то нет?

– Бери, – шепнул Яшкин знакомец. – Бери! Они восемьсот рублей стоят. Я тебе сейчас пятьсот притащу за них, и ты двести рублей заработаешь.

Нет у Яшки трехсот рублей, а сказать об этом почему-то стыдно. Если б за двести согласился…

– Бери!.. Бери!.. Бери!..

– Да у него ж денег нет! А то какой бы дурак не взял за триста такие часы? Хочешь, на спор за двести отдам?

Закружилось, затуманилось в Яшкиной голове, обмякли ноги: какое счастье подвалило! Было двести, и вдруг сразу станет пятьсот рублей! Тогда можно жить, можно купить не одну буханку, а и кое-что к хлебу…

– Бери!.. Бери!.. – уже шепчут ему и остальные.

– Нет у него денег, – презрительно сказал долговязый и сделал вид, что уходит: нечего, мол, даром время терять с такой мелкотой.

И видит Яшка – действительно уходит, уплывает счастье. Крикнуть ему: «Стой! На двести! Мы не таковские, не трусы! Будешь знать, как на спор!»

– Бери!.. Бери!.. Бери!..

Колотится сердце, подступает к самому горлу. Откашлялся Яшка, крикнул:

– Давай!.. За двести…

Вся ватага снова прихлынула к Яшке, смотрят с нетерпением, как он силится – вытаскивает из-под подкладки деньги. Тянет их, а они не даются. Мать посоветовала спрятать подальше. «Дальше положишь, – говорила, – ближе возьмешь». Где уж тут ближе… Яшка рассердился, рванул подкладку – вот они, наконец, хрумкнули в руках. Протянул долговязому:

– Бери!

Взял тот деньги, не считая, сунул в карман, отдал Яшке часы.

– Носи на здоровьечко! Культурненько жить теперь будешь – с часами.

Долговязый издевался, но Яшка не обращал внимания, искал своего знакомца. Нашел, кивнул ему: «Ну, что же ты? Давай неси свои пятьсот». А тот вместо того, чтобы кинуться домой за деньгами, показал Яшке язык.

– Сейчас – спешу! Они ж стоят, дурачок!..

Приложил Яшка часы к уху – правда стоят. Похолодел весь: обманули жулики проклятые… Оставили без копейки… Обманули, сматываются. Вон как улепетывают, трусы…

– Эй, подожди!.. – закричал Яшка.

Но его никто не стал ждать. Ватага быстро скрылась в переулке, будто растаяла.

Брызнули слезы из Яшкиных глаз. Вокруг пальца обвели! Какой дурак, какой растяпа!..

Яшка занес руку, хотел трахнуть часы о землю, да вовремя раздумал: что это даст? Денег все равно не вернешь. Посмотрел на циферблат – секундная стрелка вроде прыгает. А может, Яшке померещилось. Да все равно – что толку от них, зачем они ему?..

Повернулся и поплелся в толкучку.

– Пирожки! Пирожки! Кому горячие пирожки?

– Ряженка! Яички!

– Картошка, картошка! С пылу, с жару! Пока горяченькая, пока горяченькая!

– Огурчики солененькие!

Крутится, вертится толкучка, много вкусных вещей вокруг, да Яшке не пробовать их: прошляпил деньги. Глотнул слюну и отвалил в сторону от продуктовых рядов.

– Продаешь, что ли, парень.

Идет Яшка, ничего не слышит.

– Эй, оглох что ли? – толкнули Яшку в плечо. – Сколько просишь? – и уже выковырнули из Яшкиной руки часы, рассматривают, прикладывают к уху какие-то дядьки. – Хочешь тридцатку?

Пришел Яшка в себя, обрадовался: тридцатка возвращается! А что с нею делать? Буханка хлеба стоит пятьдесят рублей…

– Пятьдесят… – неуверенно попросил Яшка и подумал: «Надо хоть за тридцать отдать, пока идут, остановятся, ничего не дадут за них».

– Ну, что ты, парень! Сорок? Ну, по рукам?

– Мне хлеба надо купить, – проговорил Яшка.

– Ладно, бери полсотню.

