Текст книги "Осенним днем в парке"
Автор книги: Матильда Юфит
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 37 страниц)
Официант, какие-то загорелые парни в цветастых рубахах пытались схватить Кириллова за руки.
– Гражданин, давайте выйдем, – просил официант.
Не понимая, что произошло, не рассуждая, сознавая только, что все против Кириллова, Марина Сергеевна бросилась вперед, резко отстранила заведующего, растолкала парней.
– Ну, разбушевался, – спокойно сказала Марина Сергеевна и взяла у Кириллова бутылку. – Ладно, ладно, идите себе, чего вам! Сами разберемся… – бросила она парням. И что-то в ее голосе было такое, что все повиновались. Дама Кириллова перестала плакать. – Встань, – приказала Марина Сергеевна. Кириллов встал. – Пошли, – скомандовала она. Он пошел за ней к выходу. – Засунь два пальца в рот, ах, какой дурак, – сказала она, когда они уже были снаружи.
Всю обратную дорогу Марина Сергеевна молчала. Юлия Павловна стала шептать ей: мол, зачем надо было вмешиваться, рисковать, ведь он мог ее ударить бутылкой, если смог ни с того ни с сего дать пощечину интеллигентному человеку.
– Надо таких сажать на пятнадцать суток, научился бы себя вести.
– Замолчите, – резко сказала Марина Сергеевна. – Жаль, даме своей морду не набил.
Юлия Павловна надулась, потом не выдержала:
– Что вы в нем нашли, не понимаю…
– И не поймете. Вам этого не понять, а мы вместе воевали…
Но самого Кириллова, когда он поздно вечером, протрезвевший, пришел к ней оправдываться, просто выгнала:
– Иди, иди, видеть тебя не хочу. Нашел с кем связываться! Позоришь меня, позоришь нашу часть, Кириллов. Иди…
И резко захлопнула дверь.
Он постучал еше раз. Сказал за дверью!
– Марина Сергеевна, нельзя же быть такой принципиальной, такой беспощадной…
– Можно, – ответила она. И дверь не открыла.
10
Это и муж, бывший ее муж, часто твердил: «Тебе принцип дороже всего. Сострадания ты не знаешь…»
Неправда это, знает она сострадание. Но только на сострадании ничего не построишь, ничего не добьешься. Она всегда считала именно так. Она и мужу не раз отвечала: «Сострадание унижает того, кому сострадаешь, разве ты этого не понимаешь?» – «Нет, не понимаю, – не соглашался Иван. – Красивые слова, а за ними можно спрятать что угодно». – «Что именно?» – «Все». – «Я слов зря не произношу и ничего никогда не таю». – «Уж будто бы…» Все-то он рвался ее критиковать, разоблачать, выводить на чистую воду. Бедный Иван! Видно, и сам того не знал, что придирчивость переходит во вражду, в мелочность, а ненависть иногда диктуется пристрастием, любовью. Мать на все это смотрела просто: он завидует. Но Марина Сергеевна знала – не завидует, вернее, не только завидует. Она разрубила тогда этот гордиев узел – так, кажется, это называется, потому что не могла тратить время и душевные силы на то, чтобы разбирать и анализировать каждое слово, каждый неожиданный поступок Ивана. Не по нутру ей такое занятие. Любишь – живи, как люди живут, не хочешь, ну, тогда как знаешь…
И все-таки она часто думала о том – вот именно здесь, в эти дни, – почему не сложилась их жизнь с Иваном. А о чем она никогда не думала, не позволяла себе думать – так это о том, что было бы с ней, со всеми с ними, если бы не погиб Шевченко. А что толку думать? Она и сама могла погибнуть не раз и не два – в такие переделки попадала, что чудом возвращалась на аэродром. И Иван всю войну летал. И потом еще долго летал.
Нет, она не хотела размышлять об этом, не хотела помнить об этом, хотя и не могла забыть. Хотела бы, но не могла. И Иван не мог забыть, хотя ничего толком не знал. Чуял, чувствовал, догадывался, а знать не знал.
Она все не могла уснуть, разволновавшись после идиотского инцидента с Кирилловым и его спутниками там, на горе, в этом душном духане, гордо именуемом рестораном; ложилась и снова вставала, не зажигая света. А свет и не был нужен: напротив ее окон висела, как пришпиленная, яркая луна. Сколько уж раз смотрела она на пейзаж за окнами, как ни привыкла к нему за месяц, но сегодня все эти складки и изгибы горного, поросшего лесами хребта, освещенные луной, по-новому печалили ее, но как-то сладко, благодатно.
Она стала вспоминать то, о чем не хотела вспоминать, потому что все еще не могла ясно определить свое отношение к той последней их встрече с Иваном, а она не терпела ничего неясного, ничего неопределенного.
Накануне отъезда сюда, в этот санаторий, к ней пришли попрощаться разные люди. Как это принято обычно, всем, кто звонил или встречался, она говорила беспечно: «Да, да, заходите прощаться, уезжаю отдыхать». И если кто спрашивал: «Даете отвальную?» – бодро отвечала: «А как же? Как же без отвальной?» И даже после работы заехала в магазин и купила хорошего вина, не надеясь на мать, – та все норовила купить подешевле, портвейна или молдавского. А нынешний гость любит коньяк или если уж вино, то не сладкое, а кисленькое, сухое…
И хотя она сказала матери, что ни к чему гости в последний вечер, укладываться надо, сама была не против шума: как-то приятнее уезжать, когда ты вроде кому-то нужна, кто-то хоть вид делает, что огорчен предстоящей разлукой.
Смеясь, она выбежала на очередной громкий звонок в переднюю, весело повернула ключ, крича:
– Ну, кто еще здесь, у нас все дома… – и увидела на пороге Ивана. Это он впервые после развода пришел к ней в дом.
– А-а, Иван, – несколько растерянно сказала Марина Сергеевна. – Ну заходи. У нас как раз народ, гости…
– Может, некстати?..
– Нет, почему… – Чтобы скрыть растерянность, она отперла почтовый ящик, вынула письма и, держа их в руке, повела Ивана в столовую.
За столом замолчали. С любопытством и даже с некоторым удивлением все уставились на Ивана, на его мешковатый костюм и обветренное лицо. Марина Сергеевна сразу поставила точки над «и»:
– Знакомьтесь, кто незнаком. Это – отец Игоря, мой бывший муж…
Все еще не выпуская писем из рук, Марина Сергеевна наблюдала, как Иван здоровается, целует и хлопает по плечу Игорька, знакомится с Тамарой, представляется гостям. И только когда он подошел к теще, инстинктивно сделала шаг вперед, чтобы в случае чего вмешаться. Но Иван сказал без злобы, с усмешечкой:
– Ну, мамаша, здравствуйте. Как здоровье? Как нервы? Успокоились?
Старуха приняла вызов:
– Успокоились. Очень даже успокоились…
Марина Сергеевна вмешалась:
– Почему супругу не привел?
– Куда ей в такой дом! Она женщина простая…
Все-таки Марина Сергеевна хотела увести Ивана от гостей, от общего стола. Не выкинул бы чего. Ей это было бы неприятно. Вернее, неудобно. И Тамара тут же.
Всюду – не только за столом, но и на диване, и в комнате у Игоря – были люди, всюду сидели, болтали и курили. Марина Сергеевна замечала, как внимательно разглядывают Ивана и как он сам внимательно приглядывается ко всем, осматривает стены, фотографии в рамках, оценивает мебель.
– Все как и было, – заметил Иван.
– А я ничего не меняла, надо бы кое-что подновить, да времени нету… Может, после отпуска…
Марина Сергеевна повела Ивана в свою комнату, но и там, болтая, сидели под высокой лампой мужчина в черной бабочке и очень накрашенная рыжая женщина.
