Текст книги "Ночи и рассветы"

Автор книги: Мицос Александропулос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 39 страниц)

– Вот ты, дорогой мой господин Лефтерис, не хочешь поступиться личными интересами ради общества. Я тебя вполне понимаю. Тебя возмущает, что в правительство вошел Мутусис…

– Но ведь это шарлатан, господа! – сказал лысый, и его щеки вспыхнули.

– Согласен! – ответил Кацотакис, подаваясь вперед всем телом. – Совершенно согласен. И могу сообщить вам, господа, что…

– Позвольте мне на этот счет заметить, – прервал его Карацопис. – У меня есть что сказать по данному вопросу. Когда я был мэром, я имел счастье много раз посещать покойного президента и вести с ним беседы. Ну, и его мнение о генерале Мутусисе…

– Знаю, знаю! – вмешался господин с усиками, сидевший напротив Кацотакиса: – У президента было отнюдь не лестное мнение о Мутусисе и о многих других.

– Спору нет, – снова взял слово старик. – Но интересы общества превыше всего. Я могу сообщить вам следующее. О формировании правительства было объявлено тридцатого апреля. Двадцать девятого вечером я позвонил генералу. Я протестовал против назначения Ливератоса на пост министра юстиции. Для этого было много оснований…

– Знаю, знаю! – снова воскликнул усатый.

– Да. Ну ладно. Так вот, Георгос рассмеялся и сказал мне буквально следующее: «А кого я еще поставлю? Я одобряю твою осторожность, Андреас, – Кацотакис попытался передать медленный ритм речи генерала, – я тоже не забыл старое. Но время не терпит. Не будем путать личное с общественным. Так нужно во имя родины, Андреас!»

– Но в таком случае… – вступил в разговор один из двух торговцев маслом и подпрыгнул на стуле.

Кацотакис улыбнулся и поощрительно кивнул ему головой.

– Но в таком случае, господин Андреас, как вы объясните враждебную позицию Лондона?

Кацотакис, лысый господин и господин с усами обменялись улыбками. Улыбнулся и Карацопис, но этого никто не заметил.

– Гм! – произнес Кацотакис и глубокомысленно опустил веки.

Некоторое время он молчал. Гости не сводили с него глаз.

– Я скажу вам только одно! – Кацотакис резко выпрямился и забросил одну ногу на другую. – Политика есть политика. – Он по очереди оглядел обоих торговцев маслом, помещика и мэра. – Это во-первых. А во-вторых, не торопитесь. Настанет час, когда лондонцы признают их. Не забывайте, господа: мы еще не знаем, чем кончится война. Оба лагеря пока сильны! Если одержат верх страны оси, родина признает спасителями нации всех генералов, вошедших в правительство, в том числе и нашего Мутусиса. – Кацотакис обернулся к лысому, всем своим видом говоря: «Что поделаешь! Личное и общественное разные вещи». – Если же, напротив, победят союзники, то генералы опять же будут объявлены спасителями, потому что когда его величество король ступит на свою землю, он найдет ее свободной. Отечество окончательно избавится от этой язвы – бандитов, которые только и ждут случая, чтобы всех нас уничтожить.

Распахнулась дверь. Гости встретили вошедшего дружным и радостным: «О-о-о!..» Старик Кацотакис поднялся со своего места и пошел к двери, чтобы пожать ему руку.

Тот улыбнулся собравшимся, затем сделал несколько шагов и остановился посреди зала. Еще раз – уже с серьезным видом – оглядев публику, он поднял над головой левый кулак и крикнул:

– Товарищи по борьбе!

Раздался смех.

– Вот шутник! – восхитился Джери и захлопал в ладоши.

Потом нагнулся к Космасу и сказал ему на ухо:

– Это Зойопулос, племянник министра. Ну и тип!..

И снова зааплодировал, заливаясь веселым смехом.

Смеялся и сам Зойопулос. Он был в очках. Тонкие усики, пышные волосы с легкой проседью и белые ровные зубы.

– Продолжение следует! – сказал Зойопулос. – Сегодня, дамы и господа… Но где же, где?.. – И стал искать кого-то глазами.

– Сейчас, сейчас они придут! – отозвался старик. – Продолжайте, Ненес.

– Ну уж нет, дорогой господин Андреас. Без прекрасной половины моей аудитории… Где Кити? – Он повернулся к Джери: – Куда ты ее спрятал? Старик вышел в коридор и позвал:

– Георгия! Кити!.. Здесь Ненес!

Из глубины коридора послышался смех. Вбежала Кити. На ней было белое платье. Все встали.

– О муза! – воскликнул Зойопулос.

Кити улыбнулась, откинула головку и протянула ему руки.

Он упал на одно колено, взял ее руки и поцеловал их.

Вошла госпожа Георгия в черном. Начались поклоны, рукопожатия. Старик взял Георгию за руку и отвел ее к креслу. Лысый уступил ему место и сел на стул Джери. Джери подхватил Космаса, и они устроились на диване. Кити усадили рядом с Карацописом. Зойопулос продолжал стоять.

– Дамы и господа! – начал Зойопулос, отвешивая поклоны.

Раздался смех и аплодисменты. Зойопулос сделал решительный жест, и овации смолкли.

Он порывисто сунул правую руку в карман пиджака, вытащил розовый листок и развернул его. Левую руку он сжал в кулак и поднял над головой. Его лицо приняло свирепое выражение, глаза впились в госпожу Георгию, а голос зазвучал хрипло и грубо:

– «Народ! Из глубины нашей трехтысячелетней истории на тебя смотрят предки – герои, мученики… народной революции!»

Последние слова были заглушены хохотом.

– Ах, черт его побери! Он просто неподражаем! – проговорил сквозь смех Кацотакис, вытирая слезы.

– Что это у вас? – спросил Зойопулоса лысый. – И где только он добывает эдакое?

Господин Карацопис нагнулся к уху Кити:

– Сегодня Ненес в ударе!

– Это, дорогие мои, – продолжал Зойопулос, оставляя шутовской тон, – новая прокламация ЭАМ.

И он, торопливо бормоча, прочитал текст:

– «Наступил критический момент… время действия, борьбы и жертв… Грек-рабочий, ремесленник, служащий, интеллигент и так далее и тому подобное… объединяйтесь в ЭАМ!»

– В славный ЭАМ! – крикнул Кацотакис. – А внизу? Ты не обратил внимания, Ненес? Хи-хи-хи! – Им овладел новый приступ смеха. – А внизу-то подпись ЭАМ! Сами себя хвалят!

– Никто меня не хвалит, так я сам себя похвалю! – крикнул лысый.

– Вот-вот!.. Хи-хи-хи! – Кацотакис так и трясся от смеха.

Смеялись и гости.

– Однако… Однако! – Господин с усиками повернулся в своем кресле, выжидая, когда восстановится тишина. – Однако, друзья мои, мы смеемся, а они делают свое дело. Я считаю положение очень серьезным. Тут не до смеха!..

Все замолчали и посмотрели на Кацотакиса, который еще вытирал глаза и с трудом переводил дыхание. Он помахал рукой: «Подождите», – положил платок в карман, обвел всех глазами и остановил свой взгляд на усатом.

– Ты прав, дорогой Георгос. Несколько месяцев назад я звонил генералу. Я сказал ему, что ко мне приходили из ЭАМ и прощупывали меня. Я назвал ему имена. «Андреас, – Кацотакис снова воспроизвел голос генерала, – если бы все греки выполняли свой долг, как ты, зло было бы задушено в зародыше».

– Не знаю, как в чем другом, но по этой части генерал… – проговорил лысый, так и не закончив свою мысль.

– Да, но факт налицо. Число коммунистов удвоилось!

– Позвольте и мне вставить слово, – вмешался Карацопис. – Мне есть что сказать по данному вопросу. Когда я был мэром, в моем городе насчитывалось около четырехсот коммунистов. Всех без исключения мы отправили в ссылку. А знаете, сколько их сегодня?.. – Карацопис сделал многозначительную паузу. – Свыше четырех тысяч!

– Но это… это… – попытался что-то сказать Кацотакис.

– В десять раз! – развел руками лысый.

– Размножаются прямо как кролики! – сказал усатый и дернул ус.

– А в моей деревне, господин Андреас… – начал помещик.

Но никто не стал его слушать. Только Кацотакис улыбнулся ему и тут же повернулся к лысому:

– Поразительно! Коммунисты, видите ли, сумели отравить молодежь. Послушайте, господа, что случилось с нами позавчера. Возвращались мы с Георгией от господина Марантиса. Было уже поздно. Неподалеку отсюда, за углом, шайка босоногих малевала стены. Как видно, полиция обнаружила их. Началась стрельба. Мы забежали в какой-то переулок. Едва стихли выстрелы, подходит… кто бы вы думали? Девочка. Господи помилуй! Берет она Георгию за руку. «Не бойтесь, говорит, товарищи! Вы далеко живете? Я провожу вас». И у нее был пистолет, господа! Да-да, она довела нас с Георгией до самой двери. Вот такусенького росточка кровопийца, хи-хи!.. – Кацотакис снова полез в карман за платком.

– Это правда, господа! – подтвердила госпожа Георгия. – Неужели у них нет дома, нет семьи? Боже мой!

– Ничего, госпожа Георгия, – сказал Зойопулос, – если так пойдет дальше, то мы скоро увидим и мадемуазель Кити с револьвером.

– Сохрани господь!

– Ха-ха-ха! – засмеялся Карацопис. – Что ни говорите, мадемуазель Кити, а он сегодня в ударе.

– А почему бы и нет, мама? – сказала Кити. – Я вооружусь пистолетом и пойду защищать народную свободу!

– Да! – крикнул Зойопулос. – Мы будем защищать народную свободу от тяжелого сапога завоевателей и их лакеев! Мы будем бороться за народно-демократическую Грецию!

– Чудесно! – подхватил Джери. – Я тоже за республику!

Все засмеялись.

– Что касается тебя, молодой человек, – среди общего шума крикнул Зойопулос и погрозил пальцем, – я всегда подозревал, что ты переодетый комиссар.

Однако усатому было не до шуток.

– Вместо того чтобы смеяться, господа, – я направляю свой упрек главным образом в адрес молодежи – давно пора действовать!

Все замолчали и посмотрели на Кацотакиса, но госпожа Георгия не дала ему говорить.

– Ну, довольно! – сказала она и встала. – Прошу к столу, господа! – И первой вышла из зала.

Мужчины тоже встали. Карацопис рыцарски склонился перед Кити и пропустил ее вперед.

– Кити! – окликнул Джери, держа за руку Космаса. – Мы здесь!

Кити взглянула на Джери и молча вышла. Джери задержал Космаса в зале:

– Подожди немного. Пусть уйдут старики.

– Эй, озорник! – крикнул ему от дверей Зойопулос. – Что там за секреты? У меня столько новостей для тебя…

– Терпение, Ненес! Минутку! – Джери повернулся к Космасу: – Так вот, упрямец, она на тебя обижена. Иди и проси прощения.

Их позвали:

– Джери! Эй, заговорщики!

Джери потянул Космаса за собой в столовую.

– Ну, негодный мальчишка! Ты попросишь у нее прощения?

V

В зале Кити ни разу не удостоила его взглядом. И даже когда Джери позвал ее, она сделала вид, что не заметила Космаса. Так же она вела себя и в столовой. Ее посадили между Карацописом и Бевасом, до сих пор молчаливо отсиживавшимся в углу зала. Теперь, возле Кити, он заметно оживился. Оба соседа Кити из кожи лезли, чтобы угодить ей. Она по очереди дарила им улыбки, а время от времени роняла слово, и прежде чем оно успевало слететь с ее губ, поклонники благодарно кивали головами.

Кацотакис и госпожа Георгия сидели во главе стола. С правой стороны от судьи поместился лысый, а рядом с госпожой Георгией господин Георгос с усиками. Космас оказался между Джери и одним из двух торговцев маслом, и хотя заметно было, что тот вылил на себя флакон лаванды, запах масла все-таки одерживал верх. Напротив сидели Зойопулос и помещик из Филиат.

Госпожа Георгия угостила гостей прекрасным рыбным супом, вслед за которым подали рыбу под майонезом. Гости, не жалея слов, расхваливали кулинарное искусство госпожи Георгии. Зойопулос окунул свой палец в соус и демонстративно облизал его, после чего Бевас, комплименты которого получили высшую оценку, признал себя побежденным, а господин Карацопис еще раз наклонился к Кити и сказал, что Ненес сегодня в ударе.

Лысый так и сиял.

– Это мое любимое блюдо! – говорил он госпоже Георгии, вытирая подбородок. – В 1933 году мой зять Дионисакис снял несколько садков, и три раза в неделю мы ели свежайшую рыбу. Вообще-то я не специалист, разве что сумею отличить рыбу от угря, Но рыбные блюда очень люблю.

– А я, знаете ли, не большой любитель этих блюд. Но госпожа Георгия так изумительно готовит… – вставил помещик из Филиат.

– Тебе, господин Ставрос, больше по душе мясо да молоко, не так ли? – усмехнулся Бевас.

– Еще бы! В младенчестве вместо материнского молока я питался коровьими мозгами.

И он раскатисто рассмеялся.

– Если бы я, как и ты, владел половиной Эпира, господин Ставрос, на кой черт мне понадобилась бы рыба? – сказал Зойопулос. – Но, конечно, за одну только ложечку майонеза госпожи Георгии я отдал бы весь Эпир.

– Если бы он был твой, Ненес.

– Я так и сказал, господин Ставрос: если бы он был мой…

– Нет худа без добра, – громко проговорил Кацотакис и сделал маленькую паузу.

Все притихли в ожидании нового рассказа. Кацотакис дожевал хлеб, вытер пальцы салфеткой и положил ладонь на руку госпожи Георгии.

– Да, да, нет худа без добра. Война есть война, оккупация есть оккупация. Но поверьте мне, если бы не оккупация, я ни за что не примирился бы с двумя своими врагами.

Госпожа Георгия засмеялась.

– В самом деле, – сказала она, – оккупация заставила Андреаса примириться с майонезом и с необходимостью ходить пешком.

– В 1926 году я служил в Патрах, – начал Кацотакис. – Не помню, по какому случаю, итальянский консул дал роскошный обед в честь городских властей в Псила Алонья. Нам подали майонез. Тогда я впервые отведал его. Мне не повезло, повар не проходил кулинарной школы моей покойной тещи. – И он улыбнулся госпоже Георгии. – Но не мог же я отказаться! Рядом сидел консул, а ему майонез страшно понравился! Мучения мои были неописуемы, особенно после обеда, тогда я вернулся домой. Тогда-то я и дал клятву, что больше никогда не возьму в рот майонеза.

Подали жаркое, и снова посыпались похвалы искусству госпожи Георгии. Но она призналась, что жаркое удалось не столько благодаря ее умению, сколько благодаря отличному мясу, которое прислал господин Ставрос. Тогда слово взял помещик. Он подтвердил, что мясо действительно хорошее – от позднего ягненка, такое мясо всегда сочное и вкусное. Его отец сам отбирает ягнят для родственников и друзей. Он человек старого склада и живет по дедовским обычаям.

Кацотакис похвалил вино Карацописа – мавродафни из Ахайи, – очень густое и сладкое.

– Вы знаете толк в вине, Георгос! – ласково сказал он.

– Позвольте заметить, мой покойный отец начал свою деятельность торговцем вина. Сам в рот его не брал, качество определял на глаз. Его боялся весь Пелопоннес!

– Что вы говорите! – Госпожа Георгия слушала его с истинно материнским вниманием.

– Когда я был мэром, – продолжал господин Карацопис, – наш город почтил своим посещением покойный президент. Он остановился в нашем доме. С моим отцом они были знакомы еще со времен переворота: тогда отец спас его от ареста, спрятав в бочке. Вот как сейчас помню покойного отца! Только мы сели за стол, он поднимается и говорит: «Яннис, – он называл президента по имени, ведь они были близкими друзьями, – сегодня тебе исполняется шестьдесят семь лет три месяца и десять дней. Столько же исполнилось вину, которое мы пьем за твое здоровье, в честь нашей великой родины и ее великого сына…»

– Очень трогательно! – заметил лысый. Все присоединились к его мнению.

– Да, в самом деле! – сказал Карацопис. – Президент был очень тронут. – И грустно добавил: – Позже на похороны покойного отца он прислал венок через своего секретаря…

Воцарилось молчание.

– Ну что тут говорить! – нарушил тишину Кацотакис. – Мы лишились крупного политика.

– И в такую трудную минуту! – добавил усатый.

– Слава богу, что есть замена в лице Мутусиса! – простонал лысый.

– Хи-хи! Кто о чем, а Лефтерис о Мутусисе.

Лысый стал горячиться:

– Да он тряпка, Андреас! И как только мог генерал так просчитаться!..

Несмотря на протесты госпожи Георгии, разговор снова перешел на политику. Джери налегал на вино и заставлял пить Космаса. Зойопулос грозил ему пальцем.

– Смотри, чтобы не повторилось позавчерашнее! – украдкой шепнул он Джери. – У меня столько новостей для тебя накопилось! Почему ты не представил мне своего друга?

– Да что ты спешишь, как на пожар! Всему свое время.

– Возьмем его в наше общество?

– Обязательно.

Космас повернулся к Джери:

– О каком обществе выговорите?

Джери налил ему вина. Зойопулос снова заговорил, и Космас наклонился, стараясь расслышать его слова. Наклоняясь, он увидел глаза Кити, устремленные на него. В эту же минуту Кацотакис произнес имя Марантиса.

– Теодор ни за что не согласится! – говорил Кацотакис. – Ни в коем случае. Сегодня утром я говорил с ним по телефону. Он советовал мне воздержаться от каких-либо действий.

– Хитрая лисица! – усмехнулся усатый.

– Нет, Георгос, ты неправ! Теодор в данных обстоятельствах проводит мудрую политику. На него нажимают со всех сторон: немцы прочат его на президентское место, деятели центра склоняют на свою сторону. И даже ЭАМ неоднократно выдвигал ему свои предложения. Шутка ли – это политик, и притом крупного масштаба, его не стоит компрометировать! Но, по существу, он и сейчас заворачивает всеми делами правительства.

– Это несомненно! – поддержал его лысый. – Позавчера я был у Бакоса{[43]43
  Министр оккупационного правительства.


[Закрыть]}. Он сказал мне: «Теодор – золотой фонд нации, и мы не имеем права его компрометировать».

– Позвольте заметить! – вмешался Карацопис.

Но на этот раз Кацотакис не позволил ему заметить и заговорил сам, высоко поднимая указательный палец:

– После войны вся наша надежда на него, помяните мое слово!

Желая прервать слишком серьезную беседу, госпожа Георгия снова пригласила гостей в зал. Туда должны были подать сладкое и напитки. Китисобиралась играть на фортепьяно.

Гости направились в зал. Джери, Космас и Зойопулос остались в столовой.

– Ну, так как? – в упор спросил Космаса Зойопулос. – Вступаешь в наше общество?

– Погоди, погоди! – попробовал остановить его Джери.

– В какое общество? – со смехом спросил Космас.

– Есть у нас такое общество, – объяснил Зойопулос. – Занимается торговлей…

– Торгует ядами! – вставил Джери и выпил еще один стакан.

– Вот именно!

– Очень загадочно.

– Ядами для крыс! – сказал Зойопулос.

Космас засмеялся.

– В такое время?

– В такое время в них особенная нужда. Крысы-то красные!

– Не понимаю! – сказал Космас. В нем шевельнулось подозрение.

– Эх, Ненес, эх, торопыга! – покачал головой Джери. – Ну что ты пугаешь честных людей! Я же говорил тебе, что Космас поэт. А душа художника – это критский лабиринт. Можно ли проникнуть в нее без нити Ариадны?

Он обнял Зойопулоса за шею и поцеловал его.

– Опять хватил лишку, плут? – сказал Зойопулос. – Опять?

В дверях появилась Кити.

Джери поднял на нее осоловевшие глаза.

– Я поклонник прекрасного! – крикнул он. – Обожаю прекрасное в любом его проявлении, как обожали его наши предки.

Пытаясь подняться, он потянул скатерть. На пол полетели стаканы, бутылки и тарелки.

– Опять? – спросила Кити.

– Иди сюда! – крикнул Джери. – Иди поцелуй своего брата!

– Нет, ты правда несносен! – возмутился Зойопулос.

– Поцелуй меня, Ненес. Если она не хочет, поцелуй меня хоть ты. – И он упал лицом на мокрую скатерть.

* * *

В коридоре послышались голоса. Кити, Зойопулос и Космас вышли из столовой. По лестнице, с трудом переводя дыхание, поднимался торговец маслом.

– Обыск! – сказал он. – Немцы устроили облаву!

– Что случилось? Что им надо?! – воскликнула госпожа Георгия.

– Опять из-за англичан! – ответил торговец маслом. – Говорят, в доме напротив, у Касиматиса, прятали офицера, а теперь его поймали и обходят по очереди все дома.

– Вы думаете, они придут и сюда? – Госпожа Георгия дрожала.

– Нет оснований беспокоиться! – утешал ее лысый. – Мы никого не скрываем, ничего дурного не сделали. Если они явятся, мы им все объясним. Не звери же они, в самом деле.

– Проклятые англичане! – сердился Кацотакис. – Нашли время бежать!

– Спасают свою шкуру! – нервничал усатый. – Я презираю этих трусов.

– Подвергать опасности весь квартал! – вторил им Бевас. – Двоих укрывателей немцы уже повесили.

– И правильно сделали! – Кацотакиса тоже охватила дрожь. – Зачем предоставили им убежище? Можно ли делать это в такое время?

Внизу послышались удары в дверь.

– Боже мой!

– Успокойтесь!

Лысый стал спускаться по лестнице. Вместе с ним: отправился Бевас, говоривший по-немецки.

– Какое счастье, что здесь оказался Лефтерис!

– Они ни с кем не считаются! – проворчал, усатый. – Ни с полицией, ни с кем.

– Ну, знаете ли, начальник полицейского управления – это вам не первый встречный!

Прошло несколько минут. Снизу доносилась немецкая речь, потом раздались шаги по лестнице. Вместе с лысым и Бевасом вошел немец.

– Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер!

Немец остановился на последней ступеньке и оглядел собравшихся. Усатый начал представлять ему гостей. Бевас переводил.

– Господин Кацотакис. Высший судебный советник, близкий друг премьер-министра генерала Цолакоглу.

– Генерал Куременос. – И он указал на усатого. – Личный друг премьер-министра…

– Переведи ему, что весной 1914 года я имел честь лицезреть в Керкире его величество кайзера Вильгельма! – сказал генерал тоном приказа.

Бевас перевел.

– Инглиш нихтс? – спросил немец.

– Нихтс! Нихтс! – ответили все сразу.

– Гут!

Взгляд немца упал на Кити.

– Моя дочь! – Кацотакис выступил вперед. – Переведи.

Немец еще раз сказал «гут». Кацотакис осмелел и подошел к нему.

– Инглиш, – сказал он, комично жестикулируя, – капут! Инглиш капут! Дойчланд юбер аллее!

– Гут, гут! – засмеялся немец. – Дас рус капут!

– И рус капут!

– Скажи ему, – снова вмешался генерал, – что, по моему мнению, русские не продержатся и двух месяцев. А что касается этих дураков англичан, то они уже давно обанкротились.

Немец остался очень доволен. Он подошел к двери, заглянул в зал и направился к лестнице.

– Хайль Гитлер!

– Дойчланд юбер аллее! – крикнул за его спиной Кацотакис.

Все с облегчением вздохнули.

– Немцы – великий народ, – сказал генерал. – А немецкие солдату – лучшие воины.

Запыхавшись от спешки, в зал вбежал лысый.

– Пора по домам, господа, – сказал он гостям, – Давайте потихоньку расходиться.

Настроение у всех было испорчено, и гости начали прощаться.

Космас спустился в свою комнату и не раздеваясь лег в постель.