И в Яшкиной руке, в которой он только что держал часы, теперь лежали засаленные бумажки денег. Не стал Яшка пересчитывать их, метнулся к продуктовым рядам.

«Надо скорей купить поесть да сматываться с этого базара», – решил он. Выбрал тетку постарше, подошел, как можно ласковее спросил, сколько стоит хлеб. Не погнала, как та, первая, ответила:

– Прошу пятьдесят, отдам за сорок.

– Ну, давайте.

Купил Яшка буханку хлеба, сунул в вещмешок. Приятно потяжелела сумка, забросил за плечо. На десятку взял вареной картошки и подался опять на вокзал.

ЧЕРЕЗ ПОЛЬШУ…

Толкается без цели Яшка по вокзалу, по станции, не знает, что делать, как быть. Домой возвращаться ни с чем не хочется и дальше ехать уж, кажется, некуда: недалеко за Ковелем, говорят, польская граница. Рассказывают знающие люди – в Бресте можно больше толку добиться, чем в Ковеле. Да где тот Брест, как туда добраться?

Ходит по станции, вдоль эшелонов с ранеными, расспрашивает. Нет, никто не знает такого госпиталя. А что, если рискнуть – поехать дальше?

На станции творится что-то невероятное. Такого количества поездов, военной техники, людей Яшке ни разу видеть не приходилось. Казалось, во всем этом скоплении трудно разобраться и трудно навести порядок. Но чья-то невидимая рука разбиралась и направляла грузы по назначению. Один за другим приходили поезда, эшелоны с людьми пополняли свои запасы на продпункте, отправлялись дальше, а на их место тут же прибывали другие.

Яшка уже знал, какие поезда идут на запад и какие – на восток. Порожняку и раненым солдатам, понятно, на фронте делать нечего, поэтому он больше присматривался к составам, груженным военной техникой. Проситься у военных, чтобы взяли его в попутчики, он не стал, заранее знал – ничего не выйдет, за границу его никто не возьмет.

План созрел такой – пробраться незаметно на платформу, залезть под брезент и не вылезать.

Улучив момент, Яшка так и сделал – юркнул под брезент. Места оказалось достаточно, Яшка мог не только лежать, но и сидеть. Он снял вещмешок, положил рядом, поджал под себя ноги и стал ждать, когда поезд тронется.

Под брезентом было темно, и сначала он ничего не видел. Но постепенно глаза пообвыкли в темноте: свет пробивался к щель между брезентом и полом платформы, просачивался он и сквозь брезент, как сквозь густое сито. «От дождя тут, конечно, не спасешься, – подумал Яшка. – Этот брезент, наверное, только для маскировки».

Яшке казалось, что поезд стоит слишком долго. Он уже устал от напряженного ожидания, хотелось выбраться из своей темницы, пока не поздно, однако пересилил себя. Чтобы как-то развлечься, стал рассматривать орудие. Он обнаружил, что это вовсе не орудие, а что-то совсем другое. Танк – не танк, металлическое брюхо низко висит. И не автомобиль и не трактор. Скорее большая лодка на гусеницах. Сидя под днищем этой махины, да еще в полумраке, трудно представить ее целиком. Он потрогал рукой – железо, шершавое и холодное. Керосиновый запах свежей краски еще не выветрился и мутил голову.

Наконец поезд тронулся, и Яшка облегченно вздохнул. Он приподнял чуть брезент – стало светлее. Стал искать, чем бы заняться, чтобы скоротать время. Вспомнил про книгу, полез за ней. Под руку попался пистолет – обрадовался, даже сердце подпрыгнуло: наконец-то он рассмотрит его как следует.

Вытащил из кобуры, повертел, сдул невидимую пыль, потрогал осторожно кнопочки, рычажки – все туго, все холодит душу: оружие! Нажал посильней на одну кнопочку, похожую на шляпку гвоздя, из рукоятки бесшумно выскользнул магазин с патронами и стукнулся о пол. Яшка вздрогнул и даже отпрянул от него – думал, взорвется. Но ничего не взорвалось. Яшка поднял магазин. Черный, гладкий, он сверкнул семью маленькими круглыми глазками – отверстиями, в них Яшка увидел желтый металл – патроны.

