355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мэри Стюарт » Сага о короле Артуре (сборник) » Текст книги (страница 39)
Сага о короле Артуре (сборник)
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 00:33

Текст книги "Сага о короле Артуре (сборник)"


Автор книги: Мэри Стюарт



сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 138 страниц)

Глава 11

Мальчик родился в канун Рождества, за час до полуночи.

Незадолго перед тем я и еще двое придворных, назначенных свидетелями, были приглашены в королевины покои, где Гайдар с несколькими помощницами хлопотал над роженицей. Одна из них, молодая женщина по имени Бранвена, недавно разрешилась от бремени мертвым младенцем – ей предстояло стать кормилицей королевского сына. Когда все свершилось, младенца обмыли и спеленали и королева забылась сном, я простился и выехал из замка по Димилиокской дороге. Но лишь только скрылись из вида надвратные огни, как я тут же повернул коня на крутую тропу, что вела по оврагу обратно вниз, к морю.

Тинтагельский замок стоит на крутой, далеко выступающей в море прибрежной скале – почти что острове, со всех сторон окруженном бушующим прибоем. С берегом его соединяет лишь узкий перешеек, а справа и слева уходят круто к воде отвесные обрывы. У их подножий среди валунов есть несколько засыпанных галькой бухточек. Из одной такой бухточки, проходимой лишь в часы отлива, по крутым уступам можно пробраться вверх к низкой дверце в подножии крепостной стены. Это и есть потайной задний вход в замок. Дверца открывается на каменную винтовую лестницу, которая подводит к черному ходу из королевских покоев.

На этой винтовой лестнице в одном месте есть широкая площадка, куда выходит комната для стражи. Здесь я должен был ждать, пока младенец не окрепнет настолько, что его можно будет вынести на холодный зимний воздух. Стража там не стояла; несколько месяцев назад король распорядился наглухо закрыть задний вход в замок, и дверь, что вела в замковые покои, тоже замуровали. К моему приходу тайную дверцу снова распечатали, и никто ее не сторожил, кроме Ульфина и его друга Валерия, телохранителя короля, которым надлежало меня впустить. Валерий повел меня вверх по лестнице, а Ульфин спустился в бухточку, где я оставил коня. Ральфа со мной не было. Он должен был съездить удостовериться, что бретонский корабль уже находится в условленном месте у берега, а после этого каждую ночь поджидать в бухте с лошадьми, когда я вынесу младенца из замка.

В помещении стражи я переждал два дня и две ночи. Там была подстилка для сна, Ульфин собственноручно развел огонь, чтобы разогнать давний холод запустения, и он же время от времени приносил мне пищу и свежее топливо, а заодно и вести о том, что происходит наверху, в замке. Он готов был остаться и прислуживать мне – он все еще питал ко мне благодарность за некое оказанное ему благодеяние и сокрушался немилостью короля. Но я отослал его сторожить у королевина порога и провел дни ожидания в одиночестве.

На лестнице против моей двери была другая, пробитая в наружной крепостной стене, она вела на узкую открытую площадку, обнесенную невысокими каменными зубцами. В эту сторону не выходило ни одно окно, а внизу, между подножием стены и береговым обрывом, был неширокий травянистый склон. В летнюю пору здесь было шумно от гнездящихся птиц, но сейчас, в разгар зимы, все было мертво и покрыто инеем. Только студеные морские валы, не умолкая, с шуршанием откатывались по гальке, замирали и с грохотом обрушивались на отвесную скалу.

На восходе и на закате я выходил на эту площадку и высматривал признаки перемены погоды. Три дня все оставалось без изменений: холод, серая, обледенелая трава внизу, едва различимая сквозь густой туман, одевший все вокруг, от невидимого моря под невидимым обрывом до бледного молочного свечения в небе, где сквозь тучи тщетно пробивалось зимнее солнце. Море под покровом тумана лежало спокойное – насколько бывает оно спокойно у этих бурных берегов. В полночь, перед тем как заснуть, я опять выходил в студеную тьму и искал в небе звезды. Но все было затянуто слепой пеленой тумана.

