Текст книги "Ночи и рассветы"
Автор книги: Мицос Александропулос
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 39 страниц)
Пленных держали в церкви. Крики и ругань разносились оттуда по всей деревне, но едва часовой открыл дверь, внутри воцарилась мертвая тишина. Пленные замерли в самых невероятных позах. Космас сразу заметил на их лицах синяки и кровоподтеки.
– Неужели вы их били? – спросил он командира роты.
– Сами себя разукрасили! С той минуты, как мы их заперли, только и делают, что дерутся и ругаются.
В дальнем углу раздался чей-то слабый стон.
– Раненый?
– Немец. Немцев они избили до полусмерти.
– За что?
– За то, что все они отпетые фашисты! – крикнул один из цольясов.
– А ты кто такой?
– Я не фашист!
– Ты хуже! – сказал Лиас. – Ты и фашист, и предатель.
– Предатель – это да! За предательство готов и кару принять. Но фашистом я никогда не был.
– Да хватит тебе, Папаяннопулос! – махнул рукой его сосед. – Все мы здесь фашисты! Нечего из себя богородицу строить…
– Зачем же ты бил немцев, если сам тоже фашист? – спросил его Космас.
– Я и не бил. Били вот эти дураки. Надеялись шкуру свою спасти!
– А ты не хочешь шкуру спасти?
– У меня совесть чиста, как мрамор!
Космас нагнулся, чтобы разглядеть его получше, и увидел рыжую бороду, мясистые, волосатые ноздри и узенькие щелочки глаз.
– Скольких ты застрелил на своем веку?
– Ни одного. Я револьвером не пользуюсь, предпочитаю нож. Да чего ты меня пытаешь? Спускай курок – и делу конец. А хочешь – сперва перережу своих сотоварищей? Если хочешь, дай нож. Будет сделано!
– Ну и сволочь! – сплюнул командир.
Все время, пока они были в церкви, Космас чувствовал на себе взгляд одного из пленных. Однако стоило Космасу посмотреть в его сторону, как тот поспешно опускал глаза.
– Поди-ка сюда!
Пленный встал.
– Посмотри на меня!
Он поднял голову. Космас вгляделся в его лицо и обхватил пленного за плечи.
– Как ты здесь оказался?
Пленный еще ниже опустил голову.
– Лучше бы ты меня не узнал.
* * *
Стелиос был юноша редких способностей и хорошо образован. Космас познакомился с ним в Афинах, в доме судьи Кацотакиса. Стелиос давал уроки французского – Джери и английского – Кити.
Семья Стелиоса считалась одной из самых богатых в греческой колонии Египта – крупнейшая торговая фирма. К восемнадцати годам Стелиос усвоил все, что могли ему дать колледжи и частные наставники, он в совершенстве владел пятью иностранными языками и даже писал на них стихи. 1 августа 1938 года он выпустил в Александрии первый сборник своих стихотворений. Предисловие к сборнику написал вождь футуризма Маринетти. С высокой оценкой творчества Стелиоса выступили шестьдесят шесть других поэтов и искусствоведов. Среди них был дядя Стелиоса. Как и прочие поэты, он высказался весьма туманно. Самое значительное достоинство Стелиоса заключалось, по его мнению, в том, что он был племянником великого дяди.
Когда разразилась греко-итальянская война, Стелиос решил оставить сочинительство до лучших времен и добровольцем пошел на фронт. Прощаясь с племянником на аэродроме, дядя Стелиоса сказал: «Куда тебя несет? Подумай хотя бы о том, что если и есть на свете горстка ценителей, которые понимают нашу поэзию, то они находятся в том лагере, с которым ты идешь воевать. Пропусти этот самолет и еще раз обдумай свой шаг. Если не передумаешь, улетишь следующим рейсом!» Однако Стелиос, уязвленный его словами «наша поэзия», ответил: «Нет, я не останусь ни на минуту. Сейчас мне не до поэзии. Нужно защищать родину!»
Когда война с Италией окончилась, Стелиос не захотел или не успел уехать в Египет. Голодную зиму 1942 года он перенес благодаря своему крепкому организму. Единственным подспорьем для него были уроки, которые он давал в богатых афинских семьях. Космас записал Стелиоса в студенческую столовую, и они не раз обедали вместе. Стелиос был очень приятным собеседником, но стоило ему заговорить о поэзии, как он становился совершенно невыносимым.
– Скажи-ка мне, – спросил его однажды Космас, – что ты думаешь об ЭАМ?
– О чем, о чем? – растерянно переспросил Стелиос.
– Я говорю о подпольной организации.
– Ах, да! Как же, как же! Слыхал! Но, говорят, они сотрудничают с коммунистами!
– Ну и что из того?
– Как что? С коммунистами я не хочу иметь ничего общего.
Потом Стелиос внезапно исчез. Он больше не приходил в, столовую и прекратил уроки в семье Кацотакиса.
* * *
– …Однажды утром на Омонии я встретил Зуракиса. Мы познакомились с ним на албанском фронте. И подружились. Он был самым образованным среди офицеров, к тому же я знал его родственников в Александрии – очень известная и богатая семья, влиятельная даже в Греции. Когда военные действия прекратились, Зуракис на своей машине привез меня в Афины.
Мы договорились бежать в Каир, но в последнюю минуту я передумал. Кстати, нам и не удалось больше встретиться. Через год я узнал от одного из знакомых, что Зуракис находится в Египте.
…Зуракис повел меня в гостиницу «Киферон». О своих планах и намерениях он не сказал ни слова, но я догадывался, что он приехал в Афины с секретным заданием, и эта тайна окружала его в моих глазах ореолом героя. Мы стали встречаться, и в один прекрасный день я тоже оказался обладателем соседнего с Зуракисом номера гостиницы. У Зуракиса было много денег, но я должен сказать, что жил он очень скромно, порой отказывал себе в самом необходимом. Все время и все силы он отдавал работе.
Что это была за работа? Я знал, что Зуракис часто встречается с министрами, дважды его принял премьер-министр Раллис. На прием к нему Зуракис приходил в форме офицера полиции, и сопровождал его один очень высокий полицейский чин. Знал я, что Зуракис поддерживает связь с английскими агентами, а в ноябре 1943 года в здании министерства путей сообщения он созвал совещание, в котором приняли участие два немецких офицера. Потом вдруг исчез. Он долго пропадал, и я уже начал беспокоиться, когда Зуракис появился снова, проклиная всех на свете – англичан, немцев и вождя ЭДЕС полковника Зерваса, к которому, как я узнал позднее, он ездил и с которым ни о чем не смог договориться.
Однажды вечером Зуракис пришел ко мне очень веселый и объявил, что проблема, над которой он все это время бился, наконец-то прояснилась. Положение спасут цольясы. Судьба немцев уже решена, освобождение – дело нескольких месяцев. Пора позаботиться о послеоккупационном периоде. Как избавиться от всех этих организаций Сопротивления – и в первую очередь от партизанской армии? Правительство, которое прибудет из Каира, нуждается в вооруженных силах. Пусть эти силы окажутся слабее партизан! Достаточно, чтобы они сумели инсценировать видимость гражданской войны, и тогда подоспеет помощь извне.
– Но почему, – спросил я его, – вы избрали для этой цели цольясов? Ты сам говорил, что это отбросы общества! Их считают предателями, их презирают и ненавидят…
– Как бы то ни было, роль свою они выполнить сумеют, – успокаивал меня Зуракис. – Ты видишь одни минусы, а ведь существуют и плюсы. Пока в Греции немцы, отряды цольясов в полной безопасности, а когда немцы отступят и бросят их на произвол судьбы, то им ничего не останется, как биться до последней капли крови. Биться на нашей стороне, потому что другого спасения для них не будет. Они могут надеяться только на столкновение с ЭАМ. Есть еще один плюс: отряды цольясов сосредоточены в городах. Если мы дадим им английское оружие, то укрепленные казармы цольясов будут для нас серьезной опорой.
Зуракис сказал, что перейдет на легальное положение. Он будет служить в частях цольясов адъютантом одного из высших командных чинов. «Этот выживший из ума старик, – говорил Зуракис, – готов продать душу дьяволу, только бы избежать грозящей ему виселицы».
Эту ночь мы провели с женщинами в маленькой таверне недалеко от гостиницы. Мы пили до бесчувствия. Для Зуракиса эта ночь была одной из немногих в его жизни, а для меня первой…
На другое утро мы надели военные мундиры: Зуракис – мундир майора, я – без знаков отличия. Я был теперь адъютантом и переводчиком Зуракиса.
Мы отправились в Пелопоннес. Останавливались в тех городах, где были отряды цольясов. Зуракис созывал совещания офицеров. Он стремился поднять их боевой дух, говорил, что части цольясов подчиняются теперь уже не немцам, а законному греческому правительству, поэтому об их роспуске не может быть и речи.
Надо тебе сказать, что наши путешествия были отнюдь не безопасными. Эамовцы следовали за нами по пятам. Судя по всему, весть о нашем приезде частенько опережала нас самих. Я помню, например, что в Астипалее сначала не было отряда цольясов, и Зуракис, приехав в Афины, немедленно отдал распоряжение, чтобы туда отправили крупное подразделение. Когда же на другой день мы проездом в Салоники остановились в Астипалее, Зурэкис показал мне свежий номер подпольной газеты ЭАМ. Вот что там было написано: «Согласно сведениям, полученным из Афин, цольясы намерены расквартироваться еще в нескольких провинциальных городах, Вполне возможно, что их выбор падет и на Астипалею.
Если цольясы почтут нас своим приездом, наш долг оказать достойный прием янычарам!»
Зуракис был взбешен. «Похоже, что один из нас двоих тайный агент ЭАМ, – сказал он, криво усмехнувшись. – Как они могли пронюхать о передвижении отрядов?» А я думал совсем о другом. Слово «янычары» меня буквально парализовало. И тогда я впервые задал себе вопрос: «А что мы все-таки делаем? Правы ли мы?» Я был расстроен, и Зуракис это заметил.
«Что с тобой?» – спросил он меня.
«Может быть, нас начинают преследовать эринии?{[82]82
Эринии – в древнегреческой мифологии богини мщения.
[Закрыть]}» – ответил я вопросом на вопрос.
«Не волнуйся, мы примем должные меры», – сказал Зуракис, и я понял, что мне никогда больше не попадет в руки подпольная газета.
В тот вечер на вокзале на нас совершили первое покушение. Я успел заметить двух парнишек, выскользнувших из переулка, и вдруг почувствовал сильный толчок. Зуракис повалил меня, и мы оба упали на землю. Над нами прогремели выстрелы. Мы не пострадали, только я больно ушибся об острый камень.
Астипалее суждено было сыграть роковую роль в моей жизни. Подумать только – маленький захолустный городишко, о существовании которого я раньше и не подозревал! Когда мы на обратном пути заехали в Астипалею, здесь уже были расквартированы отряды цольясов. Мне нездоровилось, и, по настоянию Зуракиса, я остался в гостинице. Мы поужинали у меня в номере. Зуракис составил мне компанию. В тот вечер у него было свидание с командиром местного отряда.
«Будь осторожен!» – сказал я ему на прощанье.
«Не бойся! У них рука дрогнет!» – улыбнулся Зуракис.
Но рука у них не дрогнула. Зуракиса застрелили почти на том самом месте, где прошлый раз совершили покушение. Его убили члены группы «Опла».
Мы похоронили Зуракиса в Астипалее. Я был страшно напуган и решил уехать. Лучше всего было бы собрать вещи и без промедления отправиться на вокзал. Но я не сделал этого. Не сделал потому, что у меня не было никаких документов. А путешествовать без документов я не рискнул. Несмотря на усилия Зуракиса, части цольясов все-таки распадались, скорый конец войны не сулил им добра. Я помнил, как в Салониках Зуракис приказал расстрелять перед строем четырех дезертиров. Я знал, что во всех городах, особенно на вокзалах, дежурят патрули, то и дело устраиваются облавы – тоже по распоряжению Зуракиса. Казалось, мой друг удерживал меня и после своей смерти. Я рассудил, что лучше всего вернуться в Афины законным образом, и направился к командиру подразделения. Вот отсюда все и началось.
Майор, мужчина лет шестидесяти, желтый, как лимон, с бурыми усами, с дрожащими руками и диким взглядом, – может быть, сейчас, в свете дальнейших событий, он представляется мне больше неприятным, чем был на самом деле, – пронзительно взглянул на меня и отрубил:
«Не выйдет! Никуда ты не поедешь! Удрать задумал, голубчик? А воевать кто за тебя будет?»
Меня поразил его тон и особенно его проницательность – ведь об отъезде я не успел сказать ему ни слова. Мне стало жутко. Я уже не мог владеть собой и еле-еле пролепетал ему, кто я такой и чего хочу. Но едва майор услышал о высшем командовании и о Зуракисе, его гнев удесятерился.
«Мне до этого нет никакого дела! – заорал он на меня. – Никуда ты не поедешь! Откуда ты родом?»
«Из Египта».
«Сколько миллионов у твоего отца?.. Много! Ну конечно! И ты хочешь, чтобы я их для тебя сберег? Нет, дружок, этот номер не пройдет! Поди сам повоюй с большевиками, из-за вас мы кровь свою льем! Что они могут с меня взять? Пару рваных порток?..»
Он выпалил с сотню крепких ругательств, а потом вызвал к себе капитана и передал меня с рук на руки. При этом он рекомендовал меня как заклятого врага большевиков, жаждущего испить их крови. Майор дружески похлопал меня по плечу и заверил, что желание мое непременно сбудется. Батальон, в котором я буду служить, на прекрасном счету. Все добровольцы люди с очень интересными биографиями. «Один к одному!» – поддакивал капитан.
Вскоре я оказался среди этих избранных. Мне вручили ружье и поставили в строй. Что бы я ни рассказал сейчас, ты не сможешь понять до конца весь ужас моего положения. Расскажу только об одном эпизоде. О том, как наш батальон захватил деревню Агиос Лукас. Тут поблизости, километрах в сорока от Астипалеи.
Я запомнил число-18 октября. В деревне был праздник, день святого Луки. Об этом сказал мне цольяс по прозвищу Горилла, когда мы ночью приблизились к деревне. Его недаром прозвали Гориллой – огромный, с ежиком жестких блестящих волос, с выдающимся вперед подбородком и толстыми, вывороченными губами.
«Ну что, философ, сожжем деревеньку?» – спросил Горилла.
«Зачем?»
«Все до единого эамовцы! Не деревня, а Москва номер два».
Я знал, как жгут деревни, и содрогнулся при одной мысли о предстоящем погроме.
«У них сегодня праздник, – потирал руки Горилла. – Нынче день святого Луки, и будет большая служба. Как видишь, философ, сам бог на нашей стороне».
Обычно, когда жгли деревню, операция проводилась вместе с немцами. Мы расположились на холме, над самой околицей, и ждали, – когда немцы пустят ракету. Деревенька спала сном праведника. Над домиками возвышалась каменная колокольня. Виднелись белые крыши. В неверном свете уходящей ночи поблескивали окна. Я закрыл глаза, и эта мирная деревня представилась мне такой, какой она будет через несколько часов. Я представил себе те дикие сцены, которые разыграются на этих улицах, в этих домах, и оглянулся на своих спутников. Ближе всех стоял Горилла. Он облизывался, как бульдог, и мне показалось, что на месте его удерживает натянутая цепь. С таким же нетерпением ждали сигнала и остальные.
Ослепительной искрой небо прорезала ракета, и цольясы, крича, улюлюкая и стреляя, устремились вниз, к деревне. Я не двигался с места.
«А ну, катись!» – услышал я над самым ухом голос своего взводного Нотиса.
Сильный удар обрушился на мою голову, и я кубарем покатился по склону. Снизу, из деревни, уже доносились беспорядочные выстрелы, крики людей, мычание и блеяние животных. Голова у меня кружилась. Падая, я уцепился за ветви кустарника. Я решил, что так и останусь лежать под его прикрытием.
Но меня скоро хватились.
«Куда девался этот ублюдок?»
На этот раз кричал сам капитан. Он был весьма изобретателен на прозвища. Я вскочил и бросился на его голос. Первый попавшийся на моей дороге цольяс наподдал мне, чтоб я бежал побыстрее.
«Пошевеливайся, скотина, а то капитан не помилует!..»
«Где ты отсиживался, черт тебя подери?!» – накинулся на меня капитан, воздерживаясь, однако, от рукоприкладства.
Когда я добежал до церкви, на моих глазах разыгралась страшная трагедия. Цольясы перебили всех крестьян.
Не знаю, обдумали они заранее это преступление или все произошло случайно. Крестьяне толпились на паперти, полураздетые – ведь их подняли с постелей, – напуганные и жалкие. Я думал, что их, как обычно, запрут в церкви, а когда от деревни останется пепелище, погонят в Астипалею.
Но тут на площади показались двое немцев, они вели старика. Было в этом старике что-то величественное, – высокий, статный, в белоснежной рубахе, он гордо шагал рядом со своими конвоирами. Он не боялся. Я испытывал и восхищение, и вместе с тем страх. Навстречу старику вышел наш взводный Нотис.
«С праздничком, товарищ Лука! – сказал он с издевкой. – Долгих тебе лет да крепкого здоровья!»
Старик остановился и гордо поднял голову.
«Тьфу, предатель!» – крикнул он Нотису.
Нотис схватился за автомат, но его опередил один из немцев. Этот выстрел прогремел сигналом к бойне. Немцы и цольясы стали поливать крестьян непрерывным огнем. Я бросился бежать. Что им стоило истратить одну пулю и на меня…
На окраине деревни я натолкнулся на двух цольясов, которые тащили за волосы сельского священника. У старика не было сил идти, и они волокли его по земле. Я знал этих ребят, они не отличались очень уж свирепым нравом.
«Отпустите старика! – отважился я попросить их. – Пощадите его годы, его сан!»
Священник прильнул к моим ногам и стал молить о пощаде.
«Убирайся, пока цел! – отпихнул меня один из парней. – Смотри, какой покровитель нашелся! А ну-ка, вдарь ему! Пусть не путается под ногами…»
До сих пор не могу понять: почему меня не убили? Я решил бежать, бежать во что бы то ни стало. Я готов был пойти на любой риск. Я ждал, когда мы вернемся в Астипалею… Но судьба решила иначе и освободила меня самым неожиданным образом…
Стелиос закончил свой рассказ и снова опустил голову. Только теперь Космас заметил, что волосы у него местами слиплись от крови.
– Тебя били?
– Да… немного…
– Партизаны?
– Нет, мои коллеги.
– Успокойся, теперь все будет в порядке. Я ведь не думаю, чтобы ты убивал старух и жег деревни? Что ты собираешься делать?
Стелиос немного помолчал.
– А что вы собираетесь сделать со мной?
Он улыбнулся, но в улыбке его таилась тревога.
* * *
Три дня в Шукры-Бали шел суд над цольясами. Шестерых, служивших с начала оккупации в немецкой разведке, инициаторов беспощадного разбоя и насилия, приговорили к смертной казни. Приговор немедленно привели в исполнение. Остальные цольясы были приговорены к различным срокам тюремного заключения – от пяти лет до пожизненного. Много споров на заседании трибунала вызвала история Стелиоса.
Председатель, командир второй роты, считал, что, несмотря на отсутствие состава преступления, Стелиос заслуживает пяти лет тюремного заключения: человек он грамотный, знал, что делал…
– В том-то вся и беда, – перебил председателя врач. – Излишняя грамотность порой и доводит до таких ошибок.
– А каково ваше мнение?
– Абсолютно невиновен.
– Как вы мотивируете свое решение?
– По причине умственной слабости! – вдруг предложил Керавнос.
– Минутку, минутку! – запротестовал врач. – Дело серьезное! Если бы мне предложили выбрать четвертование или оправдательный в силу моей якобы умственной слабости приговор, я не задумываясь остановился бы на первом. Разве похож этот человек на слабоумного?
– Хорошо! – кивнул председатель. – Ну, а если принять во внимание его образование и возраст, то какое оправдание мы можем найти для его поступков? Только умственную неполноценность. Керавнос, по-видимому, прав, это классический пример умственной слабости…
В перерыве Космас проконсультировался у адвоката из Кидонохорья, которого прислали вести следствие на этом процессе.
– Совсем не обязательно называть человека слабоумным, – сказал адвокат. – Напишите, что все это время мой клиент – о, простите! – подсудимый претерпевал моральное и физическое насилие!
Суд согласился с такой формулировкой.
VIIIОднажды вечером, под проливным дождем, в лагере снова появился Михалакис. Он промок до нитки, одежда прилипла к его худенькому телу, волосы стояли торчком, а лукавые глаза весело поблескивали. Мальчик удивительно напоминал мокрого, взъерошенного котенка. Смеялись, глядя на него, партизаны, смеялся и Михалакис, обнажая мелкие крепкие зубы.
– Иди, иди сюда, – протянул к нему руки Лиас. – Ждали мы тебя, ждали, даже поседели, ожидаючи. Сам пришел или опять прислали?
– Прислали!
– Жандармы?
– Ну да! Отец послал!
Михалакис принес записку от заключенных. Их содержали в церкви под очень слабой охраной. В деревне стояло два взвода цольясов и несколько жандармов, разбить их не составляло никакого труда. Правда, за деревней, на шоссе, немецкие посты. Заключенных было более ста – члены ЭАМ и молодежной организации. Сначала их держали всех вместе – мужчин и женщин. Несколько дней назад женщин перевели в Астипалею. Вскоре туда собирались переправить и мужчин. Заключенные просили партизан спасти их.
Выступили на следующий вечер. Космас зашел за Михалакисом. Мальчик спал.
– Вставай, Михалакис! Одевайся, да поживее!
Михалакис вскочил. Спросонья он ничего не понял и растерянно смотрел на Космаса. Но вдруг счастливая догадка осветила его лицо радостью.
– Уходим, да? Погоди, я сейчас!
На ощупь он отыскал в темноте бочку, плеснул в лицо пригоршню воды и вприпрыжку побежал за Космасом. По дороге он то и дело отставал. Подвязывал соскальзывающие с ног царухья и подтягивал штаны.
* * *
Космас прибежал к церкви одним из первых. Когда замки сбили, вместе с заключенными на улицу хлынула волна спертого, гнилого воздуха.
– Мы ждали вас сегодня! Мы еще утром узнали, что ваша дивизия совсем близко! – кричали заключенные.
Еще утром по всем окрестным деревням пронесся слух о том, что ночью границу области перешла дивизия ЭЛАС. Цольясы переполошились, целый день они звонили к себе в штаб, в Лукавицу, передали тревожную новость и запросили грузовики, чтобы перевезти заключенных. Грузовики им пообещали, но не прислали, а к вечеру позвонили и сказали, что слух о дивизии ЭЛАС не подтвердился. Цольясы встретили это известие как смертный приговор, они узнали, что передовые немецкие посты к вечеру снялись с места и передвинулись поглубже в тыл…
Командир первой роты отвел Космаса в сторону.
– Мне кажется, что мы не знаем каких-то важных событий. Сначала я не поверил этим слухам. Решил, что цольясы заметили вчера наше передвижение и со страху приняли нас за дивизию. Но сейчас я допросил пленных жандармов. Они говорят то же самое…
Из толпы заключенных к Космасу бросился Михалакис.
– Ну как, нашел отца?
– Нашел! Вот он я! – Высокий мужчина шагнул к Космасу, горячо обнял его. – Дайте нам оружие! Мы тоже пойдем воевать…
– Как тебя зовут?
– Парфениос Папахристу!
– А сколько человек, товарищ Парфениос, может вступить в наш отряд?
– Да все, кроме стариков и больных! Я знаю здешних крестьян, эти деревни входят в мой приход.
– Так ты священник?
– Митрополитом посвящен в сан дьякона, но, поскольку место священника в нашем приходе осиротело, служил вместо него, пока эти неверные меня не арестовали!
– Даже попа не пощадили!
– Благодарю господа бога, что не подвесили за бороду, как святого отца Лиаса из деревни Врисулес…
– Пойдем, отец Парфениос, поговорим с крестьянами…
Когда они подошли к дому, где раздавали оружие, дьякон придержал Космаса за руку.
– Сторожил нас тут один лейтенантишка, истинный зверь, но револьвер был у него прекрасный. Едва ли лейтенант его захватил. Он, говорят, удрал чуть ли не голышом! Если найдется, не откажите, дайте его мне!
Космас пообещал выполнить его просьбу. Револьвер действительно оказался в куче трофеев.
* * *
Маленькими группами партизаны расходились по окрестным деревням. В темноте Космас услышал голос Керавноса:
– Космас! Иди сюда! Давай попрощаемся!
– Смотри там, не зарывайся! Если бы немцы знали наши силы…
– Хорошо. Возьми-ка вот это и пошли в газету. Нашел кого выбрать в корреспонденты!
Космас улыбнулся. Однажды он заглянул к Элефтерии и застал ее над грудой полученных заметок. Элефтерия горевала, что не сможет втиснуть весь этот материал в маленький газетный листок. «А ты режь, сокращай, комбинируй, – посоветовал Космас. – На то ты и редактор!» – «Жалко сокращать! Ты только посмотри, какие хорошие заметки!» И Элефтерия протянула ему один листок. Космас сразу же узнал крупные, круглые, словно бобы, буквы Керавноса. Это был маленький скетч, очень веселый и задорный, с сочным диалогом и знакомыми образами Карагёзиса{[83]83
Главный герой греческого народного теневого театра; театр Карагёзиса черпал свои сюжеты из эпохи освободительной войны греков против турецкого ига.
[Закрыть]}. Подписывался Керавнос псевдонимом «Астерис». «Молодец! – изумился Космас. – Здорово написано!» – «Ты почитай остальные его заметки! – радовалась Элефтерия. – Всегда что-то новое, оригинальное!» Скетчи Керавноса стали появляться чуть ли не в каждом номере «Астраса», и партизаны ломали голову, кто же наконец этот Астерис. Редакция хранила тайну, и Керавнос был уверен, что псевдоним его не раскрыт.
– Обязательно пошлю! – пообещал Космас. – Утром отправлю со связным! Жаль, что в этом походе не участвовал Астерис! Вот он бы сочинил что-нибудь сногсшибательное!
– А тебе нравится, как пишет этот Астерис? – как бы невзначай спросил Керавнос.
– Еще бы! Очень хвалил его недавно наш редактор…
– А что она сказала?
– Сказала, что у него большие способности.
Керавнос отвернулся, чтобы не выдать свою радость.
Прощаясь, Космас крепко пожал ему руку.
– В добрый путь!
* * *
Первый раз за многие месяцы Космас прилег на кровать. Голова у него горела, мысли разлетались по ночным дорогам следом за рассеявшимися партизанскими группами. Радость победы казалась почему-то непрочной, она ускользала и уступала место сомнениям и беспокойству.
Ворочаясь на мягкой, удобной постели, Космас вдруг догадался, что и необоримая слабость, и жар не только от усталости и волнения. Чувствуя, что рука его деревенеет, он слегка потер ее – тонкие иголки вонзились в кожу, проникли глубоко, до самой кости. Пальцы нащупывали твердую, как камень, опухоль. Рубцы старой раны вздулись и горели. Космас зажег свечу и сбросил рубашку, он не снимал ее несколько недель. Фокос взглянул на его руку и испугался.
– Ничего, это не в первый раз, – успокоил его Космас. – Старая история…
– С чего это она у тебя опять вздулась?
– Застудил, наверно. Надо было пораньше перевязать. Вот если бы достать спирту да шерсти… Верное средство!
Фокос принес спирту, и они стали промывать рану.
– К врачу бы тебе…
– Ничего. И так пройдет…
Во дворе послышался шум. Космас наскоро забинтовал руку и выскочил на улицу. Партизаны, оставшиеся в деревне, столпились возле дома и прислушивались к глухому гулу, доносившемуся со всех сторон.
В окрестных деревнях били в колокола.
Рассвет едва занимался, холод пробирал до костей. Звон колоколов доносился с порывами ветра – то еле слышался, то звучал совсем рядом. Могучее эхо слетало с горных вершин и поднималось из мрачных глубин реки. Самым большим и мощным колоколом была темная ночь.
– А мы чего сидим сложа руки? – спросил Космас. – Разве в этой деревне нет колокольни?
– Сейчас я все устрою! – вызвался Фокос. Вместе с ним побежало еще несколько партизан. Вскоре и на церкви Агия Аналипси медными крыльями забили колокола.