Вставил Яшка магазин в рукоятку, кнопочка щелкнула, и все стало на свое место. «Хитрая штука! Здорово сделано! – восхищался Яшка и стал исследовать дальше. Рычажок с левой стороны тоже поддался и передвинулся хвостиком на нижнюю точку. Яшка догадался: – Это, наверное, и есть предохранитель. Попробовать стрельнуть?»

Яшка прицелился в дальний конец платформы, но нажать на курок не решился: услышат выстрел часовые, остановят поезд, обнаружат Яшку – и тогда неизвестно, чем кончится его путешествие. Он прицеливался то левым, то правым глазом, пока не надоело. Наигравшись, поставил рычажок на место и, вложив пистолет в кобуру, спрятал поглубже в вещмешок.

Посидел – делать нечего. Снова вспомнил про книгу, достал, подставил под дрожащий луч света, лег на живот и принялся читать.

Страницу за страницей читает Яшка, вспоминает солдата, который подарил ему эту книжку, благодарит его. Правду говорил он, чудные в Греции боги были, спорили между собой, войну на людей посылали. Читает Яшка, будто сказка и не сказка, а интересно. С войны возвращается Одиссей и никак не может добраться домой, разные приключения с ним случаются. А дома его ждет жена Пенелопа. Странно только все у них как-то устроено: полный дом женихов, едят, пьют, а выгнать их нельзя. И сын у Одиссея – Телемах – какой-то теленок, не может прогнать женихов. Яшка давно уж наладил бы их со своего двора.

А Одиссею совсем не везет, вырвется из одних лап, в другие попадает. Волнуется за него Яшка, переживает, забыл про все на свете. Неужели так-таки не доплывет до дома Одиссей? Наверное, нет. Вот опять зачем-то к берегу пристал, уж плыл бы прямо в свою Итаку. Опять что-нибудь случится. Так и есть. Пришел страшный циклоп, завалил пещеру камнем – не выйти им оттуда. Чем все кончится? Что будет делать с ними одноглазый циклоп?

 
…Он свирепо взглянул, ничего не ответив,
Быстро вскочил, протянул к товарищам мощные руки
И, ухвативши двоих, как щенков, их ударил о землю.
 

Мало того, что циклоп убивал товарищей Одиссея, так он еще и людоедом оказался. Но Одиссей все же хитрее чудовища, обманул его, выбрался из пещеры, хоть много друзей его в ней погибло…

Солнце, видать, к заходу склонилось, читать стало темно, а жаль: хочется узнать, как оно дальше дело пойдет у Одиссея. Размечтался Яшка, и уже будто это не древний греческий царь с войны домой возвращается, а брат Яшкин – Андрей. Идет он раненый с палкой и с винтовкой через леса, через реки, а на его пути то пещеры, то болота – не выбраться. И вот прилетает к Яшке красивая богиня Афина и говорит: «Иди, Яшенька, помоги брату, он вот в том месте. Я дорогу тебе укажу… Пройдет пять дней и пять ночей, и вы будете дома, где вас ждет не дождется ваша мама Пенелопа…»

Улыбнулся Яшка, отогнал от себя эту сказку, достал хлеб, вареную картошку в мундире, принялся за еду. Хлеб был черствый, но вкусный. Вкусной показалась и картошка, давно не ел такой, можно запросто за один присест всю съесть, но он съел только две, остальные спрятал. «Впереди еще неизвестно, что будет», – благоразумно рассудил Яшка и завязал вещмешок. Положив его себе под голову, он улегся поудобнее и вскоре уснул.

А поезд все шел и шел, то быстро стучал колесами на стыках, то еле полз, ощупью пробираясь по шатким мостам, наспех наведенным через реки солдатами-саперами.

Проснулся Яшка от холода и шума над головой: в брезент барабанил сильный дождь. «Дело плохо, – подумал он, – поплыву…» Но брезент оказался непромокаемым, и это Яшку очень удивило и обрадовало.