И только на третью ночь поднялся ветер. Слабый ветер с запада, который проник между крепостными зубцами, пробрался в щель под дверью и встрепенул голубые язычки пламени на березовых поленьях. Я встал, прислушался. И, уже положив ладонь на дверной засов, различил в ночном безмолвии какое-то движение наверху лестницы. Вот тихо отворилась и вновь затворилась дверь королевиных покоев. Я встал на своем пороге и поглядел вверх.

Кто-то, осторожно ступая, спускался по ступеням: женщина, закутанная в плащ и с ношей в руках. Я шагнул на площадку. Сзади меня от очага в сторожевой комнате падал свет, и с ним – тень.

Ко мне спускалась Марсия. На ее щеках в тусклом свете блестели слезы. Она склонила голову над тем, что лежало на ее руках, – над младенцем, тепло укутанным от ночного холода. Увидев меня, она протянула мне свою ношу.

– Береги его, – проговорила она, – Береги его, и да хранит вас обоих Бог.

Я взял дитя из ее рук. Из-под шерстяных одеял сверкнула золотая парча.

– А знак? – напомнил я.

Марсия передала мне перстень. Я много раз видел его на пальце Утера, оправленный в золото герб в виде дракона, вырезанный на розовой яшме. Я надел перстень себе на палец. Марсия сразу негодующе вскинулась, но тут же присмирела, вспомнив, кто я такой.

Я улыбнулся.

– Только на время. Я сохраню его для него.

– Господин мой принц…

Она склонила голову. Потом прислушалась, оглянулась через плечо: сзади, закутанная в плащ с капюшоном, спускалась молодая кормилица Бранвена, а за ней Ульфин нес мешок с ее пожитками. Марсия опять быстро посмотрела на меня и с мольбой прошептала, положив ладонь мне на рукав:

– Ты скажешь мне, куда ты его увозишь?

Я покачал головой.

– Нет, прости, но этого никто не должен знать.

Она помолчала, пожевала губами.

– Хорошо, – гордо проговорила она. – Но обещай, что он будет в безопасности. Прошу тебя об этом не как человека и даже не как принца, а обращаюсь к твоему могуществу. Он будет жить?

Так значит, Игрейна ни с кем не поделилась, даже с Марсией. И Марсия теперь говорила со мной наугад. А ведь в предстоящее время обе женщины будут особенно нуждаться в участии друг друга. Было бы жестоко оставлять королеву в одиночестве с ее знанием и надеждами. Неверно, что женщины не умеют хранить тайны. Если они любят, то будут молчать до могилы и за могилой, даже вопреки здравому смыслу. В этом их слабость и их великая сила.

Я посмотрел Марсии прямо в глаза.

– Он будет королем, – сказал я, – Королева это знает. Но ради безопасности ребенка никому не проговорись об этом.

Она не ответила, только опять склонила голову. Бранвена с Ульфином подошли к нам. Марсия отодвинула край одеяльца и открыла личико младенца. Мальчик спал. Выпуклые веки лежали опущенные, точно бледно-розовые раковины. На головке чернел густой пушок. Марсия вытянула шею и осторожно поцеловала его в темечко. Он не проснулся. Она снова натянула край одеяльца и умело и бережно уложила ребенка мне на руки.

– Вот так. Головку придерживай. Будете спускаться по уступам, смотри поосторожнее.

– Я буду осторожен.

Она открыла было рот, чтобы добавить еще что-то, но только покачала головой, и я увидел, как слеза соскользнула с ее щеки на одеяльце младенца. Потом Марсия решительно повернулась и ушла вверх по лестнице.

Я спустился в бухту. Впереди, держа наготове обнаженный меч, шел Валерий, а сзади, поддерживаемая Ульфином, спускалась Бранвена. Лишь только мы сошли вниз и галька заскрежетала у нас под ногами, от черноты под скалой отделилась тень Ральфа, мы услышали его торопливое, радостное приветствие и перестук копыт по галечнику.

