355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мэри Стюарт » Сага о короле Артуре (сборник) » Текст книги (страница 106)
Сага о короле Артуре (сборник)
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 00:33

Текст книги "Сага о короле Артуре (сборник)"


Автор книги: Мэри Стюарт



сообщить о нарушении

Текущая страница: 106 (всего у книги 138 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ВЕДЬМИНЫ ДЕТИ
Глава 1

Вскоре после Рождества густо повалил снег, и дороги сделались непроходимы. Прошло около месяца, прежде чем возобновились регулярные разъезды королевских гонцов. Не то чтобы это имело значение: в ту пору и сообщать было не о чем. В разгар зимы даже самые одержимые вояки сидели в четырех стенах, поддерживали огонь да занимались домом и нуждами семейства. Как кельты, так и саксы жались ближе к очагу и даже если и вострили клинки в свете зимних огней, все знали, что до прихода весны оружие не понадобится.

Жизнь оркнейских принцев в Каэрлеоне, несмотря на ограничения, вызванные непогодой, была-таки событийной и достаточно насыщенной, чтобы развеять мысли об островном доме, который в любом случае в середине зимы сулил мало приятного. Учебный плац перед крепостью расчистили, и занятия велись почитай что ежедневно, невзирая на снег и лед. И результаты уже давали о себе знать. Четверо сыновей Лота – особенно близнецы – по-прежнему отличались буйным, прямо-таки необузданным нравом, но вместе с боевыми навыками приходило и понимание дисциплины, а с ним – своеобразная гордость. Четверка по-прежнему сама собою распадалась на две пары: с одной стороны близнецы, с другой – Гавейн и малыш Гарет, однако ссор стало меньше. Основное различие проявлялось в обхождении братьев с Мордредом.

Артур должным образом переговорил с Гавейном, и в долгой беседе, надо думать, прозвучала не только правда о происхождении Мордреда, но и веское предостережение. И отношение Гавейна к сводному брату заметно изменилось. В его манере держаться в равной степени сочетались сдержанность и облегчение. Старший сын Лота удовлетворенно осознал, что на его собственный статус никто не покушается и что его права на Оркнейское королевство поддержит сам верховный король. Но за всем этим ощущалось нечто от прежней отчужденности, возможно, даже обида: ведь как незаконный сын верховного короля Мордред стоял выше Гавейна. А здесь вмешивалось благоразумие, основанное на раздумьях о будущем. Все знали, что королева Гвиневера бесплодна, так что Гавейн понимал: более чем вероятно, что в один прекрасный день Мордреда провозгласят Артуровым наследником. Сам Артур был зачат вне брака; отец признал его уже взрослым; глядишь, настанет и черед Мордреда. По слухам, у верховного короля были и другие незаконные дети; поминали по меньшей мере о двух. Однако их ко двору не призывали, и король не благоволил к ним так, как к Мордреду. Даже королева Гвиневера привязалась к мальчику и удерживала его при себе. Так что Гавейн, единственный из сыновей Лота, знавший правду, выжидал и осторожно пытался вернуться к той сдержанной дружбе, что некогда связывала его со старшим братом.

Мордред заметил, откуда ветер дует, распознал и понял мотивы и воспринял братние попытки к примирению как должное. Что и впрямь его озадачило, так это резко переменившееся отношение близнецов. Они-то понятия не имели о родословной Мордреда, полагая, что Артур принял его как Лотова бастарда и, так сказать, первую ласточку оркнейского семейства. Но убийство Габрана произвело впечатление на обоих. Для Агравейна убийство, причем любое, являлось доказательством возмужания. Гахерис разделял мнение брата, но не только: для него это был поступок вполне оправданный, месть за всех пятерых. Хотя внешне столь же равнодушный к редким проявлениям материнской нежности, как и брат, Гахерис еще ребенком затаил в сердце ревнивую боль. Теперь Мордред убил любовника матери, и за это сын Лота готов был платить ему не только признательностью, но и восхищением. Что до Гарета, яростная выходка внушила почтение даже ему. За последние месяцы на Оркнеях Габран сделался слишком самоуверен и вместе с тем заносчив, так что даже младший из принцев, по натуре незлобивый, отчаянно невзлюбил фаворита. Мордред, отомстив за честь женщины, в известном смысле выступил от имени всех пятерых. И вот все пятеро оркнейских принцев дружно взялись постигать воинскую премудрость, и в братстве учебного плаца и рыцарской залы зарождалась и крепла преданность верховному королю.