Было совсем темно – наступила ночь, вокруг грохотало: дождь, поезд, гроза… Гром то с треском гремел над головой, то доносился откуда-то издалека, словно орудийная канонада. «А может, уже фронт?» – мелькнула тревожная мысль.

Но до фронта было еще далеко, поезд уверенно мчался вперед.

Сидеть под брезентом одному в грозовую ночь страшно. В голову лезут разные мысли, и Яшка никак не может от них отделаться.

Но вот дождь, наконец, пошел на убыль, гром грохотал уже глухо и не страшно. Однако Яшкина радость была недолгой: растекаясь по полу, вода подобралась к нему. Пришлось собрать свои пожитки и стоять, согнувшись, прислонясь к холодному железу. Спина быстро устала, Яшка переминался с ноги на ногу, но это мало помогало. Тогда он полез под плоское днище машины и нашел сухое местечко. Обрадовался, прилег.

Второй раз он проснулся от людских голосов. Было светло. Прислушался и ничего не понял, говорили не по-русски. Сначала испугался, думал – немцы, но потом догадался: поляки.

– То есть добжа машина! – говорил поляк. – Барзо добжа!

– Ничего, подходящая, ответил ему четкий голос русского.

Поляк еще что-то говорил, а потом постучал молотком по колесам, хлопнул крышками букс, и голос его постепенно затих.

Вскоре поезд тронулся. И тогда Яшка снова извлек книгу, пристроился к свету поближе и поплыл вместе с Одиссеем по морям все ближе и ближе к Итаке. Наконец Одиссей добрался до родной земли, и тут бы ему сразу выгнать всех врагов из дома, так нет, он сначала пошел к своему свинопасу, тот, конечно, не узнал его, но все же рассказал, что делается в Одиссеевом доме. Одиссей пришел домой и сначала зачем-то прикинулся странником, стал долго разговаривать со всеми, подзадоривать женихов. Яшке не терпелось, ему хотелось, чтобы Одиссей скорее начинал громить своих врагов. Особенно противный и нахальный был один – Антиной, на фашиста похож, его бы Яшка первым прикончил.

Но вот, кажется, начинается развязка. Вынесли лук Одиссеев, стали по очереди натягивать его, да силенок было маловато. Эх, скорей бы попал лук в руки Одиссея!.. Уж больно много говорят все, будто нарочно, чтобы Яшка дольше волновался.

Наконец Одиссей сбросил с себя лохмотья, «с гладким луком в руках и с колчаном, набитым стрелами, быстро вскочил на высокий порог, пред ногами на пол высыпал острые стрелы». Лук натянул и первым сразил Антиноя. Забегали в панике остальные. «А, собаки! Не думали вы, что домой невредимым я из троянской земли ворочусь!» – сказал Одиссей.

Догадались женихи, узнали в страннике Одиссея, побледнели, стали просить пощады. Но Одиссей не хочет никого прощать. И тут началось! «Женихов гоняли по залу, разили копьями вправо и влево и головы им разбивали. Стонами полон был зал, и кровью весь зал задымился».

«Молодец Одиссей!» – торжествовал Яшка. Но когда к тому подбежал Леод и, обняв Одиссею колени, стал просить пощады, говоря, что он ничего плохого в доме не делал, и Одиссей все же убил его, Яшке стало не по себе. Жалко Леода, отпустил бы… Неужели и песнопевца Терпиада убьет? Ведь ни в чем не виноват, его насильно женихи притащили в Одиссеев дом веселить их.

Пощадил певца Одиссей, а заодно оставил жить и глашатая. Добрая душа все-таки у Одиссея. И снова вернулась Яшкина любовь к герою. Тут же простил он ему смерть Леода, рассудив, что, если бы Леод остался жив, он мог бы потом отомстить Одиссею как-нибудь Одиссею из-за угла. Трусы – они коварные…

Взволновало Яшкино сердце книжка, забыл даже, где он, – весь там, в далекой Древней Греции. Дочитал, словно к желанному берегу приплыл, запыхавшись, положил на книгу голову, а перед глазами, как в кино, проплывали одна за другой сцены из приключений Одиссея.