Для кормилицы Ральф привел мула с крепкой спиной и крепкими ногами. Ее усадили в седло, я передал ей младенца, и она прижала его к себе, укрыв своим плащом. Ральф вспрыгнул на коня и взял за повод ее мула. Я должен был вести в поводу второго мула, с поклажей. На этот раз я задумал путешествовать как бродячий певец – арфисту, в отличие от лекаря, открыт доступ ко двору короля, – и к седлу второго мула была приторочена моя арфа. Ульфин передал мне повод и придержал моего мерина. Лошади были свежи, им не терпелось пуститься в путь, согреться на бегу. Я произнес слова благодарности и прощания, и они с Валерием стали карабкаться обратно вверх по уступам. Они должны были наглухо заложить за собой потайную дверцу.

Я повернул коня навстречу ветру. Ральф и женщина уже выехали на высокий берег. Я увидел в вышине надо мною их смутные силуэты и бледный овал обернутого ко мне лица Ральфа. Он, указывая, вытянул руку и крикнул:

– Гляди!

Я обернулся.

Туман редел, обнажая мерцающее звездами небо. Сзади нас, в вышине над замком, проступил смутный лик луны. Тучи, точно паруса, раздутые попутным западным ветром, мчались в сторону Бретани, вот уже последняя сбежала с небес, и на востоке, в сиянии малых сестер своих, ровным светом разгорелась большая звезда – она зажглась в ночь смерти Амброзия и теперь возвещала рождение Зимнего короля.

Мы пришпорили коней и поспешили к судну.

Глава 12

Дул ровный попутный ветер, и на пятый день на восходе солнца мы завидели берега Бретани. Море здесь никогда не бывает спокойно. Крутые прибрежные скалы грозно чернели, загораживая зарю, а внизу их терзали белые клыки морского прибоя; но лишь только мы обогнули мыс Винданис, и волны сразу опали, притихли, я даже смог выйти на палубу и наблюдать, как мы причаливали к пристани южнее Керрека, которую в свое время выстроили мой отец и король Будек, когда готовили здесь армию вторжения.

Утро было тихое, в воздухе легкий морозец, поля одеты перламутровым инеем. Прибрежные земли здесь равнинные, луга и верещатники тянутся на многие мили, и морской ветер свободно гуляет над ними, просаливая травы и корежа одинокие сосны да колючий терновник. Глубокими извилистыми рытвинами вбегают к морю узкие ручьи, а в часы отлива на прибрежных отмелях полно всякой живности и крикливые морские птицы бродят между камней, привлеченные легкой добычей. Суровый край, но изобильный, здесь в свое время нашли приют не только Амброзий и Утер, когда Вортигерн убил их брата-короля, но и многие сотни других беглецов, спасавшихся от Вортигерна и грозной саксонской опасности. Здесь и тогда уже они застали поселения кельтов, выходцев из Британии. На сто лет раньше, когда император Максим пошел в поход на Рим, те из британских воинов, кто уцелел после разгрома его армии, добрели, отступая, до этой гостеприимной земли. Кое-кто потом уплыл на родину, но большинство остались, обзавелись семьями и осели в здешних краях; мой родич король Хоэль принадлежал к одной из таких семей. Здесь было так много поселенцев-британцев, что весь полуостров стали тоже называть Британией, только Малой – в отличие от их родной Великой Британии. В языке, на котором здесь говорят, до сих пор можно узнать наречия родины, и люди поклоняются тем же богам, но память о более древних местных божествах еще сохраняется в этом краю, и все здесь немного не так и не то. Я видел, как Бранвена посматривала с палубы корабля, в изумлении широко открыв глаза и рот, и даже Ральф, уже раньше побывавший здесь как мой посланец, взирал не без видимого трепета на ряды стоячих камней, открывшиеся нам у пристани за домами и грудами мешков и бочек.

Такие камни, ряд за рядом, стоят вдоль и поперек всей Малой Британии, точно шеренги старых сивогривых воинов или рати мертвецов. И стояли, люди говорят, всегда, с незапамятных времен. Никто не знает, зачем и как они были установлены. Но мне хорошо известно, что их воздвигли не боги и не исполины и даже не колдуны, а простые смертные умельцы, и секреты их ремесла дошли до нас в песнях. Мальчиком, живучи в Бретани, я обучился этому ремеслу. Люди считают его магией. Не знаю, может быть, они и правы. Одно могу сказать наверняка: хоть камни эти воздвигнуты людьми, давно уже обратившимися в прах у их подножий, но боги, которым они служили, по-прежнему живут здесь. Когда я ходил по ночам между этих камней, я чувствовал спиной чьи-то взгляды.

