Текст книги "Сага о короле Артуре (сборник)"

Автор книги: Мэри Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 97 (всего у книги 138 страниц)

Глава 3

Между дворцом и королевским чертогом протянулся длинный коридор без окон, освещаемый лишь укрепленными на стенах факелами. На всем пути встретились только две двери, и обе по левую руку. Одна, неплотно прикрытая, должно быть, вела в караульное помешение; из-за нее доносились мужские голоса и перестук игральных костей. Другая, запертая, выходила во внутренний двор; Мордред вспомнил, что давеча видел там стражу. В самом конце коридора обнаружилась третья, открытая дверь: слуга придерживал ее для королевы и ее свиты.

За ней оказалась прямоугольная комната, вовсе лишенная меблировки: очевидно, нечто вроде прихожей перед личными покоями королевы. Справа в прорези узкого окна виднелся клочок неба; сквозь эту-то щель и доносился шум моря. Напротив, со стороны суши, была еще одна дверь; Мордред взглянул на нее сперва с интересом, потом – с благоговением.

Этот портал, до странности низкий и приземистый, по форме напоминал грубо сооруженный проем в хижине его родителей – глубоко вделанный в стену под массивной каменной перемычкой и по обеим сторонам обрамленный почти столь же мощными косяками. Мордреду уже доводилось видеть такие двери: они уводили в древние подземные катакомбы, что встречались на островах там и тут. Одни говорили, что построены они, так же как и высокие круглые башни-броки, Древним народом; там, в каменных залах, хоронили мертвых. Но люди попроще почитали катакомбы средоточием магии, сидами, или полыми холмами, ограждающими врата Потустороннего мира; а скелеты людей и животных, там найденные, – это останки неосторожных созданий, кои дерзнули углубиться в эти темные пределы. Когда острова окутывал туман – что в тамошних открытых ветрам морях случалось нечасто, – говорилось, будто боги и духи выезжают верхом на разубранных золотом конях, а за ними якобы влекутся скорбные призраки умерших. Как бы оно там ни было, но островитяне держались подальше от могильников, таящих в себе подземные катакомбы; однако чертог королевы, по всему судя, возвели подле одного из них; возможно, что обнаружилось это уже после того, как заложили основание. Теперь вход плотно закрывала крепкая дубовая дверь с железными засовами и массивным замком, дабы укрепить ее против любых порождений мрака.

Но затем Мордред позабыл и о ней, ибо высокая дверь впереди, по обе стороны которой застыли двое вооруженных стражников, распахнулась, а за ней ярко засиял солнечный свет, и вспыхнули переливы красок, и повеяло теплом и благоуханием покоев королевы.

Комната, в которую они вошли, представляла собой точную копию опочивальни Моргаузы в Дунпелдире, копию уменьшенную, но Мордреда она ослепила великолепием. Солнце проникало внутрь сквозь огромное квадратное окно, под которым располагалась скамья, нарядно убранная синими подушками. Рядом, на свету, возвышалось раззолоченное кресло со скамеечкой для ног и поодаль – стол со скрешенными ножками. Моргауза опустилась в кресло и жестом указала на скамью под окном. Мордред послушно занял указанное место и замер в немом ожидании, с неистово бьющимся сердцем, в то время как прислужницы, по слову королевы, удалились с шитьем в дальний конец комнаты, к свету другого окна. Подоспевший слуга подал королеве серебряный кубок с вином, а затем, по ее приказу, принес чашу сладкого медового напитка для Мордреда. Едва пригубив, мальчуган отставил чашу на подоконник. Хотя губы и горло его пересохли, пить он не мог.

Королева осушила кубок и передала его Габрану, которого, должно быть, заранее наставили должным образом. Он вручил кубок слуге, дожидавшемуся у порога, закрыл за ним дверь, а затем присоединился к прислужницам в дальнем конце покоя.

Из чехла в углу он извлек небольшую ручную арфу и, усевшись на табурет, заиграл.

Только тогда королева заговорила снова – тихо, так чтобы слышал ее только сидящий рядом Мордред.

– Ну, Мордред, теперь давай побеседуем. Сколько тебе лет? Нет, не отвечай, дай подумать… Тебе скоро исполнится одиннадцать, так?

– Д-да, – запинаясь, отозвался изумленный мальчик. – Откуда вы… ах, ну конечно, вам сказал Гавейн!

Королева улыбнулась.

– Меня извещать не нужно. Я знаю о твоем рождении больше, чем ты сам, Мордред. Догадываешься, почему?

– Нет, госпожа. О моем рождении? Но ведь в ту пору вы еще не переселились сюда, разве нет?

– Верно. Я и супруг мой король тогда еще владели Дунпелдиром в Лотиане. Ты никогда не слышал, что произошло в Дунпелдире за год до того, как родился принц Гавейн?

Мальчик покачал головой. Говорить он не мог. Он по-прежнему не подозревал, зачем королева привела его сюда и беседует с ним тайно, в личных покоях, но все врожденные инстинкты, что есть, заставили его насторожиться. Вот оно и близится, то самое будущее, которого он страшился и все же с нетерпением ждал – с необъяснимым, беспокойным и порою яростным чувством протеста против той жизни, в которой родился и к которой почитал себя приговоренным вплоть до самой смерти, подобно родне своих родителей.

Моргауза, по-прежнему не сводившая с него глаз, снова улыбнулась.

– Тогда слушай. Пора тебе обо всем узнать. И ты скоро поймешь почему…

Королева расправила складку платья и заговорила небрежно, словно рассказывая о пустяке из далекого прошлого, словно байку из тех, которыми забавляют дитя при свете ночника.

– Ты знаешь, что верховный король Артур – мой сводный брат и отец у нас один, король Утер Пендрагон. Давным-давно король Утер задумал выдать меня за короля Лота, и хотя отец умер до того, как свадьба стала возможной, и хотя брат мой Артур с Лотом никогда не ладил, нас обвенчали. Мы надеялись, что благодаря этому браку возникнет дружба или по меньшей мере союз. Но, будь то из зависти к воинской доблести Лота или (как убеждена я) из-за лживых наветов, нашептанных ему чародеем Мерлином, который ненавидит всех женщин и почитает себя мною обиженным, король Артур всегда вел себя скорее как враг, нежели как брат и справедливый правитель.

Моргауза умолкла. Мальчик не сводил с нее расширенных глаз, губы его слегка приоткрылись. Она снова разгладила юбку, и голос ее зазвучал иначе – проникновенно и серьезно.

– Вскорости после того, как король Артур взошел на британский трон, недобрый человек Мерлин поведал ему, что где-то в Дунпелдире на свет появился младенец, сын тамошнего короля, который обернется погибелью для Артура. Верховный король не колебался ни минуты. Он отослал людей на север, в Дунпелдир, с приказом отыскать и убить сыновей короля. О нет, не моих, – мило улыбнулась Моргауза. – Мои в ту пору еще не родились. Но чтобы удостовериться наверняка, что погибли все Лотовы бастарды, возможно, даже безвестные, он приказал умертвить всех детей города, не достигших определенного возраста. – Голос ее скорбно дрогнул. – И вот, Мордред, в ту страшную ночь солдаты захватили десятка два младенцев. Детей вывезли в море на утлой ладье; ладья носилась во власти ветров и волн, пока не налетела на скалу и не затонула, и все дети пошли ко дну. Все, кроме одного.

Мордред замер неподвижно, словно во власти чар.

– Это был я? – чуть слышно прошептал он.

– Да, ты. Мальчик с моря. Теперь понимаешь, почему тебя так назвали? Ведь так оно и есть.

Похоже, королева ждала ответа.

– Я думал, это потому, что я рыбак, как отец, – глухо отозвался гость, – Большинство мальчишек, из тех, что помогают ставить сети, носят имя Мордред или Медраут. Я думал, это что-то вроде заклятия, чтобы уберечь меня от морской богини. Она пела мне об этом песню. Мама пела.

Золотисто-зеленые глаза расширились.

– Да? Песню? Какую песню?

Встретив этот взгляд, Мордред разом пришел в себя. Он напрочь позабыл предостережения Сулы. А теперь слова вдруг воскресли в памяти, да только что вреда в правде?

– Колыбельную. Когда я был малышом. Я ее и не помню совсем, разве только мотив.

