Текст книги "Бахмутский шлях"

Автор книги: Михаил Колосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

«ДОЙЧ ПОНИМАЕШЬ?»

В Брест эшелон пришел к вечеру второго дня. Тут Яшку ссадили с поезда и повели. Пропитанный махоркой старик сержант помахал ему на прощанье рукой, пожелал скорее поправляться.

Яшку привели в тускло освещенную комнату, посадили на скамейку и приказали раздеваться. В комнате пахло сыростью, по ногам откуда-то тянуло сквозняком. Стеклянный колпак на лампочке был затуманен мелкими капельками воды, словно его держали над паром.

Оглядывая предбанник, Яшка медленно раздевался. Появилась полная, подвижная женщина. Быстрой, раскачивающейся походкой она подошла к Яшке, упрекнула его:

– Копаешься, больной, – и стала помогать ему раздеваться. А потом скрылась за перегородкой, и там что-то зафыркало, захлюпало, зашипело. – Иди мойся. Пока вода не остыла.

Ежась от холода, осторожно, словно по вбитым гвоздям, прошел Яшка по цементному полу босыми ногами в душевую. Вытянул руку – попробовал, какая вода…

– Не бойсь, не бойсь, не обожжешься, – женщина нагнула Яшкину голову под упругие струи воды и принялась мылить. Яшка хотел спросить: «А как же бинты, они ведь намокнут?», но промолчал. Пусть делает что хочет, ей виднее.

Мигом помыла Яшку женщина и так же быстро принялась вытирать его жестким полотенцем. Яшка и опомниться не успел, как очутился в просторных солдатских кальсонах с длинными подвязками у щиколоток.

Под бинт попала вода, и поэтому тело чесалось нестерпимо. У Яшки болела голова, всего ломало, ноги подгибались от слабости, но он крепился.

Женщина провела Яшку коридором в какую-то комнату и там, дрожащего, передала девушке в больничном халате. Девушка посадила его на белую табуретку и стала развязывать бинт. Размотав его, она бросила в ведерко, а Яшку положила на длинный, покрытый холодной клеенкой стол. Пришел врач и приказал снять прилипшую к ране вату. Яшка вздрогнул от боли, кто-то схватил его ноги и прижал к столу. Голова закружилась, он уж подумал, что умирает, но тут его ноги отпустили. Резкая боль прекратилась, и только воздухом холодило обнаженную рану, края которой слегка пощипывало.

Врач похвалил рану и приказал обработать ее и наложить повязку. Он сказал, чем обработать и какую сделать повязку, но Яшка не запомнил, со страхом думал лишь о том, как перенести эту обработку.

Однако процедура оказалась безболезненной и даже приятной. Мягким тампоном из ваты, смоченным каким-то раствором, сестра осторожно водила вокруг раны, оттирала что-то. Она выбрасывала тампон, делала другой и, словно знала, где раньше чесалось под бинтами, проводила по этим местам прохладной ваткой, удаляла неприятный зуд. Потом так же осторожно накрыла рану мягкой, пахнущей лекарствами подушечкой и перебинтовала спину и грудь.

Измучился Яшка от всего, сам не смог даже до койки дойти. Сестра провела его, уложила. Лег Яшку в чистую, чуть влажную постель, согрелся и быстро уснул.

Первое, что увидел Яшка, открыв глаза, – большую комнату и в ней множество коек. Рядом с ним лежал, весь в бинтах, бледнолицый мальчишка. Он смотрел в потолок и о чем-то думал. Почувствовав на себе Яшкин взгляд, мальчик скосил на него глаза: поворачивать голову ему было нельзя.

Яшка улыбнулся. Мальчик тоже хотел улыбнуться, но почему-то или раздумал, или не смог, погасил зародившуюся было улыбку. «Наверное, ему очень больно, – подумал Яшка. – Я-то еще ничего, оказывается…»

– Откуда ты? – спросил тихо Яшка.

В ответ мальчик снова скосил глаза и ничего не сказал. В глазах его был испуг и какая-то обреченность.

Пришла сестра.

– О, сегодня ты герой! А вчера совсем раскис.

Яшка смутился, и она обратилась к его соседу:

– Ты как себя чувствуешь?

Ничего и ей не ответил Яшкин сосед, а только как-то испуганно заморгал глазами.

– Ну-ну… Все будет хорошо, – успокоила она его. – Сейчас перевяжем тебя…

Пришли две санитарки с носилками, и мальчика унесли.

После перевязки Яшка снова попытался заговорить со своим соседом.

– Больно?

Тот склонил голову чуть набок и что-то прошептал. Глаза его были виноватые и непонимающие.

– Больно, да? – снова спросил Яшка.

Мальчик чуть заметно повел глазами из стороны в сторону.

– Нет? – удивился Яшка. – Ну да, задавайся больше! Не знаю я, что ли? Тебя звать-то как?

И снова мальчик сказал глазами «нет».

– Что, не знаешь, как тебя зовут? Нет? Чудно! Или ты не русский? – догадался Яшка. – Поляк? Эстонец? Литовец?

Яшкин сосед виновато смотрел на него, моргал, словно вот-вот заплачет, и ничего не говорил.

– Да, беда с тобой, – огорченно проговорил Яшка и сочувствующе посмотрел на мальчика. – А в школе какой иностранный язык учили? У нас немецкий был. А у вас? Дойч понимаешь?

Мальчик вдруг оживился, глаза его засмеялись, и на них заблестели слезы.

– Тоже немецкий учили? Вот здорово! Тогда мы с тобой поговорим. Как твое наме? Наме? Мое – Яшка, а твое?

– Карл, – тихо прошептал мальчик.

– Карл? Карлушка, значит. Со мной в школе учился Карл. Только тот был черный и толстый, а ты какой-то длинный и худой. Чего ты такой худой? Ну, как тебе сказать? Варум шмаль?

Карл улыбнулся.

Подошла сестра, сказала Яшке:

– Ты, Воробьев, не беспокой соседа, ему нельзя разговаривать.

– Да он и не разговаривает. Это я его развлекаю. Ему ж, наверное, скучно тут одному?

– Развлекай, только не очень, – посоветовала сестра.

Яшка подмигнул соседу, но развлекать его перестал. И только время от времени они встречались друг с другом глазами и улыбались.

Яшка был ходячим – он мог вставать, ходить, в хорошую погоду ему разрешалось выйти во двор больницы, погреться на солнышке. Однажды он увидел у забора голубенький цветок, сорвал его и принес своему соседу.

– Возьми. Блюмен.

– Блюмен, – прошептал Карл и поблагодарил: – Данке…

– Битте, – сказал Яшка, присев на свою койку, – У тебя отец есть? Фатер?

Карл покрутил головой:

– Фронт капут…

– А-а, – протянул огорченно Яшка, – погиб. А мутер?

– Капут… Бомба…

Яшке еще больше стало жаль мальчика, и он мысленно дал себе слово во всем помогать ему. Заметив у Карла на глазах слезы, он поспешил успокоить его:

– Не горюй, Карлуш… У меня тоже фатер капут. Брат – брудер, понимаешь? Раненый. На фронте ранило. А мутер мой дома. Я ей письмо нашрайбер, а ответа что-то долго нет. Не горюй, скоро война капут. Уже наши под Берлином. Берлин капут, Гитлер капут – и все.

Яшка заметил, что Карл побледнел и испуганно заморгал, кусая губы.

– Успокойся, Карлушка, – сказал Яшка. – Смотри, какой у меня нож. Это мне один солдат подарил. Он у фрица отнял на фронте. Смотри – ложка, вилка и нож. И все разделяется. Хочешь, этот нож будет нам на двоих? Тебе ложка, а мне вилка? Ножом будем пользоваться вместе – хлеб резать или еще что-нибудь. Возьми. – Яшка протянул ему ложку, но, поняв, что тот не может поднять руку, положил ему под подушку. – Твоя будет.

Карл поблагодарил его, и они надолго замолчали.

– Какие у меня вещи были хорошие! – заговорил снова Яшка, ударившись в воспоминания. – Все пропало. Аллее капут. Вещмешок остался под кроватью в доме фон барона, а в нем книжка интересная – «Одиссея». Жалко. Теперь такую не достанешь. А еще у меня был пистолет. Маленький, во-о-т такусенький. Кляйн пистоле. Но настоящий. И патроны – все было. Выручил он меня здорово. Если бы не он, мы бы с тобой тут, пожалуй, не разговаривали. Когда меня ранило, сознание потерял, и кто-то из солдат, наверное, подобрал пистолет. Ну, да пусть, мне он теперь ни к чему, а солдату пригодится. Книжку жалко. И остался у меня из тех вещей один этот ножик. Случайно уцелел: он у меня в кармане был. И то чуть не забыл в тумбочке. Хорошо, Галя нашла его вовремя да принесла. Мировой нож, правда? Гут?

Разговорчивым Яшка стал. Вплетает в свою речь немецкие, польские, украинские слова, а Карл слушает, делает вид, будто все понимает.

Доволен Яшка своим новым другом, особенно доволен тем, что Карл не знает ни слова по-русски, и Яшка как может развлекает его. Недаром учил он немецкий, знал бы, что пригодится, так занимался бы им в школе как следует. И еще хорошо, что у них там, в Прибалтике, тоже немецкий учат. Учи Карл в школе английский или французский, – как бы они вот теперь поняли друг друга? Только чудно, что же они, немецкий учили, а русский нет?..

Однажды получил Яшка из дому письмо. Первое письмо за все время. Не верилось. Прежде чем распечатать, вертел перед глазами, рассматривал потертый конверт. Вытащил листок, прочитал и с первого раза ничего не понял, а только посетовал, что письмо короткое. Читал – слова обыкновенные, а за душу берут, плакать хочется. Пишет мать, что зря она его отпустила. Андрей дома, приехал на поправку.

Стал Яшка растолковывать своему другу содержание письма и, расчувствовавшись, предложил:

– Поедем к нам. Будешь у нас жить, все равно тебе некуда деваться. Поедем? Мама у нас добрая…

КАРЛ ШОЛЬЦ

Лежал как-то Яшка, перечитывал письма из дому. В последнем письме мать писала, что, может, Андрей приедет за ним. Яшка соскучился по дому, давно не видел мать, брата, ребят.

Подошла сестра.

– Скучаешь?

– Письма читаю, – сказал Яшка.

Сестра хотела взять Карла на перевязку, но он спал. Она постояла минуту, не стала будить, положила на тумбочку историю болезни и ушла.

Яшка протянул руку, взял карточку, стал читать: «Фамилия, имя, отчество – Шольц Карл. Пятнадцать лет. Национальность – немец…»

– Немец?! – испуганно прошептал Яшка и взглянул на соседа. – Немец! Ох ты, фашист проклятый! А прикинулся своим… Шпион! – мигом вскочил с койки, стал над Карлом. Яшка не мог простить себе, что так легко обманулся. Схватил ложку, которую подарил Карлу, нож, стал их соединять вместе. Руки дрожали, и он долго не мог совладать с ними.

Карл спал, Яшка стоял над ним, смотрел с ненавистью. Не выдержал, с сердцем дернул одеяло. Карл проснулся и, увидев своего покровителя, улыбнулся. Но Яшка стоял грозен и разъярен. Улыбка с лица Карла слетела.

– Вставай! – сказал Яшка резко. – Хватит притворяться. Ты фашист.

Карл, заметив в руках у Яшки нож, затрясся от страха, заплакал.

– Нет, не фашист…

– Врешь! – стоял на своем Яшка. – А это что? – потряс он историей болезни. – Немец?

– Дейтч…

– «Дейтч»! – передразнил Яшка, – Вставай, фашистская морда!

Карл не мог понять, что случилось. Вытирая слезы, он стал подниматься. Подошла сестра и, увидев ссору, удивилась:

– Что с вами? Что вы не поделили? Яша, ведь ты другом его называл?

– Какой он друг? Он фашист.

– Что ты? – удивилась сестра. – Откуда ты взял?

– А вот читайте: немец.

– Ну и что?

– А то, что он фашист, и я не хочу, чтобы он тут был. Его надо в милицию отправить.

– Никакой он не фашист, – сказала сестра. – Успокойся.

– Но ведь он немец?

– Немец.

– А как же – немец и не фашист?

– Не все немцы фашисты. Есть немцы – коммунисты.

– Коммунисты? Чудно что-то!

– Почему чудно? А Тельман? Слыхал?

– Слыхал. У нас колхоз есть имени Тельмана. Но то было еще до войны.

– Как же до войны? Его фашисты только недавно убили в тюрьме.

– Убили?.. – Яшка задумался.

– Убили, – подтвердила сестра и обернулась к Карлу. – Успокойся, пойдем на перевязку.

Карл ушел с сестрой, Яшка смотрел им вслед, и в груди его творилось что-то невероятное.

– Немец… – шептал он. – А я-то думал… – Он швырнул на пол нож, лег на койку, отвернулся к стенке. Когда Карл пришел, Яшка не шевельнулся, пролежал до вечера. На другой день избегал смотреть на Карла, не разговаривал, хотя тот несколько раз пытался заговорить с ним.

Однажды сестра после перевязки пригласила Яшку в кабинет главврача. Там никого не было, она усадила его и спросила:

– Почему не разговариваешь с Карлом?

– А что мне с фашистом разговаривать? – отрезал он.

Сестра Екатерина Ивановна была доброй женщиной. Она по-матерински заботилась о ребятах. Яшка любил ее и уважал больше всех. Ему не хотелось огорчать ее, хотелось верить, но не мог. Он взглянул на Екатерину Ивановну – она смотрела на него грустными большими глазами. Из-под белой матерчатой шапочки выбились колечки черных волос.

– Не могу я, понимаете?.. – уже мягче сказал Яшка. – Фашист он…

– Какой же он фашист? У него и отец не был фашистом. Ты спроси у него.

– Конечно, скажет он! Дурак, что ли, хоть и фашист!

– Не фашист он. Просто немец.

– Все равно.

– Да нет же, не все равно. Это национальность его. А разве за национальность можно человека презирать?

Пришел в палату Яшка уже без злости на Карла, но заговорить с ним не мог ни на другой, ни на третий день.

Лед между ребятами таял медленно.

СОЛДАТЫ ЕДУТ ДОМОЙ

За Яшкой Андрей приехал в самом начале мая, когда уже наши взяли Берлин и вот-вот должна была кончиться война.

Яшка и Карл лежали на своих койках и болтали.

В палату вошел мужчина в белом халате, с усами, с палочкой. Прихрамывая, он направился прямо к Яшкиной койке и остановился улыбаясь. Яшка смотрел на него и недоумевал, что надо этому человеку.

– Яшка! Неужели не узнаешь!

– Андрей! – не сразу воскликнул Яшка. – Андрей, с усами! – Он вскочил, бросился ему на шею. – А я тебя искал и во Львове, и в Ковеле…

– Знаю. Ты осторожней, а то я пока не совсем отремонтирован. Ты-то почему валяешься, здоровый ведь? – спросил Андрей.

– Нет, еще на перевязку хожу.

– Это можно и дома делать, – заметил Андрей.

– А у тебя что, ноги прострелены? – спросил Яшка. – Садись.

Андрей присел на край койки, сказал:

– Прострелены… Немец проклятый полоснул из пулемета, не дал до Берлина дойти…

– Фашист? – поправил Яшка, посматривая на Карла, который, присмирев, смотрел на незнакомца.

– Ну да, я ж и говорю – немец…

– Фашист, Андрей… – снова поправил его Яшка и поспешно добавил: – Познакомься с Карлом.

Андрей подал руку мальчику, тот робко протянул свою.

– Он немец, – сказал Яшка. – Но…

– Какой он немец, – отмахнулся Андрей.

– По национальности, – объяснил Яшка. – Но…

Андрей понял, почему Яшка усиленно поправлял его, и ему стало немного неловко. Он сказал Карлу:

– Тоже раненый был?

– Да.

– Андрей, какой ты чудной с усами… – засмеялся Яшка. – Они у тебя какие-то рыжие. Почему они рыжие? Зачем ты их отпустил?

Андрей оглянулся, рядом стояла сестра и улыбалась. Андрей смутился, сказал весело:

– Для солидности! – и разгладил усы большим пальцем. – Гвардеец ведь я как-никак. – Андрей скосил глаза на гвардейский значок на своей груди.

– Ан-дрю-ха… – протянул Яшка, хитро посматривая на брата. Тот взглянул на него, и Яшка хмыкнул, подражая Гале. Оба засмеялись. – Привет тебе, Андрюха…

– Спасибо. Тебе тоже, Яня…

– Написала?

– Сейчас ждет нас с тобой на вокзале. Я не только за тобой приехал, а и ее встречать.

Яшка глядел во все глаза на брата и вдруг закричал от мелькнувшей догадки:

– Женился! Наш Андрей женился!

– Ну-ну! – с напускной строгостью пригрозил ему Андрей. – Молод еще такие вещи обсуждать. Собирайся, домой поедем.

Перед уходом Яшка подошел к Карлу попрощаться и увидел, что у того на глазах слезы. И сам не выдержал, шмыгнул носом:

– Ну… че… чего… ты?

А Карл достал ложку, протянул Яшке:

– Возьми. Пусть будет все вместе. У тебя.

Яшка немного даже растерялся: как же так, подарок возвращает? Потом понял Карла, засуетился, что бы все-таки подарить ему на память. Но у него ничего не было. Выручил Андрей. Пластмассовый прозрачный карандаш с выдвижным сердечком очень понравился Карлу.

Сложив все части ножа вместе, Яшка протянул Андрею:

– Трофейный. Это мне один солдат подарил. Положи себе в карман, чтобы не потерялся. У меня был еще и пистолет и «Одиссея».

– Кончилась твоя одиссея.

– Не. У меня книга была такая. Интересная.

Опираясь на палочку, Андрей сошел с крыльца, вслед за ним спустился Яшка.

Выгоревшая гимнастерка на Андрее была чисто выстирана и выглажена. «Это мама ему стирала», – догадался Яшка и, забежав вперед, попросил:

– Дай мне твою пилотку примерить.

Андрей снял пилотку, нахлобучил ему на голову. Гордый Яшка оглянулся назад. На крыльце стояли сестра и Карл. Яшка крикнул:

– До свиданья. Екатерина Ивановна! Пиши, Карл!

– До свиданья, сынок, – сказала сестра. – Счастливый вам путь, – А потом как бы про себя добавила: – Солдаты начали домой возвращаться…

1969 г.

МАЛЬЧИШКА

Глава первая
МИШКА, НАСТЯ И МАТЬ

Мишка считал себя самым разнесчастным человеком на белом свете. Не везет ему в жизни, это теперь совершенно ясно. Каждый день какая-нибудь беда обязательно свалится на его голову. Как-то мать нашла в ранце коробку перьев с расплющенными концами для игры, расстроилась, бросила их в печку. Стыдит, ругает его, а у самой слезы на глазах. А потом и совсем по-настоящему плакать стала. Хуже всего, когда она плачет. Лучше б ударила, и то легче…

– Как тебе не стыдно? До каких пор ты будешь меня тиранить? Когда же поймешь, что не для меня учишься, а для себя? Головушка ты моя горькая! Я работаю, стараюсь, стараюсь, а ты…

Больно Мишке слушать материны упреки, а еще больнее видеть ее слезы. Насте, сестренке, той хорошо, никаких забот: в третьем классе – что там делать? Даже экзаменов нет. А тут одна математика замучит. Шестой класс – это тебе не третий!

Не успела забыться история с перьями, как вскоре другая беда приключилась.

На последней перемене Мишка выключил свет. Мимо бежал, подпрыгнул – щелк, свет и погас. Девочки в темноте начали визжать, а ребята – бегать по партам. Мишка хотел включить свет обратно, но не вышло, не мог достать.

Прыгал, прыгал на стенку, пока не пришел дежурный по школе. Взял Мишку за рукав и повел к директору. А директор строгий, у него разговор короткий:

– Без матери в школу не приходи!

Пришлось матери идти в школу, а Мишке выслушивать ее упреки. Было бы за что, а то – свет выключил, подумаешь, беда какая. Шуму же на всю школу наделали, будто и в самом деле несчастье случилось.

А что теперь будет – Мишке трудно и представить, это уж ЧП так ЧП, подобного еще ни с кем не бывало: в школу пьяный заявился! Куда уж дальше?!

А ведь Мишка не виноват: не хотел он этого, и водку он терпеть не может, даже запах ее не выносит, а вот надо же – случилось такое. Будто само собой все делается. Да и не было бы никакой такой беды, если бы мать не купила эту проклятую бутылку. Купила, поставила… И мать тоже не виновата: не себе покупала, печнику.

…Всю прошлую зиму плохо горела плита: угля съедала много, а тепла не давала, в комнате было холодно. За лето мать так и не собралась переделать ее: с деньгами было плохо, решила отложить до следующей весны. И опять не собралась. Прошло лето, наступили первые голода, затопили плиту, а она еще хуже, чем была, – дым пошел в комнату. Пришла бабушка, стала бранить Мишкину мать:

– Эх, хозяин с тебя! Сказано – баба. Лето прошло – плиту не переделала. Говорила тебе: купи пол-литру, позови печника – и все тут!

– Одной пол-литрой не отбудешь, – оправдывалась мать – Надо новую духовку покупать, сотни две кирпича, да за работу… А я думала им, – указала она на детей, – купить к зиме кой-какую одежонку.

– Думала… А теперь нечего думать, надо перекладывать. Дети у нас побудут, а эта дура пусть сидит, не замерзнет, – кивнула она на заквохтавшую наседку.

Мишке стало жаль своей любимицы.

Из двух кур, которые были у них в хозяйстве, одну звали Галкой. Это была совсем ручная курица, неслась с ранней весны до поздней осени. Мишка гордился ею, и та же бабушка не раз хвалила ее, а теперь вдруг Галка стала дурой только потому, что не вовремя заквохтала.

И мать, и бабушка не раз говорили ему, чтобы он связал Галке ноги и искупал ее в холодной воде. Но Мишка лишь делал вид, что выполняет их советы, а сам подложил в гнездо пять яиц и посадил на них курицу. И теперь вот, на зиму глядя, Галка вывела цыплят…

Заметив в глазах внука недоумение, бабушка успокоила его:

– Ничего им не сделается. Будешь кормить их, небось не пропадут.

Мать послушала бабушку, решила переделать печь. Она купила двести штук кирпичей, новую духовку, плиту с конфорками и, без чего не обходится почему-то ни один печник, водки. Четвертинку она спрятала в шкаф за пустые банки из-под варенья.

Печник работал вечерами. Мишка днем, перед школой, приходил домой, кормил цыплят и всякий раз замечал перемены. Сперва развалины плиты, потом начало кладки и, наконец, почти готовая печь, только без дверцы. Он осмотрел ее со всех сторон, заглянул внутрь – ничего особенного не нашел, почти такая же, как и была. Мать говорила, что сегодня печник закончит и будут пробовать, а завтра можно будет уже дома спать. «Посмотрим еще, как она будет греть», – подумал Мишка и подошел к наседке.

Курица была привязана длинной веревкой за ногу к столу. Она сидела в уголке, растопырив крылья, из-под которых выглядывали желтенькие головки цыплят. Они смотрели на Мишку маленькими бусинками глаз, попискивали, словно просили есть.

Мишка налил в блюдце воды, насыпал пшена, сел на пол и стал смотреть на забавных птенцов. Особенно ему нравился один с тремя коричневыми полосками вдоль спины. Он был самый шустрый, целился в глаз какого-нибудь цыпленка и норовил клюнуть его, принимая за зернышко. Отдыхать он любил на спине своей матери.

Мишка долго сидел, поджав под себя ноги, любовался цыплятами. Он ловил их, осторожно гладил и отпускал. Галка не сердилась.

Наконец Мишка решил побольше насыпать им пшена и идти в школу. Он полез за мешочком в шкаф и увидел банки. Они были пустые, но ему захотелось проверить, авось в какой-нибудь хоть на донышке задержалось варенье. Варенья, конечно, он не нашел, но заметил бутылку и взял ее. «Водка», – прочитал он на наклейке. «Странно, откуда она здесь?» – Мишка крутил бутылку в руках, изучал коричневую сургучную головку, выдул мусор из углубления картонной пробки, хотел поставить на место, но помедлил. «А дорогая, хватило бы на коньки. И что в ней особенного?» – Мишка понюхал головку – ничем не пахнет. Тогда он взял вилку и отковырнул кусочек сургуча. Покрутил перед глазами, прикинул, куда его можно использовать, и сразу придумал: сделать секретный пакет с сургучными печатями. Но для этого одного кусочка мало, и он принялся очищать весь сургуч. Ковырнув неосторожно вилкой, Мишка задел пробку и вытащил ее. В нос ударил спирт. «Фу, какая противная», – сморщился он, но тут же лизнул языком горлышко, а потом запрокинул бутылку и набрал в рот водки. Закрыв глаза, он с трудом проглотил ее. В животе загорелось, из глаз выступили слезы. Через минуту он почувствовал, как что-то разлилось по всему телу и ему почему-то стало смешно. Мишка приложился еще раз к горлышку – теперь водка показалась не такой противной, и он сделал два глотка.

Поставив бутылку на стол, он вернулся к цыплятам и обнаружил, что их стало гораздо больше. Мишка удивленно посмотрел на Галку и увидел, как она стала вдруг раздваиваться: в углу сидели две одинаковые курицы. Это его заинтересовало, ему сделалось весело, он громко засмеялся и протянул руку вперед. Головы двух Галок одновременно нахохлились и клюнули его в руку. Он стал смеяться еще больше, раскачиваясь с боку на бок. Наседка, цыплята, пол и весь угол неожиданно стали поворачиваться и падать направо. Мишка перестал хохотать и с ужасом ждал, чем это кончится. Но вдруг в глазах как-то все перевернулось и он увидел, что наседка сидит на месте в углу, а он лежит на левом боку, прижавшись щекой к грязному полу.

– Интересно! – сказал он вслух и стал подниматься. Шатаясь, подошел к столу, взял бутылку, хотел отпить еще немного, но, заметив, что в ней осталось чуть больше половины, подумал: «Увидит мать – бить будет». Он стал соображать, как замести следы. Сначала решил поставить бутылку на место и толкнуть ее банкой, разбить, будто нечаянно. Тогда мать хоть и поругает, но не узнает, что он пил. Но Мишка тут же отверг этот план и вышел в сенцы. Здесь он взял кружку и долил бутылку водой до краев. А потом, сообразив, что водка так не наливается, отлил чуть, заткнул бутылку и поставил на место. И тут он вспомнил про школу. Было уже поздно, на улице начинало вечереть. Он вскочил, с трудом отыскал свой ранец, который почему-то оказался под столом, выбежал из комнаты.

Мишка шел по улице в расстегнутом пальто, в шапке, сдвинутой на самый затылок – ему было жарко. Улица перед глазами как-то по-особенному то сужалась, то расширялась, под ноги то и дело попадались камни, о которые он спотыкался. В голове шумело, его качало из стороны в сторону, но на душе было весело, хотелось петь или крушить все, что попадется под руки.

Когда он подходил к школе, раздался звонок на последнюю перемену. «Успел!» – облегченно вздохнул Мишка. Он подождал, пока географ ушел в учительскую, открыл дверь в свой класс. Ребята встретили его громкими возгласами:

– Ковалев пришел!

– Миха!

– На последний урок! Вот дает!

Морщась от головной боли, Мишка силился улыбнуться. Он швырнул ранец на свою парту, прошел, качаясь, по классу. Подойдя к Симке, своему давнему недругу, он вытянул нижнюю губу, сказал в упор:

– Чего уставился? Не узнаешь? – Но, сообразив, что может завязаться драка, громко засмеялся: – Не бойся: дядя шутит! Ха-ха!

Ребята заметили, что Мишка какой-то ненормальный, смотрели на него с удивлением, хохотали.

На шум пришел дежурный.

– Ты почему в классе в пальто?

– А те… те… тебе что? – промямлил Мишка. – Не все равно?

– Пойдем к директору.

– Ну и пойдем! Думаешь, испугался твоего директора!

Мишка оттолкнулся от стены, пошел вслед за дежурным.

Но, переступив порог директорского кабинета, струхнул, даже протрезвел. Директор, насупив брови и глядя в упор на Мишку, слушал дежурного. В это время вошла учительница, посмотрела на Мишку и, понюхав воздух, сказала:

– Фу, откуда это? – она нагнулась к Мишке и вскрикнула, всплеснув руками: – Пьян!

– Что? – вскинул брови директор. – Пьян? – Он подошел к Мишке: – А ну, дыхни.

Мишка отвернулся.

– Дыхни!

– Не буду, – буркнул Мишка в сторону, но и этого было достаточно, чтобы директор почувствовал запах.

Он поднял глаза к потолку, крикнул так, что Мишка вздрогнул:

– Вон из школы! Вон! Чтобы ноги твоей здесь не было! – И когда Мишка был уже в коридоре, добавил: – Без матери не приходи!

К бабушке Мишка пришел поздно. Открыв дверь, он качнулся, уперся плечом в притолоку. На него пахнуло комнатным теплом, он поморщился.

– Что скривился, как середа на пятницу? – сказала бабушка улыбаясь.

Мишка поднял на нее глаза, на один миг увидел ее, и вдруг все расплылось, полетело куда-то кувырком. Он упал на пол, началась рвота.

Бабушка с Настей суетились возле него, с трудом уложили на кровать. Он метался, не находя себе места, в животе пекло, словно туда насыпали горячих углей.

– Ой, мама… Ой, мама… умру… – стонал он. – Бабушка, умру… Воды дайте…

Бабушка крестилась на него, как на икону, шептала что-то, давала ему воды. Он на минуту успокаивался, но потом снова начинал рвать, корчась от боли.

Наконец Мишка успокоился, уснул, свернувшись калачиком. Бабушка стояла возле него, скрестив руки на груди. Перепуганная Настя держалась за нее, смотрела на изредка вздрагивавшего во сне брата.

В полночь пришла мать. Бабушка встретила ее и еще в коридоре заговорила вполголоса:

– Почему так поздно?

– Ну как почему? Печник кончил, надо было уборку сделать. Дети спят?

– Спят. Тише, – бабушка приложила палец к губам. – Мальчик заболел.

– Что с ним? – мать кинулась к Мишке.

– Пришел, упал на пол, начались рвоты. Как он мучился, бедняжка!.. Наверно, съел что-нибудь…

– Съел! – проговорила мать. – Вот оно что! Не хочется среди ночи шум поднимать, а то я б его накормила, паршивца такого…

Бабушка удивленно смотрела на нее, ничего не понимая.

– Ты что, сдурела?

– Он пьяный, – сказала мать. – Водку печникову выдул. А я подала бутылку, печник попробовал и говорит: «Что она такая слабая?» Решили, что это продавцы в магазине разбавляют ее водой. А оно вот что! Ну, я его завтра напою! Я уйду рано, скажете им, чтобы шли из школы домой, а не к вам.

Бабушка качала головой.

– Эх, Верка, Верка… Бить тебя надо. Погубишь детей. Почему замуж не выходишь?

– Ах, мама, отстаньте! Замуж!.. Кто захочет терпеть вот такое? – она кивнула на Мишку.

На другой день Мишка встал с больной головой, все кости ломило, тошнило, есть не хотелось. Настя сочувствовала брату, старалась помочь ему – подала ботинки, спросила:

– Тебе лучше?

Мишка ласково посмотрел на сестру, сказал:

– Лучше.

Вошла бабушка. Увидев проснувшегося Мишку, она укоризненно покачала головой:

– Э-эх, басурма-а-н!

Мишка удивленно взглянул на бабушку и тут же опустил глаза. Он понял, что мать обнаружила его проделку с водкой.

Никому не сообщил Мишка и о том, что его выгнали из школы. Сидел, как никогда, прилежно делал уроки, был тише воды, ниже травы. Думал: забудется, явится в школу – так все и пройдет. А оно нет, не прошло. Антонина Федоровна – классный воспитатель – сказала:

– Ковалев, я тебя не могу допустить к занятиям, пока ты не придешь в школу с матерью. Оставь класс.

Стыдно, сквозь землю можно провалиться после таких слов! Все притихли и смотрели на него, пока он собирал в ранец тетрадки. Ни на кого не глядя, Мишка вышел из класса…

И вот теперь он на улице. Что делать, куда идти? Домой? Там Настя, она в первой смене учится – сразу обо всем догадается. А как быть с матерью? Сказать ей, попросить прощения, поклясться в последний раз?

Мишка медленно шел по улице поселка, низко опустив голову, волоча за оторванный ремень ранец.

Куда идти, что делать?

Домой возвращаться, конечно, нельзя. Уехать куда-нибудь? Если бы потеплее было, а то ведь замерзнешь на буфере. Летом можно было махнуть на Кавказ или в Ташкент, как Мишка Додонов из книжки «Ташкент – город хлебный».

Что же делать? Несчастный-разнесчастный он! Уж лучше и не жить, чем так мучиться… «Утопиться, что ли?» Вот утопится, а потом все пожалеют его. Даже директор, пожалуй, скажет: «Жалко мальчишку, лучше бы я его не выгонял из школы…» А учительница будет рассказывать: «Способный был мальчик, только шалил». Она не скажет «баловался», а «шалил». Больше всех будет плакать, конечно, мать: «Зачем же ты, головушка моя горькая, оставил нас, покинул?.. Да чем же я тебе не угодила?..»

А он будет лежать и молчать, и когда все уже раскаются в своих прегрешениях перед Мишкой, тут бы в самый раз ему раскрыть глаза и подняться. Да только разве покойники оживают? Такого еще никогда не было. Поплачут, поплачут и отнесут его на кладбище, закопают, и конец всему. И не будет больше никогда Мишка ходить по улицам, никогда он уже не скажет никому ни хорошего, ни дурного слова, и ничего не увидит больше… Пройдет время, его станут забывать. Да за что его и помнить, что он такое сделал?

Жалко Мишке самого себя, грустно, что никто его не вспомнит добрым словом, так грустно, что даже слезы потекли из глаз. Все люди умирают, как люди, а многие – как герои: Павлик Морозов, Олег Кошевой, Зоя Космодемьянская. Эх, а тут вдруг головой в воду, и все… Скажут: «Дурак, не мог уж поведение исправить, до чего безвольный человек был. Мог бы и учиться лучше, не тянуться еле-еле на троечки». Мишка не раз слышал, как о нем говорили, что он способный, только ленится. Об этом он и сам знает: лени у него хоть отбавляй, да и от баловства не может себя удержать. И вот теперь из-за этого бросаться в омут. Нет! Но и домой возвращаться нельзя, это факт.