Но сейчас солнце стояло высоко и золотило гранитные грани, отбрасывая на заиндевелую землю косые синие тени. У пристани было уже людно: наготове стояли телеги, рабочие сновали взад-вперед, пришвартовывая и разгружая наше судно. Мы были единственные пассажиры, но никто не взглянул дважды в сторону скромных, приличных путешественников: певца с арфой среди поклажи, его жены с ребенком и слуги. Ральф взял младенца из рук Бранвены и, поддерживая ее свободной рукой, осторожно повел по сходням. Она была бледна и молчалива и тяжело опиралась на руку Ральфа. И, видя, как он заботливо склоняется над ней, я вдруг заметил, что он успел вырасти из мальчика в мужчину. Ему пошел семнадцатый год, и, хотя Бранвена была, должно быть, годом старше, Ральф, пожалуй, больше моего походил на ее мужа. Он был оживлен, весел и наряден в своей новой одежде, точно весенний петушок. И он, думал я, все еще ощущая, как пристань, не лучше палубы, кренится и уходит у меня из-под ног, единственный из нас хорошо перенес это плавание.

На берегу нас уже ждали. Не конный эскорт, как непременно хотелось королю Хоэлю, а заказанная Ральфом для Бранвены с младенцем простая запряженная мулом повозка, при ней возница и еще один человек, державший под уздцы двух лошадей. Этот второй шагнул мне навстречу и произнес приветствие. Держался он по-военному, но военного облачения на нем не было, и посторонний взгляд не определил бы, что это слуга короля. Ему, как видно, тоже ничего не было про нас известно, кроме того, что он должен нас встретить, отвезти в город и устроить там впредь до того дня, когда король призовет нас к себе.

И потому приветствие его было учтивым, но без особых почестей.

– Добро пожаловать, господин. Король шлет тебе свой привет. Я должен сопровождать вас в город. Надеюсь, плавание ваше было удачным?

– Корабельщики говорят, что да, но мне и этой даме что-то не верится, – ответил я.

Он усмехнулся.

– Да, вид у нее зеленоватый. Сочувствую ей. Я и сам не ахти какой мореход. А ты, господин? Сможешь ли верхом доехать до города? Здесь немногим более мили.

– Попробую, – сказал я.

Пока мы обменивались любезностями, Ральф усадил Бран-вену в повозку и задернул шторы от утреннего холода. Во время этих передвижений младенец проснулся и заплакал. Отличные легкие были у маленького Артура. Я, вероятно, поморщился, потому что мой новый знакомец поглядел на меня с явной насмешкой. Я сдержанно спросил:

– Ты женат?

– А как же.

– Раньше я все пытался себе представить, что это за радости такие, которых я лишен в жизни. А теперь, кажется, понимаю.

Он посмеялся.

– Всегда можно уехать куда подальше. Ради одного этого стоит быть солдатом. Взбирайся в седло, господин.

И мы поскакали с ним бок о бок в город. Керрек – это довольно большое, наполовину военное поселение, окруженное стеной и рвом и расположенное вокруг срединного холма, на котором стоит королевская крепость. У подножия холма, откуда дорога начинала подъем к крепостным воротам, стоял дом, где жил в годы изгнания мой отец, вместе с королем Будеком собиравший и обучавший здесь войско, чтобы высадиться в Британии и отвоевать ее для себя, ее законного короля.

И вот теперь вместе со мной в Керрек прибыл, быть может, новый и славнейший ее король, чей пронзительный младенческий вопль несся из закрытой повозки, когда мы по деревянному мосту через ров въезжали под своды городских ворот.

Мой спутник ехал рядом со мною и молчал, сзади Ральф с возницей беззаботно болтали, и их голоса вместе с цокотом копыт по булыжной мостовой и побрякиванием сбруи далеко разносились в сонном утреннем безмолвии. Город еще только просыпался. Перекликались петухи во дворах и на навозных кучах. Отпирались двери домов, и женщины в платках сновали с охапками и ведрами топлива, спеша начать новый трудовой день.

