Текст книги "Сага о короле Артуре (сборник)"

Автор книги: Мэри Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 138 страниц)

Глава 6

До харчевни у брода через Кэмел мы добрались в середине сентября.

Долина реки Кэмел извилиста, склоны ее круты и поросли лесом. В последний день пути мы ехали по тропе, которая тянулась у самой воды. Деревья стояли плотной стеной, тропу густо покрыли мхи и ярко-зеленые плауны, и мы двигались бесшумно, как тени. Рядом бежала река, прокладывая себе путь по темным лоснящимся гранитным глыбам. Осень уже тронула ветви дубов и буков вокруг и над головой; под копытами коней в палой листве то и дело похрустывали раздавленные желуди. Зрели орехи, плакучие ивы полоскали золотые косы в речных заводях; и солнечные лучи, прорываясь сквозь древесную чащу, повсюду натыкались на осенние паучьи тенета, провисшие под тяжестью рос, и зажигали в них разноцветные искры.

Наше путешествие протекало гладко. Оставив за спиной Северн, а с ним и опасность быть узнанным первым же встречным, мы поехали не спеша, с передышками. Погода, как это часто бывает в сентябре, стояла теплая, солнечная, но в воздухе чувствовался холодок, от которого верховая езда становится особенно приятной. Ральф всю дорогу был весел, как птица, нисколько не тяготясь ни бедной одеждой и крестьянской лошадью (купленной на королевины деньги), ни тем, что должен был готовить промывания и мази, которыми мы зарабатывали себе в пути хлеб и ночлег. За все время мы только один раз имели дело с людьми короля. Это было за Геркулесовым мысом. Там в старой римской крепости Утер держал гарнизон, и мы по чистой случайности прямо нос к носу столкнулись с дозорным отрядом, возвращавшимся к себе в лагерь по той же тропе, какой ехали мы. Нас доставили в лагерь и допросили, но, по-видимому, то была лишь пустая формальность – в правдивости моих ответов не усомнились, мельком осмотрели нашу поклажу и отпустили подобру-поздорову, наполнив нам фляги королевским вином. Да еще один солдат, сменившись с караула, нагнал меня за лагерной оградой и купил глазной мази на медный грош.

Бдительность этого гарнизона меня заинтересовала, мне захотелось подробнее узнать о событиях на севере, но с этим пришлось потерпеть. Расспрашивать солдат значило привлечь к себе нежелательное любопытство. Ну что ж, узнаю позже, от самой королевы.

– Ты никого знакомого не заметил? – спросил я Ральфа, когда мы выехали за ворота лагеря и затрусили рысцой через болотистую равнину.

– Нет. А ты?

– Их командира я встречал когда-то, тому уже несколько лет. Его зовут Приск. Но он как будто бы меня не узнал.

– Я бы и сам тебя не узнал нипочем, – сказал Ральф. – И не только из-за бороды. У тебя и походка, и голос – все изменилось. Как в ту ночь в Тинтагеле, когда ты принял обличье начальника герцогской стражи. Я звал его, сколько себя помню, и мог бы поклясться, что это он и есть. Не диво, что люди толкуют про волшебство. Я тоже думал, ты навел на нас чары.

– Все гораздо проще, – объяснил я. – Если при тебе товар или ремесло, люди только на это и обращают внимание, а к тебе не приглядываются.

Я и вправду не слишком-то постарался изменить свой облик. Купил только новый коричневый плащ с капюшоном, скрывающим лицо. По-кельтски я говорил с бретонским выговором, это наречие очень близко корнуэльскому и понятно местным жителям. Только и всего. Вместе же с длинной бородой и скромной рабочей повадкой это делало меня неузнаваемым для всякого, кроме самых близких. Я ни за что на свете не расстался бы с фибулой, подаренной мне отцом, на ней был королевский знак – красный дракон на золотом поле, но я приколол ее к плащу изнутри и пригрозил Ральфу всеми проклятиями Девяти Книг черной магии, если он даже с глазу на глаз хоть раз, обмолвясь, назовет меня «господином».

В Кэмелфорд мы приехали под вечер. Харчевня помещалась в низеньком каменном строении, поставленном там, где большая дорога сворачивала к броду, на самом крутояре, куда не достигало половодье. Мы с Ральфом подъехали к харчевне тропой, по задам. Домик показался нам приветливым, чистым. Кто-то позаботился выкрасить стены густой охрой – цвет здешних плодородных красноземов. По выметенному двору бродили раскормленные куры и рылись у подножия аккуратных стожков сена. В тени осыпанного ягодами тутового дерева дремал цепной пес. К стене хлева прислонилась ровно уложенная поленница, а мусорная куча отстояла от кухонной двери на добрых двадцать шагов.

И как раз случилось так, что жена хозяина харчевни вышла со служанкой во двор снять белье, сушившееся под солнцем на кустах. Пес рванулся нам навстречу и, натянув цепь, залился лаем. Женщина распрямила спину и посмотрела на нас против солнца, из-под руки.

Она была молода, дебела, свежа, румяна, со светло-голубыми навыкате глазами и веселым, озорным выражением лица. Гнилые зубы и крутые бока выдавали сладкоежку, а игривый взгляд голубых глаз еще красноречивей свидетельствовал о пристрастиях к лакомствам иного рода. Эти глаза она устремила теперь на Ральфа, ехавшего впереди, нашла, что он подходит, но уж больно молоденький; потом с надеждой посмотрела на меня, но сразу определила, что со мной каши не сваришь, да и что с нищего взять? С горя опять перевела взгляд на Ральфа – и тут я увидел, что она его узнала. Вздрогнула, взглянула на меня, разинула рот, и я уж думал, сейчас она мне поклонится, но она успела овладеть собой. Одно слово, и служанка с охапкой белья отправлена в дом; пронзительный окрик, и пес, поджав уши и хвост, убрался восвояси под раскидистый тутовник; и вот хозяйка уже приветствует нас широкой улыбкой и любопытством, заговорщицким взглядом.

– Ты, стало быть, будешь глазной лекарь?

Мы заехали во двор.

– Твоя правда, хозяйка. Мое имя Эмрис. А это Бан, мой слуга.

– Мы вас ожидали. Вам приготовлен ночлег. – И, подойдя вплотную к моему коню, вполголоса добавила: – Добро тебе пожаловать, господин. И Ральфу тоже. Ну и возмужал же он с тех пор, как я видела его последний раз, право слово! Милости просим в дом.

Я слез с седла и бросил поводья Ральфу.

– Благодарю тебя. Хорошо, что мы наконец добрались, мы оба порядком устали. Ральф сам присмотрит за лошадьми. А теперь, прежде чем мы войдем, Маэва, расскажи мне, какие вести из Тинтагеля. Все ли благополучно у королевы?

– О да, сударь, слава всем феям и святым. Даже и не сомневайся.

– А король? Он по-прежнему в Тинтагеле?

– Да, сударь, но, по слухам, не сегодня-завтра должен уехать. Долго тебе ждать не придется. У нас ты будешь в безопасности, как нигде в целом Корнуолле. О выступлении войска нас загодя предупредят, да их и слышно тут будет на дороге за добрую милю. И не опасайся Кау, мужа моего, он, правда, из людей герцога, но в жизни не причинит вреда моей госпоже, и потом, он всегда делает то, что я ему говорю. То есть, конечно, не всегда. Кое-что он делает не так часто, как мне хочется.

И она озорно расхохоталась.

Ральф, ухмыляясь во весь рот, увел лошадей, а хозяйка, громко толкуя о свободных постелях, о времени ужина и о больных глазах своего меньшенького – давно пора подлечить! – провела меня через заднюю дверь в харчевню.

Позже, увидев ее мужа, я удостоверился, что его мне и в самом деле нечего бояться. Был он сухонький, тщедушный мужичок, невидный и молчаливый, как устрица. Он появился в харчевне, когда мы садились ужинать, удивленно взглянул на Ральфа, кивнул мне и, не промолвив ни слова, занялся за стойкой своим делом. Его жена обходилась с ним и со всяким, кто ни появлялся в харчевне, одинаково сердечно и грубовато-ласково и неназойливо заботилась о том, чтобы всем было уютно и сытно. Отличное это было заведение, а кормили у них просто превосходно.

Народ там, само собой, толпился постоянно, но опасность, что нас узнают, была невелика. Как странствующий лекарь я не только не вызывал любопытства, но и мог под удобным предлогом целыми днями вместе с Ральфом бродить по окрестностям. Каждое утро, прихватив с собой еду и вина, мы уходили в один из глубоких лесистых оврагов, по дну которых бегут питающие реку Кэмел ручьи, и подымались на обдуваемое ветрами взгорье, что лежит между Кэмелфордом и морем. Ральф знал здесь все тропы. Наверху мы с ним обычно расходились, и каждый занимал скрытую наблюдательную позицию, так чтобы видеть обе дороги, по которым Утер мог вывести войско из Тинтагеля. Он должен был либо свернуть на северо-восток по берегу моря в направлении к Димилиоку и дальше к военному лагерю возле Геркулесова мыса, либо же – если он торопился в Винчестер и к немирному Саксонскому берегу – перейти вброд реку у Кэмел-форда и оттуда подняться на старую военную дорогу, которая шла вдоль Корнуэльского хребта. Здесь, на взгорье, открытом всем ветрам, лес редеет и перемежается верещатниками, частью заболоченными, и над ними здесь и там возвышаются, как часовые, причудливые каменные столбы. Старая римская дорога, постепенно разрушающаяся в этих безлюдных краях, но все еще вполне пригодная для передвижения, проходит вдоль всего полуострова и спускается к более обжитым, удобным землям позади вала Амброзия. По моим расчетам, Утер должен был избрать именно этот путь, а я хотел посмотреть, кто поедет вместе с ним. Мы с Ральфом делали вид, что отправляемся на сбор трав для моих снадобий, я и в самом деле каждый вечер возвращался с мешком ценных ягод и кореньев, которые не растут на моих валлийских холмах. Погода, по счастью, все еще стояла ясная, и никому не в диковину было, что мы проводим дни под открытым небом. Люди только радовались, что у них остановился искусный лекарь, к которому можно прийти со своими хворями в любой вечер, и возьмет он за лечение не больше, чем ты можешь заплатить.

Так проходили дни, тихие, погожие. Мы ждали, когда король двинется в поход и прибудет посланец от королевы.

Король выехал из крепости на восьмой день. По той самой дороге, что я и думал. Я был на месте и все видел.

Проселок между Тинтагелем и Кэмелфордом проходит добрую четверть мили вплотную под крутым лесистым откосом. Чаща там непроницаемая, склон отвесный, лишь по краю на прогалины, на каменные осыпи, поросшие папоротником, чертополохом и цепкой куманикой, пробиваются солнечные лучи. Здесь стоят высокие кусты терновника, усыпанные лощеными ягодами. Были среди них еще зеленые, но больше спелых, налитых чернотой под сизым налетом. Отвар из терновых ягод – первое средство от поносов. Этой хворью как раз маялся один из ребятишек Маэвы, и я обещал сварить ему вечером целебное питье. Всего-то на это дело нужна была малая горстка, но сизые ягоды поспели в самую меру, и я решил набрать побольше. Если их выдавить и особым способом добавить к можжевеловому вину, получается прекрасный напиток, крепкий, терпкий и ароматный. Я рассказал об этом Маэве, и ей захотелось испытать мой рецепт.

Я почти уже наполнил мешок, когда услышал словно отдаленный рокот грома – конский топот внизу по проселку. Я поспешно затаился на краю чащи и стал наблюдать. Вскоре показался головной отряд, а за ним и все войско в облаке пыли, в дробном перестуке копыт, сверкая пестрыми значками и флажками, прокатилось внизу под обрывом. Тысяча всадников, а то и более.

Я застыл на своем наблюдательном посту за деревьями и смотрел во все глаза.

Впереди, один, ехал король. Чуть отступя, по левую от него руку, знаменосец вез Красного Дракона. Сквозь пыль мелькали и другие цвета, но ветер упал, флаги не развевались, и, как ни напрягал я зрение, поклясться в достоверности того, что увидел, я бы не мог. А тот флаг, который я особо высматривал, так и не показался, хотя, может быть, я его просто не заметил. Я подождал, покуда замыкающий всадник не скрылся на рысях за поворотом, а потом выбрался из чащи и пошел к тому месту, где условился встретиться с Ральфом.

Он бежал мне навстречу, запыхавшись.

– Ты их видел?

– Да. А ты где был? Я же послал тебя следить за второй дорогой.

– Я и следил. Но на ней не было никакого движения, ни живой души. И я как раз пошел обратно, когда услышал, что они едут. И бросился бегом. Едва не опоздал. Видел только задние ряды. Ведь это был король?

– Король. Ральф, а ты не разглядел значков? Никого не узнал?

– Узнал Брихана и Цинфелина, а больше из Корнуолла никого. Мне показалось, там были люди из Гарлота и из Цернива и еще кое-кто вроде бы знакомый, но сквозь пыль было плохо видно. И я не успел никого толком разглядеть, как они уже скрылись за поворотом.

– А Кадора среди них не было?

– Господин, мне очень жаль, но я не разглядел.

– Не важно. Раз были другие из Корнуолла, значит, можно не сомневаться, что и он с ними. В харчевне, конечно, будут знать. А ты забыл, что не должен называть меня «господин», даже с глазу на глаз?

– Прости… Эмрис, – Мы так сблизились с ним за это время, что он счел уместным тут же с наигранной кротостью добавить: – А ты забыл, что меня зовут Бан? – Он, смеясь, увернулся от подзатыльника, – Надо же было назвать меня по этому недоумку!

– Просто подвернулось на язык. Это, кстати, королевское имя. Бан, король Бенойка. Так что ты вправе сам выбрать из них двоих себе патрона.

– Бенойк? А где это?

– На севере. Ну пошли, вернемся в харчевню. Едва ли от королевы можно ждать известия ранее завтрашнего дня, но мне еще сегодня надо приготовить целебный отвар, а это дело не на один час. На-ка вот, понеси.

Я оказался прав, гонец прибыл на следующее утро. Ральф спозаранку встречал его на проселке, и они вдвоем явились ко мне с известием, что я должен немедля ехать в Тинтагель для встречи с королевой.

Я не поделился с Ральфом, да и себе до конца не признался, но на душе у меня от предстоящей аудиенции было неспокойно. В ту ночь в Тинтагеле, когда младенец был зачат, я не сомневался ни в чем, я знал твердо, как только можно твердо знать будущее, что мальчик, который родится, будет отдан на мое попечение и что я взращу великого короля. Утер, в досаде на смерть Горлойса, поклялся отвергнуть своего «внебрачного» отпрыска, и из письма Марсии было видно, что он намерения не изменил. Но от Игрейны я за долгие шесть месяцев, протекшие с той мартовской ночи, не получил ни единой вести, откуда же мне было теперь знать, а вдруг она не пожелает исполнить волю супруга, а вдруг не найдет в себе сил расстаться с рожденным ею ребенком? Я без конца перебирал в уме доводы, которые мог бы ей привести, и сам только дивился, куда подевалась та уверенность, с какой обращал я раньше к ней и к Утеру свои речи. Воистину тогда мой бог был со мною. И воистину, увы, теперь он покинул меня. Порой бессонными ночами прежние ясные видения даже начинали казаться мне просто прихотью фантазии, обманчивыми снами, рожденными неотступной мечтой. Вспоминались горькие слова короля: «Теперь я понимаю, что это у тебя за мания такая, что за волшебная сила, о которой ты толкуешь. Обыкновенная человеческая хитрость, и больше ровным счетом ничего, страсть лезть в государственные дела. Мой брат приучил тебя к этому, и ты вошел во вкус, считаешь своим правом, своей тайной. Ты даже богом пользуешься в собственных целях. «Бог велит мне делать то-то и то-то, бог требует расплаты, бог взимает мзду с других…» За что, Мерлин? За то, что ты суешься не в свое дело? А кто должен выплачивать богу долги за твои победы? Уж не ты ли? Нет, те, чьими руками ты ведешь свою игру, они же и расплачиваются за тебя. Ты-то не платишь». Прислушиваясь к этим резким словам, так отчетливо звучавшим в молчании ночи, я и сам готов был усомниться, что верно толковал свои видения, что все труды мои и мечты – не пустая насмешка судьбы. И вспоминая тех, кто уже поплатился за них жизнью, начинал думать, не отраднее ли смерть той пустыни неверия и сомнений, в которой я лежу недвижим, напрасно ожидая, чтобы мне прозвучал голос хоть самого малого из моих богов. Нет, я платил, и платил недешево. Все эти долгие девять месяцев, каждую бессонную ночь.

Но сейчас был день, и скоро мне предстояло узнать, чего хочет от меня королева. Помнится, я не находил себе места, пока Ральф седлал лошадей и завершал сборы в путь. Маэва со служанками в кухне мыла терновые ягоды, предназначенные для приготовления вина. Один чан с ягодами уже закипал на плите. Не дико ли, что я увожу с собой к королеве этот терпкий терновый дух? Вдруг он сделался для меня невыносим, я поспешил наружу, глотнуть свежего воздуха, но одна из служанок выбежала вслед за мной с каким-то вопросом, я стал давать ей объяснения, и это отвлекло меня от дум, а тут и Ральф подошел сказать, что все готово, и вот уже мы втроем – Ральф, гонец и я – поскакали легким галопом в ласковых, нежарких лучах сентябрьского полдня, направляясь в Тинтагель.

Глава 7

Всего лишь несколько месяцев я не видел Игрейну, но как же она переменилась! Сначала мне подумалось, что все дело в беременности: ее некогда стройный стан разнесло, а лицо, правда, сохранило свежий здоровый румянец, но под глазами и у губ легли, как бывает у женщин, страдальческие тени. Но перемена в ней была глубже – во взгляде, в движениях, в том, как она теперь сидела. Раньше, горячая, юная, она была похожа на птицу, рвущуюся ввысь и бьющую крылами о прутья клетки, теперь же словно сникла в своей тяжести, сложила подрезанные крылья, прижилась на земле.

Она приняла меня в своих покоях на верхнем этаже – в продолговатой комнате с круглым углублением в северо-западной стене, где находилась угловая башня. В длинной стене, выходящей на юго-запад, было несколько окон, сквозь них свободно падали солнечные лучи, но королева сидела под узким башенным оконцем, в которое веяло прохладой погожего сентябрьского дня и доносился от подножия замка вечный шум морского прибоя. Во всем этом я узнавал Игрейну прежних дней. Как похоже на нее, подумалось мне, предпочесть солнечному теплу ветер и шум моря. Но хотя много здесь было воздуха и света, все же оставалось что-то от клетки: в этой комнате некогда томилась молодая жена старого герцога Горлойса – до той роковой поездки в Лондон, когда она и король увидели друг друга. Теперь, после краткого полета, она опять заточена здесь, заточена любовью к королю и тяжестью его ребенка. В моей жизни была только одна женщина, которую я любил, но ко многим испытывал жалость. И теперь эту юную королеву, прекрасную и добившуюся своего, жалел так же горячо, как и боялся: что-то она мне скажет?

Королева приняла меня с глазу на глаз. Паж провел меня к ней через передний покой, где за прялками, тканьем и пересудами проводили время придворные дамы. На меня устремились со всех сторон блестящие взоры, языки замерли, чтобы заработать с новой силой, как только я скрылся за порогом. Ни одна меня не узнала, а у некоторых на лицах даже выразилось разочарование при виде такого невзрачного, бедно одетого мужчины, чей приход не сулил им новых забав. Для них я был лишь посыльный, которого в отсутствие короля вели к королеве, только и всего.

Паж постучал в дверь внутреннего покоя и удалился. Дверь отворила Марсия, бабка Ральфа. Это была женщина в преклонных летах, с седыми волосами, но с такими же, как у внука, голубыми глазами на пожелтевшем, морщинистом лице и по-девичьи прямым станом. Она ожидала меня, и все-таки взгляд ее выразил растерянность, которую затем сменило изумление. Даже Игрейна посмотрела на меня сначала недоуменно, но потом с улыбкой протянула руку:

– Принц Мерлин. Добро пожаловать.

Марсия сделала мне и королеве один общий реверанс и удалилась. Я подошел, встал на колено и поцеловал руку королевы.

– Госпожа.

Она милостивым жестом велела мне подняться.

– Ты был столь добр, что сразу же явился на мой необычный зов. Надеюсь, путешествие было легким?

– Вполне. Мы остановились у Маэвы и Кау, нам там удобно, и до сих пор ни одна живая душа не узнала ни меня, ни даже Ральфа. Твоя тайна соблюдена.

– Благодарю тебя за то, что ты так искусно ее блюдешь. Клянусь, я и сама узнала тебя не раньше, чем ты заговорил.

Я улыбаясь поднес руку к подбородку.

– Как видишь, я готовился к этой поездке уже давно.

– На этот раз обошлось без магии?

– На этот раз магии не больше и не меньше, чем прежде, – ответил я.

Она подняла свои прекрасные синие глаза и открыто, как раньше, посмотрела мне прямо в лицо, и я узнал в этом взгляде прежнюю Игрейну, гордую и, как мужчина, бесхитростную. Вся эта томная лень была лишь поверхностной, лишь молочной тишиной, что нисходит на женщин во время беременности, а под нею оставался прежний огонь. Она развела руками.

– Глядя теперь мне в глаза, неужто ты станешь утверждать, что в тот вечер в Лондоне, когда ты обещал мне любовь короля, во всем этом не было никакой магии?

– Чтобы привести короля в твои объятия, магии не потребовалось. Вот потом – может быть.

– Может быть?

Голос ее зазвенел, и я вовремя спохватился. Игрейна, конечно, королева и отважна, как мужчина, но она же и женщина на седьмом месяце. Мои сомнения должны оставаться при мне, я не вправе перекладывать их на нее. Я еще подыскивал подходящие слова, когда она сама проговорила, горячо, настойчиво, словно убеждала самое себя при моем молчании:

– Когда ты впервые явился и посулил мне любовь короля, в этом была магия, я знаю. Я ее чувствовала, видела в твоем лице. Ты говорил, что сила твоя – от бога и что, подчиняясь тебе, я тоже, как и ты, стану сосудом божиим. Ты говорил, что благодаря той магии, которая приведет ко мне Утера, всему королевству будет дарован мир. Толковал о тронах и алтарях. И вот теперь, когда я – королева и ношу под сердцем дитя короля, неужто ты посмеешь утверждать, что все это был обман?

– Не обман, госпожа. То было время видений, страстных грез и желаний. Теперь мы распростились с ними, настал трезвый день. Но магия не ушла, она здесь, в твоем теле, только теперь она – не видение, а реальность. Он родится под Рождество, если не ошибаюсь?

– Он? Ты говоришь так, будто знаешь наверняка.

– Я знаю наверняка.

Я увидел, что она сжала губы словно от внезапной боли и опустила глаза на свои руки, сложенные на животе. Голос ее, когда она заговорила, звучал ровно, обращенный то ли к рукам, то ли к тому, что они закрывали:

– Марсия рассказала мне про письмо, которое отправила тебе летом. Но ты ведь и без нее знал, верно? Знал, что думает об этом деле супруг мой, король?

Я молчал, но она требовательно ждала ответа.

– Он сам мне сказал, – утвердительно отозвался я, – И если мнение его неизменно, то, значит, мальчик не будет признан наследником престола.

– Его мнение неизменно. – Она опять подняла на меня глаза. – Не пойми меня превратно. Он не сомневается во мне, не усомнился ни разу. Он знает, что с первой нашей встречи я принадлежу ему одному, что с тех пор я под тем или иным предлогом не всходила на герцогское ложе. Нет-нет, во мне он не сомневается, он знает, что это его дитя. И что бы он ни утверждал, – на губах ее мелькнула улыбка, и голос зазвучал ласково-снисходительно, так мать говорит о своем дитяти и жена – о любимом муже, – как бы громогласно ни отрекался, на самом деле он знает твою силу и страшится ее. Ты предрек ему, что после той ночи родится ребенок, и он поверил бы твоему слову, даже если бы ему мало было моего. Но это ничего не меняет в его сердце. Он винит себя – и тебя, и даже этого младенца – в гибели герцога Горлойса.

– Знаю.

– Повремени он еще одну ночь, так он говорит, и Горлойс бы все равно погиб, тогда бы я стала королевой и младенец был бы зачат в браке, и никто бы не мог усомниться в его происхождении и назвать его бастардом.

– А ты, Игрейна?

Долго она ничего не отвечала. Отвернула от меня свое прекрасное лицо и смотрела в окно, за которым с криками, взвиваясь и падая, кружились на ветру морские птицы. Я понял, сам не знаю как, что она как солдат, который выиграл одну битву и отдыхает перед началом второй. Нервы мои напряглись. Если следующая ее битва – со мною, дело будет нешуточное.

Она сказала, тихо и внятно:

– Может быть, это все верно, что говорит король. Не знаю. Но что сделано, то сделано, и моя забота теперь – этот ребенок. Вот почему я послала за тобой.

Она смолкла. Я ждал. Она повернула ко мне голову.

– Принц Мерлин, я боюсь беды для моего ребенка.

– От руки короля?

Это был слишком прямой вопрос, даже для Игрейны. Холодно взглянула она на меня, и холодно прозвучал ее голос:

– Это дерзость. И глупость. Ты забываешься.

– Я? – столь же холодно отозвался я, – Это ты забываешься, госпожа. Будь моя мать законной супругой Амброзия, когда он зачал меня, не Утеру бы сейчас сидеть на престоле и не стал бы я трудиться приводить его к твоему ложу ради младенца, которого ты носишь. Не тебе говорить мне о дерзости и глупости. Никто лучше меня не знает, какая судьба ждет в Британии принца, рожденного вне брака и не признанного отцом.

Ее прежде столь бледное лицо залилось ярким румянцем. Взгляд потупился, гнев в нем угас. Она ответила мне не чинясь, как простая девушка:

– Ты прав, я забылась. И прошу у тебя прощения. Я совсем отвыкла от свободного разговора. Я никого не вижу, кроме Марсии и моего супруга, а с Утером мне нельзя говорить о ребенке.

Все это время я стоял перед нею. Теперь же я принес в башню кресло и сел подле нее под амбразурой. Отношения между нами вдруг переменились, словно ветер задул с другой стороны. Я понял, что следующая ее битва будет не со мной, а с собою, с ее собственной женской слабостью. Она смотрела на меня теперь так, как человек в болезни смотрит на лекаря. И я ласково сказал ей:

– Ну вот, ты позвала, и я здесь. И готов тебя выслушать. Что ты хотела мне сообщить?

Она глубоко вздохнула. Голос ее в ответ мне прозвучал ровно, но еле слышно, как шепот:

– Если родится мальчик, король не позволит мне оставить его у себя. Девочку я вправе воспитать здесь, но мальчик, зачатый так, как этот, не может быть признан принцем и законным наследником, а жить при дворе как побочный сын короля он тоже не может, – Под моим взглядом королева овладела собой. – Я уже сказала тебе. Утер во мне не сомневается. Но в ту ночь все так совпало: и гибель герцога, и разговоры о магии, – король клянется мне, что люди будут считать не его, а герцога отцом этого младенца. У нас, он говорит, будут еще другие сыновья, чье рождение не вызовет кривотолков, и из них он выберет наследника престола.

– Игрейна, – сказал я, – я знаю, как горько женщине – так ли, эдак ли – потерять своего ребенка. На свете, наверно, нет горя тяжелее. И все-таки я думаю, что король прав. В наше смутное, буйное время нельзя, чтобы мальчик оставался при дворе как побочный сын короля. Если появятся другие наследники, признанные и объявленные королем, они могут увидеть в нем угрозу для себя и, уж конечно, сами будут угрозой для него. Кому и знать это, как не мне: именно так было со мной в детские годы. А ведь мне выпало на долю благо, которое может и не достаться этому принцу, – покровительство короля-отца.

Она молча кивнула, опять потупя взгляд.

– А если дитя должно быть отдано на сторону, это следует сделать сразу же, пока мать еще не подержала его на руках. Поверь мне, – добавил я поспешно, хотя она меня не перебивала, – это истинная правда. Я говорю сейчас как врач.

Она облизнула губы.

– И Марсия то же говорит.

Я выждал, но она больше ничего не прибавила. Горло мне перехватила хрипота. Я и не заметил, как сдавил побелевшими пальцами подлокотники кресла. Но голос мой, когда я, откашлявшись, приступил к самому главному, прозвучал спокойно и ровно:

– Король не распорядился, куда отдать сына на воспитание?

– Нет. Об этом с ним почти невозможно говорить. Когда последний раз у нас зашла об этом речь, он сказал, что еще подумает. И упомянул Бретань.

– Бретань?! – Как я ни сдерживался, это слово выкриком сорвалось с моих уст. Надо было овладеть собой. Я разжал пальцы на подлокотниках, положил ладони на колени. Значит, опасения мои не напрасны. Как ни странно, на душе у меня стало спокойнее. Если я должен сразиться не только с Игрейной, но и с самим королем, да еще и с моими уклончивыми богами в придачу – что, ж, значит, будем сражаться. Главное – иметь почву под ногами… – Что же, Утер хочет отослать его к королю Будеку?

– Похоже на то. – Она, как видно, не заметила моего смятения. – В прошлом месяце он отправил туда гонца. Незадолго до того, как я послала за тобой. Будек – это ведь выбор, который напрашивается сам собой.

Действительно, король Малой Британии Будек приходился Утеру кузеном. Это он за тридцать лет до того принял моего отца и Утера под свою защиту, когда их старший брат Констанций пал от руки захватчика Вортигерна, и в его столице они собрали и обучили войско, с которым потом отвоевали себе у Вортигерна Верховное королевство.

Но я с сомнением покачал головой.

– Слишком уж напрашивается. Если кто-нибудь замыслит зло против мальчика, сразу догадается, где его искать. Не сможет же Будек охранять его день и ночь. К тому же…

– Будек не сможет печься о моем сыне так, как надо! – выкрикнула она, горячо оборвав меня на полуслове.

Но это было сказано не в обиду мне. Это был вопль души. Она едва ли расслышала хоть что-нибудь из того, что я сказал. Я видел, она борется с собой и подыскивает слова:

– Он уже стар, и к тому же Бретань далеко, и там сейчас неспокойно, еще неспокойней даже, чем в наших истерзанных саксами краях. Принц Мерлин, я… мы с Марсией… мы полагаем, что ты… – Она вдруг сжала лежащие на коленях руки. Голос ее дрогнул. – Кроме тебя, мне не на кого положиться. И Утер… что он ни говори, но и он на самом деле знает, что тебе может доверить хоть все свое королевство. Ты сын Амброзия и ближайший родич моему ребенку. Твоя сила известна повсюду и всем внушает страх – под твоим покровительством ребенок будет в безопасности. Ты… ты должен взять его, Мерлин! – Теперь она упрашивала меня. – Забери его куда-нибудь подальше от этих немирных берегов и вскорми в безопасном месте. Обучи его всему, чему учили тебя, и воспитай, как надлежит воспитать королевского сына, а когда он вырастет, привези обратно, и пусть он займет свое место при дворе, как и ты, рядом с будущим королем.

Она осеклась и смолкла, ломая руки. Должно быть, я выпучил на нее глаза как помешанный. Между нами воцарилась тишина, наполненная соленым дыханием моря и криками чаек. Я сам не заметил, как поднялся с кресла, но, опомнившись, увидел, что стою у окна, спиной к королеве, и гляжу на небо. Подо мной кружились и стенали на ветру чайки, а глубоко внизу, у подножия башни, бился о камни и пенился прибой. Для меня сейчас ничего не существовало. Я с такой силой надавил ладонями на край каменного подоконника, что, отняв, увидел на них две белые, бескровные полосы. И только тогда, растирая руки, обернулся лицом к королеве. Она тоже сумела овладеть собой, черты ее как бы окаменели, лишь одна рука нервно перебирала складки платья…