Текст книги "Ночи и рассветы"

Автор книги: Мицос Александропулос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 39 страниц)

IX

Астрас встречал сразу две весны: одна с обнаженным мечом шагала с гор, другая поднималась из долины. Мартовская непогода осталась позади, дожди шли все реже и реже, наступил ясный апрель. Суровые заснеженные горы, голые леса, сгоревшие деревни, бурые скалы, напоминавшие бог знает каких доисторических чудовищ, – весь этот холодный и недвижный мир вдруг ожил и переменился. Снега растаяли, ручьи ринулись к реке, склоны зазеленели, на полях распустились весенние цветы – море маленьких огоньков и звездочек.

День был прекрасный. После ночного врачевания боль в руке немного утихла, но опухоль не спадала. Наоборот, она еще больше затвердела, а краснота распространилась до локтя. Космас смотрел на свою руку с обидой и неудовольствием, как на капризного ребенка, которому не следует уступать: «Этот номер не пройдет. Я тебя одолею!»

То и дело прибывали связные – знакомые и незнакомые партизаны, гонцы из соседних деревень. Рассыпались по округе партизанские группы, и до самого вечера Космас так и не смог уяснить, кто где находится. Вести приходили радостные: цольясы в панике бежали, немецкие посты оставили шоссе и перебрались в Лукавицу. Керавнос шел за ними по пятам. С противоположного берега реки доносились редкие выстрелы, там, на лесистом склоне, действовала группа Фантакаса. Не отставал и отец Парфениос. О его передвижении по округе партизаны узнавали по колокольному звону. Дьякон объезжал свой приход и, начиная службу с «Христос воскресе», кончал ее здравицами в честь ЭАМ. Приходили и уходили запыхавшиеся связные, и, слушая их донесения, Космас порой совсем забывал о ране, притаившейся под спиртовым компрессом и слоем теплой овечьей шерсти.

А вечером связной с Астраса принес подтверждение слухов о дивизии – записку от командира и комиссара первого полка, от Вардйса и от Леона. Они писали, что утром в деревню Агия Аналипси прибудет партизанский батальон, которому поручена охрана этого района. Космаса они звали на Астрас. «Хочу увидеть тебя и пожать руку», – писал Вардис.

Кроме записки связной принес Космасу подарок от Леона – пачку сигарет, рубашку и новенькие, тщательно отутюженные брюки. Космас решил немедленно переодеться. Старые его брюки давно уже расползались по всем швам. Но только сейчас, когда к его ногам упала заскорузлая серовато-зеленая груда лохмотьев, Космас увидел, в каком они плачевном состоянии. Хорошо бы помыться! Уже одна мысль о теплой воде принесла ему облегчение, и Космас поверил, что хорошая баня пошла бы на пользу его руке. Почему теперь он так остро ощутил потребность в чистоте? Правда, о горячей воде и свежем белье он нередко мечтал и раньше, но мечта эта была нереальной, и прощаться с ней было легко. Ее место сразу занимали новые мысли и новые заботы – не только о себе, но и обо всех. Теперь эти заботы лягут на другие плечи, и можно будет уделить некоторое внимание своей персоне. Был бы в деревне Фокос, он устроил бы Космасу душ. Но старик еще утром отправился в соседнюю деревню за трофеями. «Ладно, – подумал Космас, – как только вернусь на Астрас, первым делом вымоюсь. Может, у них найдется и пара нижнего белья, а то мое белье давно уже срослось с телом!»

– У них даже парикмахер есть! – рассказывал связной. – Вчера он стриг нас, старожилов. Я теперь жалею, что сбрил бороду. Ты, комиссар, попроси, чтобы он тебе ее подстриг, но не сбривай. Тебе идет борода.

* * *

Ночью его разбудили. Космас увидел над собой неясную фигуру.

– Тут пришла партизанка, спрашивает тебя!

Космас вскочил, потный, разгоряченный, с неприятным ощущением горечи во рту. Едва он встал на ноги, как его зазнобило. Стиснув непослушные зубы, он шагнул на улицу. Студеный ветер захлестнул его горячее вялое тело.

Во дворе у костра Космас увидел Лаократию. Она присела погреться у огня и заснула. Никогда еще Космас не видел на ее лице этой мягкой и нежной улыбки. «Такой, наверно, увидел и полюбил ее Фигаро!» – вдруг подумал Космас, глядя на легкие тени от костра, скользившие по ее щекам. Золотые полукружья пушистых ресниц придавали ее лицу безмятежное выражение уснувшего младенца.

– Давно она пришла? – тихо спросил Космас, стараясь не разбудить Лаократию.

Но Лаократия услышала и встрепенулась.

– Скорей, комиссар!

В деревне Врисес окружено звено Керавноса, и патроны у них подходят к концу. Когда она выскользнула из деревни, все еще были живы. Но с тех пор прошло уже несколько часов…

– Пошли, ребята! – крикнул Космас.

Пока партизаны собирались, он присел у костра и протянул руки к огню. Озноб не унимался, плечо как будто еще больше отяжелело.

Командир посоветовал ему остаться.

– Из-за руки? Ничего, это пустяки! На счету каждый человек! Только бы не опоздать!

Проводником была Лаократия. Ее лицо снова стало строгим и замкнутым и ничем не напоминало нежную девушку у костра. А может быть, это была вовсе не она? Может, взбудораженное воображение Космаса за зыбкими бликами пламени искало другие образы и другие родные лица?

Они шли по гребню хребта. С Космаса лил пот. Ноги не хотели отрываться от земли. У мостика через горный поток он упал.

– Что с тобой? – встревожилась Лаократия.

– Пошли! Пошли!

«Куда пошли?» Из-под ног у него убегала земля, убегали горы, лица товарищей, убегали мысли, ускользала цель их ночного похода. Связь с миром терялась, и он повис в пустоте – один, объятый пламенем, беспомощный и жалкий. Он потянулся за исчезающими предметами. Чьи-то руки подхватили его под мышки.

– Ты болен! – говорили ему. Их голоса едва достигали его ушей, еле различимые, словно шелест листьев.

Горячая волна поднималась к голове, и голова падала на грудь, отягощенная бушующей кровью. Колени дрожали и подгибались… «Упаду! Упаду!» – думал Космас, но лоб и виски его вдруг похолодели и покрылись капельками пота, огонь в груди утих, а тело снова стало легким. И все вернулось на свои места – земля, товарищи, мысли. Космас снова ухватил нить, связывающую все воедино, и понял, наконец, что ему говорили.

– Ничего страшного! Пройдет! Не выспался, только и всего!

Рассвет они встретили в пути. Перед ними открывались мирные зеленые луга, лесистые холмы, один ниже другого, уже не скалистые и обрывистые, а пологие и округлые.

– Вот она, деревня!

Деревня горела. Дым, словно черное воспоминание, клубился над голубым сосновым бором – равнодушный след завершенного дела. Партизаны побежали вниз по откосу. Из кустарника навстречу им вышли, поддерживая друг друга, два партизана. Один из них был Фигаро, вернее, кто-то напоминавший Фигаро, – бледная маска в обрамлении окровавленной чалмы. Второго партизана Космас не узнал совсем.

– В деревне немцы!

Партизаны укрепили пулемет.

– Где Керавнос?

Фигаро пожал плечами и молча показал рукой на лес. Где-нибудь там теперь и Керавнос, и остальные. Живые или мертвые? Кто знает! Ночью, когда не осталось ни одного патрона, они решили пойти на прорыв. Кто-нибудь да спасется…

– Скорее, ребята! – командовал Космас. – Стрельните разок-другой, дайте им знать о нас.

Пулеметная очередь с сухим треском пронеслась над мягкими, лесистыми холмиками. В деревне сразу же откликнулись немецкие автоматы.

– Экономьте патроны! К вечеру подоспеет подкрепление.

Подкрепление, на которое рассчитывал Космас, подоспело еще до вечера. Это была рота из батальона, который Вардис послал в деревню Агия Аналипси. Привел роту сам командир батальона, лейтенант родом из Румели. Слегка сутулый, пропеченный солнцем до самых костей.

– За мной! – крикнул лейтенант.

* * *

Солнце клонилось к горизонту, спускались сумерки. Гигантские тени слетали с покрасневших от заката горных вершин, воздух стоял неподвижный, тяжелый, пахло дымом и кровью.

Во двор какого-то дома стекались партизаны, крестьяне, плачущие женщины.

– Что случилось? – крикнул Космас.

Навстречу ему бросилась Лаократия с красными, опухшими от слез глазами. Здесь, во дворе, лежит мертвый Керавнос. Космасу показалось, что он уже знал об этом. Он подошел поближе, партизаны расступились, и Космас увидел несколько трупов, покрытых шинелями. Лаократия подвела его еще ближе. Космас нагнулся и отвернул край шинели. Он увидел лицо, похожее и не похожее на Керавноса. Это лицо было белым, холодным, без выражения и без надежды.

Он снова вышел на улицу, со всех сторон на него надвигалась ночь, люди и дома тонули во мраке.

– Что с тобой?

Голос был тихий, ласковый, но рука, подхватившая его, железными тисками зажала рану. Казалось, железные пальцы прорвали кожу и вцепились в кость. Острая боль привела Космаса в чувство.

– Руку! Отпусти руку!

– Тебя тоже ранили?

Какие-то женщины и партизаны копошились у огня, пытались снять с его руки повязку. Повязка присохла к гнойной ране и не хотела отходить. Они смачивали ее теплой водой и потихоньку тянули. Было очень больно, но Космас терпел. Мучения его кончились разом: один из партизан наконец решился и сильно рванул повязку. Боль вонзилась глубоко-глубоко, словно насквозь проткнула его сердце.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Уж пушки в долине грохочут.

Партизанская песня

I

Апрель промчался незаметно. В палате партизанского госпиталя отсчитал Космас тридцать один день мая и половину июня.

Здесь он на своем опыте познал, что все в этой жизни основывается на привычках. И те, кого постигнет беда, рано или поздно привыкнут к ней – одни легче, другие труднее. Так было испокон веков. Здесь, в партизанском госпитале, беда переносится легче. Молодой организм быстро залечивает раны. Общий подвиг притупляет боль. И как только что пролитая кровь, свежа память о товарищах – память о погибших партизанах. К тому же здесь, в палате тяжелораненых, всегда найдется кто-то, кому совсем плохо, и все внимание и заботу раненые отдают ему. Рядом с Космасом лежит Гермес. Неделю назад миной ему оторвало обе ноги, и Космас тревожится за него гораздо больше, чем за себя. Раненые сбрасывают одеяла, показывают друг другу свои искалеченные тела. Они не стыдятся увечья, их увечья – почетная жертва.

Но с наступлением ночи смолкают разговоры. Кустандо гасит лампу, и каждый остается наедине со своими мыслями. Раны болят, чешутся и не дают заснуть. В этот час незатихающая боль подсказывает партизанам, что их дневные разговоры не исчерпывают всей истины, есть истина, о которой раненые умалчивают: они боятся назвать себя калеками. Но от этой горькой истины не скроешься, она будет сопутствовать им всю жизнь.

Много дней спустя после операции врач объяснил Космасу, что на искусственную руку ему надеяться нельзя. Операцию пришлось провести срочно и первобытными средствами. Гангрена угрожала его жизни. Ждать, пока прибудет дивизионный госпиталь, было невозможно. Рука отрезана, что называется, под корень. Культи для искусственной руки нет. «Но, – утешал Космаса врач, – от этих искусственных рук никто еще не видел толку».

Космас надеялся на свою здоровую руку. Он приучит ее выполнять двойную работу – быстро, споро, безукоризненно. И его организм забудет, что существовала вторая рука, он будет ориентироваться только на эту, единственную… Сначала он научился писать. Со всего госпиталя в палату приходили сестры, врачи и раненые, чтобы посмотреть, как красиво он пишет, как завязывает ботинки, как ловко заряжает пистолет. Они восхищались его умением, и Космас радовался их похвале.

Однажды утром в афинских газетах, которые прислал ему политрук дивизии Бубукис, Космас прочитал:

Сообщение

27 апреля 1944 г. шайка коммунистов устроила засаду в районе Молаи и злодейски убила немецкого генерала и трех сопровождающих его лиц. Многие немецкие солдаты ранены. В качестве ответной меры решено расстрелять: а) 200 коммунистов-заложников; б) всех мужчин, которых немецкие части встретят по дороге из Молаи в Спарту, за чертой населенных пунктов. Расстрел 200 коммунистов-заложников назначен на 1 мая.

Под впечатлением свершившегося злодеяния греческие добровольцы по своей инициативе убили 100 коммунистов.

Командующий немецкими войсками в Греции Симана

А через несколько дней «Астрас» – он стал теперь Дивизионной газетой – перепечатал корреспонденцию, взятую из афинской подпольной прессы. В корреспонденции говорилось о том, как немцы забрали из концлагеря Хайдари 200 заложников и как погибли эти герои утром первого мая в тире Кесарьяни. Газета называла их имена. Троих расстрелянных Космас знал, они были его земляками. Он помнил, где они жили, помнил их родных, и теперь газетные столбики имен раскрывались перед ним галереей знакомых лиц. Космас много раз перечитывал этот список, но только на другой день, случайно взглянув на газету, он выхватил еще одну фамилию, которая тоже показалась ему знакомой:

– Да это же Георгис!

Среди расстрелянных был дядюшка Георгис, владелец кафе на улице Академии. Его арестовали в один день с Космасом по доносу Сарантоса. Скромным и ненавязчивым был при жизни дядюшка Георгис, и так же скромно стояло в списке героев его имя; даже друзья не сразу узнавали его. Космас был потрясен и взволнован. Он не мог не сравнить трагическую судьбу Георгиса со своей судьбой. Они шли одной дорогой, их разлучили чисто случайные обстоятельства: у одного они отняли жизнь, а у другого только руку.

* * *

Одним из первых навестил Космаса Вардис. Он возвращался из штаба дивизии, который переместился теперь в деревню Кардари, и свернул с дороги, чтобы заглянуть в госпиталь – здесь лежало много партизан из его полка.

– Когда поправишься, пойдешь ко мне в полк комиссаром, – сказал Вардис Космасу. – Леона собираются перевести на другую работу…

Если бы он хотел просто подбодрить Космаса, то не нашел бы лучшего способа. Но Вардис думал не об утешении, а о деле. Он уже договорился о назначении в штабе дивизии.

– Они согласны. Так что когда врачи отпустят, милости прошу… Но смотри не торопи их! Они знают, что делают, а в таких вопросах поспешность неуместна.

Майор уехал, и началась война с врачом. Сначала нерешительная, потом все более яростная. Врач обиделся и заявил, что рана закроется не раньше, чем через три месяца, и обсуждать этот вопрос он больше не намерен. Потом он уже не вступал в перепалку – быстро делал перевязку и уходил, бормоча: «Конечно, конечно… Немного терпения… Теперь уже скоро…» – и Космас вспоминал вечную надпись на провинциальных бакалейных лавках: «Кредита сегодня нет. Будет завтра».

Май тянулся очень долго, он хитрил, заимствуя и по-своему используя мудрый опыт Пенелопы: по утрам он срывал с календаря листок, а ночью наклеивал его обратно. Отягощенный крупными событиями, май двигался, словно тихоходное судно.

В уединении и бездеятельности госпитальной жизни эти события воспринимались особенно остро. Партизаны рассматривали их точно под увеличительным стеклом. Они оживленно спорили, изучали мельчайшие детали.

В свободных горах было создано народное правительство – ПЕЕА{[84]84
  ПЕЕА – Политический комитет национального освобождения.


[Закрыть]}. Собрался Национальный конгресс. Полмесяца заседал он в деревне Корисхадес, в нем приняли участие выбранные на местах представители сел и городов. На этих выборах проголосовали полтора миллиона человек. Партизаны называли эту цифру с гордостью – вот какая большая стала теперь армия свободы. Скоро, очень скоро пробьет ее час…

Они не знали, что за морем, в Аравии, строились другие планы, другие созывались конгрессы.

II

Они узнали об этом из прокламаций, сброшенных английским самолетом: 20 мая закончил свою работу Национальный съезд. Он проходил в Ливане, туда съехались представители всех греческих партий и партизанских армий. В прокламации говорилось, что после долгого обсуждения участники съезда достигли соглашения… Они приняли национальную программу. Называлась эта программа Национальной хартией. Прокламации обещали, что на основе хартии в ближайшее время будет сформировано Всегреческое коалиционное правительство.

Через несколько дней в небе снова появился английский самолет и сбросил им коалиционное правительство.

Космас взглянул на прокламацию, и буквы запрыгали у него перед глазами: одним из первых в списке министров стоял Теодорос Марантис. Космас зажмурился и снова открыл глаза. Не ошибся ли он? Нет, не ошибся! Уверенно и незыблемо, словно в удобном министерском кресле, расположилась фамилия Марантиса напротив названия одного из крупнейших министерств. Незыблемое, словно прошлое! Космас прочитал весь список, и глаз его пообвык, как ухо привыкает к знакомому звуку, который раздался в неурочное время. В самом деле, на фоне других фамилий фамилия Марантиса ничем не выделялась, она была здесь на месте, как имя аллаха в Коране. Ведь речь шла о правительстве, о министерских портфелях! И Космас вспомнил, как говорил его отец: куда еще побежит вода, если не по арыку? Он вспомнил аристократический особняк на улице Илии и темных людей, промышлявших в тот голодный год маслом, инжиром, табаком, покупавших у немцев железнодорожные вагоны и загребавших золото на своих махинациях. Это были люди Марантиса.

Представители ЭАМ в правительство не вошли. В конце прокламации говорилось, что несколько министерств еще не распределены. Эта строка была набрана мелким шрифтом, как незначительное примечание, однако за ней стояла большая, очень существенная проблема. Получит правительство признание народа или будет держаться волей и оружием англичан? Партизаны поняли, что означает отсутствие в правительстве их представителей, и с нетерпением ждали, что же будет.

Палатка врача была переполнена. Врач только что вернулся из штаба дивизии. Он потрясал прокламацией с текстом хартии и убеждал партизан, что это троянский конь, сотворенный современными средствами.

– За каждой буквой я вижу здесь мошенника данайца, который прикрывается громкими и красивыми фразами. Но никакие пышные фразы не прикроют его, все так и выпирает. Будьте настороже и не попадите впросак, как ротозеи троянцы.

Спорил с врачом атлетического сложения раненый, очень похожий на Фантакаса. Он доказывал, что если даже за каждой буквой хартии будут прятаться не по одному, а по тысяче мошенников, все равно их песенка спета. Пусть только попробуют встать народу поперек дороги, от них останется мокрое место.

Врач с улыбкой окинул взглядом могучую фигуру партизана.

– Я в этом не сомневаюсь, я просто хочу, чтобы вы знали: злые духи еще существуют, и они строят козни. Не сводите с них глаз, иначе они снова сядут вам на шею…

– Народ не для того проливал свою кровь, чтобы опять терпеть у себя на шее этих пиявок. Нас больше не проведешь!

– Правильно! Но люди вы молодые, добрые, неискушенные, а они состарились на этих интригах.

– А коль состарились, то и помирать пора, – засмеялся партизан. – Туда им и дорога!

Врач с сомнением покачал головой.

– Ах, молодой человек, знали бы вы, как мне приятно слышать уверенность в вашем голосе! Но что вы сможете поделать, если великие мира сего, вершащие судьбы стран и народов, уже предрешили и нашу судьбу?

– Какие еще великие? Самые великие – это народы!

– Да, самые великие – это народы! Но есть немало сил, которые захотят воспротивиться вашей воле. Знаете ли вы об этом? Много ли ты учился грамоте?

– Мало. Но если сложить нас всех вместе, то будет много!

Переубедить врача было невозможно, это не удавалось даже Лиасу. Конец спору положила Кустандо, она пришла и заявила, что раненым пора идти по палатам, обед давно уже стынет. Космас подождал, пока все выйдут, и подошел к врачу.

– Ах, и ты здесь! Тем лучше! Я как раз к тебе собирался. Я хотел… – Он остановился, припоминая. – Да, да! Кто-то из штаба говорил мне о тебе…

– Прекрасно! Я знаю заранее! Меня вызывают в полк?

– Ты, разумеется, не угадал, но о чем же шла речь? И кто это был?.. Ах да, конечно, наш дорогой Лиас!

– Неужели? Как он поживает?

– Я, естественно, не стал спрашивать, как он поживает. Сам знаешь, здоровье у Лиаса отличное, что-то он мне сказал, но я толком не расслышал. Вроде того, что на днях тебя навестит одна из наших партизанских деятельниц. Имени лучше не спрашивай. Я давно уже перестал разбирать, где имя, а где кличка…

– Ну ладно, милый доктор, это не так уж важно…

– Погоди, погоди… Может быть, ты знаешь некую Янну? Кажется мне, что Лиас назвал ее Янной.

Космас остолбенел.

– Говорите, доктор, говорите…

– Да что с тобой?

– Что именно сказал вам Лиас?

Космас схватил врача за руку, тот еле-еле вырвался.

– Это же моя жена! Что вам сказал Лиас?

Врач сел на кровать и, морщась, потер руку.

– Ну, дорогой мой, теперь ты окончательно убедил меня в своем выздоровлении. Такой жим… Пора отправлять тебя на работу…

– Пора, давно пора! Так что же сказал Лиас?

Врач ничего больше не помнил, вернее, ничего больше не расслышал. Уже к вечеру Космас додумался позвонить Лиасу. Правда, по госпитальному телефону можно было услышать песни, барабанный бой, вой ветра, грохот взрывов, но только не членораздельную человеческую речь. Однако ночью, когда его наконец соединили со штабом, Космас кое-что разобрал. Человек по ту сторону провода называл себя Лиасом. Космас выуживал из телефонного шума драгоценные слова.

– Что-что? – спрашивал Лиас. – Янна приехала? Поздравляю, поздравляю!

– Я тебя спрашиваю: приехала она или нет?

– Спрашиваешь? Меня?.. Почему меня?.. Врач? Если бы ты бредил, это было бы понятно, но почему бредит врач?.. Да нет же! Ничего я не знаю!

Разбуженный врач смотрел на Космаса оторопело.

– Что? Какая Янна?.. Жена? Твоя жена?.. А ты кто такой?

Через час за чашечкой кофе они вместе уточняли:

– Лиас! Я уверен, что это был он!.. Говорит, что ничего не знает? Ммм… Значит, не он… Ну конечно, не он… Лиаса я давно уже не видел… Ты прав, это был не Он. Но кто же?

– Дорогой доктор, подумайте прежде, чем ответить. Вы уверены, что этот товарищ, пусть не Лиас, а другой, говорил вам о Янне? Имя вы хорошо запомнили?

– Имя редкое. Тут я абсолютно уверен!

После того, что произошло, уверения врача вряд ли могли успокоить Космаса. Но он гнал от себя сомнения. Возвращаясь в палату, он поймал себя на том, что улыбается. За дальними холмами поднималась дрожащая и яркая утренняя звезда.