Глядя вокруг, я поневоле радовался молчаливости моего спутника. За пять лет, что я здесь не был, Керрек изменился до неузнаваемости. Оно и понятно: нельзя, должно быть, вывести из города стоявшую в нем армию, которая здесь же формировалась и несколько лет обучалась, и чтобы на ее месте не осталась гулкая пустота. Войско, правда, располагалось тогда снаружи, за городскими стенами; шатры давно сняли; где был лагерь, теперь все поросло травой. Но и сам город, хотя солдаты короля Будека из него и не ушли, непоправимо утратил свой деловитый, целеустремленный характер, отличавший его во времена моего отца. На улице Саперов, где я проходил обучение под началом Тремо-рина, осталось несколько мастерских, из открытых дверей уже доносился с утра пораньше лязг железа, но былая бодрая деловитость ушла вместе с многолюдием и говором толпы, уступив место какому-то пустынному унынию. Я был рад, что наш путь не лежал мимо бывшего дома моего отца.

Мы должны были остановиться у одной супружеской четы. Там нас радушно встретили, Бранвену с мальчиком сразу же увели куда-то в женские владения, а меня проводили в уютную комнату, где горел огонь и стоял накрытый к завтраку стол. Слуга внес мою поклажу и хотел было остаться, чтобы прислуживать мне за трапезой, но Ральф его отослал и сам встал у меня за спиной. Я велел ему сесть и позавтракать вместе со мной, и он принялся уписывать еду как ни в чем не бывало. Позавтракав, Ральф спросил меня, не хочу ли я пойти осмотреть город, и я его отпустил, а сам остался в доме. Я человек не слабый и не так-то легко устаю, но одной короткой поездки по твердой земле и одного хорошего завтрака мне мало, чтобы прогнать мучительную дурноту и слабость, вызванные плаванием по зимнему морю. И потому, наказав Ральфу перед уходом позаботиться о благополучии Бранвены и младенца, я расположился у очага отдыхать и дожидаться приглашения от короля.

Прибыло оно под вечер, когда зажигали фонари, прибыло вместе с Ральфом, у которого глаза были просто на лбу, а через руку висел пушистый теплый плащ из мягкой шерстяной, с начесом материи густо-синего цвета.

– Вот, король тебе прислал. Наденешь?

– Разумеется. Поступить иначе – значит оскорбить монарха.

– Но ведь это королевский плащ. Люди будут смотреть на тебя и гадать, кто ты такой.

– Нет, не королевский. Это почетный плащ певца. Здесь просвещенный край, Ральф, такой же, как и моя родина. Здесь в почете не только короли и военачальники. В котором часу король примет меня?

– Через час, он сказал. Он примет тебя с глазу на глаз, а потом ты будешь петь перед всеми в дворцовой зале. Чему ты смеешься?

– Хитрости короля Хоэля. Певец является ко двору – что может быть естественнее? Но тут затесалась одна трудность: король Хоэль не выносит музыки. Однако странствующего певца можно еще и расспросить о том, что слышно на белом свете, поэтому король примет меня с глазу на глаз, а потом, если его лордам вздумается слушать мои песни, он сможет преспокойно уйти.

– Однако он прислал еще свою арфу.

Ральф кивнул в угол, где за светильником стояла зачехленная арфа.

– О да, он ее прислал, но она никогда ему не принадлежала. Это моя арфа.

Ральф поглядел на меня с недоумением. Я сказал это слишком резко. Немая арфа целый день стояла у меня на глазах, напоминая о том времени, когда я был ближе всего в жизни к тому, что мог бы назвать счастьем. Здесь, в Керреке, в доме моего отца, я отроком играл на ней чуть не каждый вечер. Я пояснил Ральфу:

– На этой арфе я здесь когда-то играл. Как видно, отец Хо-эля сберег ее для меня. Едва ли чья-нибудь рука прикасалась к ней с тех пор. Ее надобно испробовать, прежде чем отправляться к королю. Сними-ка с нее чехол.

Тут у дверей заскреблись, и вошел раб с кувшином горячей воды. Пока я мылся и расчесывал волосы, а потом с помощью раба облачался в роскошный синий плащ, Ральф расчехлил арфу и поставил перед креслом.

Эта арфа была много больше той, что я привез с собой из-за моря. Та была ручная, удобная для перевозки, а эта – стоячая, со многими регистрами и такой силой звука, что слышно будет по всему королевскому дворцу. Я тщательно настроил ее и пробежал пальцами по струнам.

Проснуться к любви после долгого сна, вновь шагнуть в поэзию, проведя год на рыночной площади, или в юность, уже побывав в обличье дряхлого, сонного старца; вспомнить, чего чаял от жизни, когда скупые дары ее уже пересчитаны на перепачканных, трезвых пальцах, – вот что такое музыка, когда долго не играл. Душа расправляет крылья и, как птенец на краю гнезда, робко испытывает высоту. Перебирая наугад струны, я искал в моей арфе уснувшие страсти, осторожно, ощупью пробираясь вперед, как ступает во тьме человек по некогда знакомой почве. Тихий лепет, легкий всплеск звука, несколько громких нот. На трепещущих струнах заиграли отблески огня, и длинные золотые нити разразились песней:

 
Был некогда охотник в лунной тьме,
Он вздумал на топком берегу растянуть златые сети,
Сети из злата, из тяжкого металла.
Поднялся прилив и затопил сеть,
Скрыл ее в глубине, и охотник затаился
Над водой в лунной тьме.
И прилетели ночные птицы
Целыми полчищами, бессчетной королевской ратью.
Сели на воду, будто корабли,
Королевские гордые барки с серебряной кормой
и под серебряной мачтой,
Быстрые и яростные в бою,
Теснясь на воде в лунной тьме.
Тяжела внизу сокрытая сеть, ждет наготове.
Но недвижен охотник молодой, опустил руки.
Охотник, тяни сеть, нынче напитаешь детей.
И жена похвалит тебя, хитроумный охотник.
Потянул он сеть, охотник молодой,
и стянул ее быстро и крепко,
И вытянул, тяжелую, в тростники.
Тяжела она была, тяжелее злата,
но не было в ней ничего,
Не было в ней ничего, лишь вода,
Лишь вода тяжелее злата,
Да одно серое перышко
Из крыла дикого гуся.
Скрылись корабли, серебряные рати, в лунной тьме.
Остались голодными дети, и жена возносила пени,
Но охотник спал и грезил, сжимая в пальцах перо
дикого гуся.
 

Король Хоэль был высокий и дородный мужчина, теперь уже лет, наверное, под сорок. В то время, что я жил в Керреке – между двенадцатью и семнадцатью годами, – мы с ним почти не виделись. Он тогда был отчаянный, горячий рубака, а я – только отрок, занятый учением в лазарете и мастерских. Но позже он с армией моего отца высадился в Великой Британии и сражался там, и тогда мы с ним узнали и полюбили друг друга. Он ценил радости жизни и был, как это свойственно таким людям, добродушен и ленив. Со времени нашей последней встречи он еще больше раздался вширь, лицо покрылось багровым румянцем сладкой жизни, но я ни на миг не сомневался, что в бою он был по-прежнему стоек и несокрушим.

Я начал разговор с того, что вспомнил его отца короля Будека и происшедшие у них перемены. Мы немного побеседовали о старых временах.

– Да, хорошие были годы, – говорил он, подперев кулаком подбородок и глядя в огонь.

Он принял меня в своей опочивальне и, когда слуги принесли нам вина, выслал их всех вон. У ног его на звериных шкурах дремали, растянувшись, гончие псы, видя во сне утреннюю охоту. Свежевычищенные охотничьи копья стояли у стены за спинкой его кресла, и отблески огня играли на их сизых стальных гранях. Король расправил могучие плечи и с тоской произнес:

– Кто знает, вернутся ли еще к нам добрые времена?

– Ты говоришь о годах, когда мы воевали?

– Я говорю о годах, когда правил Амброзий.

