Текст книги "Ночи и рассветы"
Автор книги: Мицос Александропулос
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 39 страниц)
В коридоре раздавались смех и крики. Космас еще не совсем проснулся, и ему казалось, что он в домике типографии. А ведь верно, комнатка точь-в-точь такая же: низкий потолок, голые стены и окошко где-то у самого потолка. Там окно выходило в сад. А куда выходит это? Оно тоже закрыто ставнями. Но из коридора через стеклянную раму над дверью проникает свет.
Космас повернулся и увидел на стуле кувшин и кусок хлеба. Хлеб он не тронул, зато схватил кувшин и залпом наполовину опорожнил его.
Голоса в коридоре звучали все громче. Теперь люди толпились под самой его дверью, и Космас ясно различал слова:
– Рассказывай, развратник ты этакий! Рассказывай, и мы оставим тебя в покое.
– Ну что вы, ребята…
– Валяй, говорю тебе.
Они говорили все разом.
– Сделайте милость, ребята, уходите. Если случится обход, мне попадет. Я ведь на посту…
Они снова загалдели:
– Да ладно тебе, нюня, какой там еще обход! Все отправились к своим девчонкам! Кто будет обход делать?
– Ах, да не дергай, сынок, мою руку!
Голос знакомый. Да это голос старика, который столько раз плакал в изюмной лавке, обижался на Исидора, поругивал Анастасиса и рассказывал о своем былом величии и похождениях. Манолакис! В эту минуту Космас вспомнил слова Сарантоса: «Посмотрел бы ты на него теперь: разгуливает в мундире, немецкую кобуру прицепил – ну, чистое пугало! Вот так, товарищ Космас…»
Манолакиса, как видно, прижали к стенке.
– Как ее звали? Скажи, как ее звали?
– Джованной ее звали! – крикнул кто-то.
– Да замолчи ты, Берлингас! Пусть он сам скажет. А ну, говори, старый распутник!
– Джованна!
– Ух, черт!..
– Вы только посмотрите на эту клячу!
– И она умерла в постели?
– Лопни мои глаза!
– Батюшки ты мои! Расскажи, как было, с самого начала.
– Да я же тысячу раз рассказывал, ребята!
– А я не слышал!
– И мы тоже!
Стало тихо. Манолакис прокашлялся. И Космас снова представил себе, как он вытирает рукой рот и готовится начать историю неаполитанки Джованны.
– Ах, ребята, как вы думаете, чем соблазнила меня Джованна? Ведь она была у меня не первая, не вторая, не третья. Да разве их всех сосчитаешь? Разве сочтешь песок? Разве сочтешь, сколько народов живет на свете?
– И как ты, сморчок, с ними управлялся?
– Цыц! Хватит тебе! Говори, старик.
– Только, чур, не перебивайте… Пошел я как-то раз в итальянский балет…
И Манолакис начал историю, которую он рассказывал несчетное число раз. Как он пошел в итальянский балет, как не понравилась ему Джованна в первой сцене и как он уже собирался уйти. Но в первом же антракте выяснилось, что Джованна заметила его и спросила у директора, кто этот синьор во фраке, который сидит в первом ряду партера. Во втором антракте он вместе с директором отправился в ее уборную, предварительно послав ей цветы. Директор вышел и оставил их наедине. Когда пришли переодевать ее к третьему действию, он начал прощаться и собрался было уходить, но тут Джованна взяла его за руки и посадила в углу уборной. Он сидел, отвернувшись к стене, и беседовал с ней об итальянском искусстве. И вдруг его взгляд случайно упал на зеркало, и в нем он увидел Джованну. Затем следовало подробное описание нагой Джованны. В конце концов глаза их встретились в зеркале. – И она не отвела их?
– Не отвела, сынок. Нет, не отвела.
– А может, Манолакис, она нарочно посадила тебя к зеркалу? Чтоб ты увидел ее?
– Потом она сказала мне, что нарочно.
– Вот стерва!
Пока Манолакис рассказывал, за дверью не было слышно ни звука. Полицейские слушали его, затаив дыхание. И только когда он закончил, начался обмен мнениями:
– Да ты небось это где-нибудь вычитал?
– Вот ей-богу, все чистая правда!
– Эй, ты можешь это записать и выпустить книгу!
– А что было потом, Манолакис?
– Что потом, сынок? Что потом?..
– Ты похоронил ее там?
– Я заказал статую из мрамора и поставил ее в саду, у входа.
Полицейские начали расходиться. Их топот и голоса раздавались где-то в конце коридора. Манолакис спросил кого-то:
– А кто меня сменит, Георгос? Кто, сынок?
– Дядя! – ответил тот.
– Да нет, его сменит Джованна!
– Прогулял десять дней, старый хрыч, и еще хочет, чтоб его сменили!
– Побойтесь бога! Я лежал в кровати…
– Значит, тебе полезно посидеть здесь, а то, не ровен час, выйдешь на улицу и простудишься.
Стало тихо. Космасу показалось, что Манолакис ушел вместе со всеми. Но прошло минуты две, и он снова услышал его шаги. Старик ходил из одного конца коридора в другой и обратно…
VIДо этого Космас не допускал даже мысли о побеге. Но когда полицейские ушли и наступила тишина, Космас понял, что Манолакис остался его единственным стражем. И внезапно поверил, что сможет бежать. Космас не чувствовал теперь ни страха, ни боли, ни изнеможения. Он чувствовал лишь одно – нужно торопиться. Дорога каждая секунда. Промедление может погубить все.
В возбуждении Космас не сообразил, что Манолакис, наверное, не единственный часовой, что в здании и вокруг него полным-полно полицейских. И если он и уйдет от Манолакиса, то вряд ли уйдет от них. Он не думал об этом. Не хотел думать. Так или иначе, живым ему отсюда не выйти. Значит, надо попробовать…
Он вдруг понял, что хочет выжить. За последние дни мысль о неизбежном конце парализовала его волю к жизни. Но достаточно было проблеска надежды, как в нем воскресли силы, воскресло все, что он старался подавить в себе перед лицом неизбежного конца. Его любовь, воля, стремления и мечты – все сосредоточилось в одном желании: дерзнуть.
* * *
Манолакис шагал по коридору из конца в конец. Иногда он останавливался. Тогда воцарялась мертвая тишина, и Космас начинал думать, что Манолакис заснул. Но вскоре старик продолжал обход.
Космас знал, что Манолакис не станет содействовать его побегу, и не строил на этот счет никаких иллюзий. Одно обстоятельство должно было ему помочь: Манолакис не знал, что охраняет Космаса. Космас слышал, что десять дней он пролежал в постели и сегодня впервые после болезни вышел на дежурство. Космас рассчитывал, что, услышав его голос, старик растеряется и тогда он заманит его в камеру, скрутит ему руки, заткнет рот, оденется в его форму, отберет оружие, а самого Манолакиса запрет в камере.
Космас выждал, когда Манолакис отойдет в другой конец коридора, встал и ощупью добрался до двери. Он решил окликнуть Манолакиса, когда тот приблизится, но не называть его по имени, а только попросить воды. Манолакис откроет дверь, зажжет свет, увидит перед собой Космаса и…
Космас стоял у двери и прислушивался к шагам. Взгляд его невольно остановился на столике, стоявшем в углу. На нем лежала газета и еще какие-то предметы – в полумраке трудно было разобрать.
Манолакис приблизился к двери. Космас не окликнул его. Выждав, когда шаги старика затихнут вдали, Космас подошел к столу. Рядом с газетой он увидел чернильницу, бумагу, полотенце, бритвенную кисточку и бритву!
Это подтверждало его соображения: каморка не предназначалась для камеры. Вероятнее всего, здесь контора. А если так, окно должно открываться изнутри.
Медленно и осторожно он открыл сначала рамы, потом ставни. За окном было темно. Космас взял стул, просунул его в окно и начал опускать вниз. Стул твердо стал на землю.
Космас с трудом взобрался на подоконник и ступил на стул.
Потом оторвал руки от подоконника, слез на землю и сделал первые шаги. Он очутился в саду. В босых ногах Космас чувствовал страшную ломоту.
Он пробирался медленно, на ощупь…
* * *
Ночь была очень темная. С неба падали крупные капли дождя. Дул ветер, пахло сыростью.
Космас шел, как слепой, терпеливо выжидая, пока глаза привыкнут к мраку. Где-то вблизи он угадывал город, который еще погружен в ночь, но ожидает рассвета…
ГОРЫ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Постелью нам будет лесная трава,
И ночь нас укроет своим покрывалом.
