Текст книги "Ночи и рассветы"
Автор книги: Мицос Александропулос
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 39 страниц)
В Астипалею начали прибывать английские грузовики. По соглашению они должны были развести партизан по их краям. Те бойцы, что жили в области Аетипалеи, прощались с товарищами, прятали в карман узенькую бумажку воинского свидетельства – почетный аттестат и дорогую память – и расходились пешком. Так однажды вечером ушел со своими земляками Фантакас – все они были в плотно застегнутых шинелях. Город понемногу пустел. Но много еще дней звучали прощальные песни, бородатые безоружные мужчины обнимались и целовались прямо на улице, желали друг другу счастья.
С одним из грузовиков, уходивших в Афины, Космас отправил госпожу Георгию. «Спасибо, мой мальчик, за все, что ты для меня сделал, – со слезами говорила она на прощанье. – А мы тебе делали только зло. Когда приедешь в Афины, обязательно заходи к нам… Большое спасибо…»
Английский ефрейтор, распоряжавшийся грузовиками, предложил первую машину командованию и штабу.
– Нет, – отказался Ставрос, – пусть сначала едут партизаны…
И каждый раз, когда отправлялась новая партия, он выходил на площадь попрощаться. Бойцы пожимали ему руку.
– Будь здоров, комиссар!
– До скорого свидания, теперь уже в мирной работе и борьбе! – кричал им Ставрос. – Счастливого пути!
Как-то раз в полдень, проводив одну из последних партий, Ставрос и Космас вместе возвращались в областной комитет.
– На днях поедем и мы, – сказал Ставрос. – Какие у тебя, Космас, планы?
– Какие планы? Куда космос{[91]91
Космос – по-новогречески: вселенная, люди. В данном случае слово употребляется во втором значении.
[Закрыть]}, туда и Космас.
Ставрос засмеялся.
– Это ты хорошо сказал, но я переверну, и будет лучше: куда Космас, туда и космос. Так будет правильнее, потому что впереди нас ждет жестокая борьба, пожалуй, более жестокая и решительная, чем та, что мы вели…
Сейчас Ставрос говорил мягче, в его голосе не слышалось тех суровых, категорических ноток диктата, которые обычно мешали окружающим найти с ним общий, дружеский язык.
– Я хочу тебя спросить… – начал Космас.
– Спрашивай. – Ставрос остановился и ждал.
– Этот вопрос задают все партизаны, хотя им уже не раз на него отвечали… Может, в той борьбе, что нас ждет, понадобится оружие, которое мы теперь отдаем…
– Нет, это исключено. И разговоры эти необходимо пресечь. Мы поставили свои подписи под соглашением, и наш долг – его выполнить. Теперь, Космас, нам много чего придется выслушать. Много будут говорить об ошибках, которые были и не были допущены. Найдутся недоброжелатели, которые не упустят этого случая. Но не им нас судить. Никто с того берега не имеет права судить о борьбе, в которой они не приняли участия. Возможно, мы ошибались, возможно, мы где-то споткнулись, Нас рассудит история, когда для этого наступит время, нас рассудят борцы, а не дезертиры. Эти шарлатаны пойдут на все, чтобы обмануть народ, а мы, Космас, должны сделать все, чтобы просветить его, чтобы удержать наше единство, сохранить дух Сопротивления. За это мы и будем бороться…
* * *
Однажды утром они тоже простились с теми, кто оставался в Астипалее. «До свидания!» – говорили они и верили, что это свидание непременно сбудется.
– А где? – спросил Космаса врач. – Я люблю конкретность.
– В Афинах!
– Ах, дорогой мой друг! Боюсь, что твой расчет неверен! Если я чему-то и научился к старости, то именно этому – судить о вещах здраво. Говоришь, в Афинах? Я думаю, тебе следовало бы знать: Греция не помнит такого случая, чтобы люди, отважно воевавшие за нее, не получили достойной награды – не отсидели за решеткой энное количество лет. Я, конечно, вовсе не герой, но сдается мне, что без врачей вам там не обойтись…
Когда Космас передал слова врача Ставросу, тот весело рассмеялся.
– Врач, как всегда, преувеличивает. Уже сам факт, что между правительством и представителями ЭЛАС заключено соглашение, придает декабрьским событиям политический характер и гарантирует безопасность наших товарищей. Да и в самом соглашении об этом написано черным по белому…
Был последний день февраля, последний день зимы… Утро. Они стояли на площади и ждали машин. Машины подъехали, но бойцы не успели еще сесть, как вдруг на взмыленной лошади прискакал всадник, он спрыгнул у здания областного комитета. Со всех сторон к нему сбегались люди.
– В чем дело? – заинтересовался Ставрос и тоже поспешил к толпе.
Всадник был из Хелидони. Там на рассвете гвардейцы произвели повальные аресты. Они с вечера запретили населению выходить на улицу и окружили дома. Арестованы руководство и актив местной организации, а также многие из вернувшихся домой партизан.
* * *
В Афины они въехали на закате. Еще не стемнело, и они увидели следы боев. Город оставался таким же, как в последние дни войны. Не разобранные, а наскоро сдвинутые в сторону баррикады, полусгоревшие и полуразрушенные дома, разбитые, осыпавшиеся на тротуары стекла, усеянные следами от пуль и снарядов стены.
Машины поднимались по Пирейской улице.
– Запевайте, ребята! – сказал Ставрос. – Мы не побежденные!
Дорогой Ставрос все время пел. Едва машины отъехали от Астипалеи, он попросил шофера остановиться и перебрался из кабины в кузов.
– Я тоже, в конце концов, хочу петь! Вы целых три года пели, а я дай бог если раза три…
Сначала ребята немного смущались, но вскоре их машина, которая шла первой, стала и самой шумной.
– Сегодня я чувствую себя словно школьник в летние каникулы, говорил Ставрос. – Завтра начнутся новые дела и новые заботы, но сегодня… Почему бы нам сегодня не спеть? Ведь мы непобежденные! Революционеры не терпят поражений, даже когда падают. Так и в песнях наших поется… Справедливая война кончается только победой, и до победы ей нет конца…
За их машиной следовали еще четыре, и на всех машинах пели. На второй машине ехал дядя Мицос, на третьей – Леон. Генерала несколько дней назад вызвали в округ.
В деревнях и маленьких городках, которые они проезжали, шоферы избегали останавливаться и мчались на последней скорости. Из окон домов махали платками; с тротуаров, с мостовых, с полей им кричали:
– Добрый путь, ребята! Счастливо вернуться!
Но в Афинах, куда они приехали совершенно охрипшими, торопливые пешеходы приостанавливались, молча смотрели им вслед и спешили уйти. Безмолвные фигуры, нервные движения. Рядом вооруженные жандармы, рядом англичане.
– Нужно сломить этот страх, – сказал Ставрос. Эласит из Пирея завел густым басом:
Слушайте, греки, голос партизан!..
– Правильно! Именно эту! Давайте все вместе!
С сумеречных тротуаров Пирейской улицы их слушали немые тени. Машина выехала на Омонию и свернула на улицу Афины.
– Скажи, чтоб остановил! – попросил Космаса Ставрос. – Куда он нас везет?
Космас потянулся к окошечку и крикнул шоферу, чтоб остановился. Тот не ответил и даже не обернулся.
– Э! – снова крикнул Космас. – Стоп! Приехали!
И на этот раз шофер не остановился. Космас еще ближе подвинулся к окошку и увидел широкую неподвижную спину англичанина. Эта спина что-то ему напомнила, и смутное беспокойство вдруг обрело форму: ночь в Астипалее… шофер, который не хотел остановиться… Он кулаками забарабанил по кабине.
А когда оглянулся, чтобы сказать Ставросу, что ему вовсе не нравится поведение шофера, увидел, что все остальные тоже обеспокоены. Песня смолкла, партизаны смотрели назад, на Омонию.
– Что он говорит? – спросил Космаса Ставрос.
– Делает вид, что не слышит. Что-то подозрительно…
– Да, – согласился Ставрос. – И самое главное – мы оторвались от остальных машин. Они свернули в другую сторону…
Они выехали на площадь мэрии и с разных сторон услышали удаляющиеся, замирающие песни: одни – с улицы Стадиу, другие – с Омонии. В крытом грузовике было темно.
– Что бы это значило? – гадали партизаны. – Давайте лучше спрыгнем на ходу.
– Нет, – категорически запретил Ставрос, – мы не грабители и не осужденные, и бежать нам не пристало!
Скорее всего они развозят нас в разные стороны, чтобы избежать, шума и демонстрации. Как бы там ни было, главное – хладнокровие…
А потом снова крикнул:
– Чего же мы смолкли? Давайте петь…
И они опять запели.
* * *
Машина подъехала к Монастыраки и внезапно остановилась.
Водитель высунулся из кабины и крикнул что можно вылезать.
– Выходите! Приехали! – Не заглушая мотора, он ждал, когда партизаны сойдут.
Бойцы прыгали из кузова.
– Возвели мы поклеп на человека! А ему бы надо и спасибо сказать!
Космас спрыгнул и пошел благодарить шофера.
– Все сошли? – спросил он Космаса.
Космас не успел ответить, позади послышались голоса и топот. Из закоулков высыпали темные тени.
– Смерть большевикам!
Партизаны стояли, ощущая тяжесть и ломоту от долгой езды, ошеломленные, растерянные. Кто-то предложил сесть обратно в машину, но было поздно, грузовик тронулся.
Ставрос шагнул вперед. Он что-то кричал, но голос его тонул в криках бандитов. Космас бросился к нему, Чья-то рука схватила его за плечо, а на спину обрушился тяжелый удар. Большое, грузное тело навалилось и подмяло его под себя. Космас упал на колени, но снова поднялся. Он протянул руку, пальцы его нащупали чье-то лицо, потом чью-то шею, и он что было силы сжал пальцы. Путь освободился. С трудом передвигая отяжелевшие ноги, Космас двинулся туда, где в нескольких метрах от него отбивался Ставрос. Сзади его снова ударили. Кто-то шарил по его боку, нащупывая руку, которой не было…
Когда он пришел в себя и опять поднялся на ноги, бандиты уже отступили. Они бесшумно разбегались по темным закоулкам. Прикрывая их отступление, прогрохотали ружейные выстрелы. Партизаны приникли к асфальту. Чуть подальше в темной лужице крови Космас увидел Ставроса. Он подполз, окликнул его, попробовал приподнять. Потом расстегнул на Ставросе рубашку, и его пальцы погрузились в широкую ножевую рану.
* * *
Со стороны улицы Афины с воем примчались две машины и резко затормозили перед толпой партизан. Оттуда выскочили и военные, и штатские – все с револьверами в руках.
– Не разыгрывайте комедию! – крикнул Космас. – Выбрали время…
– А ты придержи язык! – Один из военных в два прыжка оказался возле Космаса и приставил к его груди револьвер.
– Ты это брось! – сказал Космас. – Нас не запугаешь. Вызовите «скорую помощь», чтоб забрала раненых, а в остальном мы потом разберемся…
Еще трое военных подошли и окружили его.
– О! – услышал Космас громкий возглас. – Да тут сам комиссар Космас!
Мужчина в штатском отстранил военных и остановился перед Космасом. Космас узнал Зойопулоса и ничуть не удивился встрече.
– Я же говорил, что встретимся! – Зойопулос поднял руку и наотмашь ударил его в лицо.
Он ударил еще и еще.
– Этого мы заберем, – сказал он военным. – Он убил судью Кацотакиса. Он многих еще убил, мы это расследуем.
Космаса схватили и потащили к машине.
– Куда вы его тащите? – протестовали партизаны. – Он руку свою потерял, воюя с захватчиками…
– Это все сказки! – крикнул Зойопулос. – Ничего он не воевал! Я знаю его с детства, он родился одноруким, меченым. А будь у него вторая рука, он прирезал бы еще человек двадцать.
– Ребята! – крикнул Космас. – Сообщите в газету!..
– Да заткнись ты, наконец!
Ему заткнули рот платком и с этим кляпом привезли в полицейское управление.
– Кого еще привезли? – спросил офицер полиции.
– Комиссара Космаса! Убил судью Кацотакиса. И еще человек двадцать…
Космас был невозмутим.
– Вы не имеете никакого права меня задерживать! Вы убили наших товарищей… Правды все равно не скроете!
Офицер смотрел на него вытаращенными глазами.
– Вы посмотрите, какой цинизм! Случалось мне видеть разных преступников, но такого… Взять его!
Вскоре за ним пришли. В течение нескольких часов таскали из комнаты в комнату, сфотографировали, взяли отпечатки пальцев, измерили рост – 172.
– Ты, брат, ошибся, – сказал Космас, – я гораздо выше, чем ты думаешь.
Ночью его вывели во двор и бросили в крытый грузовик.
– А куда вы теперь меня повезете?
– Туда, где место преступникам.
Судя по поворотам грузовика, Космас понял, что его везут в тюрьму «Аверов».
В камере, куда его втолкнули, было темно. Он услышал голоса, шагнул и натолкнулся на людей.
– Эй, кто ты?
– Воды, ребята! Язык не ворочается…
Избитое тело горело.
– Воды не проси! Терпи! Мы тоже терпим.
– Есть здесь кто-нибудь из дивизии «Астрас», из Астипалеи?
– Все оттуда! А ты кто?
Космас назвался. Чья-то рука потянула его к себе.
– Иди сюда, Космас, устраивайся рядышком!
– И вы здесь, дядя Мицос?
– И я здесь! Где же мне еще быть? Говорят, я совершил десяток убийств. Правда, мне еще не назвали, кого я укокошил…
Камера была большая. В глубине кто-то запел:
Я партизан ЭЛАС…
Остальные поддержали. В дверь забарабанили часовые. Но узники не замолчали. Они пели партизанские песни, которые обретали теперь новый смысл – накануне новой борьбы заново давалась партизанская клятва.
Маленькое окошко возвестило о рассвете. Рассвет был мутный, неохотный, готовый умереть еще в пеленках.
– Какой это день занимается? – спросил молодой парень. – Я первый раз попал в тюрьму, хочу запомнить число…
– Первое марта! – ответили ему. – Первый день весны!
– Мой первый день в тюрьме! – сказал парень.
XIXОни верили, что нелепые обвинения долго не продержатся, и ждали, что не сегодня-завтра кончится и это злоключение.
На другой день их разместили по маленьким камерам, два-три человека в каждой. Космас оказался вместе со старым начальником штаба. Два с половиной метра в длину, два в ширину. Сводчатый потолок. Решетка на маленьком, высоко расположенном окошке, которое пропускает самые крохи света.
– Вроде старика Плапутаса{[92]92
Плапутас – военачальник в революции 1821 года; после революции вместе с Колокотронисом был приговорен к смертной казни.
[Закрыть]} в застенке Иц-Кале! – смеялся полковник. – Вот это влипли! Это я понимаю.
Он все еще не мог поверить, что находится в тюрьме, но относился к этому очень спокойно. Скрестив ноги, как дервиш, он сидел на старом матраце, прямой и неподвижный, и с чувством пел унылую песню Колокотрониса.
…Прошло четыре дня. У них не было связи ни с внешним миром, ни со своими товарищами. Раз в день их выпускали из камеры опорожнить парашу и набрать воды и тут же снова заталкивали обратно. И вдруг в полдень Космаса вызвали к начальнику тюрьмы.
– Ступай и передай весточку на волю, – сказал старик. – Сигарет попроси и скажи, чтоб известили мою старушку. Жив, мол, и здоров…
Космас вышел во двор и тут тоже увидел свежие следы сражения: ободранные пулями и снарядами стены, основательно побитая статуя учредителя тюрьмы. Его провели в дверь напротив тюремной церкви. В маленькой комнатке за столом сидел человек в шляпе и плаще… Он встал навстречу Космасу, широко улыбнулся, и только тут Космас узнал Стелиоса.
– Ты меня, конечно, не ждал. Но что значит теперь этот сюрприз по сравнению с другими, более удивительными…
– Нет, Стелиос! Все остальное можно было предвидеть, но твой визит… Это очень приятный сюрприз.
Охранник закрыл дверь. Они остались вдвоем.
– Я пришел взять интервью у одного из самых отъявленных преступников, – засмеялся Стелиос и выложил на стол пачку газет.
Космас развернул одну из них. Вся первая страница была занята фотографиями. Один и тот же человек. Искаженное, обезображенное синяками и кровоподтеками лицо. Космас прочитал заголовок и обнаружил, что это не кто иной, как он сам. Им овладела ярость: стало быть, теперь подтасовывают не только слова и события, но и человеческие лица! Стелиос закрыл газеты рукой.
– Не волнуйся и не придавай этому никакого значения. Ты еще не такое увидишь и прочитаешь…
Но Космас не мог оторвать глаз от заголовка, набранного самым крупным шрифтом, какой нашелся в типографии: «Арестован однорукий убийца судьи Кацотакиса. На его счету еще двадцать убийств».
Длинный, растянувшийся на несколько страниц репортаж пересказывал подробности этих убийств. Взглянув на последнюю страницу, Космас прочитал обещание редакции в следующем номере дать продолжение.
– Вот мы и прославились! Попали на первую страницу! – Космас попробовал улыбнуться, но непослушные губы дрожали.
Стелиос быстро собрал газеты.
– Давай не будем терять на них время. Его у нас в обрез. Засунь газеты в карманы и выслушай меня. Через день я возвращаюсь в Каир и пришел сделать тебе одно предложение… – Он остановился, взглянул Космасу в глаза и торопливо добавил: – Время не позволяет мне начинать с пространных вступлений, да, я думаю, они и не нужны. Мои дружеские чувства к тебе ты, надеюсь, не подвергаешь сомнению…
– Правильно, – сказал Космас. – Давай к делу…
– Поехали вместе, Космас. В Египет! Послезавтра утром.
Космас внимательно смотрел на Стелиоса, стараясь разгадать, что означало это предложение.
– Ошарашил я тебя, – улыбнулся Стелиос, – надо было подготовить. Но суть не в этом. Тебе нужно уехать, совсем уехать из Греции. Потом захочешь – вернешься, захочешь – останешься в Египте. Те, кто бросил вас сюда, злобные и мелкие людишки, они ни перед чем не остановятся.
Космас встал, подошел к окошечку.
– Я понимаю твои намерения и побуждения, Стелиос, и очень их ценю. Большое спасибо.
– Ой, только не надо этих слов! Поедешь в Египет, избавишься от мучений, от издевательств ничтожных, рассвирепевших людей, которые – вот увидишь – долго будут править Грецией. В Египте устроишься на работу – с английским тебя возьмут где угодно. Закончишь свое образование!
Он говорил быстро и горячо. Космас стоял у окошка и слушал его с доброй улыбкой, как взрослые слушают чистосердечные признания детей.
– Да, это было бы хорошо, – сказал он Стелиосу, когда тот умолк, – но бежать я не могу, Стелиос, это мне не к лицу!
– Погоди! Погоди! – вскочил со стула Стелиос. – В конце концов, у тебя и в Египте будут единомышленники. Я думаю, сейчас там все поголовно стали красными. О греках и говорить нечего. Они выпускают газету, журнал…
– Послушай, Стелиос, я думаю, ты меня поймешь. Когда в 1942 году я познакомился со Стивенсом, мы вместе решили ехать в Каир. Я сказал о своем решении одному человеку, которого уже нет в живых, и он ответил мне, что это будет дезертирство. Я тогда не понимал, как можно называть меня дезертиром, если я еду туда, где фронт. Только потом я понял, что фронт был не в Каире, а здесь, в Греции.
– Я понимаю, что ты хочешь сказать, но ведь в Греции война кончилась…
– А раз кончилась, зачем же уезжать?
Стелиос взглянул на часы.
– Времени у нас мало. Я уверен, что ты не отдаешь себе отчета, в каком положении находишься. Ты, наверно, думаешь, что если тебя обвиняют в том, чего ты не сделал, то невиновность твоя будет доказана и тебя с миром отпустят? Так ведь?
– Но эти обвинения противоречат элементарной логике!
– Вся беда в том, что тебе не удалось хоть немножко пожить в городе. Ты не представляешь, как разгорелись здесь злые страсти… Ты не подозреваешь, что все, кто погиб в боях, – англичане, жандармы, полицейские, эласиты, а также старики, женщины и дети, погибшие от бомбежек, – все они вырыты сейчас из могил, их трупы выставлены на обозрение как дело ваших рук. Выставки разлагающихся тел, отрубленные руки, носы… В газетах публикуются фотографии, на стенах расклеиваются плакаты с самыми ужасающими снимками, они всюду, даже в витринах магазинов. Афины пахнут трупами и «эамовскими преступлениями». Ты заблуждаешься, если думаешь, что им трудно будет так или иначе обосновать свои обвинения…
– Но кому пришло в голову, что я мог убить Кацотакиса?
– Ты написал статью против судьи Кацотакиса, назвал его военным преступником и требовал его наказания. Найдутся несколько ложных свидетелей, подтвердят отдельные моменты, вроде тех, что описаны в газетах. И твоя песенка спета…
Космас прижал горячий лоб к влажному холодному стеклу. Моросил дождь, во дворе было грязно. Какой-то заключенный, еле волоча ноги, тащил в уборную парашу. За ним шагал охранник. Напротив высилась стена с решетками на маленьких окнах. Там, подальше, за церковью, их камера. Старик один. Он поет и с нетерпением ждет Космаса, ждет новостей, ждет сигарет…
– Если хочешь, я зайду завтра! – послышался голос Стелиоса.
Дверь открылась, но заглянул не охранник, а другой незнакомый Космасу мужчина.
– Пора кончать! – предупредил он Стелиоса и снова закрыл дверь.
Стелиос встал.
– Я еще раз зайду завтра. Твоего ответа я не слышал. Завтра в этот же час. Что я могу для тебя сделать?
– Дай-ка мне на минутку бумагу и карандаш! Стелиос протянул ему блокнот и авторучку. Космас присел и набросал имена и фамилии заключенных, которых он знал.
– Прошу тебя, – сказал он Стелиосу, – они должны сегодня же попасть в «Свободу».
– Хорошо. Что еще?
– И оставь, если есть, несколько сигарет. Мой сосед страшно тоскует по табаку.
Стелиос вынул полупустую коробку.
– Как это я промахнулся! – сказал он с виноватой улыбкой. – А ведь столько раз читал, что заключенных всегда тянет к куреву. Завтра принесу еще…
Вошел охранник. Стелиос протянул Космасу руку.
– Завтра в это же время!
– Хорошо! Но о сегодняшнем больше говорить не будем!
– Только об этом и ни о чем другом.
* * *
Старый полковник дремал. Дверь хлопнула. Он встрепенулся и протер глаза, еще раз убеждаясь, что тюрьма ему не приснилась.
– Эх, ты! Какой сон мне испортил!
– Какой, дядя Мицос?
– Будто попросил я у кого-то сигарету. «Нет, говорит, сигарету я тебе не дам, а вот из тюрьмы выпущу!» И только он начал отодвигать засов, явилась ваша милость… Если бы не ты, был бы я уже со своей старухой!
– Дурной тебе приснился сон, дядя Мицос. Правду говорят, что сны все наоборот показывают. Сигареты нам дали, а из тюрьмы, стало быть, не выпустят.
Космас отдал ему сигареты и выложил газеты с фотографиями.
– Вот это да! – изумился старик. – Откуда выискался такой сарацин?
Космас объяснил, кто этот сарацин. Полковник рассмеялся звучно и весело, и Космас подумал, что история эта действительно скорее смешна, чем трагична. Но когда он стал читать «показания убийцы», предысторию преступления, жуткие описания арестов населения и расстрелов в лагерях заложников, он снова почувствовал ту же ярость, что и в первые минуты. История начиналась издалека, со времени оккупации, с того дня, когда неизвестный однорукий юноша снял комнату в доме судьи. Судья обычно не сдавал комнаты в своем доме, но юноша оказался спекулянтом и платил бесценными по тому времени продуктами. Извращенный юноша с наклонностями насильника полюбил добродетельную и скромную дочь судьи. Она отвергла его любовь. И тогда однорукий юноша однажды ночью исчез из их дома и из Афин. В декабре он появился снова, это был всем известный «однорукий палач». «Этого не смыть даже водами Дуная», – думал Космас, чувствуя, как холодеет его лоб.
– Что с тобой? – подтолкнул его старик. – Не принимай близко к сердцу. Мало ли что пишут эти бессовестные…
Однако, заглянув в газету, он заинтересовался, лицо его стало серьезным, а руки с нетерпением перелистывали одну страницу за другой.
– Ты и вправду жил у них в доме?
– Да…
Старик сухо прокашлялся.
– Ну, а насчет девушки… это тоже правда?
Космас задохнулся от волнения.
– Так ты поверил, дядя Мицос?
Старик отбросил газету в сторону.
– Нет, что ты! Кто поверит этому вранью?
Космаса он не убедил. Ему казалось, что какие-то осколки клеветы запали в душу его товарища.
– Найдутся люди, которые поверят… Поверят, если мы будем молчать. Слава богу, читать и писать мы умеем…
Всю ночь они провели, прикидывая, что нужно делать. Что написать в опровержение? Чем написать? На чем?
Стелиос пришел ровно в тот же час, что и накануне.
– Давай не будем возвращаться ко вчерашнему разговору, – сказал Космас, когда они снова остались одни. – Газеты еще больше убедили меня, что место мое здесь.
– Я полагал, что ты оценишь всю сложность обстановки и тот риск, которому подвергаешься…
– Именно это я и оценил.
– Ты хорошо подумал, Космас?
– Все мои мысли сводятся к тому, что бежать нельзя. На днях я услышал одно верное изречение: справедливая борьба кончается только победой.
Стелиос пожал плечами.
– Все вы думаете на один лад. То же самое мне сказали вчера в газете…
– Вот об этом давай и потолкуем. Кого ты видел? Что тебе сказали?
Стелиос молча полез в карманы и стал выкладывать содержимое на стол. Первым было письмецо.
– Позволь, я прочитаю при тебе, – попросил Космас и вскрыл конверт. Он сразу же узнал почерк Спироса.
«Дорогой Космас! Шлю тебе бумагу и карандаши, по своему опыту знаю, как это сейчас нужно. Газетная клевета тебя, конечно, задела. Но поддаваться нельзя. Преодолеем и эту бурю. Кто много выстрадал – опять по моему же опыту, – тот горой стоит на своем, не сгибается и не клонится, как горы. Целую всех. На днях придет адвокат».
Стелиос с интересом следил, как Космас читает.
– Ты видел того, кто писал письмо? – спросил Космас. – Говорил с ним? Ну, и какое впечатление он на тебя произвел?
– Я ему посочувствовал, – улыбнулся Стелиос. – Голова у него была перевязана… – Стелиос помолчал и потом добавил: – Уговаривать тебя, как видно, нет смысла, со своей точки зрения ты, пожалуй, прав. Но кое-что я мог бы еще для тебя сделать. Есть люди, которые заправляют сейчас Афинами, а еще вчера в Каире и Лондоне лизали ботинки у отцовских чиновников… Хочешь сегодня же выйти на волю? Это ничего не стоит.
– Но это не выход, Стелиос! Когда ты уезжаешь?
– Завтра утром. И через несколько часов мы вместе могли бы попасть в Каир. Но тебя не переубедишь… Однако если ты позовешь, я услышу… даже там, в Каире… Услышу, когда бы то ни было…
В камере Космас прочитал письмо Спироса вслух.
Старику понравилось сравнение с горами, которые не клонятся, не сгибаются. «Как это ему пришло в голову? – подумал Космас про Спироса. – Может, я ему говорил?»
Он считал эту старую мысль своей. Он лелеял ее с первого дня партизанской жизни – горы и отважные люди. Горы, которые столько веков не рушатся и выстоят, сколько бы веков им еще ни было отпущено. Что это будут за времена? Разве угадаешь? Наперед разгадано только одно: горы не клонятся.