– Добрые времена к нам вернутся, вот только нужна твоя помощь.

Он посмотрел на меня с недоумением и даже какой-то неловкостью. Я старался изъясняться будничными словами, но был слишком очевиден их высокий смысл. Хоэль же, подобно Утеру, любил простое, обыкновенное, ясное.

– Это намек на младенца? На бастарда? Значит, несмотря ни на что, он все же наследует Утеру?

– Да. Я ручаюсь в этом.

Хоэль отвел взгляд и провел пальцем по краю кубка.

– Что ж, мы тут его сбережем. Но скажи мне, к чему такая таинственность? Утер прислал мне письмо, где просит открыто, чтобы я позаботился о ребенке. От Ральфа я не смог добиться толку. Я, разумеется, помогу всем, чем могу, но ссора с Утером мне нежелательна. Из его письма явствует, что этот мальчик будет наследником только в случае, если не появится другой, у которого больше прав.

– Верно. Но не бойся, мне тоже ссора между тобой и Утером нежелательна. Нельзя бросить один лакомый кус двум грызущимся псам и рассчитывать на его сохранность. Пока не родится мальчик, у которого, как Утер говорит, больше прав наследовать престол, для Утера, как и для меня, важно, чтоб был жив и здоров этот. Он посвящен в мои планы – до некоторого предела.

– Ах так.

Он скосил на меня заинтересованный взгляд. Я не ошибся на его счет. К Британии он, может быть, и дружески расположен, но насолить за спиной королю Британии отнюдь не прочь.

– До какого же предела?

– Пока мальчика не отлучили от груди, не отняли у женщин и не передали в мужское общество для обучения мужским искусствам. Лет до четырех. После этого срока я его у тебя заберу, и он должен будет возвратиться в Британию. Если Утер вздумает справиться о его местонахождении, придется ему сказать, но пока он не спросит – к чему соваться? Я так полагаю, что Утер вообще не вспомнит об этом ребенке. Он постарается по мере сил забыть о его существовании. Но как бы то ни было, это уж моя забота, а не твоя. Он поручил мальчика мне, дабы я воспитал его по своему разумению.

– Но не опасен ли для ребенка возврат на родину? Сейчас Утер отсылает его сюда, боясь, что дома ему от врагов грозит опасность. Уверен ли ты, что к тому времени она минует?

– Придется рискнуть. Я хочу быть поблизости от мальчика в годы его ученичества. А он должен воспитываться в Британии, и, стало быть, его местонахождение надо будет хранить в тайне. Всем нам, Хоэль, предстоят тяжелые времена. Я еще не вижу, что именно должно произойти, знаю только, что у этого мальчика – этого бастарда, как ты говоришь, – будет много врагов, больше, чем у его отца Утера. Внебрачный, говоришь ты, и то же будут говорить другие, кому он окажется поперек дороги. У него будут тайные недруги пострашнее саксов. И потому его следует укрыть впредь до того дня, как настанет срок ему принять корону, и пусть тогда его не коснется тень сомнения и он станет королем в глазах всей Британии.

– Вот, значит, как. Это что же, видение тебе было такое? – Но прежде чем я успел ответить, он уже уклонился от этих чуждых ему материй, прокашлялся и сказал: – Хорошо, я буду охранять его по мере моих сил. Только объясни мне, чего именно ты для него хочешь. Ведь ты знаешь, что говоришь, ты человек умный. И верю, ты не поссоришь меня с Утером, – Он гортанно хохотнул, – Помню, Амброзий говаривал, что ты, даже отроком, разбирался в политике лучше, чем десять постельных императоров.

Мой отец, разумеется, ничего такого не говорил, и, уж во всяком случае, не Хоэлю, который сам славился любовными подвигами, но я оценил его слова как изъявление дружества и поблагодарил. Он продолжал:

– Так что скажи мне, чего ты хочешь. Я, признаться, немного сбит с толку… Эти недруги, о которых ты говоришь, разве они не догадаются, что мальчик в Бретани? Ты ведь говорил, что Утер не делал тайны из своих намерений прислать его сюда.

А что королевский корабль отойдет и ни тебя, ни мальчика на борту не будет, так они могут решить, что вы отплыли раньше, и станут искать в Бретани, разве нет?

– Возможно. Но ребенок к тому времени уже будет укрыт в месте, которое я для него уготовил и куда Утеровы лорды не додумаются заглянуть. Сам же я уеду обратно.

– Что же это за место? Должен ли я его знать?

– Конечно. Это небольшая деревушка у ваших северных границ, близ Ланаскола.

– Что? – Он не скрыл своего изумления. Один пес завозился во сне и приоткрыл карий глаз. – На севере? На границе с владениями Горлана? Но Горлан – не друг Дракону.

– И мне тоже, – кивнул я, – Он гордец, и между его домом и домом моей матери старая вражда. Но ведь с тобой он не ссорился?

– Нет, нет! – горячо ответил Хоэль тоном уважения одного бойца к другому.

– Так я и думал. Поэтому от Горлана не приходится опасаться набегов на твои владения. Ну а кому могло бы прийти в голову, что я помещу мальчика в такой близости от Горлана? Что изо всей Бретани я изберу место в одном полете стрелы от Утерова врага? Нет, там он будет в безопасности. Там я смогу оставить его спокойно. Но это не значит, что я не обязан тебе благодарностью от всей души, – с улыбкой добавил я, – Даже звезды по временам нуждаются в помощи.

– Рад это слышать, – смущенно буркнул Хоэль. – Нам, простым смертным королям, приятно сознавать, что мы тоже причастны к важным делам. Хотя ты и твои звезды могли бы, кажется, немного облегчить нам работу. Разве в неоглядных лесах, что тянутся отсюда на север, не найдется для мальчика иного укрытия, чем только на самой границе?

– Может быть, и нашлось бы, но там у меня есть верный дом. Дом единственного на обе Британии человека, который точно знает, что нужно ребенку в первые четыре года жизни, и будет заботиться о нем, как о своем родном дитяти.

– Женщина?

– Да. Моя кормилица Моравик. Она родом бретонка и, когда в Камлахской войне разорили Маридунум, оставила Южный Уэльс и вернулась на родину. Ее отец содержал таверну в местечке под названием Колль. Состарившись, он нанял себе помощника по имени Бранд. Бранд был вдов, и Моравик вскоре после приезда вышла за него замуж, ну просто чтобы все у них было по-божески… я имею в виду не только хозяйство, так как хорошо знаю Моравик… Там они живут и теперь. Ты, наверно, не раз проезжал их тихую таверну, хотя вряд ли когда останавливался в ней – она стоит при слиянии двух речек у моста. Бранд – отставной солдат твоего войска и добрый малый и, конечно, делает все, что Моравик ему велит, – Я улыбнулся, – Не знаю мужчины, который бы ей не подчинился, разве что, может, мой дед.

– М-м, да, – все еще с сомнением протянул Хоэль, – Помню эту деревеньку. Кучка домишек у моста, только и всего… Как ты говоришь, мало кому придет в голову искать там королевского наследника. Но таверна, придорожный постоялый двор? Разве одно это не грозит опасностью? Когда столько народу – и Горлановы люди тоже: ведь сейчас перемирие – проезжает мимо и останавливается в ней?

– Да, и потому никого не удивит, что туда начнут наведываться люди от тебя или от меня. Мой слуга Ральф останется там охранять мальчика, но его нужно будет оповещать о событиях в Британии, да и сам он должен будет время от времени отправлять известия тебе и мне.

– Да. Я понимаю. А как ты его туда доставишь?

– Никто не обратит внимание на странствующего арфиста, зарабатывающего в пути на пропитание своим искусством. А Моравик уже загодя распустила слухи, которые объяснят внезапное появление Ральфа с младенцем и кормилицей. Будет считаться, если кто спросит, что Бранвена приходится Моравик племянницей, что, служа в Британии, она родила от своего хозяина и хозяйка вышвырнула ее из дому; но хозяин дал ей денег на дорогу и подрядил странствующего певца со слугой, чтобы отвезли ее в дом к тетке. А там певцов слуга решит оставить свое место и поселиться с молодой женщиной.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю