Текст книги "Осенним днем в парке"
Автор книги: Матильда Юфит
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц)
Когда ее назначили заведующей ателье, она ничуть не загордилась. Даже испугалась немного. Все-таки большая ответственность. Шить стали из добротных и дорогих материалов, клиенты пошли разборчивые, требовательные. И все только одно кричали: «Вкус! Вкус! Хороший вкус!» Она ходила на лекции в Дом моделей, чтобы узнать, что же это такое – «умение хорошо и со вкусом одеваться». И когда возвращалась домой, переполненная впечатлениями, и на кухне громко и возбужденно рассказывала жиличкам, какие намечаются фасоны на будущий сезон, женщины заискивающе просили: «Нюсь, а Нюсенька, выкройку не принесешь ли?» А тетя Дуня сказала ей однажды, как всегда держа на руках и милуя своего кота:
– Вот, Нюсенька, он, – она имела в виду Петра Филимоновича, – он думал, что ты к нему придешь, поклонишься, а надо было ему самому тебе поклониться. Встретила я его, совсем облысел.
– Неинтересный он мне вовсе, – сказала. Нюся. – И раньше был неинтересный, а теперь так уж вовсе…
– Да, ты совсем другая стала, смелая… – сказала тетя Дуня. И кот, выгнув спину, стал вытягивать лапы и щуриться, как будто тоже признавал, что Нюся стала смелая.
– Да, у меня теперь все по-другому пошло…
Нюся была очень довольна своей новой жизнью, очень дорожила ею.
Как-то она пришла к Леонтию Ивановичу на комбинат доложить о своей работе, рассказать, какие замечательные занавески повесила в ателье и цветы в вазонах всюду расставила. И только хотела перейти к главной цели своего прихода, попросить, чтоб дали больший выбор фурнитуры – разных там пряжек, пуговиц и крючков, как Леонтий Иванович, начальственно оглядев ее, не то посоветовал, не то приказал:
– Козлова, ты бы принарядилась сама, что ли… Все-таки марка, заказчики…
Нюся коротко ответила:
– Хорошо, я это учту…
И вот тогда-то справила она себе зеленый костюмчик, блузку, завилась, купила модельные туфли и шелковые чулки…
Всего этого, как понимала Нюся, суд не знал. Не мог знать. Суду было видно из документов, приобщенных к делу, что подсудимая растратила казенные деньги, посещая рестораны вместе со своим дружком. Была она старше своего кавалера, иными словами, содержала его. Случай, в общем, интереса для криминалистов не представляющий. Картина личной жизни Козловой была им ясна… Они-то думали, что эта женщина живет только для своего удовольствия. «А что они могут подумать другое? – считала Нюся. Ведь если бы они размышляли по-другому, то разве прибавили бы к ее мукам еще одну, невыносимую, разве вызвали бы на потеху публике, присутствующей в зале, свидетелем Валерика? А они постановили, учитывая общественное мнение и интересы рассматриваемого судебного дела, вызвать его и допросить. – Зачем это? – в отчаянии думала Нюся. – И Костик его увидит… Да и сам Валерик. Еще растеряется, бедный, станет брать вину на себя. Зачем это и к чему?..»
А ведь все началось с того дня, как по совету Леонтия Ивановича она пришла на работу завитая, в новом костюмчике, в туфлях на высоких каблуках.
Валерик, он уже несколько месяцев работал у них закройщиком, сразу же заметил:
– Анна Петровна, у вас сегодня праздник?
Валерик этот был ей очень симпатичен своей особой вежливостью. Никогда не приходил на работу выпивши или после пьянки, как это случалось с другими портными, был в меру приятно приветлив, не приставал к девчатам, не грубил заказчикам, не рассказывал анекдотов. Но никакой не сухарь, не молокосос – здоровый, рослый парень с косыми бачками, какие наклеивают себе артисты, когда поют в «Евгении Онегине».
Когда она приходила в ателье и видела Валерика, то сразу веселела, сама не понимая, что именно встреча с ним и является причиной ее отличного настроения. По долгу службы она часто подзывала Валерика к своему столу и обсуждала с ним принятые заказы, а если бывала долго занята с кем другим, то Валерик сам заглядывал к ней, обижался, что давно его не зовут.
Она как с ума сошла с этим Валериком.