С февральской оттепелью пришли известия из Камелота. Мальчикам сообщили о матери, по-прежнему пребывавшей в Эймсбери. Моргаузу отошлют на север, в монастырь Каэр-Эй-дин, вскорости после того, как двор вернется в Камелот; перед отъездом ей дозволят повидаться с сыновьями. Принцы восприняли новость едва ли не равнодушно. По иронии судьбы, пожалуй, только Гахерис до сих пор скучал по матери – Гахерис, которым она пренебрегала. Моргауза по-прежнему снилась ему по ночам; в воображении своем он спасал мать, возвращал ей оркнейский трон; она – сама признательность, он – торжествующий победитель. Но с приходом дня сны таяли; даже ради Моргаузы он не отказался бы ни от новой, захватывающей жизни при дворе верховного короля, ни от надежды занять со временем высокое положение в ряду избранных Сотоварищей.

В конце апреля, когда двор снова перебрался в Камелот на все лето, король послал мальчиков попрощаться с матерью. По слухам, поступил он так вопреки совету Нимуэ, что приехала из Яблоневого сада, дабы приветствовать короля. Мерлина при дворе не было; со времен последнего приступа недуга он жил затворником, и, когда король покинул Каэрлеон, старый колдун вернулся в Уэльс, в свой дом на вершине холма, а Нимуэ заступила на его место главного королевского советника. Но на сей раз с ее словами не посчитались, и мальчиков в должный срок послали в Эймсбери с надежным эскортом, во главе которого поставили Кея и еще одного рыцаря по имени Ламорак.

По пути они заночевали в Саруме: городской староста, предоставивший гостям кров, не знал, чем и услужить племянникам верховного короля. А поутру отряд выехал в Эймсбери, что возведен был на окраине Великой равнины.

Утро стояло ясное, сыновья Лота пребывали в прекрасном настроении. Верхом на отменных скакунах, по-королевски разодетые, принцы почитай что без задних мыслей предвкушали встречу с Моргаузой и возможность похвастаться перед ней новообретен-ным блеском. Все страхи о судьбе матери давным-давно развеялись. Артур поручился мальчикам своим словом, что смертный приговор королеве не угрожает, и хотя Моргауза оставалась узницей, заключение в монастыре (как в юношеском неведении полагали ее сыновья) не так уж сильно и отличалось от того образа жизни, что она вела дома, проводя целые дни в затворничестве среди приближенных дам. Знатные леди, наперебой уверяли мальчики друг друга, зачастую принимают постриг по доброй воле; конечно, право решать и царствовать монахини утрачивают, ну так это и не женское дело, подсказывала заносчивая нетерпимость юности. Моргауза правила как королева от имени покойного мужа и несовершеннолетнего сына и наследника, но подобная власть неизбежно ограничена во времени, и теперь (как открыто заявлял Гавейн) необходимость в ней отпала. О любовниках теперь нечего и мечтать; а в глазах Гавейна и Гахериса – только эти двое подмечали и принимали происходящее близко к сердцу – оно было и к лучшему. Так пусть узница и остается в монастыре по возможности дольше; со всеми удобствами, разумеется, но под замком, чтобы не вмешивалась в их новую жизнь и не позорила сыновей, принимая на ложе любовников не старше их самих!

Принцы весело гарцевали верхом. В душе Гавейн уже отдалился от матери на многие годы, а Гарет задумывался лишь о сиюминутном приключении. Агравейна мало что занимало, помимо коня, новой туники да оружия, которые он гордо выставлял напоказ («Наконец-то впору для принца!»), да еще, пожалуй, всего того, о чем непременно следует рассказать Моргаузе, похваляясь собственной воинской доблестью. Гахерис предвкушал встречу с пристыженным удовольствием: на сей раз, после разлуки столь долгой, она непременно порадуется сыновьям, не станет скупиться на ласки и слова любви и отвергать не станет ни того ни другого. Кроме того, она будет одна, никакого тебе настороженного любовника у трона, который глаз с принцев не спускает и нашептывает недоброе.

Один Мордред скакал молча, снова – в стороне, за пределами клана. Он не без удовлетворения отметил, сколь учтиво, едва ли не благоговейно, держится с ним Ламорак, сколь бдительно приглядывает за ним Кей. При дворе слухи далеко опережали правду, но ни король, ни королева даже не пытались положить им конец. Напротив, давали понять, что из пятерых принцев именно Мордреду отведена роль наиболее значимая. И только он, единственный из братьев, отчасти страшился этой встречи. Мордред понятия не имел, сколь много сообщили Моргаузе, но не может же она не знать о смерти любовника! А смерть эта на его совести.

Так ехали они в сторону Эймсбери ясным солнечным утром, и из-под конских копыт сверкающими каскадами разлеталась роса. И в лесу повстречали они Моргаузу вместе с ее эскортом.

Королева выехала на прогулку для моциона, никак не удовольствия ради. И это бросалось в глаза. Хотя нарядилась Моргауза богато, в излюбленные янтарно-желтые ткани, а подбитая мехом накидка защищала от прохладных весенних ветров, скакала королева на невзрачной кобылке, а по обе стороны от нее ехали воины, одетые в цвета Артурова воинства. Тот, что справа, удерживал в руке повод, пропущенный сквозь кольцо в уздечке кобылы. Женщина в простом плаще с капюшоном замыкала кавалькаду, в свою очередь в окружении двух всадников.

Гарет первым узнал мать. Закричал во весь голос, приподнялся в седле, замахал рукой. Гахерис пришпорил коня, галопом пронесся мимо, а вслед за ним и остальные, точно атакующий отряд кавалерии, помчались по лесистой равнине, хохоча и оглашая окрестности охотничьими кличами и приветственными возгласами.

Моргауза встретила натиск юных всадников, сияя улыбкой. Гахерису, который подоспел первым, подала руку и подставила щеку для нетерпеливого поцелуя. Вторую руку протянула Кею: тот почтительно поднес кисть к губам, затем уступил приз Гавейну и отъехал назад, пропуская мальчиков к матери.

Моргауза наклонилась вперед, раскинула руки навстречу сыновьям. Лицо ее лучилось радостью.

– Гляньте, моего коня ведут в поводу, так что я могу ехать и без рук! Мне сказали, что я могу надеяться на скорую встречу, но так рано мы вас не ждали! Вы, верно, стосковались по мне так же, как и я по вам… Гавейн, Агравейн, Гарет, ненаглядный мой, да поцелуйте же мать, которая все эти нескончаемые зимние месяцы изнывала, вас не видя… Ну же, право, довольно… Отпусти, Гахерис, дай полюбоваться на вас всех. Ох, милые мои мальчики, как долго мы не виделись, как долго…

Сдвиг в сторону пафоса прошел незамеченным. Все еще слишком взволнованные, переполненные сознанием новообретенной значимости, юные всадники гарцевали вокруг матери. Сцена приобрела живость увеселительной прогулки.

– Взгляните, матушка, этот жеребец – из конюшни самого верховного короля!

– Госпожа, вы посмотрите на меч! А я с ним уже недурно управляюсь! Учитель фехтования говорит, что у меня задатки не хуже, чем у любого из моих сверстников.

– Вы в добром здравии, госпожа королева? С вами хорошо обращаются?

Это спросил Гахерис.

– А меня примут в число Сотоварищей! – с грубоватой гордостью вставил Гавейн, – И ежели этим летом доведется повоевать, король обещал, что и меня возьмут.

– Вы ведь приедете в Камелот на Пятидесятницу? – спросил Гарет.

Мордред не поскакал вперед наперегонки с остальными. Королева этого словно не заметила. Даже не взглянула в его сторону. Отряд повернул назад, в Эймсбери; бастард по-прежнему ехал между Кеем и Ламораком. Моргауза весело смеялась и болтала с сыновьями, давая им вволю накричаться и побахвалиться, расспрашивала о Камелоте и Каэрлеоне, прислушивалась к их восторженным отзывам с лестным вниманием. Время от времени она дарила нежный взгляд или ласковое слово Ламораку, тому рыцарю, что держался ближе прочих, и даже солдатам эскорта. Нетрудно было догадаться, что королева радеет об отчете, который в свой срок достигнет ушей Артура. Прелестный облик ее дышал кротостью, в речах возможно было усмотреть лишь материнский интерес к сыновним успехам и материнскую признательность верховному королю и его доверенным лицам за заботу о мальчиках. Если она и заговаривала об Артуре – с Кеем, через головы Гарета и Гахериса, – то превозносила до небес великодушие короля к ее детям («к бедным моим сиротам, которых, кроме него, и защитить-то некому») и королевскую милость, как она это называла, по отношению к себе самой. Вне всякого сомнения, очень скоро она преисполнилась уверенности в том, что может рассчитывать и на большую, высшую милость. Обратив чарующий взор к Кею, она спросила с кротким смирением:

– Брат мой король прислал вас отвезти меня назад ко двору?

Кей вспыхнул и, глядя в сторону, ответил отрицательно. Моргауза не отозвалась ни словом, но понурила голову и украдкой поднесла руку к глазам. Мордред, который ехал чуть сзади, видел, что слез и в помине нет, но Гахерис, пристроившись с другого бока, коснулся материнского плеча.

– Но скоро так оно и будет, госпожа! Право слово, скоро! Как только мы вернемся, мы непременно упросим короля! К Пятидесятнице, помяните мое слово!

Моргауза не ответила. Чуть поежилась, плотнее запахнулась в плащ, взглянула на небо, затем с видимым усилием расправила плечи.

– Гляньте: тучи сгущаются. Не стоит здесь задерживаться. Пора бы назад. – И, храбро улыбнувшись, добавила: – Уж сегодня, по крайней мере, Эймсбери не покажется мне тюрьмой!

К тому времени, как отряд подъехал к деревне Эймсбери, Кей, скакавший слева, таял на глазах, в глазах Ламорака светилось неприкрытое восхищение, а сыновья Лота напрочь позабыли о том, что некогда мечтали избавиться от материнской опеки. Чары снова сгустились. Нимуэ была права. Узы, откованные в Каэрлеоне столь недавно, истончались с каждой минутой. Братьям-оркнейцам предстояло вернуться к дяде и верховному королю не самыми безупречными из вассалов.

Глава 2

Ворота монастыря были распахнуты настежь: привратник высматривал кавалькаду. Он изумленно вытаращился на гостей из Камелота и окликнул отрока во власянице, рыхлившего салат на заросшей сорняками грядке под самой стеной. Послушник опрометью бросился на зов, и к тому времени, как отряд въехал во двор, в дверях показался сам аббат – слегка запыхавшийся, но исполненный величавого достоинства – и встретил гостей на верхней ступеньке крыльца.

Даже здесь, под взглядом аббата, чары Моргаузы не утратили силы. Тяжелый на подъем Кей учтиво шагнул было вперед, дабы помочь даме спешиться, однако Ламорак оказался проворнее, а Гавейн и Гахерис уже теснились следом. Моргауза улыбнулась сыновьям, грациозно соскользнула в объятия Ламорака, на мгновение прильнула к нему, давая понять, что верховая прогулка и треволнения встречи подорвали ее хрупкие силы. Мило поблагодарила рыцаря и снова обернулась к сыновьям. Сейчас ей необходим покой, так что гостями займется аббат Лука, а после, когда сыновья подкрепятся, переоденутся и отдохнут, она их примет.

Аббат с трудом скрывал раздражение: Моргауза, перевоплотившись из узницы в королеву, дарующую аудиенцию, удалилась на женскую половину монастыря, опираясь на руку прислужницы. Четверо стражников проследовали за нею, словно королевский эскорт.

На протяжении многих дет после коронации и в особенности после того, как в монастыре поместили Моргаузу, верховный король жертвовал Эймсбери деньги и богатые дары, так что монастырь изрядно разросся и посолиднел с тех пор, как юный король впервые поскакал на юг, к Хороводу Великанов, на похороны отца.

Там, где сразу за часовней некогда начиналось поле, теперь раскинулся обнесенный стеною сад с плодовыми деревьями и рыбным садком, а за ним соорудили еще один внутренний двор, разделив монастырь на две половины – женскую и мужскую. Дом аббата надстроили, так что теперь хозяину не приходилось уступать покои визитерам королевской крови; окна гостевых комнат, разместившихся в новом, южном крыле, выходили в сад. Двое молодых послушников, назначенных позаботиться о нуждах новоприбывших, проводили мальчиков в гостевой дормиторий – длинную, светлую комнату, где ничто не наводило на мысль о монашеском аскетизме. Там выстроилось с полдюжины кроватей: добротные, новые, с расписными изголовьями; каменный пол, выскобленный до блеска, устилали яркие тканые коврики, в серебряных подсвечниках стояли наготове восковые свечи. Мордред обвел глазами дормиторий, выглянул из широкого окна: теплый солнечный свет струился на лужайку, на рыбоводный пруд и цветущие яблони. И язвительно подумал, что Моргауза, пожалуй, вправе рассчитывать на радушный прием и всевозможные привилегии, как самая дорогая гостья – в прямом смысле этого слова.

Обед тоже не оставлял желать лучшего. Мальчикам накрыли в небольшой трапезной, примыкающей к гостевому крылу, а после предоставили полную свободу бродить в монастырских впадениях и в городе за пределами стен, который, по чести говоря, казался немногим больше деревни. Мать, как сообщили принцам, примет их после вечерней службы. Кей беседовал с аббатом Лукой при закрытых дверях и к столу так и не вышел, но Ламорак остался при мальчиках и, по просьбе своих подопечных, свозил их на Великую равнину, туда, где, в двух милях от Эймсбери, высился огромный круг камней под названием Хоровод Великанов.

– Здесь похоронен наш родич, великий Амброзий, а рядом – наш дед Утер Пендрагон, – сообщил Агравейн Мордреду с оттенком былой заносчивости.

Мордред промолчал, поймал на себе быстрый взгляд Гавейна и улыбнулся про себя. Ламорак тоже искоса посматривал в его сторону; стало быть, и этому рыцарю известна правда о старшем «племяннике» Артура…

Памятуя о приличиях, гости почтили присутствием вечернюю службу. К некоторому удивлению Мордреда, явилась и Моргауза. Едва Ламорак и мальчики приблизились к дверям часовни, мимо них парами прошествовали монахини – неспешным шагом, потупив очи. Замыкала небольшую процессию Моргауза – с ног до головы в черном и под вуалью. Ее сопровождали две женщины: одна – прислужница, выезжавшая на прогулку вместе с ней, вторая – с виду моложе, с обрюзгшим, покрытым нездоровой бледностью лицом, в ее безликих чертах отражалась предельная тупость. Последней шла хрупкая, нежнолицая аббатиса, весь ее облик дышал кроткой невинностью – возможно, качество не из лучших для управительницы подобной общины. Во главе женской части монастыря ее поставил аббат: он слишком дорожил своим авторитетом и не потерпел бы соперничества. Но с появлением Моргаузы аббат Лука не раз имел повод пожалеть о своем выборе: мать Мария не в состоянии была управиться с коронованной узницей. С другой стороны, благодаря помянутой узнице монастырь процветал и благоденствовал, так что, пока королева Оркнейская пребывала под надежной охраной, аббат Лука не видел необходимости вмешиваться в чрезмерно мягкие порядки аббатисы. Сам святой отец тоже не остался равнодушен ни к лестному почтению, что выказывала ему Моргауза, ни к трогательно-беспомощному очарованию, что узница являла в его присутствии. Притом не следовало исключать вероятность того, что в один прекрасный день ее восстановят в правах – если не в собственном королевстве, то при дворе, а там она, в конце концов, сводная сестра верховного короля…

Вскорости после службы явилась приближенная дама Моргаузы – та, что помоложе, – с посланием от госпожи. Четверых младших принцев приглашали отужинать вместе с матерью. За ними пришлют позже. А сейчас королева желает видеть принца Мордреда.

Под обстрелом протестов и расспросов Мордред встретился взглядом с Гавейном. Единственный из четверых, тот сочувствовал, а не злился.

– Ну, удачи тебе, – проговорил старший из принцев.

Мордред поблагодарил его, пригладил волосы, поправил пояс и крючок у бедра. Женщина с сальным, точно топленый жир, лицом дожидалась в дверях, выпучив бесцветные глаза, и повторяла, словно затверженный наизусть урок:

– Младших принцев приглашают отужинать с госпожой, но сейчас она требует принца Мордреда, и только его одного.

Уже выходя, Мордред услышал, как Гавейн тихонько шепнул Гахерису:

– Не глупи, никакое это не отличие! Утром она и не взглянула в его сторону, верно? А то не знаешь почему! Или забыл про Габрана? Бедняга Мордред, не позавидуешь ему!

Мордред спешил за провожатой через лужайку. В траве, выклевывая червяков, перепархивали каменки, в ветвях заливался дрозд. Солнце еще грело, в воздухе разливался аромат цветущих яблонь, примул и желтофиолей, посаженных вдоль дорожки.

Мальчик ничего не замечал. Он полностью ушел в себя, думая лишь о предстоящем разговоре. И почему у него недостало смелости возразить королю, когда тот сказал: «Я отказываюсь с ней видеться, ныне и вовеки, но ты ее сын и, сдается мне, должен к ней съездить, пусть лишь учтивости ради. Повторять визит не обязательно. Но в этот раз, один-единственный раз, ты не можешь уклониться. Я отобрал у нее королевство и сыновей; пусть не говорят, что я был жесток с ней в придачу».

И в сознании бастарда, заглушая последнее воспоминание, навязчиво зазвучали два других голоса: один – мальчишки Мордреда, рыбацкого сына, второй – принца Мордреда, сына верховного короля Артура и взрослого мужа.

«С какой стати ее бояться? Она не в силах повредить тебе. Она беспомощная узница».

Это говорил принц, высокий и храбрый, в расшитой серебром тунике и новехоньком зеленом плаще.

«Она ведьма», – уверял мальчишка-рыбак.

«Она – узница верховного короля, а верховный король – мой отец. Мой отец», – повторял принц.

«Она моя мать, и она ведьма».

«Она уже не королева. Она утратила власть».

«Она ведьма, она убила мою мать».

«Ты ее боишься?» – насмехался принц.

«Да».

«Почему? Что она может сделать? В этом святом месте она даже заклятие сотворить не сумеет. Ты ведь уже не один на один с нею в подземной гробнице».

«Знаю. Сам не возьму в толк, в чем дело. Она одинокая женщина, беспомощная узница, а я все равно боюсь».

На женской половине монастыря, во дворе под аркадой обнаружилась открытая дверь. Прислужница поманила рукой, и мальчик проследовал за нею по недлинному коридору к следующему проему.

Сердце его тяжело колотилось, ладони взмокли. Мордред до боли стиснул кулаки, затем неспешно разжал пальцы, отчаянно стараясь успокоиться.

«Я Мордред, я сам себе хозяин, я ничем не обязан ни ей, ни верховному королю. Я выслушаю ее и уйду. И больше мы не увидимся: возвращаться мне незачем. Кем бы там она ни была, что бы там она ни наговорила, это все пустое. Я сам себе хозяин и поступать стану так, как угодно мне».

Не постучав, прислужница открыла дверь и шагнула в сторону, пропуская гостя вперед.

В просторной, скудно обставленной комнате веяло холодом. Стены на манер мазанки были грубо оштукатурены и покрашены, на каменном полу – ни ковров, ни настила. Со стороны аркады обнаружилось незастекленное окно, открытое вечернему ветру. Напротив – еще одна дверь. У протяженной стены притулились массивный стол и резная скамья из полированного дерева. В дальнем конце стола стояло единственное кресло – с высокой спинкой, прихотливо украшенное, но без подушек. С обеих сторон – по деревянному стулу. Стол уже накрыли к вечерней трапезе: оловянные блюда и чаши перемежались с посудой из красной глины и даже дерева. Некая часть сознания Мордреда – та часть, что холодно наблюдала за происходящим, невзирая на повлажневший лоб и неистово колотящееся сердце, – не без иронии подметила, что сводных братьев ждет ужин весьма скудный даже по монастырским понятиям. Но тут дальняя дверь открылась, и в комнату вошла Моргауза.

Когда-то давно, впервые оказавшись среди дворцовых огней и красок, лицом к лицу с королевой, оборванный мальчишка-рыбак не замечал ничего вокруг; сейчас в этой голой, промозглой комнате Мордред, снова позабыв обо всем на свете, не сводил глаз с королевы.

На Моргаузе было все то же черное, уместное для посешения церкви платье, никаких тебе ярких красок и украшений, лишь серебряный крест (неужели крест?) висел на груди. Волосы строго заплетены в две длинные косы. От вуали она избавилась. Королева шагнула вперед и встала рядом с креслом, одной рукой опираясь о высокую спинку, другой поддерживая платье. И молча застыла в ожидании. Тем временем прислужница заперла дверь на задвижку, тяжело и неспешно ступая, пересекла комнату и скрылась во внутренних покоях. Дверь открылась и закрылась за ее спиной, но Мордред успел углядеть в проеме составленные вместе кресла и блеск серебра под ворохом цветных тканей. Раздался торопливый говорок, но болтунью тут же одернули. Дверь тихонько затворилась – и мальчик остался наедине с королевой.

Он выжидательно замер. Моргауза повернула гордо посаженную голову, намеренно затягивая молчание. Свет из окна затрепетал в тяжелых складках платья, и дрогнул серебряный крест на груди. Вдруг, словно ныряльщик, поднявшийся на поверхность, бастард отчетливо различил две вещи: суставы пальцев, вцепившихся в черную ткань у бедра, заметно побелели, грудь учащенно вздымалась. Итак, Моргауза тоже предвкушала эту встречу не столь уж и хладнокровно. Королева напряжена не меньше его.

Но Мордред разглядел не только это. еще – отметины на штукатурке: драпировки срывались в спешке; светлые проплешины на полу – там прежде лежали ковры; царапины там, где проволокли стулья, светильники и столы – всю мебель, достаточно легкую для женских рук, – чтобы схоронить во внутренних покоях вместе с подушками, серебром и прочими предметами роскоши, без которых Моргауза почувствовала бы себя жестоко обделенной. Ах вот в чем дело!

Снова, по обыкновению своему, Моргауза разыграла целый спектакль. Строгая черная одежда, голые стены, холодный зал, отсутствие слуг – королева Оркнейская по-прежнему радела об отчете, который отвезут назад к Артуру, и о том, что за зрелище откроется ее сыновьям. Принцам должно увидеть в ней одинокую, угнетаемую жертву, заточенную в мрачном узилище.

Этого было довольно. Страхи Мордреда рассеялись. Он церемонно поклонился и принял непринужденную позу, дожидаясь дальнейшего развития событий, словно безмолвие и пристальный взгляд королевы нимало его не смущали.

Узкая кисть соскользнула со спинки кресла, подхватила тяжелую юбку с другой стороны. Моргауза величаво шагнула к креслу и села. Расправила черную ткань на коленях, сложила руки, ослепительно белые на черном фоне, подняла голову, смерила гостя медленным взглядом. Только теперь мальчик подметил, что на ней королевский венец Лотиана и Оркнеев. Жемчуга и цитрины, оправленные в белое золото, переливались в алом золоте волос.

Не усмотрев в лице гостя никаких следов замешательства или благоговейного страха, королева заговорила:

– Подойди ближе. Сюда, на свет. Хм. Да, хорош. Говорят, теперь ты «принц Мордред», ни много ни мало. Украшение Камелота, подающий надежды меч на службе у Артура!

Мордред снова поклонился, не говоря ни слова. Королева поджала губки.

– Так он все рассказал тебе, да?

– Да, госпожа.

– Всю правду? И он осмелился?

В голосе ее звенело презрение.

– Это было похоже на правду. Никто не измыслит подобную выдумку хвастовства ради.

– Ага, змееныш научился-таки шипеть! А мне казалось, ты мой преданный слуга, Мордред, рыбацкий выкормыш!

– Я был вам слугой, госпожа. Я помню все, чем вам обязан. Но я в долгу и перед ним.

– За минутную похоть, – пренебрежительно отмахнулась она – Мальчишка после первого боя. Несмышленый щенок, что примчался со всех ног на свист первой же женщины.

Молчание. Королева возвысила голос – на самую малую долю.

– Об этом он тебе рассказывал?

– Король сообщил мне о том, что я его сын, в неведении зачатый им со сводной сестрой после битвы в Лугуваллиуме, – ровным, лишенным всякого выражения голосом проговорил Мордред. – И о том, как сразу после того вы хитростью женили на себе короля Лота, обещанного вашей сестре и уже как королева отправились вместе с ним в Дунпелдир, где родился я. Король Лот, прослышав, что дитя появилось на свет слишком скоро после свадьбы, и опасаясь, что выкормит бастарда верховного короля, попытался убить меня чужими руками и ради этого утопил всех младенцев в Дунпелдире, взведя вину на Артура. А вы, госпожа, помогли ему в этом деле, зная, что меня уже благополучно переправили на острова, где Бруд и Сула за деньги согласились ходить за мной.

Королева подалась вперед. Руки ее легли на подлокотники кресла, пальцы судорожно сжались.

– А рассказал ли тебе Артур о том, что и он желал твоей смерти? Рассказал ли, а, Мордред?

– В том не было нужды. Я бы и сам догадался.

– Как так? – резко спросила Моргауза.

Мордред пожал плечами:

– Мысль напрашивается сама собой. В ту пору верховный король еще надеялся, что королева родит ему других сыновей. Зачем ему я, бастард и порождение врага? – Мальчик вызывающе глянул на собеседницу, – Вы ведь не станете отрицать, что вы его ненавидите, как ненавидел при жизни и Лот. Поэтому вы и сохранили мне жизнь, верно? Я все, бывало, гадал, с какой стати вы платили Бруду за содержание Лотова отпрыска. И недаром. Вы бы ни за что не оставили в живых сына Лота от другой женщины. Была там одна, по имени Мача, так? Ее младенца подложили в мою колыбель, чтобы отвести меч Лота от вашего собственного сына.

Мгновение королева молчала. От лица ее отхлынули все краски. Затем, пропустив мимо ушей последнее замечание, Моргауза заговорила снова:

– Стало быть, я спасла тебя от Лотовой мести. Ты это знаешь. Ты это признаешь. Что такое ты сказал минуту назад? Дескать, ты помнишь все, чем мне обязан. Так ты обязан мне жизнью. Причем дважды, Мордред, дважды! – Королева подалась вперед. Голос ее задрожал. – Мордред, я твоя мать. Не забывай об этом. Я родила тебя. Ради тебя претерпела муки…

Взгляд Мордреда заставил ее умолкнуть. В голове у нее промелькнула мысль: любой из четырех сыновей Лота уже бросился бы к ее ногам. Но не этот. Не сын Артура.

– Да, вы подарили мне жизнь, в силу минутной похоти, – холодно бросил Мордред. – Вы сами это сказали, не я. Но ведь это правда, так, госпожа? Женщина зазвала мальчика к себе на ложе. Мальчика, который, как она отлично знала, приходится ей сводным братом. А еще она знала, что в один прекрасный день этот мальчик станет великим королем. Здесь я вам ничем не обязан.

– Да как ты смеешь? – взвизгнула Моргауза во власти внезапно накатившей ярости. – Ты, жалкое отродье, ублюдок, выкормленный в лачуге грязными поселянами, смеешь говорить мне…

Мордред шагнул вперед. Теперь и он разъярился не на шутку. Глаза его полыхнули огнем.

– Есть такое поверье: будто гады ползучие, зарывшись в грязь, зачинают свое отродье благодаря солнцу!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю