Текст книги "Бахмутский шлях"

Автор книги: Михаил Колосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

Глава третья
В ПОЕЗДЕ И ДОМА

На вокзале, куда Мишка пришел, было пусто. Редкие пассажиры, ожидающие проходящих поездов, сидели на скамьях, положив ноги на чемоданы, дремали. В обычные дни здесь шумно, пригородные поезда увозят и привозят много людей. Но сегодня выходной, завод не работает, поэтому и народу совсем мало. Праздно шатающихся тоже не было – холодно.

Мишка не знал, куда приткнуться. В полупустом зале он почувствовал себя неловко, у всех на виду, и поторопился скорее уйти в темный угол и сесть там на скамейку.

Напротив сидели две женщины – одна молодая, другая – пожилая, уже почти совсем старушка, – разговаривали. Пожилая говорила громко, весело, хотела, чтобы ее все слышали – такая она была радостная.

– Зовет к себе в город жить! – кричала она. – А что я там не видела? Я ему так и отписала: «Ты, сынок, если после армии застрял в городе и тебе там любо, так и живи, других не сманивай. По мне, лучше если б ты домой возвернулся»… Так он просит – хоть в гости приехать. Вот – еду, посмотрю, как он там живет. Гостинцев напекла, везу, – кивнула она на свои узлы и покосилась на Мишку. Потом придвинула их ближе к себе, обняла.

«За вора принимает, – подумал Мишка. – Чудачка, что я – бандит, что ли?..» Но этим он себя не успокоил, а наоборот, ему стало одиноко и грустно. К тому же не он, а будто кто-то другой в ответ подумал: «Бандит не бандит, а вор настоящий: украл у матери деньги и проиграл. Теперь домой боишься идти…»

Мишка поежился. «Лучше б и не играл… Дурак, с кем связался, хотел Леньку Моряка обыграть!»

Из задумчивости его вывела все та же тетка с узлами.

– Ты чего уставился? – вдруг громко сказала она. – Чего тебе надо?

Мишка вздрогнул, сказал удивленно:

– Ничего мне не надо, что вы?

– «Ничего»! А сам так и шарит глазищами по узлам. Сразу видно, что за птица…

– Очень нужны мне ваши узлы, – пробормотал Мишка тихо, чтобы успокоить женщину и тем самым прекратить разговор. Но та не унималась.

– «Нужны»! А что же тебе тут надо?

– Поезда жду.

– Поезда? Он поезда ждет, скажите на милость! А я вот сейчас позову милиционера, так он живо!.. – она кричала во весь голос. Люди в дальних углах подняли головы, прислушивались. Мишка решил уйти и уже от двери бросил со злом:

– Раскудахталась!

– Ага, сказала позову милиционера, сразу как корова языком слизнула! Развелось их тут сколько! И милиция не смотрит.

Из другого конца зала до Мишки донесся голос:

– А родители? Куда они глядят? У него ж, наверное, есть мать. О чем она сейчас думает? Родители…

Мишка вышел на перрон.

Проходя мимо ларька, остановился. За стеклом на тарелочках лежали высохшие бутерброды с колбасой, голландский сыр, нарезанный тонкими, как стружка, ломтиками, румяные пирожки с мясом. Все это было накрыто прозрачной бумагой. Мишка невольно проглотил слюну. В животе заурчало. Только теперь он нестерпимо почувствовал голод – ведь целый день ничего не ел.

Он приблизился к витрине, стал изучать цены. Да, много можно было накупить бутербродов на те деньги, которые он проиграл Леньке…

Продавщица вопросительно посмотрела на Мишку, и он, смутившись, отошел, боясь, как бы и она не подняла шума.

Тут его внимание привлекла собака. Она бежала рысцой, с деловито-серьезным видом обнюхивая землю, тщательно обследовала углы ларька, нашла колбасную кожуру, съела и закружилась на месте, надеясь найти еще что-либо. Мишка с грустью следил за ней, ему почему-то стало жаль ее, и он, сложив губы трубочкой, чмокнул. Собака вильнула хвостом, подняла на Мишку добрые, просящие глаза. Но, увидев мальчишку, насторожилась, отошла подальше, опустила голову и побежала прочь. Мишка вздохнул и поплелся по перрону.

Прибыл рабочий поезд. Из него вышло совсем немного пассажиров и еще меньше село. Мишка юркнул мимо проводника. В полупустом вагоне он забился в уголок, стал думать: «Хоть бы скорее отправление, а то вдруг наскочит ревизор, станет билеты проверять и высадит».

Поезд наконец тронулся, побежали назад огни, застучали колеса на стрелках, несколько раз из стороны в сторону качнуло вагон, промелькнул красный глаз светофора, и поплыла за окном сплошная черная ночь. Сердце у Мишки сжалось, но он решил не сдаваться, домой все равно не вернется… «Как-нибудь до весны дотяну, – думал он, – а там продам пальто, шапку – и проживу… Сегодня переспать можно и в вагоне – тепло. Под полку заберусь… Только вот дурак я – не поел как следует дома, есть хочется…» И вдруг как-то сразу нахлынули мысли о доме. Что там теперь делается? Мать, наверное, уже обегала всех соседей, спрашивала про Мишку и, ничего не узнав, сидит дома, плачет. А может, махнула рукой и сказала: «Пусть, как знает… Намучилась я с ним по горло…» И теперь с Настей едят горячий вкусный борщ…

Мерный перестук колес, словно сочувствовал ему, дружелюбно поддакивал. Мишке стало грустно.

Мишка тряхнул головой, выпрямился. Нет, плакать он не будет. Он посмотрел в черное окно. Там мелькали столбы, деревья и бежали назад какие-то полосы. Мишка прилип к холодному стеклу лбом, стараясь определить место. Но за окном было темным-темно и, казалось, будто тянется сплошной лес.

Вдали показались огни: поезд подходил к городу. Мишка заволновался – кончилось путешествие, что делать дальше?

Поезд остановился у ярко освещенного вокзала. Мишка не решился выйти из вагона, забился в уголок.

Свет в вагоне погас, на скамьи и стены легли причудливой формы блики от электрических фонарей на перроне.

Мишка уселся поудобнее и, чтобы ни о чем не думать, решил уснуть. Но в этот момент поезд резко рванулся, и вокзальные огни поплыли в обратную сторону. Состав выталкивали на запасный путь. Здесь фонарей не было, темнота полезла со всех углов вагона. Мишке сделалось страшно. Он посмотрел в окно и увидел далеко-далеко, в сортировочном парке, множество огней. Там перекликались маневровые паровозы, лязгали буферами вагоны и постоянно что-то кричал в громкоговоритель диспетчер. Мишка повеселел: до него доносился человеческий голос. Но когда он оглянулся и увидел рядом с собой густую темноту, его снова объял страх. Он побежал к выходу. Спрыгнув на землю, Мишка перевел дыхание, хотел юркнуть под вагон стоящего рядом поезда, но вовремя остановился. В этот момент протяжно загудел паровоз, где-то в голове поезда раз-другой лязгнуло сцепление, и этот лязг, передаваясь от вагона к вагону, быстро пробежал до самого хвоста. Груженный тяжелым углем, состав натужно заскрипел, тронулся медленно и плавно, будто прихрамывая, защелкал на стыке рельс. Мишка стоял, боясь шелохнуться, пропускал мимо себя огромные пульманы.

Поезд, который за минуту до этого, казалось, ничем не сдвинуть с места, быстро набирал скорость, и последние вагоны катились уже совсем легко, весело и часто пощелкивая колесами. Прошумел хвостовой вагон, и замерцали, удаляясь, три красных огонька: два вверху и один внизу…

Поезд ушел – стало светлее, Мишка все еще стоял и не решался идти. «А куда идти?» – спросил он себя. Ответа не было, а красные огоньки уходили дальше и дальше, они превратились в маленькие точечки, от этого почему-то опять нахлынула на Мишку такая грусть… Подул холодный ветер, и Мишка залез в вагон, забился в угол. «Часов в двенадцать поезд пойдет обратно, – рассуждал он. – Потом в шесть утра снова придет в город, настанет день…»

Он не успел подумать, что будет делать днем, уснул. Разбудил Мишку какой-то шум, крик. Открыл глаза и, затаив дыхание, сидел ни жив ни мертв. «Вдруг бандиты?..» – подумал он.

– Хлопцы, хватит лазить. Чем этот вагон плох? Петька, зови братву! – услышал Мишка и, узнав голос Федора, своего соседа, обрадовался, хотел броситься навстречу. Но тут же вспомнил, что ему нельзя показываться на глаза знакомым людям, прижался к стене, желая остаться незамеченным.

Федору Петрунину Мишка всегда завидовал. Жизнь он вел вполне самостоятельную. Почти каждый выходной день ездил в город смотреть новые кинокартины, у него много денег и много друзей, которые подчинялись ему: каждое его слово – закон для остальных. Федор не по возрасту высокий и сильный. У него настоящий мужской бас и на верхней губе черный пушок. Он умеет сочинять стихи, но больше озорные – про одноклассниц и даже про учителей. Но такие стихи он учителям не показывает, а в стенгазете были напечатаны про зиму, про Первое мая, про Новый год. Особенно доставалось девочкам, поэтому многие побаивались Федора. Он смотрел на них надменно, сыпал налево и направо эпиграммы и смеялся громко, вызывающе. Он был уверен, что похож на Маяковского, и очень гордился этим…

В этот, многострадальный для Мишки день Федор с друзьями хорошо провел время в городе. Одних кинокартин посмотрели четыре, зарядились на целую неделю. В поселке когда еще будут идти эти фильмы, а они уже их видели! Веселые, шумной ватагой приехали трамваем на вокзал и пришли в тупик, где обычно стоял рабочий поезд. Здесь они влезли в первый вагон и пошли гулять по всему составу, пока Федор не остановил их. Один из друзей Федора увидел Мишку, подошел и, нагнувшись, стал в упор его рассматривать.

– Ребята, скорей сюда!.. – заорал он во весь голос.

На крик прибежали остальные, окружили Мишку, стали посвечивать спичками, рассматривать его, словно диковинного зверька. Последним подошел Федор.

– А ну, что тут за чудо-юдо? – перед ним расступились, и он нагнулся над Мишкой. – О! Да это ж мой сосед! Привет, Мишка! Ты что, тоже в городе был? Вот здорово! Ты смотри, какой пацан, а ночью один не боится!..

– Я не был в городе… – еле выдавил Мишка. Голос его дрогнул. Федор прикрикнул на ребят, чтобы те перестали галдеть, подсел к Мишке.

– Что случилось? – спросил он дружелюбно.

Мишка сквозь слезы, всхлипывая, рассказал все.

– Да, погорел парень, – заключил Федор. – Нашел с кем играть – с Моряком! Чудак! – и он привлек его к себе, обнял так, что Мишкина голова оказалась у него под мышкой, проговорил: – Ничего, не горюй, друг… Поедем домой, переночуешь у меня, а там видно будет. По крайней мере жизнь тебе я гарантирую – не повесят. А может быть, даже и бить не будут, уж я матерей знаю, поверь мне. Она теперь мечтает об одном – чтобы ты нашелся целым и невредимым. Не горюй!

Когда они приехали в поселок, была поздняя ночь, ни в одном доме уже не светилось.

Федор постучал в окно.

– Мам, открой. Это я…

Послышался скрип кровати, затем тяжелые шаги, и Мишка ясно представил себе, как толстая тетка Галина – мать Федора – босая, гордо выпятив свою огромную грудь, утиной походкой идет к двери. Под ее тяжестью с каким-то особым оханьем гнутся половицы, и это оханье слышно даже на улице…

– Кто там? – послышался мужской бас тетки Галины.

– Да я, – нетерпеливо ответил Федор. – Открывай.

Звякнул крючок, и вслед за этим раздался строгий голос, от которого Мишка вздрогнул, притаился.

– Где тебя носит? Уже утро, наверное, скоро? – басила тетка Галина.

– Какое там утро? – невозмутимо, спокойно ответил Федор. – На собрании был…

– Что-то каждый вечер собрания. И даже в выходной?

– Ну, а что? Во время занятий должны быть собрания, да?

– Ты дождешься, доберется отец до школы как-нибудь, достанется тебе, – пригрозила она и повернулась уходить.

– Да пусть добирается. Я человека спас, а ты…

– Какого человека? – она быстро обернулась и, увидев Мишку, нагнулась над ним. – Мишка? Ах ты стервец эдакий! Что ж это ты с матерью-то делаешь? Она, бедная, без отца бьется с вами, как рыба об лед, в люди выводит, а ты, значит… Она тут уже весь поселок обегала, все слезы выплакала, – и тетка Галина как была без пальто, сунула лишь ноги в стоявшие у двери чьи-то галоши, схватила Мишку за руку и потащила его по улице домой.

***

…Несмотря на то что Мишка лег спать поздно, проснулся он чуть свет. Его разбудил тревожный бабушкин голос. Не успев открыть двери, она спросила:

– Ну что, нашелся?

– Нашелся. Спит, – ответила мать, вздыхая.

Мишка услышал приближающиеся бабушкины шаги, крепче закрыл глаза, притворился спящим.

– Где ж он был?

– Федор Галинин ночью в поезде поймал.

«Поймал, – повторил про себя Мишка. – Что я, зверь какой?»

– Била?

Мать ничего не ответила.

– Не бей, – твердо сказала бабушка. – Ребенок и так пережил, видишь – и во сне бедняжка вздыхает. А что это у тебя уголь прямо на полу?

– Да все потому ж. Бабу вчера слепил, надел на нее ведро, а его ночью мальчишки унесли. За один день столько шкоды – ведро пропало, керосину не купил, бидон куда-то девал, деньги украл и проиграл. Ну? И не бить? А как же учить его? Что ж из него будет, когда вырастет? Бандит?

Мать говорила сквозь слезы, и Мишке тоже хотелось плакать: не везет ему в жизни… Ведь всего этого могло не случиться, если бы он заранее знал, что будет потом. А так…

– Сама виновата… – сказала бабушка.

Мишка, затаив дыхание, прислушивался. Бабушка повторила:

– Да, сама. Говорю – выходи замуж. Человек находится хороший, самостоятельный. Детей возьмет в руки, да и ты с детьми больше будешь. А так и себя мучишь, и дети растут вкось. Мальчик уже вон куда пошел, воровать начал, а у тебя еще девочка есть, она совсем без матери не может. Выходи, говорю, замуж, пока человек находится, не артачься.

– Да что ж я, не живая, что ли? – тихо спросила мать. – Хочется мне мучиться? Но не лежит душа к нему, не люблю…

– Про любовь заговорила, – укоризненно сказала бабушка. – В твои-то годы! Да с двумя детьми! Какая уж тут любовь? Находится человек – выходи, и все тут. А остальное прибудет… Привыкнешь – и будете жить.

Мать не ответила. Мишка насторожился, задумался.

Из книг, да и из жизни он хорошо знал, что такое злая мачеха, отчим. Наслышался. Об этом часто говорила и мать.

Обычно, когда бабушка советовала ей выйти замуж – найти себе мужа, а детям – отца, – она отвечала:

– Кому нужны чужие дети? Нет, буду сама воспитывать.

Сейчас за все время разговора мать ни разу не возразила бабушке решительно. Она почему-то молчала.

«Еще не хватало, чтобы мать вышла замуж. Попадется какой-нибудь, будет бить…» – думал он.

…Внезапно вспомнился отец. Давно это было, но Мишка ясно помнит отца. Вот он пришел с работы грязный, но веселый. Белые зубы сверкают, как у негра.

– Ну, Мишук, пляши: принес тебе, что просил.

– Опять гостинцы? – недовольно говорит мать. – Балуешь ты его, сластеной будет.

Отец улыбается: «Ничего ты, мать, не понимаешь!» Смотрит на Мишку:

– Что молчишь?

– Гвозди? – неуверенно спрашивает он.

– Угадал!

И через некоторое время Мишка – пятилетний карапуз – сидит у отца на коленях и вколачивает маленькие гвозди прямо в крышку стола. Отец доволен, смеется, мать ругается: стол портит.

– Да ты погоди шуметь, посмотри, как он ловко бьет. Ну-ка, Мишук, покажи! Ты видишь, за два удара вгоняет гвоздь, и ни разу по пальцу не зацепил! Молодец! Подрастешь – соберу тебе весь инструмент, учись мастерить.

Вспоминается Мишке и другой случай. Делал он как-то ветряную мельницу, порезал палец, но мельница не получалась. Отец увидел, спросил, что он делает.

– Ветряк, – сказал Мишка.

Отец помог ему, и через несколько минут завертелся на ветру маленький ветрячок. А потом отец приделал к его хвосту приспособление, и ветряк сам поворачивался навстречу ветру…

Отец… Никогда Мишка не забудет его. И никто ему, конечно, не заменит родного отца, в этом Мишка уверен. Хотя и хранится у матери страшное извещение о гибели его на фронте, он все же ждет его: не верится, что отец не вернется…

Потом Мишка попытался представить себе нового отца и не смог. То он был похож на парикмахера из рассказа «Петька на даче» и то и дело кричал на Мишку: «Мальчик, воды!» – и поминутно грозил: «Вот погоди!», то он предстал перед ним в образе злого Беккера, который хочет сделать из Мишки «гуттаперчевого мальчика», выгибает ему назад плечи, выкручивает руки, давит между лопатками…

Бабушка и мать о чем-то тихо разговаривают, но он больше не прислушивается к ним, задумался о своем. Мерный шепот их убаюкивает Мишку, и он снова засыпает.

Глава четвертая
ЗАМОК-АВТОМАТ И СИМКА РЫЖИК

Время лечит. Заврачевало оно и эту Мишкину рану. Постепенно все забылось, мать успокоилась. После того случая Мишка присмирел, учиться стал прилежнее, хотя по-прежнему без желания. Теперь он больше занимался домашними делами, «по хозяйству». Мать довольна, бабушка, когда приходила, похваливала, и Мишке было приятно.

В выходной день он решил сделать на дверь приспособление, чтобы она могла сама запираться. Уж очень надоело ему вставать по утрам и закрывать ее за матерью, когда та уходила в дневную смену. «Сделать бы автомат!» – мечтал не раз Мишка и придумывал разные хитроумные изобретения. Но все они были не под силу ему. Теперь он, наконец, придумал: сделает на засове зазубрины, и мать сможет задвигать его снаружи крючком через отверстие в двери.

Мишка попросил у соседей молоток и зубило, вытащил засов – полуметровый плоский кусок железа, с трудом установил его ребром на рельс, приставил зубило и, хекнув, ударил. Засов со звоном упал, и его снова пришлось устанавливать. После второго удара случилось то же самое, и Мишка, сдвинув на затылок шапку, почесал лоб. Не хватало рук: в одной он держал молоток, в другой – зубило. А засов держать нечем.

– Да-а – сказал он, напряженно соображая, как ему приспособиться, – Так можно провозиться до морковкина дня. – И, ничего не придумав, крикнул: – Настя, иди подержи засов.

Настя выглянула в сенцы, спросила:

– Чего тебе?

– Оденься. Подержишь вот…

– Ну да! Делать мне нечего?

Это Мишку взорвало. С молотком и зубилом в руках он вошел в комнату. Увидев разъяренного брата, Настя подбежала к матери, ища защиты.

– Опять сцепились? – мать взглянула на Мишку.

Сдерживая себя, он как можно спокойнее объяснил:

– Пусть подержит задвижку, а то мне никак…

– Отстаньте вы от меня, – отмахнулась мать.

Мишка обиделся. Он бросил на пол молоток, зубило, закричал:

– Ну и не надо! Мне тоже не надо! Тогда не буди меня утром закрывать дверь, пусть лохматая сама встает. Я больше не буду вставать. Сказал, не буду – и не буду! – Он выскочил в сенцы.

– Иди помоги, что там у него… – сказала мать.

Настя молча оделась, подняла молоток и зубило, вышла к Мишке.

– Давай, что держать?

Тот взглянул на нее исподлобья, сунул ей в руки засов, буркнул:

– Держи… Ребром на рельсе.

Настя присела на корточки, взялась обеими руками за конец засова. Мишка размахнулся, ударил. Засов подпрыгнул и чуть не вырвался из хрупких Настиных рук. Она сморщилась от боли, но железо не выпустила.

– Держи крепче, что ты, как усохлыми руками держишь! – ворчал Мишка. – И не кривись тут.

– Да, «не кривись»… А если больно?

– Чего больно?

– Рукам больно. Железяка подскакивает, и рукам больно.

Мишка удивился, но поверил сестре, и уже мягче сказал:

– Крепче надо держать.

Настя с трудом переносила боль после каждого удара, лишь время от времени подавала робкие советы:

– Может, уже хватит? А то мне за хлебом идти надо.

Мишка не отвечал.

Но вот наконец он выпрямился, объявил.

– Теперь, пожалуй, хватит! Можешь идти.

С «автоматом» он возился долго. Лишь часа в три, совсем обессиленный, вошел в комнату, сел на табуретку.

– Сделал! – сказал он весело. – Сам два раза закрыл и открыл снаружи. Теперь все, завтра утром не буду вставать! Пойдем, покажу, как надо закрывать.

Мишка повел мать в сенцы. Тут она увидела засов, изрубленный в верхней части зубилом, и пробитую на улицу в двери дырочку.

– Испортил дверь, – сказала мать, заглядывая в дырку. – Ведь в нее будет дуть.

– Ничего не надует, она маленькая, – заверил Мишка. – Это отверстие для ключа.

– А засов зачем изрубил?

– Изрубил! – усмехнулся он. – Это зубцы, чтобы ключом цеплять. Вот смотри, – он взял проволоку с загнутым расплющенным концом, вдел ее с наружной стороны в дырку, стал вертеть, цепляя зазубрины. Засов маленькими шажками подвигался вперед. – Понятно? Когда будешь уходить, закроешь дверь покрепче и вот так – раз, раз. – Он вышел из сенец, стал закрывать дверь ключом.

Мать смотрела на кончик расплющенной проволоки, который упрямо шевелился над засовом, то цепляя его, то промахиваясь, и, вздыхая, качала головой.

А кончик проволоки все клевал, клевал зазубрины, засов подвигался, но так медленно, что ей хотелось помочь ему рукой. Но она не делала этого, чтобы не обидеть Мишку. Наконец засов ткнулся в петлю и больше не двигался. А кончик проволоки упрямо старался загнать его подальше вглубь, но напрасно.

– Хватит, – сказала мать. – Уже зацепился.

– Хорошо? – обрадованно спросил Мишка.

Хорошо, – подтвердила мать.

– Попробуй, – он протянул ей «ключ».

– Ладно, потом. Я все поняла.

Сияющий от радости Мишка не находил себе места. Ему казалось, что он повзрослел за этот день и способен сделать что угодно, был бы инструмент. Мог бы уже и работать. Работать! Бросить школу и поступить на работу – эта мысль одолевала Мишку давно. «Как хорошо, – думал он иногда, – никаких уроков готовить не надо, ругать тебя никто не будет, да к тому же стану деньги получать, матери помогать. Ведь мать постоянно жалуется, что ей трудно, а тут вот она – помощь, две получки в доме».

Куда идти работать, Мишка определенно еще не решил: на завод или в депо. Скорее всего в депо. Вид рабочего человека ему рисовался только таким: вот он идет в засаленной блузе с работы, от него пахнет железом, машинным маслом. В кармане первая получка и в пакете сто граммов шоколадных конфет – Насте. Матери он купил копченую селедку – она любит селедку. Дома Мишка отдает матери деньги и говорит:

– Мама, купи себе на память зеленое бархатное платье. Такое, как занавески в Доме культуры.

Мать, конечно, от платья отказывается, говорит, что Насте к весне надо обновку купить. Мишка соглашается и, как отец когда-то, склоняется над тазом с горячей водой, умывается. Вымыл руки, со скрипом отжал их, стряхнул. Мать сменила воду, он моет лицо. Потом садится обедать…

Мишка уже несколько раз хотел повести об этом разговор с матерью, но никак не решался. Боялся, что мать не поймет, начнет ругать. Он долго выбирал удобный момент.

Сегодня ему казалось, пришел день, когда, наконец, можно сказать ей обо всем. А «автомат» на двери – разве не доказательство, что Мишка вполне способен быть рабочим.

Мать штопала Настины чулки и, как всегда, о чем-то думала. Мишка смотрел на нее, порываясь заговорить о своем сокровенном, но язык почему-то не поворачивался. «Может быть, подождать, когда она будет веселая?» – подумал он, глядя на мать, хотя знал, что веселая она бывает редко. Лишь когда приходят гости – дядья, тетки, – тогда она, встречая их, смеется, шутит. А как чуть выпьет, вспомнит Мишкиного отца, так начнет плакать. «Нет, пожалуй, сейчас самый подходящий момент, – решил он. – И Насти нет, мешать не будет…»

Мать откусила нитку, растянула на руках чулок, вздохнула:

– Э-е, да он весь расползается, – она опустила руки, подняла голову, что-то прикидывая в уме. – Вот так всегда: думаешь одно купить, а тут другое появляется. Старое рвется – за новое берется.

По голосу матери Мишка почувствовал, что у нее настроение хорошее и то, что на чулки предстоят непредвиденные расходы, как видно, ее не очень расстроило.

– Мам, – начал он и поперхнулся. – Мам, а что если я буду тебе помогать?..

– Помогать? – мать взглянула на Мишку и против ожидания улыбнулась: Штопать чулки? Возьми вон, сынок, вынеси ведро, да угля принеси, будем плиту растапливать, обед варить. Из погреба картошки надо достать…

– Да нет… – поморщился он от досады, что его не поняли. – Я не об этом. Помогать работать, понимаешь? Пойду на работу и всю получку буду отдавать тебе? Легче ж будет? И Настю как-нибудь доучим.

Мать пристально посмотрела на сына уже без улыбки.

– Куда же ты пойдешь работать?

– Ну, куда? В депо учеником слесаря. Что, не смогу?

– А со школой как?

– Да как? Никак…

– Вот то-то и оно, что никак. Учиться ты, сынок, не хочешь, лень-матушка в тебе сидит – ищешь, где полегче. Думаешь, работать легко?

– Ничего я не ищу, – обиделся Мишка, – сама ж говоришь – тяжело…

– Тяжело, но не так, чтобы тебе бросать школу.

Мишка замолчал: чудной народ эти взрослые, никак не хотят понять человека, если он моложе их.

– Так что выбрось это из головы и учись, как следует. Работать еще успеешь.

Мишка обиделся: не понимает мать его намерений, все думает, что он из-за лени хочет бросать школу. А вот пошел бы Мишка на работу, тогда посмотрела б, какой он ленивый. Он день и ночь работал бы, из депо не выходил.

Да разве можно оттуда выйти? Ведь ничего интереснее нет, как быть возле паровоза, что-то отвинчивать, привинчивать, молотком стучать, новый болт поставить, какую-то деталь заменить – подлечить паровоз и сказать машинисту: «Готов! Можешь ехать!» И пойдет машина снова гулять по перегонам. А Мишка запомнит номер, и, когда паровоз будет проходить, он ребятам скажет: «Этот паровоз я ремонтировал!» Разве это не интересно? Жаль, ничего мать не понимает…

– Сделай, что сказала, да садись за уроки. А про работу пока забудь, семилетку кончишь, потом видно будет, – заключила мать.

Мишка взял ведро, пошел во двор. Увидев веревку, вспомнил про сетку, которую еще с утра поставил на щеглов, прошел осторожно за сарай, стал наблюдать из засады, не клюет ли красноголовый семечки под сетью. Птицы весело кормились на репейнике, а под сеть не шли. Но вот, кажется, один щегол прыгнул на черневшуюся кучечку семечек, стал клевать. Мишка с замиранием сердца дернул за веревку. Птицы взлетели на дерево, а сеть не упала. «Что такое?» – недоумевал он и пошел посмотреть, в чем дело. Щеглы с красными пятнышками на головках вспорхнули и шумной стайкой унеслись прочь. Синицы перелетели на отдаленные деревья, принялись чистить клювы.

Мишка подошел к репейнику и, к ужасу своему, увидел, что вместо сетки в снег дугой воткнута хворостина. Сетка куда-то исчезла. Вокруг были следы, которые вели в сад.

Он сразу догадался, что это дело рук Симки Рыжика, Мишкиного одноклассника и давнего недруга. Недолго думая, Мишка пошел по следам, которые вывели за сад и на тропинке против Симкиного двора смешались с другими следами. Подозрение еще больше укрепилось. Мишка решительно направился прямо к дому и взволнованно постучал в окно. В проталине стекла показалась Симкина мать.

– Это ты, Миша? Что тебе?

– Пусть Симка выйдет.

– Да ты иди в хату.

– Мне некогда, пусть выйдет.

Через минуту до Мишки донесся голос Симки, который что-то отвечал матери. Но потом все затихло, будто в доме никого не было. Мишка подождал немного и снова постучал.

– Ну, иди же, – послышался голос матери. – Человек ждет.

– Подождет, ничего с ним не случится. Что ж я, раздетый пойду? – огрызнулся Симка, и вслед за этим скрипнула дверь.

Мишка волновался, руки тряслись: он не знал, с чего начинать.

Симка открыл дверь и, не переступая через порог, спросил:

– Чего тебе?

Его коричневые глаза бегали из стороны в сторону. Крупные, с копейку, конопатины на носу и щеках почему-то увеличились и придавали Симке воинственный вид. Из-под рыжей шапки выбивались огненно-красные волосы.

Настороженность и бледность выдали Симку: он украл сетку. Но Мишка считал Симку сильнее себя и потому не решался вступить с ним в драку.

– Иди сюда, – сказал он как можно тверже.

– А я и отсюда слышу, не глухой. Говори.

Не помня себя, Мишка, как коршун, налетел на Симку, схватил его за воротник. Симка хотел захлопнуть дверь, но было поздно.

– Отдай сейчас же сетку! – прошипел Мишка ему в лицо.

– Какую сетку? – проговорил тот, пытаясь вырваться. Воротник затрещал. – Не рви пальто, а то получишь.

– Получишь? – Мишка дернул Симку на себя и ударил его кулаком.

Симка поскользнулся, упал на порог. Барахтаясь, ребята комком выкатились на улицу. Мишка крепко держал его левой рукой за воротник, а правой колотил по чему попало. Увидев драку, из конуры выскочил пес и с лаем бросился на ребят. Схватил Мишку за штанину, стал с остервенением трепать. Симка вывернулся, рванулся бежать, воротник затрещал и остался у Мишки в руках. Почувствовав необычную легкость на плечах, Симка ощупал себя и, не обнаружив воротника, заревел:

– Порвал пальто… Отдай воротник!..

– Отдай сетку! – наступал Мишка, держа в одной руке воротник, а в другой кусок льда. – Отдай!

На шум вышла Симкина мать, вскрикнула:

– Что вы делаете?

– Пусть отдаст сетку!

– Какую сетку?

– Какую украл. Ту, что щеглов ловят. Отдай сейчас же! – замахнулся Мишка на Симку куском льда. Тот быстро спрятался за мать, которая схватила его за рукав, спросила строго:

– Брал?

– Нет.

– Отдай сейчас же, негодяй! Отдай!

Симка полез за пустые ящики, которые стояли тут же, в коридоре, выбросил сетку.

– На, подавись.

– Я тебе еще подавлюсь, Рыжик проклятый. – Мишка бросил воротник, взял сетку и, грозя Симке кулаком, пошел со двора.

– Ну, не попадайся мне, – крикнул Симка. – И лохматая тоже!

– Только тронь Настю – голову оторву!

Симка схватил кусок льда, бросил в Мишку, но тот вовремя пригнулся, лед просвистел мимо уха. А Мишка запел:

 
Рыжий, рыжий, конопатый,
На свинье сидел горбатой,
Прибежал отец из хаты
И прогнал его лопатой.
Рыжий плачет,
Рыжий скачет,
На всю улицу орет…
 

Симка нагнулся, хотел еще раз пустить кусок льда, но тут мать стала хлестать его по голове оторванным воротником, погнала в комнату.

К дому Мишка приближался гордый, довольный собой. Он беспечно размахивал сеткой, сзади по снегу тащилась полоска от штанов, разорванных собакой. Мишка этого не замечал, ему хотелось петь, бросать снежки, крушить все на своем пути – такой прилив силы он вдруг почувствовал в себе! Он свернул с дороги и пошел прямо через сугробы, утопая по колено в снегу.

«Эге, черт рыжий! – подумал он. – А ты, оказывается, не так уж и сильный. Надо было тебя раньше проучить».

Мишка поставил сетку в угол сарая, пошел за ведром. Но ведра на месте не оказалось, и в тот же миг вся радость улетучилась: величие победы померкло, настроение упало: предстояло объяснение с матерью. Чего доброго – еще начнет и бить. И он, отряхнувшись как следует, вошел в комнату. Ведро, наполненное углем, стояло здесь. Мать руками доставала из черной пасти плиты золу, сортировала – шлак отбрасывала на тряпку, а кусочки кокса клала в ведро с углем.

– Явился, помощничек, – сказала она беззлобно, не оборачиваясь. – Тебя только за смертью посылать.

Мишка стоял у порога, переминался с ноги на ногу, молчал. Мать оглянулась и, всплеснув руками, поднялась:

– Боже мой! Где тебя носило? Все лицо в крови.

– В крови? – Мишка провел рукой по щекам, посмотрел на испачканные в кровь пальцы и только теперь почувствовал, как щиплет лицо: «Поцарапал-таки Рыжик проклятый».

– Это я в саду за ветку зацепился… – проворчал Мишка.

– Головушка ты моя горькая! – запричитала мать, не сводя глаз с сына. – Ну, что мне с тобой делать? Да нельзя ж тебя и на минуту с глаз спускать, а ведь уже большой. Что ни шаг, то что-нибудь натворит. Ну, кто бы мог подумать – пошел вынести ведро и пропал… Тебя что ж, привязывать дома и никуда не выпускать?