Моргауза прищелкнула пальцами, давая понять, что мотив ее не занимает.

– Но этой истории ты прежде не слышал? Твои родители никогда не поминали о Дунпелдире?

– Нет, никогда. Ну, то есть разве что как все говорят, – поправился мальчик с обезоруживающей откровенностью, – Я знал, что Дунпелдир некогда принадлежал вам; встарь вы с королем жили там, и там же родились трое старших принцев. В гавань заходят корабли, и мой… мой отец узнает новости обо всех заморских королевствах, о чудесных землях. Он рассказывал мне столько всего, что я… – Мордред закусил губу, но тут же, не удержавшись, выпалил терзающий его вопрос: – Госпожа, а как мои отец и мать спасли меня с ладьи и привезли сюда?

– Это не они тебя спасли. Тебя спас король Лотиана. Узнав, что случилось с детьми, он послал корабль им на выручку, но помощь пришла слишком поздно – для всех, кроме тебя. Капитан заметил на волнах обломки крушения, шпангоуты ладьи и что-то вроде узла с тряпьем. Конец шали зацепился за расщепленный брус и удержал тебя на плаву. Капитан поднял тебя на борт. По одежде, что на тебе была, и по шали, что сохранила тебе жизнь, он понял, кто ты такой. И отвез тебя на Оркнейские острова, где ты мог расти в безопасности, – Моргауза помолчала. – Ты догадываешься о причине, Мордред?

По глазам мальчика королева видела: тот давным-давно угадал причину. Но он опустил веки и ответил кротко, как девушка:

– Нет, госпожа.

Голос, поджатые губы, девически-смиренное благонравие так напоминали саму Моргаузу, что она рассмеялась вслух, и Габран, состоящий у нее в фаворитах уже больше года, поднял глаза от арфы и позволил себе улыбнуться заодно с королевой.

– Тогда я расскажу тебе. Двое бастардов короля Лотиана погибли в пучине. Но известно, что на ладье было трое. Третий спасся милостью морской богини, которая помогла ему удержаться на плаву среди обломков. Ты незаконнорожденный сын короля, Мордред, мой мальчик с моря.

Разумеется, он ждал этих слов. Королева пригляделась, ожидая, что мальчуган вспыхнет радостью, возгордится, может статься, глубоко задумается. Ничего подобного. Он кусал губы, борясь с тревожной мыслью, которую так хотел, но не смел облечь в слова.

– Ну? – спросила она наконец.

– Госпожа…

Новая пауза.

– Ну же?

В голосе послышалась нетерпеливая нотка. Вложив в руку мальчика воистину королевский, хотя и фальшивый, подарок, королева ждала благоговейного обожания, но никак не сомнений, для нее непонятных. Сама Моргауза отродясь не знала побуждений любви, и ей не приходило в голову, что чувства ее сына к приемным родителям имеют хоть какой-то вес в сравнении с удовольствием и честолюбием.

– Госпожа, но разве моя мать бывала в Дунпелдире? – выпалил наконец мальчуган.

Моргауза любила играть с людьми, словно с бессловесными тварями, посаженными в клетку ради ее прихоти. Она улыбнулась и, впервые за весь разговор, сказала чистую правду:

– Ну конечно. А как же иначе? Я же сказала: ты там родился.

– Но она уверяла, что всю жизнь прожила на Оркнеях! – Слова Мордреда прозвучали так громко, что болтовня в противоположном конце комнаты на мгновение смолкла, прежде чем взгляд королевы заставил женщин снова склониться над работой. Понизив голос, мальчуган с несчастным видом добавил: – А мой отец… Он наверняка не знает, что она… что я…

– Глупый мальчик, ты меня не понял, – снисходительно усмехнулась Моргауза, – Бруд и Сула – твои приемные родители, они приютили тебя по приказанию короля и сохранили его тайну. У Сулы умер сын, и она вскормила тебя. Вне всякого сомнения, она окружила тебя любовью и заботой, словно собственное дитя. Что до твоей родной матери… – Королева поспешила предупредить следующий вопрос; впрочем, Мордред был слишком потрясен, чтобы задать его. – О ней я тебе ничего сказать не могу. Она побоялась заявить о себе, не стала ничего требовать, а из страха перед верховным королем все языки вынуждены были умолкнуть. Возможно, она только порадовалась возможности позабыть о случившемся. Я не задавала вопросов, хотя и знала, что один из мальчиков с ладьи спасся от гибели. Потом король Лот умер, а я перебралась на Оркнеи: здесь родился мой младший сын, здесь я могла в безопасности растить остальных трех. Об этой истории я предпочла не задумываться, оставила все как есть. И тебе должно поступить так же, Мордред.

Не зная, что ответить, мальчуган промолчал.

– Очень может статься, что твоя мать давно умерла. Надежда в один прекрасный день найти ее – чистой воды безрассудство; и что в том пользы? Безвестная горожанка, утехи одной ночи… – Моргауза не сводила с собеседника пристального взгляда: опущенные веки, лишенное всякого выражения лицо… – Теперь Дунпелдир в руках короля, который не более чем пешка в руках Артура. Искать нет смысла, Мордред, а опасность велика. Ты меня понимаешь?

– Да, госпожа.

– Что ты станешь делать, когда повзрослеешь, это твоя забота, но тебе недурно бы запомнить: король Артур – твой враг.

– Значит, я – тот самый? Я стану… его погибелью?

– Кто знает? Все в воле богов. Но Артур суров, а советник его Мерлин и умен, и жесток. Думаешь, они станут полагаться на случай? Но пока ты здесь, на островах, и пока ты хранишь молчание – тебе ничто не грозит.

Новая пауза.

– Но тогда почему вы рассказали мне все? Я сохраню тайну, да, обещаю, но почему вы сочли, что мне следует знать? – еле слышно прошептал мальчик.

– Потому что я в долгу перед тобою за Гавейна. Если бы ты не помог ему, принц, возможно, попытался бы выбраться сам и разбился бы насмерть. Мне было любопытно взглянуть на тебя, и я воспользовалась предлогом, чтобы послать за тобой. Может, лучше было бы оставить тебя в неведении и там, где ты есть, до конца жизни. Твои приемные родители никогда бы не осмелились заговорить. Но после того, что случилось вчера… – Изящный жест заключал в себе толику неодобрения. – Не всякая женщина согласится растить бастардов своего мужа, но я и моя семья в долгу перед тобою, а я плачу свои долги. И теперь, когда я тебя увидела и переговорила с тобой, я порешила, чем вознаградить тебя.

Мордред молчал. Он словно перестал дышать. Из дальнего конца комнаты доносились негромкие звуки музыки и приглушенные женские голоса.

– Тебе десять лет, – промолвила Моргауза. – Ты крепок и здоров и, думается, можешь сослужить мне недурную службу. На островах найдется не так много подающих надежды отроков благородной крови с задатками вождя. В тебе, сдается мне, я эту надежду различаю. Тебе пора оставить приемный дом и занять подобающее место здесь, в числе прочих принцев. Ну, что скажешь на это?

– Я… я поступлю по вашей воле, мадам, – пролепетал мальчик.

Только это он и смог сказать, помимо тех слов, что снова и снова повторялись в его сознании, подобно перезвону арфы. «Прочие принцы. Тебе пора занять подобающее место здесь, в числе прочих принцев…» Позже, возможно, он вспомнит о приемных родителях с нежностью и с сожалением, но сейчас все заслонили смутные, но ослепительные видения будущего, о котором он не смел и мечтать. А эта женщина, эта прелестная высокородная леди, в неизбывной милости своей предлагает ему, незаконному отпрыску своего мужа, место рядом с собственными, рожденными в браке сыновьями! Повинуясь внезапному, прежде не испытанному порыву, Мордред соскользнул со скамьи и опустился на колени у ног Моргаузы. Грациозным, трогательно непривычным жестом он взялся за край бархатного платья цвета меди и поднес его к губам.

– Я жизнь положу, служа вам, госпожа. Только потребуйте, и она ваша, – прошептал мальчуган, благоговейно глядя на королеву снизу вверх.

Мать улыбнулась ему, весьма довольная одержанной победой. Коснулась его волос – при этом жесте к щекам мальчика прихлынула кровь, – затем откинулась на подушки – прелестная, хрупкая королева, так нуждающаяся в защите сильных рук и верных мечей.

– Служба эта непростая, Мордред. Вдовствующей королеве необходимы любовь и защита ее воинов – все силы до последней капли. Засим тебе предстоит обучаться наравне с братьями и жить под одним кровом с ними, в моем дворце. А теперь ты отправишься в Тюлений залив – попрощаться с родителями и забрать вещи.

– Сегодня? Сейчас?

– Почему бы нет? Ежели решение принято, надо действовать. Габран проводит тебя, и еще я пошлю раба – помочь донести твой скарб. Теперь ступай.

Мордред, по-прежнему во власти благоговейного страха и замешательства, не посмел уточнить, что сам может унести все свои земные сокровища, причем в одной руке. Он поднялся на ноги и наклонился поцеловать протянутую кисть. Заметно было, что на сей раз придворный жест дался ему почти естественно. Затем королева отвернулась, отпуская гостя; рядом с ним тотчас же возник Габран и поспешно увлек мальчика прочь из комнаты, вдоль по коридору и на двор, где расцвеченное закатными красками небо уже угасало, таяло в сумерках, а в воздухе разливался дым кухонных костров.

Слуга – конюх, судя по одежде, – подвел взнузданного коня: одного из выносливых островных пони кремовой масти, лохматого, словно овца.

– В путь, – объявил Габран, – Мы и без того опоздаем к ужину. Ты, конечно, верхом не ездишь? Нет? Ну так садись позади меня. А раб пойдет следом.

Мордред переступил с ноги на ногу.

– Не нужно, право. Мне и нести-то почти нечего. И вам незачем ходить, господин. Вы оставайтесь и отужинайте в свое удовольствие, а я тем временем сбегаю домой, и…

– Ты вскорости усвоишь, что ежели королева велит мне ехать с тобой, значит, ехать я должен.

Габран не стал уточнять, что получил распоряжения куда более недвусмысленные. «Нельзя допускать, чтобы он переговорил с Сулой наедине, – наставляла Моргауза. – О чем бы там женщина ни догадалась про себя, похоже, мальчику она ничего пока не сказала. Но теперь, когда ей предстоит его утратить, кто знает, что она выболтает? Мужчина в счет не идет: он слишком глуп, чтобы заподозрить истину, но даже он может сообщить Мордреду правду о том, как и на каких условиях его привезли из Дунпелдира. Так что проводи мальчика, побудь при прощании – и мигом назад. Я позабочусь о том, чтобы в хижину он больше не вернулся».

– Ну, давай руку, – коротко бросил Габран.

Мордред уселся на лошадку за его спиной, вцепившись в спутника, точно соколенок в клубок шерсти, и пони резво затрусил по тропке, уводящей к Тюленьему заливу.

Глава 4

Устроившись у дверей хижины в гаснущем свете дня, Сула потрошила и разделывала рыбу для сушки. Когда на вершине утеса показался конь, она только что отнесла ведро с потрохами вниз и опорожнила его на гальку, где куры отстаивали у морских птиц свою долю вонючих отбросов. Гвалт стоял оглушительный: крупные чайки пикировали вниз, затевали свару, гонялись друг за другом; тошнотворный запах, подхваченный ветром, разливался в воздухе.

Габран натянул поводья, и Мордред соскользнул с лошадиного крестца.

– Если вы подождете здесь, господин, я сбегаю вниз, отнесу ларец и заберу свои вещи. Я мигом обернусь. Я по-быстрому. Думаю, матушка предчувствовала что-то в этом роде. Я постараюсь не задерживаться. Может, мне позволят вернуться завтра, если я родителям понадоблюсь? Просто поговорить?

Не утруждая себя ответом, Габран спрыгнул на землю и обвязал поводья вокруг пояса. Когда Мордред, осторожно держа ларец, зашагал вниз по склону, придворный двинулся следом.

Сула повернула назад, к хижине – и заметила гостей. Она весь день не сводила глаз с вершины холма, дожидаясь возвращения Мордреда, и теперь, видя, что мальчуган пришел не один, застыла на месте, бессознательно прижимая к себе склизкое ведро. Но, придя в себя, женщина бросила ведро у порога и поспешно скрылась в хижине. Тусклый желтый отблеск замерцал по краям полога – хозяйка зажгла светильник.

Мальчуган отдернул шкуру и стремительно ворвался внутрь с ларцом в руках.

В кои-то веки в комнате не было дыма. В ясные летние дни Суда стряпала еду в глиняной печурке на дворе, над огнем, разведенным из сушеных водорослей и навоза. Но запах рыбы заполнял всю бухту, а внутри хижины в горле начинало першить от вони бакланьего жира, залитого в светильник. Прожив здесь всю жизнь, Мордред свыкся с жалкой обстановкой, но сейчас – а воспоминания о благоухании и ярких красках королевских покоев еще не угасли в его сознании – отметил все это со смешанным ощущением жалости, стыда и отвращения к самому себе, хотя в последнем чувстве по молодости лет не отдавал себе отчета. Устыдился он оттого, что Габран со всей очевидностью вознамерился войти вместе с ним, а стыд, в свою очередь, породил чувство вины.

К глубочайшему облегчению мальчика, Сула была одна. Она вытирала руки о тряпку: кровь от пореза на пальце пятнала лоскут, смешиваясь со слизью и рыбьей чешуей. На столе лежал кремневый нож; вдоль острия тянулась алая полоска.

– Матушка, да ты руку порезала!

– Пустяки. Долго же тебя задержали.

– Знаю. Сама королева захотела поговорить со мной. Ты подожди, я тебе такое расскажу! Вот диковинное место, дворец-то, а я прошел прямехонько в чертог королевы… Но сперва глянь-ка сюда, мама! Она прислала подарки.

Мальчик водрузил ларец на стол и откинул крышку.

– Смотри, мама! Серебро для тебя и отца и еще полотно, видишь? То-то добротное! И плотное, в самый раз для зимы. И еще бутыль доброго вина, и каплун с дворцовой кухни. И все это для вас…

Голос его неуверенно прервался. Сула даже не взглянула на сокровища; она по-прежнему вытирала руки о грязную тряпку, снова и снова.

Внезапно Мордред рассердился. Он выхватил у матери лоскут, отбросил его в сторону и подтолкнул ларец поближе.

– Ты что, даже не глянешь на подарки? Не хочешь узнать, что сказала мне королева?

– Вижу, она не поскупилась. Всем ведомо, что она умеет расщедриться, коли взбредет ей в голову. А на твою долю что досталось?

– Обещания, – отозвался от дверей Габран, пригибаясь и входя внутрь.

Выпрямившись, он едва не задел головою каменную крышу. Одет он был в желтую тунику до колен, с широкой зеленой каймой. На поясе переливались желтые самоцветы, на шее поблескивало ожерелье из чеканной меди. Он был хорош собой: пышная грива вьющихся волос, светлых, точно ячменная солома, спадала до плеч, а синие глаза выдавали северянина. Габран словно заполнил собою всю комнату, и хижина вдруг показалась еще более убогой и грязной, нежели прежде.

Если Мордред и сознавал это, то не Сула. Ничуть не робея, она встала перед Габраном лицом к лицу, словно бросая вызов врагу.

– Какие еще обещания?

Габран улыбнулся:

– Только то, что подобает каждому мужчине, а Мордред показал себя мужчиной, или, по крайней мере, королева так считает. Чаша и блюдо для трапезы, орудия для каждодневных трудов.

Женщина уставилась на чужака, беззвучно шевеля губами. Она не спросила разъяснений. И даже не подумала приветить гостя, как оно водится среди гостеприимных островных жителей.

– Все это у него есть, – глухо отозвалась она.

– Но не те, что должно, – мягко возразил Габран. – Ты знаешь не хуже меня, женщина, что чаше его пристала серебряная отделка, а орудия его – не мотыги и рыболовные крючки, но меч и копье.

Даже если ждешь и страшишься беды на протяжении всей жизни, сама беда неизбежно застает врасплох. Ощущение было такое, словно гость приставил копье к ее груди. Сула всплеснула руками, закрыла лицо передником и рухнула на табурет у стола.

– Мама, не надо! – воскликнул Мордред. – Королева… она мне рассказала… тебе ведь ведомо, о чем! – В отчаянии он обернулся к Габрану. – Я думал, она знает. Я думал, она поймет.

– Она все понимает. Правда, Сула?

Кивок. Женщина принялась раскачиваться из стороны в сторону, словно одержимая горем, но при этом совершенно беззвучно.

Мордред заколебался. Среди неотесанных островных жителей изъявления любви не были в ходу. Он подошел к женщине, но ограничился тем, что легко коснулся ее плеча.

– Мама, королева рассказала мне все как есть. О том, как вы с отцом забрали меня у капитана, который меня нашел, и воспитали как сына. Она рассказала мне, кто я… по крайней мере, кто мой настоящий отец. И теперь она считает, что мне пора переселиться во дворец, к прочим… к прочим сыновьям короля Лота и к знати, и обучаться воинскому делу.

Женщина по-прежнему молчала. Габран застыл у двери, не сводя с нее глаз.

Мордред предпринял еще одну попытку.

– Мама, ты ведь наверняка знала, что в один прекрасный день мне обо всем расскажут. А теперь, когда узнал и я… тебе не след сокрушаться. И сам я ни о чем не жалею, пойми. Ведь промеж нас ровным счетом ничего не изменилось, здесь по-прежнему мой дом, и ты и отец по-прежнему… – Мальчуган сглотнул. – Вы навсегда останетесь моими родителями, останетесь, поверь мне! А однажды…

– Верно, однажды, – резко перебила Сула, отнимая передник от лица.

В неверном свете лампы лицо ее, в разводах грязи от замызганной тряпки, казалось болезненно бледным. На элегантного Габрана, застывшего в дверях, рыбачка не глядела. Мордред умоляюще смотрел на нее; в лице мальчугана читались любовь и горе, но и еще нечто, что ей не составило труда узнать: благородное воодушевление, честолюбие, непоколебимая решимость идти своим путем. Сула никогда в жизни не видела Артура, верховного короля Британии, но при взгляде на Мордреда без труда узнала его сына.

– Верно, однажды, – горестно выговорила она. – Однажды ты вернешься, повзрослевший да важный, и осыплешь золотом вскормивших тебя бедняков. А пока ты пытаешься убедить меня, будто ничего не изменилось. Сколько бы ты ни твердил о том, что, дескать, не важно, кто ты есть…

– Я этого не говорил! Конечно, это важно! И кто бы не порадовался, узнав, что он – королевский сын? Кто бы не порадовался возможности носить оружие и, может статься, в один прекрасный день отправиться за моря и поглядеть на королевства большой земли, где вершатся судьбы мира? Когда я сказал, что ничего не изменится, я имел в виду то, что чувствую… то, что я чувствую к тебе и к отцу. Но мне хочется во дворец – я ничего не в силах с собою поделать! Пожалуйста, попытайся понять. Я не могу притворяться, что ужасно сожалею, – во всяком случае, не до конца!

В лице его отразилось неподдельное отчаяние, голос горестно дрогнул, и Сула внезапно смягчилась.

– Конечно, не можешь, мальчик мой. Ты уж прости старуху, я ведь издавна страшилась этого часа. Да, ты должен уйти. Но неужто прямо сейчас? Этот нарядный господин дожидается, чтобы увести тебя назад?

– Да. Мне велено забрать вещи и тотчас же возвращаться.

– Так собирайся. Отец не придет до рассвета. Ты зайдешь повидаться с ним, как только тебе позволят. – На лице ее забрезжила тень улыбки, – Не тревожься, мальчик мой. Я расскажу ему, в чем дело.

– Он ведь тоже обо всем знает, верно?

– Конечно, знает. Он поймет, что иначе и быть не могло. Сам он, сдается мне, постарался обо всем позабыть, а вот я уже с год или около того видела, что час близится. Да, видела по тебе, Мордред. Кровь-то сказывается. И все-таки ты был нам хорошим сыном, несмотря на то что про себя крушился об ином… Мы ведь за тебя плату брали, ты знаешь?.. А откуда, как ты думаешь, у нас деньги на хорошую лодку да заморские сети? Я-то вскормила бы тебя задаром, заместо умершего; да ты и стал нам все равно что родной, а то и ближе. Эх, нам тебя будет недоставать. Тяжко наше ремесло, тем паче к старости, а ты честно тянул лямку, уж в этом тебе не откажешь.

В лице мальчика отразилась целая гамма чувств.

– Я никуда не пойду! – воскликнул он, – Я не покину тебя, матушка! Они меня не заставят!

Сула печально оглядела приемного сына.

– Пойдешь, милый. Теперь, когда ты взглянул на иную жизнь да отведал ее вкус, ты не останешься. Так что собирайся. Вон господин весь извелся, тебя дожидаясь.

Мордред оглянулся на Габрана. Тот кивнул.

– Надо поторопиться. Скоро закроют ворота, – не без сочувствия заметил он.

Мальчик направился к своей кровати. Ложем ему служил каменный уступ; мешок, набитый сухим папоротником и застеленный поверх синим одеялом, заменял матрас. Из углубления в стене под уступом мальчуган извлек свои пожитки. Праща, несколько рыболовных крючков, нож, старая рабочая туника. Башмаков он не носил. Рыболовные крючки Мордред бросил обратно на кровать, вместе с рабочей туникой. Задумался над пращой. Погладил полированное дерево, что так удобно ложилось в руку, потеребил мешочек с камушками, матовыми и круглыми, так заботливо собранными на берегу. Затем отложил в сторону и их. Сула наблюдала за мальчуганом, не говоря ни слова. Между ними в воздухе повисли невысказанные слова: «Орудия его – меч и копье…»

Мордред обернулся.

– Я готов.

Он не взял ничего, кроме ножа.

Если кто-то из этих троих и отметил символизм мгновения, то вслух ничего не сказал. Габран взялся было за полог, заменяющий дверь. Но тут, сдвинув шкуру в сторону, в комнату протиснулась коза. Сула поднялась с табурета и потянулась за чашей для молока.

– Ты ступай, ступай. Возвращайся, когда тебя отпустят; расскажешь нам, каково оно – дворцовое житье.

Габран придержал подог, оставляя широкий проход. Мордред медленно побрел к двери. Что тут скажешь? Слов благодарности мало и, однако же, более чем достаточно.

– Так до свидания, мама, – неловко проговорил он и вышел.

Габран отпустил шкуру; завеса упала за их спиной.

Снаружи прилив сменялся отливом, ветер усилился, развеял запах рыбы. Мордред жадно вдохнул свежий воздух – и точно нырнул в неизведанную реку.

Габран отвязывал коня. В сгущающихся сумерках узлы упорно не желали поддаваться. Мгновение поколебавшись, Мордред бегом возвратился в душную хижину. Сула доила козу. Она не подняла взгляда. Грязную щеку прочертил влажный след – словно проползла улитка. Мальчуган остановился в дверях, вцепившись в шкуру, и проговорил сбивчиво и хрипло:

– Я вернусь, как только меня отпустят, честное слово, вернусь. Я… я пригляжу, чтобы вы ни в чем не нуждались, и ты, и он. А в один прекрасный день… в один прекрасный день я кое-чего добьюсь, обещаю, и тогда я позабочусь о вас обоих.

Женщина не отозвалась ни словом, ни жестом.

– Мама.

Сула не подняла взгляда. Руки ее мерно двигались.

– Надеюсь, – выпалил Мордред, – что никогда не узнаю, кто моя настоящая мать.

Он развернулся и выбежал в сумерки.

– Ну? – спросила Моргауза.

Давным-давно рассвело. Помимо королевы и Габрана, в опочивальне не было ни души.

Прислужницы спали в передней комнате, а еще дальше, в отдаленном покое, давным-давно уснули пятеро мальчиков – четверо сыновей Лога и ее сын от Артура. Но королева и ее возлюбленный отнюдь не нежились в постели. Моргауза устроилась у очага, рядом с тлеющей грудой торфа. На ней была длинная ночная рубашка молочной белизны и подбитые мехом тапочки из зимней шкуры голубого зайца, что водится на острове Хой. Рассыпавшиеся по плечам волосы мерцали в отблеске пламени. В этом приглушенном свете Моргауза казалась немногим старше двадцати лет и на диво красивой.