Партизанская песня
I
Неизвестный шел издалека и устал. Это был молодой парень, непривычный к зимней непогоде и длинным горным переходам. Он с трудом взбирался по склону, от голода его мучили рези в желудке, кость правой руки повыше локтя изрядно ныла.
Окрик застал его врасплох. Рядом затрещали сучья.
– А ну-ка, подними руки и хлопай в ладоши!
Они окружили его, и парень почувствовал на своем лице учащенное, жаркое дыхание. Чьи-то жесткие пальцы прощупали его карманы, пояс…
– Откуда?
– Из Афин!
Ему протянули руки, поздоровались.
– Пойдем к нашим.
Через кустарник пробрались к большому шалашу.
Горячий, спертый воздух ударил ему в лицо. Губы сразу запеклись, глаза залило слезами.
Вокруг угасающего костра спали, прижавшись друг к другу, человек тридцать. Дрова уже прогорели и не дымили, они тихо излучали тепло и как будто тоже спали, окутанные золой.
Несколько человек повернулись к вошедшим.
– Кто такой?
– Из Афин, товарищ комиссар! – громко отрапортовал сопровождающий.
Протирая глаза, встал комиссар. Встали и сгрудились вокруг партизаны.
– Неужели из Афин?
– Правда?
– Дайте ему сперва согреться.
Его раздели, растерли руки, грудь, плечи. Кто-то стянул с ног ботинки.
– Эй, Спифас! – крикнул комиссар, и у двери, отбросив войлочную попону, вскочил худенький подросток. – Сооруди-ка чайку…
Сердито запыхтел котелок. Запахло горным чаем, Спифас поднес гостю полную кружку. – Не торопись, глотай полегоньку!
– А как там дела в Афинах?
– Хорошего мало. Лучше вы расскажите, что нового в горах.
Гость отогрелся возле огня, и его одолевала дремота. Теплые волны приливали к лицу, голова клонилась к разостланным на земле веткам. И как будто издалека, приглушенные, долетали до него голоса.
– Наши новости ты и без нас узнаешь. Да их и не много, новостей-то… Голыми руками не навоюешься. Про голод и холод я не говорю, считай, что к этому мы привыкли. А вот поди приучись воевать без оружия. Шапками немца не закидаешь, да и шапок-то нет, разуты и раздеты…
– А что же англичане? Так ничего и не сбрасывают?
– Союзники у нас вежливые, не отказывают. Чего ни попроси – конечно, пожалуйста…
– Ну?
– Ну, и надувают…
Спать расхотелось. Кто-то снова раздул костер, подкинул сухих веток. Гость полез в карман и вытащил пачку сигарет. На каждого приходилось по половинке. Спифас взял нож и приступил к дележу.
– Дели по справедливости, как бог!
– Почему как бог? – пожал плечами Спифас. – По-партизански.
Курили торжественно и сосредоточенно. Потом разровняли золу и хворостиной чертили план. Все собрались вокруг, объясняли, показывали. Слева немцы, справа националисты. Война на два фронта. Справиться с националистами не трудно. Пусть дадут на это двадцать четыре часа и ни секунды больше. Двадцать четыре часа – большего националисты не стоят. Главные силы у них в Эпире. Туда-то и надо ударить.
Многие из партизан были эпирцами. Они особенно ждали приказ о наступлении. Эпирцем был и Тзавелас, паренек лет восемнадцати. В прошлом году националисты отрезали ему уши. Его поймали, когда он шел с донесением в Аграфа. Бумажку с донесением Тзавелас проглотил, и националисты долго мучили его, выпытывали, что там было написано. Потом привязали к дереву и отрезали ухо. Кровь текла ручьем. Когда рана стала запекаться, ему отрезали второе ухо. Потом развязали и сказали: «Если бог даст и ты выживешь, передай привет товарищам».
Тзавелас сам подбросил веток в огонь, чтобы показать, что с ним сделали националисты. Оба уха были отрезаны до основания. Но еще страшнее, чем две дыры, зиявшие на месте ушей, были рубцы на щеках – следы глубоких ножевых ударов.
– Ну, хватит! Спать! – приказал комиссар. – И ты, товарищ, ложись. Как тебя зовут?
– Космас.
– Ложись на мое место, товарищ Космас. Спокойной ночи.
Командир подвинулся. Кто-то из партизан накрыл Космаса темной шинелью.
IIОн проснулся с приятным ощущением тепла и сразу почувствовал, что выспался. Костер погас, в шалаше ни души, поверх черной шинели наброшено еще несколько одеял.
В щели просачивался яркий дневной свет. Космас отодвинул закрывавшее вход одеяло и зажмурился. Блестели мокрые ветви. Дымился испарениями лес. Рыхлый снег таял, с деревьев и с крыши шалаша капало.
– Ну, как выспался, товарищ?
На поваленном дереве сидела девушка, маленькая и круглая, в просторной шинели, подпоясанной патронной лентой. В руках у нее было вязанье, на коленях винтовка. Девушка назвалась Бубулиной.
– Время идти, в батальоне ждут.
– Далеко отсюда батальон?
– Два шага. Там тебя большой командир дожидается.
– Большой командир? Кто?
– Комиссар Леон.
Бубулина вскинула винтовку на плечо, и они двинулись в путь.
– Какой он из себя, комиссар Леон?
– Молодой, красивый…
Бубулина не умолкала и не сбавляла ходу. Одной рукой она отводила ветви, а другой, в которой держала вязанье, показывала Космасу, какой высокий комиссар Леон и какие закрученные у него усы.
Бубулинины два шага растянулись на многие километры. Они перевалили через хребет, и тогда, протянув руку, Бубулина показала куда-то вниз:
– Видишь мельницу?
В нескольких метрах от их ног начинался крутой обрыв, и далеко-далеко внизу белело величиной с горошину какое-то строение.
– Вижу. Там и есть батальон?
– Там мельница. Пройдем ее – и считай, что прибыли!
Она уже направилась было к спуску, но Космас удержал ее за руку:
– Давай передохнем!
– Запоздали мы, товарищ!
– Две минутки. – Он решил растянуть их, как Бубулина свои два шага.
Солнце заходило за гору. Вечерняя прохлада пробиралась за шиворот. Небо заволакивали тучки – ночью, видно, снова выпадет снег. Обрыв ждал их, молчаливый и бесконечный. Ныли ноги, колючая боль терзала руку… Но думать об этом не хотелось.
Космас присел на камень. Он впервые видел так близко эти глубокие снега, высокие пики и крутые склоны, поросшие елями, кедрами, буками… Издали горная громада представлялась ему неразрывной и однообразной, на самом же деле это была очень запутанная страна бесконечных суровых гряд, то лесистых, то голых и хмурых, разметанных в разные стороны, как каменные космы. Теперь горы не казались ему неподвижными. Они расступались, открывая взору все новые и новые цепи холмов. Где-то там, за холмами, Космас найдет Янну, Спироса… При мысли об этом холодный ветер казался теплее, спуск с обрыва уже не пугал крутизной, и шаги Космаса становились такими же широкими, как у Бубулины, – с одной вершины на другую.
– Что скажешь, Бубулина, до ночи доберемся?
– Только бы мельницу пройти, а там…
* * *
На этот раз Бубулина сказала правду. Они миновали мельницу и не успели оглянуться, как оказались в штабе партизанского батальона.
Навстречу им выбежали девушки. А следом за ними еще трое партизан.
– Вот и комиссар! – сказала Бубулина.
Космас хотел было спросить, который из трех комиссар Леон, но не успел – их окружили партизанки. Сдерживая смешок смущения, девушки поздоровались с Космасом за руку. Космас назвал им себя, и в ответ зажурчали, полились их имена. Все знаменитые героини были налицо: Манто, Аретуса, Хайдо, Тзавелена…{[65]65
Как и Бубулина, имена героинь революции 1821 года.
[Закрыть]}
– А ну, дай-ка я обниму тебя, Космас!
Высокий партизан раздвинул девушек и подошел к Космасу. И голос, и смеющиеся глаза очень знакомы. Но борода, усы, военный мундир… Партизан крепко обнял и дважды поцеловал Космаса. Потом отстранился.
– Так ты все еще не узнал меня?
Ну да! Это был Телемах!
* * *
– Знаю, все знаю… И от Спироса, и от Янны…
Они не виделись больше года, и Космасу сразу бросилось в глаза, как мало напоминал теперь комиссар Леон скромного учителя Телемаха, колесившего по Афинам с информационными сводками и подпольными газетами. Новыми были не только имя, борода, военный мундир и начищенные связным сапоги. Что-то новое появилось и в его речи: «Мой ординарец», «Моя лошадь»… Леон произносил эти слова очень естественно и, видно, привык к ним, как привык к немецкому «вальтеру», висевшему у пояса в новенькой кобуре.
– В тот день меня послали к вам в типографию. И если б ты задержался, в ловушке оказался бы я, а следом Спирос и Янна… Я затесался в толпу и видел, как тебя вывели и бросили в машину. Ну, думаю, пропал парень.
– Видать, не судьба мне погибнуть во цвете лет!
– Нет, ты просто молодчина! О твоем побеге я узнал от Спироса уже здесь. Он сказал, что ты в надежном месте и собираешься к нам. Боялся, что не долечишься и сбежишь раньше времени. Может быть, ты и впрямь поторопился? Как рука?
Вместо ответа Космас обхватил Леона за плечи. Тот поморщился.
– Как видишь, здоровее здоровой. Иногда чуть гноится, но это пустяки… Пройдет…
– Смотри, не храбрись попусту. У нас здесь и холод, и грязь. Запустишь – потом греха не оберешься. Приедем в штаб дивизии, покажись врачу.
– Да брось ты о руке. Скажи лучше…
– Ну?
– Как дела у Спироса?
Леон лукаво рассмеялся.
– Хорошо. Ждет тебя, И он, и дочка, по-моему, тоже. Ты уж так прямо и спрашивал бы.
– Я и спрашиваю. Когда ты видел ее в последний раз?
– Дней пять-шесть назад. Но не знаю, застанешь ли ты ее.
– Уехала?
– Собиралась. Правда, дороги сейчас перекрыты, операции в самом разгаре. Будем надеяться, что успеешь.
Неужели не успеет? Космас как будто предчувствовал это. Еще в Афинах, собираясь в горы, он почему-то больше всего боялся разминуться с Янной в дороге.
Янна ушла в горы на месяц раньше. Они простились субботним вечером в том домике в Метаксургио, где Космас залечивал свои раны. Янна пришла, и радостная, и грустная, и вдруг сказала, что завтра уезжает.
– Ничего, – успокоил ее Космас, – я скоро поправлюсь и приеду тоже.
Она села к нему на кровать. Оба были очень взволнованы, даже потрясены предстоящей разлукой.
– Через месяц я буду в горах! Как только поправлюсь… Мне обещали…
– А я ведь могу еще вернуться!
– Нет, нет! Дожидайся меня там! Хочу увидеть тебя в роли Жанны д'Арк – на коне и с копьем в руке!
IIIУтром их ждал покалеченный «джип». Впрочем, от «джипа» сохранилось одно только название. По существу же этот странный драндулет был заново создан шофером. Чтобы оценить его изобретательность, достаточно было взглянуть на мотор – хитрую мозаику из проволоки, телефонных проводов и жестянок: то тут, то там торчали затычки – разноцветные тряпки, пакля, лоскуты кожи.
Однако удивительнее всего был сам шофер Гефест, высоченный парень лет двадцати, рядом с которым громоздкий «джип» казался детской игрушкой. Уверенный вид шофера действовал успокаивающе. Не будь Гефеста, ни один разумный человек не отважился бы сесть в его «джип». Зато с Гефестом волноваться было нечего: в случае опасности он сумел бы, одной ногой упершись в землю, притормозить, а то и совсем остановить машину.
Труднее всего оказалось сдвинуться с места. Гефест крутил ключ и затыкал дыру в капоте. Леон давал газ, а Космас, сидя на корточках, придерживал какой-то клапан. Как только мотор заработал, из клапана вырвался столб черного дыма и обжег ему руки.
Мотор зарычал, и машина, не дожидаясь, пока шофер сядет за руль, покатилась по дороге.
– Садись! Живо! – приказал Гефест, упершись плечом в капот и не позволяя «джипу» двинуться с места.
Потом он вынул ключ и одним прыжком оказался на своем месте. В течение нескольких секунд, пока он не завладел рулем и педалями, «джип» почувствовал себя на свободе и резво подскочил, а Леон с Космасом слетели с сиденья и больно ударились о доски. Гефест весело расхохотался, и машина рванулась вперед.
– На кой черт понадобилась тебе эта развалина? – возмутился Космас. – Этот обормот вывалит нас где-нибудь на дороге!
– Ш-ш! – Леон приложил палец к губам. – Молчи лучше, а не то высадит. Связных и лошадей я отослал вперед. Придется идти пешком.
Пока дорога шла по ельнику, путешествие было довольно приятным. Потом начался спуск. Машину бросало из стороны в сторону. Мотор то задыхался, то снова набирался сил. Каждую секунду они могли сорваться с откоса. Минуя опасное место, Гефест довольно посмеивался, и его спокойствие понемногу передавалось Космасу. Стремительный спуск возбуждал в нем азарт. Обеими руками ухватившись за поручни, он приподнялся, наклонился к Гефесту и крикнул, чтобы тот прибавил скорость. Гефест, очевидно впервые встретив такую поддержку, засмеялся и в знак согласия кивнул головой.
В Леоне заговорило благоразумие. Он схватил Космаса за руки и заставил его сесть.
– Ты с ума сошел! Масла в огонь подливаешь! Вот-вот полетим вверх тормашками…
Но тут мотор выпустил черное облако дыма и, коротко взвизгнув, умолк. Гефест с плоскогубцами в руках выскочил из машины.
– Что случилось? – спросил Космас.
– Затычка выскочила!
Затычку водрузили на место и заново повторили весь обряд отправления. Потом стали выскакивать провода, жестянки… По звуку, который издавал мотор при каждой остановке, Гефест определял причину. Он вытаскивал из-под сиденья ящик с инструментами и быстро исправлял поломку. Но однажды «джип» остановился совершенно беззвучно. Такого случая в практике Гефеста еще не было. Склонившись над мотором, он озадаченно чесал за ухом.
– Ну, а теперь в чем дело, Гефест?
Гефест не ответил. Он поднял капот и стал копаться в моторе. Потом полез под машину. Космас переспросил еще раз.
– Да отвяжись ты!
До этой минуты, вопреки шоферской традиции, Гефест не проронил ни одного бранного слова. Зато теперь профессиональная привычка взяла свое, и ругательства, одно хлеще другого, вылетали из-под машины, как пулеметные очереди.
– Пойдем-ка лучше пешком, – предложил Леон. – До деревни уже недалеко.
Они вышли из «джипа».
– Мы пойдем пешком, товарищ Гефест! – крикнул Леон, заглядывая под машину.
– Скатертью дорога!
Деревня оказалась поблизости. Они были уже на подступах к ней, как вдруг позади послышалось тарахтенье «джипа».
– Едет! – закричал Космас и выбежал на середину дороги.
– Напрасно радуешься! – разочаровал его Леон. – Не посадит.
И в самом деле, «джип» на полном ходу промчался мимо. Гефест торжествующе гудел и даже не взглянул в их сторону.
* * *
Они уже подходили к деревне, когда через заслон горных гряд до них донеслась далекая канонада. На узеньких улочках было многолюдно. Крестьяне и партизаны гнали в гору длинную вереницу нагруженных мулов. Такая же вереница спускалась им навстречу порожняком. Чтобы пропустить их, то и дело приходилось прижиматься к стенам домов.
– Как вы во-о-о-время, комиссар! – воскликнул старик партизан, встретивший их в домике интендантства.
– Что случилось, Колокотронис?
Трудно было найти человека, которому так не подходило бы это имя. Мало того что старик интендант мог бы уместиться в шлеме Колокотрониса, он к тому же и заикался. После долгих переспросов они поняли, что заместитель начальника штаба находится сейчас в деревне и уже справлялся о Леоне.
– Хорошо! – сказал Леон. – Пошли за ним и дай чего-нибудь поесть. А то мы с голода непонятливые стали…
– У меня есть фа-а-фа-фа… – с радостью начал было старик.
– Понятно, – не дождался Леон, – у тебя есть фасоль.
– Факес{[66]66
Чечевица.
[Закрыть]}, – поправил интендант.
– Тем лучше!
Они так проголодались, что чечевица с оливковым маслом, которое бог знает откуда раздобыл Колокотронис, показалась им королевским блюдом.
Пришел заместитель начальника штаба с воспаленными от долгой бессонницы веками.
– Придется тебе срочно выехать в первый полк, – сказал он Леону. – Вчера там ранили командира, ты его заменишь.
– Где теперь первый полк?
– Под Лукавицей. Сейчас там самая заваруха. Немцы прорвали линию ЭДЕС{[67]67
Греческие партизанские соединения, сформированные националистическими организациями.
[Закрыть]} и давят на нас.