– Хорошие у нас молодые кадры, – расхваливала Нюся Валерика. И его звали «любимчиком Анны Петровны», ничего не подозревая. И сама Нюся ничего не подозревала. Конечно, Валерик уже был не мальчик, а мужчина, но она внушала себе, что относится к нему как к мальчику.
И когда Валерик спросил, праздник ли у нее сегодня, ответила в шутку:
– Да, день рождения…
– Приглашайте на пирог…
Нюсе не хотелось звать Валерика домой, неловко было, что у нее такие большие парни. Она сказала:
– Хорошо, приглашаю тебя в ресторан.
Когда она произносила эти слова, то сама не думала, что всерьез. Сказала – и все. Но чем ближе было к концу смены, тем сильней ей хотелось действительно посидеть где-нибудь вдвоем с Валериком, узнать, есть ли у него девушка, понять его. Настроение у нее было замечательное, все хвалили ее костюм и прическу, удивлялись, она ли это, и ей стало казаться, что и правда сегодня праздник, особенный день…
И она сказала Валерику негромко:
– Я не шучу. Не знаю только, куда идти. И имей в виду, я пригласила, я плачу…
Они условились встретиться около ресторана «Заря».
Валерик пришел в темном костюме, с галстуком бабочкой.
Когда вошли в ресторан, она чуть не потеряла сознание от волнения. Но Валерик твердо, как мужчина, как кавалер, держал ее за локоть. Только спросил учтиво:
– Не угодно ли в дамскую комнату?
– Зачем? – не поняла Нюся.
– Ну, поправить волосы, попудриться…
– Нет, не надо…
Ей хотелось скорее дойти до столика, сесть, прийти в себя. Валерик выбрал место, отгороженное занавесками, как кабины для примерки в их ателье. Нюся села на плюшевый диванчик. Солнце еще не зашло, и в луче столбиком золотилась пыль. Нижняя половина стен уже тонула в сумерках. Свет был неверный, зыбкий, и все вместе взятое – углом составленные диванчики, скатерть с чуть заметным пятном от красного вина, рюмки и приборы, букет искусственных цветов – понравилось ей.
– Красиво, – сказала Нюся.
– Ничего, – согласился Валерик. – Но все-таки ресторан второго разряда. В «Арагви» или в «Метрополе», там в сто раз лучше…
Нюся засмеялась:
– Там не про наш карман…
Вошел официант, смахнул со стола, хотя на столе было чисто, и протянул меню.
– Выбирай, Валерик.
– Нет, нет, Анна Петровна, выбирайте первая, вы дама.
Перед ней мелькали названия, она не могла их ни прочесть толком, ни выговорить. Попалось только одно знакомое слово. Она ткнула пальцем:
– Вот это… По-деревенски…
– Бифштекс по-деревенски один, – записал официант. – Прикажете закуску? Селедочку, осетрину с хреном, салатик? Будете пить белое? Сухое вино? Нарзан?
Нюся засмеялась:
– Валерик, выпьешь? Я рюмочку белого, пожалуй, выпью… – И отдала ему меню: – Выбирай, выбирай, не стесняйся… Ты парень молодой, у тебя и аппетит должен быть хороший…
Все то же непривычное ощущение приподнятости, отчаянности не покидало ее, она все пыталась держать себя как взрослая женщина, которая привела знакомого парнишку в ресторан, чтобы покормить его. Но с каждой секундой положение менялось, менялись их отношения. Валерик, снимая с нее жакетку, надолго задержал свои руки на ее плечах, даже сказал:
– Прекрасная у вас фигура, Анна Петровна.
– Что ты, Валерик, какая там фигура. Когда-то была, это верно…
Но Валерик, смотрел на нее оценивающе, как будто мерку снимал.
– Этот ваш жакет прямой, а я бы вам сделал в талию. На вас все можно хорошо сшить…
– Что ж, завтра оформим заказ…
– Если бы мы жили в Древней Греции, греки сделали бы с вас статую и поставили в парке, чтобы все любовались на вашу фигуру.
Она захохотала:
– Ох заливаешь, Валерик, ох заливаешь. Смотри, узнаю, что ты заказчикам такое болтаешь…
Нюся выпила белого вина, но опьянела не от вина, а от счастья, раскраснелась, оживилась:
– Валерик, ты в кого-нибудь влюблен? Скажи. Разве мало у нас хороших девчонок! Вот Лена Трошина, например…
– Вы сами знаете, в кого я влюблен…
– В Тоню Кукушкину, да?
Вошел официант с подносом. Ловко все раздвинул, разобрал, расставил. Перед Нюсей оказалась большая тарелка с огромным куском жареного мяса, обложенного салатом и ломтиками румяного картофеля, поверх мяса золотисто переливался и шипел только что вынутый из масла лук.
– Не знала я, что в деревне такое готовят, – простодушно сказала Нюся.
– Разве что до коллективизации, – пошутил официант.
Но Нюся оборвала его:
– Кто честно работает, тому в колхозе хорошо…
Официант ушел, но перебитый им разговор уже не удалось возобновить. Не спрашивать же снова: «Ты в кого-нибудь влюблен?»
Запах мяса раздразнил ее аппетит. Она накинулась на еду.
Конечно, она довольно часто, почти ежедневно покупала мясо, но из экономии варила суп или щи, а если жарила котлеты, то клала в них побольше булки. Такого вкусного блюда ей никогда не приходилось пробовать. Валерик ел лениво.
– Ты что это? – сказала Нюся строго, как будто Костику или Вите. – Ты не ковыряйся, ешь…
– Я дома перекусил…
– Ты с мамашей живешь?
С огромным интересом Нюся узнавала все подробности из жизни Валерика, жадно расспрашивала про мать. Живут вдвоем с овдовевшей матерью, живут неплохо. В армии Валерик отслужил, но и там работал в пошивочных мастерских, не отрывался от профессии. Мать собирает деньги на ремонт дома, дом у них свой, в Измайлове, окна прямо в парк, лучше любой дачи… Нюся понимала, что деньги у Валерика водятся, заказчицы всегда совали закройщику пятерку-другую, чтобы лучше скроил, но, как заведующая, она не могла его об этом спрашивать. Деньги, «металл», как он говорил, Валерик отдавал матери, а мать уже от себя покупала ему костюмы и ботинки, недавно достала югославский плащ необыкновенной красоты.
– Вот женишься, – дрогнувшим голосом сказала Нюся, – пойдут нелады между женой и матерью…
– Я не женюсь…
Оказалось, что современные девушки Валерику не по душе – слишком свободно себя держат. Товарищей у него мало: школьные все разбрелись, кто в шоферы, кто в институте или на заводе, а один даже поехал на целину по собственному желанию. В портные никто не пошел.
– Ну, а среди наших разве нет достойных ребят?
– Меня интересует иной культурный уровень.
Нюся задумалась:
– Это неплохо, что тебя тянет к культуре…
Опустив подбородок на сложенные руки, она с упоением слушала, как Валерик проговаривает ей нараспев слова из разных песен. И все просила:
– Спой, спой еще.
А он гладил ей руки, гладил пальцы и не столько говорил, сколько намекал взглядами и вздохами, как она ему нравится.
– Что ты, Валерик? – невесело засмеялась Нюся. – Да ведь у меня дети.
И со стыдом подумала: «Поужинали ли мальчики, разогрели ли себе пшенную кашу?»
Когда официант принес вазу с фруктами, Валерик выбрал два румяных яблока и сказал деликатно:
– Возьмите для своих малышей…
И Нюся не стала поправлять его: мол, не малыши они; Костя, так тот совсем большой.
– А ты для своей мамаши возьми…
Какой это был замечательный вечер!
Они вышли из ресторана не очень поздно. Когда официант принес счет, Нюся не сразу поняла, что это за сумма. Она даже не знала, что можно столько заплатить за один ужин. Конечно, виду не подала и, когда Валерик неуверенно полез в карман, решительно отстранила его руку. Только рада была, что хватило, чтоб расплатиться.
Было тепло, почки на деревьях набухли, в киосках продавали нарциссы и увядшую фимозу, пахло весной. Луна, как огромный неразбитый желток, лежала на темном небе, на машинах горели красные огоньки. Валерик держал ее под руку. И напевал, напевал…
Когда она вошла в дом, дети спали. Костик оставил ей на столе кастрюлю с кашей и чистую тарелку. Она растрогалась, но сразу же забыла об этом, разделась в темноте и долго не могла уснуть. Вспоминала все, что говорил Валерик, и грустно улыбалась. А все-таки провела рукой по бедрам, по ногам – да, он правду говорил: не старая еще она…
И вот он стоит перед судом, Валерик. Стоит прямо, смотрит ясно, головы не клонит. На вопросы отвечает вежливо, внимательно слушает, прежде чем ответить.
Нюся с волнением всматривается в любимые черты. Похудел, бедный, побледнел. Она с трудом улавливает общий смысл того, что спрашивает суд, что говорит Валерик. А сердце у нее бьется тревожно и громко, все заглушая.
– Вы ходили по ресторанам с подсудимой?
– Почему не пойти, если приглашают? – поводит плечом Валерик. На нем темный костюм, знакомый Нюсе, а рубашка и галстук новые. И причесан он по-другому. Бачек нет, сбрил.
– Но обычно приглашает и платит мужчина.
И он тоже приглашал, в долгу не оставался. И платил. Вот счета, случайно завалялись в кармане пиджака.
Кругленький заседатель долго, с помощью Валерика, выяснял даты и названия ресторанов, потом, надев очки, посмотрел счета, кивнул головой:
– Факт. Вы не отрицаете, подсудимая?
Кровь прихлынула к лицу Нюси. Она дрожащей рукой взяла счет, тупо вгляделась. С кем же это он был, кому заказывал, как и она, бифштекс? Она хорошо знала, что не ходили никогда в такой ресторан, все их встречи наперечет помнила.
Она и сегодня сгорала в том же пламени, что зажглось, когда они в первый раз ужинали в «Заре». Вот так же любила его – рост, чуть заметную кривизну ног, уверенность в себе, деликатность. Она понимала, что Валерик стесняется взглянуть на нее, и сочувствовала ему и жалела его.
И страдала за него.
А все-таки думала: с кем же это он проводил время в ресторане? А она где же была в тот вечер? Никак не могла вспомнить. Может, он просто взял счета у товарища? А может… Было ведь как-то, что она ждала его, а он сказался больным. Обманул?
Дня она не могла прожить без него. Мучилась по воскресеньям, по праздникам: в эти дни ему нельзя было уйти из дому, не позволяла мать.
То они задерживались в ателье, чтобы перекинуться шуткой, ласковым словом, то целовались в кино, то стояли в обнимку в чужих парадных. Но ей этого было мало, и ему, она знала, тоже мало. Когда дети уехали в пионерский лагерь, Валерик ходил к ней почти каждый вечер. В квартире было пусто, все разъехались. Только мурлыкал и пугал их тети-Дунин кот, оставленный Нюсе на попечение. Валерик приходил, пили по-семейному чай и ужинали, но в одиннадцать он уходил домой, чтобы не ворчала мать… А ей хотелось, чтобы он остался до утра, заснул рядом с ней, как муж…
Однажды, когда его мамаша уехала к сестре, Нюся сама заночевала у Валерика в Измайлове, детям сказала, что в ателье срочный переучет.
У Валерика ей очень понравилось: домик чистенько прибран, обстановка богатая.
– А что, если мамаша вдруг вернется? – с кокетством спросила Нюся.
– Ну и что? Она ничего не скажет, если это надо для моего здоровья…
Нюся словно споткнулась:
– Что для твоего здоровья?
Валерик успокоил ее:
– Чтобы я не нервничал и не переживал…
– Может, тут прибраться у тебя? – спросила Нюся. – Может, тебе носки постирать? Или рубашку? Не стесняйся… – Так ей хотелось, чтобы было по-домашнему, так хотелось перетрогать все рубашки Валерика, уложить их по-своему.
Он был такой ласковый, такой жадный до ее любви, что Нюся на все была готова для Валерика. Бегала с ним как девчонка и на бокс и в театр. Иногда казалось, что она моложе Валерика – так радостно все воспринимала, всему удивлялась. Она даже не подозревала раньше, что существует так много развлечений, чем очень смешила своего кавалера.
– Ты какая-то несовременная, – удивлялся Валерик. – Ты где живешь? В отсталой провинции?
Нюся на эти насмешки не обижалась. Она вообще на Валерика никогда не обижалась, все делала, как он хотел. Покупала путевки на пароход, только бы провести с ним денек, в рестораны ходила, в кино, ни в чем ему не перечила, особенно когда почувствовала, что он стал охладевать. Ну, не охладевать, скажем, но он больше, чем она, остерегался, что их увидят знакомые, таился, старался бывать там, где сотрудников из их ателье не встретишь…
Теперь Нюсе всегда не хватало денег. Она стала пудриться, чтобы выглядеть моложе, сменила платочек на шляпку, приколола брошку. Дом она почти забросила, запустила и даже как-то в сердцах ударила Витю по руке, когда он разбил чашку, и крикнула:
– Объели вы меня, начисто объели!..
Костя посмотрел на нее хмуро, Витьке велел не реветь, а сам предложил:
– Мам, у нас многие ребята уходят работать…
Нюся опомнилась:
– Что ты, Костик? К чему это? А учеба?
– А учеба вечером…
– Нет, сынок, это я так сказала, не обращай внимания… извини меня…
Костя посмотрел на нее исподлобья. Она опустила глаза. И даже зажмурилась: как будто на краю пропасти стояла и боялась сорваться.
А все-таки она была счастлива: смеялась, пела, часто просила Витю:
– Сынка, прочти стишок про природу, про колокольчики, цветики степные. Это и мы учили когда-то… – и качала головой. – Красиво, ох как красиво…
– Чего ж ты тогда плачешь? – как-то спросил Костик.
– Когда?
– Ночью плакала, я слышал…
– Может, со сна…
Разговаривать, откровенничать с Костей, как делала когда-то, Нюся теперь избегала – боялась выдать себя. А он чуял что-то неблагополучное, следил за ней, даже иногда ждал на улице, смотрел, с кем идет.
– Ты что, Костик, не спишь? – удивлялась мать.
– А ты что так поздно?
– На работе была…
– Не было тебя там, я ходил… Во всех окнах темно…
– Что ты, Костик. Я на складе сидела, там глухая дверь.
Она понимала, что надо обрывать отношения с Валериком, но сделать этого не могла. Все крепче и крепче любила его. Даже пошутила как-то:
– И что ты такой молодой, Валерик? Будь ты постарше, я бы охотно пошла за тебя замуж…
Валерик захохотал.
– Ты что смеешься? – рассердилась Нюся.
– Просто так…
Она не настаивала, знала, что Валерик легко пойдет на ссору. И чтобы замять, сгладить разговор, предложила:
– Пойдем в парк культуры, пива выпьем…
– Ну что ж… – нехотя соглашался Валерик.
– А может, на концерт пойдем?
– Нет, лучше в парк.
Нюся давно уже запуталась в денежных делах, истратила подотчетные суммы, надеяться ей было не на что, она ждала чуда – может, выиграет по займу, но выиграла всего один раз, и то двадцать рублей. Пустяк по сравнению с тем, сколько ей нужно было, чтобы выпутаться.
Она думала о своей беде денно и нощно, все замечали, как она похудела, а Костик не раз будил ее ночью, говорил, что кричит и плачет во сне.
Один Валерик ничего не хотел замечать…
Она так измучилась, извелась, что даже рада была, когда пришла ревизия. Какой-никакой, а все-таки конец…
– Как же понять ваше поведение? Что это было с вашей стороны? Любовь? Увлечение? Корысть?
Голос судьи звучал враждебно.
Валерик очень обиделся.
– Таким низким я себя не считаю, – сказал он. – А любовь? Вы же сами понимаете, товарищи судьи, настоящей любви тут не могло быть, увлечение… все-таки, все-таки… – Он мельком, бегло взглянул на скамью подсудимых, где, съежившись, сидела Нюся. – Все-таки мне только двадцать семь… а она… Одним словом, все это уже увядшие цветы… а я собираюсь жениться и создать прочную семью…
– Ах, подлец! – громко сказала в зале тетя Надя. – Ах, шкура!..
Судьиха постучала карандашом о графин.
Когда суд удалился на совещание, Нюся сидела одна в почти пустой, тускло окрашенной комнате, на жесткой деревянной скамье. Она бессильно свесила руки. Стыд, боль, отчаяние, ревность и снова стыд с такой силой жгли ее, что казалось, все выгорит в душе, останутся только уголь и пепел… Перед ее глазами мелькали ресторанные счета, припасенные Валериком для того, чтобы выгородить себя, оправдать.
Нюся вспомнила, как шли они с Валериком по улице и она, смеясь, рассказала, что ребята просят к празднику мяч. Он оживился: ну да, ну да, надо купить. Вот смотри, какие в витрине мячи, размером с большущую голову, голубовато-синие, как морская волна. Давай покупай, не скупись.
– Что ты! – засмеялась Нюся. – Это же для маленьких, для девочек. А им нужен футбольный, голы забивать…
Валерик захохотал. И сказал: ну, ладно, он совсем упустил, что ребята такие большие, но у него дома есть первоклассный мяч, желтый, с кожаной шнуровкой, почти без царапин. Он принесет, подарит…
И Нюся обрадовалась: какой он добрый!
Но так и не подарил. Все говорил, что разыщет и принесет, и не принес…
Он вообще часто обещал и не делал. Сам возмущался: «Что у меня за короткая память? Надо витамин «C» принимать, что ли?»
А вот про-счета из ресторанов не забыл. Захватил с собой, когда шел в суд.
Нюся снова видела безвольную жалкую улыбку Валерика, вспомнила готовность, с которой он предал ее, высмеял их отношения. И все ужасное, что с ней произошло, – то, что она брала из кассы деньги и не могла их выплатить, то, что запустила отчетность и теперь сама уже не знала, в чем виновата, а в чем не виновата, не знала, какие ошибки допустила по халатности, а какие сознательно, – все соединилось для нее в одном этом названии из ресторанного счета «бифштекс по-деревен.». Слова эти, как молоточки, стучали у нее в мозгу. Их не могла заглушить тихая музыка, шуршавшая в репродукторе, как шуршит ветерок в осенней листве.
В комнате около стола сидели милиционер и защитник. Защитника Нюся не нанимала, не хотела зря переводить деньги, защитник был от суда. И Нюсе казалось, что он уже не интересуется приговором – так спешно просматривал, то и дело моргая и протирая пенсне, следующее дело, которое должны были разбирать после Нюсиного.
Стали передавать «Последние известия», дневной выпуск. Все трое стали прислушиваться. По радио говорили про сельское хозяйство. Выступил председатель колхоза, рассказал, какие у них успехи, сколько вырастили гусей и уток.
– Может, и ребятам моим не так тяжко без меня придется, – вдруг громко сказала Нюся.
Защитник не понял, кому она это говорит, поднял глаза и снова опустил их в бумаги. А милиционер, сидевший у стола и подтягивающий голенища сапог, отозвался сердито:
– Хорошая мать о детях раньше бы подумала…
– И не знала я, что такое получится… чтоб так себя уронить… – стала оправдываться Нюся. – Так хотелось праздника… – И залилась слезами. – Обездолила я ребят, обездолила…
Милиционер только и сказал:
– Ну и народ вы, бабы, одно название, что народ… сами же нарушаете…
И опять занялся своими сапогами. Он то сгибал в колене правую ногу и вытягивал левую, то снова любовался правым носком. Сапоги и правда были хорошо сшиты.
Защитник кончил читать, снял очки, громко щелкнул портфелем, пряча документы и справки. И оба они, защитник с милиционером, не обращая внимания на Нюсю, словно она была сделана из того же куска дерева, что и скамейка, на которой сидела, стали рассуждать: мол, еще не известно, как отнесется суд, усмотрит ли злой умысел. А может, учреждение возьмет на поруки. Милиционер возразил, что на поруки вряд ли, кампания брать на поруки уже прошла. Если государство будет каждого оправдывать или отдавать на поруки, так все растащат.
Защитник нахмурил брови.
– Данный случай, при желании, можно трактовать как служебную халатность, – заметил он. И сказал, что вообще, по его долголетним наблюдениям, женщины гораздо больше придают значения любви, чем мужчины…
– Что верно, то верно… – почти согласился милиционер. – А все-таки голову терять нельзя.
В дверях показался Костик, принес батон. Он молча сел рядом с матерью.
– Ты с тетей Дуней не ссорься, сынок, человек она невредный. Она вам и сготовит и постирает. Я просила…
– Да проживем мы, не бойся. Я на работу устроюсь.
– Куда это?
– На завод.
– Ну и правильно. В торговлю не иди, не надо…
– А я и не пойду…
Нюся хотела объяснить ему, что надо быть настоящим человеком, настоящим мужчиной, но не могла найти подходящих слов. Только посоветовала:
– Ты подстригись, эти космы не запускай, как теперь модно…
Милиционер не стерпел, строго сказал Косте:
– Шел бы ты, малый, в зал, не полагается тут…
– Иди, Костик, раз нельзя. Ты помни, Костик, поласковее будь… люби людей, братика не обижай…
В комнате стало тихо. Защитник ушел в буфет, милиционер тоже соскучился, захотел поглядеть, что делается в коридоре. Нюся осталась совсем одна. Она ждала, когда же ее позовут в зал. Но судьи не выходили, видимо, спорили, какой вынести приговор.
Она отломила кусок батона, оставленного Костей, и стала медленно есть.
