Текст книги "Правда и кривда"
Автор книги: Михаил Стельмах
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)
– Помнишь, в книжках писалось о том великом человеке, что украл у бога огонь для людей. А его еще и хвалят. Вот и выходит: не всякая кража – воровство. А мы с тобой не такие большие люди, вот украдем для коней сена. Поедешь со мной или побоишься?
– И вы не шутите? – еще спросил с недоверием, а глаза воспылали воровским блеском.
– Не до шуток теперь.
– Тогда поехали! Сейчас же! – и парень бросился отвязывать выездных коней.
– Где же вы нагибали[33]33
Нагибать – с трудом найти.
[Закрыть] это сено? – изумленно раскачивался на журавлиных ногах Петр Гайшук.
– Там, где ты рыбу ловишь.
– Так это же сено вашего кума! – аж вскрикнул Гайшук.
– А кум всегда косит сено, как барвинок, не ошибемся.
– Это так, а не иначе! – Гайшук полез рукой к затылку, не знал, что делать: или смеяться, или возмущаться. – Можно сказать, по-родственному.
– Летом по-родственному, так же как и взяли, отвезем куму сено. Не хвалился часом кум, что завтра поедет на ярмарку?
– Хвалился. Ему не терпится всем рассказать, что имеет такую большую радость.
– Это хорошо, – ответил своим мыслям старик. Скоро воз, разбрызгивая грязь и хлюпая по лужам, выкатился на мягкую луговину. На ней темными птицами очерчивались кусты ивняка, а между ними тревожно билась и стонала, словно раненная, невидимая вода.
Чуть ли не из-под копыт лошадей с треском и хлопаньем вылетела пара крякв, их сразу проглотило влажное нутро беззвездной ночи. И после этого захотелось лететь деревьям, они замахали своими крыльями, роняя на землю благоухание уже полураспустившихся почек. Беспокойно в этом году шла весна по земле, и тревожно встречался с ней дед Евмен. Подумать только: не к плугу, не к сеялке, не к чистому зерну, а к чужому добру потянулся он. Даже если не поймается, шила в мешке не утаишь, и что тогда подумают, заговорят о нем?! Ну, и пусть говорят и судят по всему району, а кони должны жить. И, чтобы ободрить себя, он прикасается рукой к плечу Максима.
– Не впервой тебе идти на такое сомнительное дело?
– Не впервой, деда, правильно догадываетесь, – приятным голосом признается Максим, толстые губы не мешают мужчине говорить напевно и чисто.
– И что же ты воровал?
– Вы лучше спросите, чего я не воровал, – весело говорит конюх. – И овес с поля, и сено да отаву с лугов, и зерно из-под машин и с амбаров, и хлеб с пекарни, и снопы со стогов, только шампанского не тянул из ресторанов, потому что не знаю, помогает ли оно лошадям, то ли по глупости помещики забавлялись. А знал бы – и к нему подобрался бы.
– Так ты попробуй.
– А вдруг кони алкоголиками станут? – серьезно спросил Максим. – Как-то неудобно выйдет: конюх трезвенник, а кони – пьянчуги. Не люблю я непорядков.
– Ну, а боб ты воровал, Максим?
– Какой боб? – насторожился и обернулся к старику.
– Турецкий.
– Турецкий? Воровал когда-то на огородах.
– А в амбарах?
– Нет. А разве его кони любят?
– О конях не знаю, а некоторые люди любят.
– Американцы больше всего. У них, видать, животы крепкие, – хитро выкручивается Максим.
– Ох, и испортился же ты, до самого края испортился, – с сожалением сказал старик, а Максим весело хмыкнул.
Где-то около полуночи они выехали на Королевщину, над которой то здесь, то там торжественно поднимались одиноко стоящие великаны дубы.
Максим поставил коней около парома, под которым попискивала и клекотала вода, и, чтобы не вляпаться, подошел к небольшому овину паромщика, в котором дед Александр всегда летовал[34]34
Летовать – ночевать летом.
[Закрыть]. Недалеко от овина, над оврагом, стояло два островерхих стожка сена, хозяйственный кум накосил их в таких болотах и зарослях, куда не добирался никакой косарь. Сейчас овражный ветерок поддувал стожки снизу, и они, окутанные благоуханием, казалось, хотели куда-то лететь.
– Дед Александр, где вы там, давайте перевоз! – громко позвал в ворота Максим раз и второй раз, прислушался к отголоску, а потом смело пошел к лошадям, подвел их под стожок, снял с телеги веревки, рубель[35]35
Рубель – Длинная жердь, которую кладут сверху на воз с сеном, снопами и притягивают за концы веревкой так, чтобы, придавив, удержать груз.
[Закрыть] и вилы.
И только теперь старику Евмену стало не по себе, он чуть ли не застонал от боли и, чтобы приглушить ее, вилами сорвал шапку со стожка и с силой бросил ее на телегу.
– Укладывай!
– Слушаюсь начальника! – весело отозвался Максим и принялся утаптывать сено.
– Ох, и хулиганского ты характера! – покосился на него старик.
– Под вашим чутким руководством! – гигикнул Максим, ловко орудуя граблями.
Они по-хозяйски широко уложили и утрамбовали сено. Теперь Евмен пожалел: почему было не приехать на Королевщину двумя телегами? На душе у него сейчас не было ни терзаний, ни раскаяния, только из головы не выходил образ Оксаны, словно ее дух витал вокруг этих стожков.
– Эх, доченька дорогая, – вздохнул старик, когда заскрипела, закачалась фура.
– Вы что-то сказали? – отозвался сверху Максим.
– Да ничего, езжай, – он по-хозяйски сгреб раструшенное сено, пододвинул его ко второму стожку и прислонился к нему руками.
Далеким густым духом зрелого лета пахло потревоженное сено и семена, а берег реки откликался голосами его Ивана и не его Оксаны.
– Значит, не судьба, – старик положил грабли на плечо и повернул вслед за телегой, на которой курлыкал какую-то веселую песенку хулиганского характера Максим. Ему, крученому, намного легче живется на свете, чем серьезному человеку.
Еще фура не подъехала к ручью, а кони услышали свое спасение – и конюшня затряслась от ударов копыт, гудения цимбал и дружного ржания.
– Слышите? – победно отозвался с фуры Максим.
– Да слышу.
Из конюшни обеспокоенно выбежал Петр Гайшук.
– Взбесились кони. Скорее рубите, а то оборвут поводья. Все благополучно обошлось?
– Лучше, чем у Прометея! – клубком скатился с телеги Максим.
– Жаль, что он без тебя орудовал, – подколол Максима Гайшук. – Вдвоем вы и богов обхитрили бы.
– Сложи в сумку свои остроты и передай жене на память о ее до смерти умном муже. Ох, и поесть же захотелось после такого дела. У тебя сомины часом нет?
– Есть кусочек для воришки.
– Вот спасибо, пороскошествую, как кот возле сала, – и Максим первым понес сено в конюшню.
На следующий день он побывал и на Королевщине, и на ярмарке, сердечно встретился там с дедом Александром, который выпивал с родней и знакомыми, поздравил его с радостью, сам на дармовщину выпил рюмку и хитроумно узнал, что старик ничего не знает о ночном приключении. Это совсем развеселило мужчину, и он с ярмарки чуть ли не бежал в село, чтобы вторично съездить за дедовым сеном.
– Если оскоромили губы, так надо и в рот положить, а статья, если даже до этого дойдет, и за одну, и за две фуры будет одинаковая. Даже, если подумать, большая кража более выгодна меньшей. У нас и за тысячу, и за сто тысяч одинаково судят, – Максим исподволь излагал конюхам тонкость законодательства.
– И откуда это все тебе известно? – преувеличенно удивился Гайшук. – Или ты законы изучал, или что?
– Не законы, а щели в них, это иногда пригождается, – не кроясь, ответил Максим.
Поздно вечером он снова поехал с дедом Евменом на Королевщину, снова возле парома и овина на всякий случай просил перевоза, а потом подвел коней к стожку. И только с него слетела и улеглась на телегу шапка, как от овина послышался насмешливый, язвительный голос деда Александра:
– Может, вам, работнички, надо еще одного помощника?
От неожиданности Максим пригнулся и хотел погнать коней, но у деда Евмена вырвались глупые слова:
– О, вот и мой кум пришел к нам…
Максим в отчаянии застонал и опустил голову: убегать было уже поздно. И сейчас его добивает язвительный смех старика:
– Смотри, даже ночью узнал кума! Хорошие глаза у кого-то одолжили. – И кум Александр, сияя буйной сединой, как заснеженное дерево, подходит к телеге, здоровается с кумом и спрашивает его: – Промышляешь, Евмен, моим сеном? Хоть бы меня, для видимости, в долю взял.
– Не возьму, кум, никак не возьму, – твердеет и аж прерывается от боли и решительности голос Евмена.
– Ты чего так возгордился? – преувеличенно удивляется Александр; против Дыбенко он кажется великаном. – Почему бы тебе честно не поделиться выручкой? За работу и фурманку[36]36
Фурманка – извоз.
[Закрыть] возьмите, если надо, а немного и мне возвратите на угощение добрых людей. Я теперь, кум, гуляю – за дочь пью с людьми. И с тобой хотел бы выпить, но обижаешь, без денег оставляешь ты меня.
– Я себя, кум, больше обижаю, – аж заклекотало внутри Евмена. – Моя честь дороже твоих копеек, но с горя променял ее на сено. И не смейся, не насмехайся, Александр, надо мной, потому что, ей-бо, ударю тебя.
– Вот так! За мою рожь я же буду бит? – пораженно воскликнул кум и с улыбкой посмотрел на свой большой, будто молот, кулак – Не ждал такого от тебя!
– Молчи, кум! – и Евмен поднял руку для удара.
– Тю на тебя! – рассердился Александр. – Подраться захотелось возле моего добра? Ты лучше расскажи, что тебя приневолило приехать сюда?
– Беда заставила, кум.
– Да сам вижу, что не роскошь. Говори!
Когда старый Евмен рассказал всю свою историю, кум только головой покачал:
– За эту кражу я тебе не судья. И я держусь, кум, на том, что и кони, и земля, и все-все – это наше. А безбородьки с нашего только свое похищают себе. Поэтому они забыли уже не только о скоте, но и о людях. Вот как оно одно цепляется за другое… Забирай мой стожок до стебелька. Это даже хорошо, что ты ко мне приехал. Так я, может, пожалел бы отдать сено, а теперь некуда деваться… Только моей бабе ани гу-гу, потому что она пока что щедростью не болеет.
– Какой вы, дед, красивый! – вырвалось у Максима.
– А, это ты, трепло злоязычное! – старик кулаком погрозил Максиму и заговорил к Евмену: – И откуда оно, кум, такие клоуны берутся? Сегодня же днем этот болтун и балаболка пил мою рюмку, а вечером приехал воровать мое сено, еще и красивостью поддабривается. Так не следует ли его батогом гнать от моего стожка аж до вашего села?
– Руки заболят от такой работы, – ничуть не обиделся, а даже гигикнул Максим. В это время его чуткое ухо уловило, как кто-то зашаркал в темноте. – Ну-ка, тихонько мне. Не настоящий ли ворюга подбирается к сену? Тогда я ему дам боба, – угрожающе поднял вверх вилы.
– Ну, что ты скажешь об этом правдолюбце? – кум Александр, подсмеиваясь в бороду, взглянул на Максима, а тот аж вытаращился, подавая знаки молчать.
Скоро к овину приблизилась высокая фигура, и Максим разочарованно искривил свои толстые губы:
– Да это же наш министр без портфеля. И чего он только притащился? Часом не какую-то философию разводить?
Забрызганный, но веселый, Петр Гайшук подошел к телеге и, даже не поздоровавшись, радостно сказал:
– Снимайте, работнички, сено. Хватит вот так промышлять.
– А что случилось? – с надеждой взглянул на него дед Евмен.
– Марко Бессмертный привез от добрых людей и сено, и просяную солому. Добрый вечер, дед Александр. Вы не держите на нас большого зла? Вот и хорошо. Я всегда думал, что вы такой человек, каких мало на свете…
XVII
Привезенное сено и просяная солома сначала порадовали, а потом огорчили и встревожили Безбородько. Он, еще стоя между фурами подножного корма, ощутил, как они из темени надвигаются на него, как беды. Ну да, теперь лошадям будет легко, а ему до синей грусти тяжело. Уже сейчас, практически, от землянки до землянки аж подпрыгивает молва, что не он, а Марко спас скотину. Вот и начнут глупые языки до небес поднимать Марка, а его месить в грязи. И не одному пустозвону захочется сколупнуть председателя с председательства. Эт, никогда, практически, человек не знает, откуда ему поднесут понюхать тертого хрена.
Безбородько после этих раздумий сразу горьким стало благоухание привезенного сена. Но как тебе ни тоскливо, как ни горько на душе, однако тебе нужно улыбаться, даже от самой боли отодрать похвалу Бессмертному, хотя и шипит все твое нутро, словно поджаривают его на адском огне.
И махина чужих фур, и думы, и тьма аж сутулят Безбородько, и все равно он держит фасон – на кого-то покрикивает, кого-то распекает за бесхозяйственность. Мамуре приказывает накормить фурщиков, а потом кладет руку на плечо Бессмертному.
– Выручил, братец, практически. Даже не знаю, чем отблагодарить тебя. Ну, конечно, магарыч с меня, – так присматривается к Марку, будто хочет взглядом высверлить его скрытые мысли. – Пошли сейчас же, выпьем за твое здоровье.
– Да нет, Антон, потопаю домой – устал, перемерз.
– Вот рюмкой и прогонишь усталость и холод. Не брезгуй нами, – сдерживает и сдержать не может обиды.
– Когда-нибудь в другой раз загляну в твои хоромы.
– Ну, как себе хочешь. На прошенного гостя тяжело угодить, – Безбородько еще сдерживается, улыбается глазами, а сам ощущает, как в них проникает злость.
Несколько островерхих копен выросло возле конюшни, в конюшне кони хрустели просяной соломой, радовались люди, только не было и крошки радости у Безбородько. Он отовсюду стягивал разные мысли, просеивал их на своем решете, но мало было толку от этой работы. Так и домой шел мужчина, вымешивая мысли и меся грязь.
На дворе стало совсем по-весеннему, с тополиных и вербовых веток отряхивалось благоухание разбухших почек. Гляди, еще несколько дней пролетит – и земля пойдет в рост. Завтра же в район надо отрапортовать, что он-таки раздобыл подножный корм. Как только это с умом сделать? Дескать, трудности трудностями, но и с ними боремся понемногу… А тот дурак за свою работу и от рюмки отказался. Эх, только бы как-то украдкой выжить его из села, чтобы не баламутил людей.
У самого двора Безбородько осенила счастливая мысль. Он аж остановился, крутнул ею и сяк, и так, и вон так, распахнул ворота и довольно засмеялся, потому что еще, практически, что-то варит его казан.
– Чего это ты, муж, зубы сушишь? – отозвалась от городца[37]37
Городец – небольшой ставок на усадьбе.
[Закрыть] остроухая Мария. – Напился где-то?
– Не мели глупости. Радуюсь, потому что лошадям еда есть, – сразу же нашелся муж, подходя к плетню. – Разжились на подножный корм – и уже легче на сердце.
– Марко же, а не ты разжился, – укусила жена.
– Ну и что? А теперь и я, практически, попробую достать. Что ты там делаешь?
– Лед в сажалке разбиваю, чтобы часом лини и караси не задохнулись.
– И то дело, – похвалил жену. – Таки хорошо иметь в запасе свою линину и карасятину.
– Свою, но не для себя, – махнула рукой Мария.
– Чего же не для себя? А для кого? – удивился муж.
– Все для твоих гостей и представителей.
– Эт, не подкованная ты политически, бубнишь, как дед Евмен. Лучше сбегай к Галине Кушигиренко – пусть скорее заводит машину и подъезжает ко мне.
– Куда тебя несет против ночи? – в голосе жены проснулось давнее подозрение.
– Не туда, куда ты подумала.
– И скоро вернешься?
– К первым петухам. Беги, не болтай.
Женщина забряцала калиткой, исчезая в темноте, а он в задумчивости сперся на плетень и принялся до деталей обмозговывать свой план.
По соседству, в небольшом селе Зеленые Ворота, председательствовал старый и несильный Саврадим Капустянский. Только война поставила мужчину председателем колхоза, потому что эта работа была не по его силам. Не раз, не два Саврадим просил, чтобы его освободили от нелегкой должности. Вот пусть он теперь и ухватится обеими руками за Марка. Чем тебе плохой председатель? Такого завзятого не так легко найти!
Безбородько, увлеченный своим планом, даже не замечает, что чуть ли не впервые подхваливает Марка. Если бы удалось перетянуть его в Зеленые Ворота, то не знать какой магарыч поставил бы старому Саврадиму, пусть пьет на здоровье. Но чего Саврадиму ставить магарыч? За такое дело пусть лучше Саврадим старается на добрую рюмку. О нем же заботятся люди. Вот так – не иначе надо делать…
Спустя какой-то час Антон Безбородько степенно заходит в хату Капустянского. Бородатый, осунувшийся хозяин, кряхтя, лежал на кровати, а возле него трудилась жена, поправляя распаренное зерно и горчичники.
– Заболели, Саврадим Григорьевич? Хлебом болезнь выгоняете? – Безбородько поздоровался, натянул на щеки сочувствия и подошел к кровати.
– Да выгоняю же клятую, – мужчина нетерпеливо одной рукой отмахнулся от жены, а другую подал Безбородьку. – Трясет какая-то трясца, будто кто нанял ее за добрые деньги… Эх, лета, лета, пробормотали, как голуби, а теперь болячки и старость рыскают в теле, как ворье в амбаре. Если бы нашлись такие крюки на свете, чтобы вытянуть эту гадость. Да садись, хитрец, говори, чего приехал к старику. Ты же не просто так заехал? Что там надумал своей головой?
Сочувствие сошло со щек Безбородько, вместо него появились удивление и обида:
– Приехал, практически, проведать вас. Услышал, что недомогаете, вот и заглянул к вам.
– Крути языком, как лисица хвостом, – засмеялся и сразу же поморщился от боли Саврадим Григорьевич – Жена, у тебя есть что-то в печи?
– Только диетическое…
– Вот и давай этому лису диетическое.
– Как тебе не стыдно, будучи больным, такое плести!? – крикнула жена и, обернувшись, улыбнулась. – Еще человек через порог не переступил…
– Потому что этому человеку что-то надо от старика. Он даром порог не переступит, – засветилось бывшее упорство во взгляде Саврадима. – Ну, в каком месте тебе припекло?
– Эт, после такого приветствия потянуло на прощание, – надулся Безбородько. – За такой почет и сам получишь болезнь. Да и бывайте здоровы. Соседский привет вам, – оттопырил шапку на голове и собрался уходить.
– Да куда ты, оглашенный!? Смотри, уж и рассердится за правду на старика! – удивился и вознегодовал Капустянский. Рассыпая зерно и срывая горчичники, он соскочил с кровати и обеими руками усадил Безбородько на скамью. – Старуха, ставь что-то на стол, потому что, видать, Антон таки по-добрососедски приехал.
– Поставлю без твоей команды. А ты ложись скорее, – заахала жена.
– И не подумаю! Вот гости будут сидеть, а я лежать? – начал одеваться Саврадим.
– Так как же хворь отойдет от тебя, непутевого? – всплеснула руками жена.
– Трясет она меня, и я буду ее трясти! – погрозился на кого-то кулаком. – Хорошо тебе, Антон, что ты здоровый, как бут. К севу уже все подготовил?
– Эт, и не спрашивайте. Семян не хватает, скотина не того…
– У меня дела как будто получше, да здоровье вытекло, как вода… – старик вытер ладонью пот и тяжело сел на стул. – Мне бы уже на печи или на завалинке покашливать понемногу, а не председательствовать. Кручина поедом ест, что оказался на старости лет не на своем месте.
«Чудило», – насмешливо подумал Безбородько, а на лице изобразил сочувствие и душевно заговорил:
– Берегите себя, Саврадим Григорьевич, потому что здоровье не одолжишь и не прикупишь.
– А как его беречь, когда столько работы лежит на тебе?
– Оно такое дело, – Безбородько изобразил, что он призадумался, а потом сказал:
– А может, Саврадим Григорьевич, я мог бы что-то посоветовать вам?
– Советуй, советуй, послушаю.
– Э, какой вы быстрый, – Безбородько многозначительно погрозил пальцем на старика. – Ставьте магарыч, тогда скажу кое-что, может, и поможем вашей беде.
– Я тебе не магарыч, а целую канистру поставлю, если выручишь старика! – с надеждой, любопытством и подозрением взглянул на плута.
– А где она, эта канистра? Считайте, что она уже моя! – засмеялся Безбородько.
– Ну, не тяни, как богатого за печенки, говори уж!
– Скажу, если такое нетерпение, практически, берет. Марка Бессмертного помните?
– А кто его в районе не помнит.
– Вот и агитируйте, чтобы он взялся за дело. Пусть такая голова не ходит безработной. Вы же знаете, какой он хозяин? Это – кадр!
– Ты будто дело говоришь, – обрадовался старый, а потом засомневался: – А пойдет Марко на такой маленький колхоз?
– Это дело, считайте, в ваших руках. Марку сейчас даже лучше иметь небольшое хозяйство, потому что он еще на костылях ковыляет. У вас ему будет спокойнее. Ну, вот и надо создать ему условия, хату найти или построить, потому что он, горемычный, в землянке чумеет, то-се сделать, и дело закрутится колесом. Так заработал я магарыч?
– Заработал. Спасибо тебе за совет.
– Почему же не помочь доброму человеку, – великодушничал Безбородько.
Капустянский встал со стула и крикнул к жене:
– Слышала, старая, план!
– Не оглохла же!
– Так, где мой кожух?! Сейчас же поеду к Марку!
– Не дам! Никуда ты не поедешь. Ты в своем уме!? – в ужасе закричала жена.
– Врешь, поеду! – гневно взглянул на свою пару. – Еще и тебя для помощи прихвачу. Посмотрит Марко на нас и уважит мне. Слышишь?..
Но женщина уже не слушала мужа. Зная его характер, она метнулась к вешалке, сорвала с нее кожух и пальто и проворно побежала к дверям.
– Куда!? Подожди, бесовское семя! Да я тебе! – вознегодовал мужчина и себе бросился к порогу. Но женщина грохнула дверями и скоро под окнами затопали ее быстрые шаги.
– Вот видишь, с каким я чертом всю жизнь прожил? Антон, догони ее, ведьму! – в сердцах ударил кулаком в дверь.
Безбородько засмеялся:
– Теперь ее, практически, и машиной не догонишь, видно, даже духу вашего боится.
– Ты же видел, как боится. Бабы – всегда бабами остаются. Все плачется возле старика и не знает, что его свечка догорела до полочки. Что же мне теперь делать? Такое дело не хочется откладывать на завтра, – вытер пот, который аж лился с лица.
– Ехать вам сейчас нельзя, – благоразумно сказал Безбородько. – Напишите Марку письмо, душевное, со слезой, это он любит, и, практически, приглашайте к себе в гости. Это он тоже жалует, – и осекся, вспомнив, как Марко сегодня отказался прийти к нему…
– Бумага бумагой, а самому лучше было бы поговорить с ним, – вздыхая, сел на стул…
На следующий день Безбородько заехал к Бессмертному и с порога весело сказал:
– Не хотел, Марко, прийти ко мне на магарыч, так теперь ставь свой!
– За что?
– За эту штуковину! – вынул из кармана конверт и торжественно передал Марку. – Зеленые Ворота, практически, просят тебя председательствовать.
Марко прочитал письмо, пристально взглянул на гостя и ничего не сказал. Безбородько заволновался:
– Так как ты?
– Не знаю как. А старика проведаю.
– Проведай! И председательствовать иди, не прогадаешь. Там и земля лучше, и село не сожжено, и хозяйство небольшое – спокойнее будет тебе. Словом, ставь магарыч!
– А может, Антон, ты поставишь?
– Чего же я?
– Отступаю это председательство тебе. Согласен? – прищурился Марко. – Там лучше будет.
– Чего так думаешь? – растерялся Безбородько.
– Потому что там и земля лучше, и село не сожжено, и хозяйство небольшое, и сватать меня на председательство не придется – все меньше будешь иметь хлопот на свою очень умную голову, – засмеялся Марко.
– Доброго нашел себе свата, – не знает, что сказать Безбородько, но видит, что его план с треском провалился… «Выпьешь у такого черта рюмку, пусть она тебе в горле оледенеет…»