– А ну вытряхивайтесь, – пошутила Марина Сергеевна. – Ко мне человек пришел, дайте поговорить…
– Я вообще исчезаю, – сказал мужчина в бабочке. – Страшно огорчен, что вас не будет на премьере. Просто убит… Но, может, вы заедете утром на генеральную репетицию?..
– Вот уж не знаю, столько дел.
Мужчина в бабочке долго целовал, прощаясь, руку у Марины Сергеевны, а рыжая пообещала:
– Я напомню завтра Мариночке Сергеевне. Я ее обязательно привезу, да, Мариночка Сергеевна?..
– Но, – мужчина сделал серьезную мину, – критиковать строго, мне важно знать ваше впечатление, ваши замечания…
– Я всегда говорю прямо в лицо…
– Это кто же? – спросил Иван, когда мужчина с дамой вышли.
– Певец.
– А женщина кто?
– А бог ее знает, – засмеялась Марина Сергеевна. – Приблудилась к дому, какого-то генерала пассия… Она у нас почти каждый день…
– Так, – сказал Иван. – Широко живете…
– И не говори, родня зачастила, спасу нет. Иногда вернешься домой с заседания – всюду постелено: и на диванах и на раскладушках…
– Игорь как учится?
– Тянет. Вернее, я его тяну. – Она не хотела жаловаться. – Беда с нынешней молодежью…
– А жена у него вроде ничего…
– Да разве это первая?.. Ты бы с ним поговорил, Иван… – Может, в первый раз за этот вечер они встретились глазами. Ну что ж, Игорь-то у них общий, одно только общее и осталось у них – Игорь. А Иван все смотрел и смотрел на нее. – Но Тамара, я надеюсь, окажет на него хорошее влияние, она девочка серьезная, – поспешно сказала Марина Сергеевна, почему-то испугавшись.
Иван протянул руку, но только взял у нее пачку писем, посмотрел на конверты, бросил на стол, где и так уже лежала груда писем.
– Кто ж это тебе пишет?
– Приглашения все, – сказала Марина Сергеевна. – Вот пионеры просят выступить, техникум, работницы с фабрики…
– Ну и как? Все еще ходишь, когда зовут?
Марина Сергеевна пожала плечами:
– Приходится.
– Не нравится мне все это, – резко сказал Иван. – Суета эта, и гости эти. Не надоело?
Марина Сергеевна хотела все обратить в шутку:
– А что? Я люблю людей. Я им одно говорю: «Вы только угодите моей маме, она любит почет…» – Она вспомнила, что шутка эта была в ходу еще при Иване, когда Иван жил в этом доме.
– Как в ресторан ходят…
– И ты туда же…
– Тебя жалею…
– Меня не жалей, я не из тех, кого жалеют… – Она вдруг спохватилась, что говорит запальчиво. – Ну, а ты как? Счастлив в личной жизни?
– Представь себе – счастлив…
– Пьешь?
– Так это только кучер на Большом театре не пьет, и то потому, что лошадей не на кого оставить.
– Я имею в виду – пьянствуешь?
– А тебе приятнее, чтобы я до самого-самого докатился, до дна? Нет, порадовать, совесть твою успокоить не могу, – не пьянствую. С того денька, как ты меня коленкой под зад наладила, прекратил…
– А где служишь?
– Баранку кручу. В такси. Штурвал умел держать, так уж с баранкой справляюсь…
– Что ж ко мне не обратился, я бы позвонила кому… – упрекнула Марина Сергеевна.
– Нет уж, спасибо…
– Мы ведь старые товарищи, Иван… – мягко сказала Марина Сергеевна.
Что-то дрогнуло в лице у Ивана, чуть смягчилась складка у рта, но тут на пороге появилась мать Марины Сергеевны. Она с испугом смотрела то на дочь, то на бывшего зятя. Иван заговорил как-то слишком весело, Марина Сергеевна боялась этой его веселости:
– Вот, слышите, мамаша, Маринка говорит, что мы с ней вроде товарищи. Какие ж мы товарищи – верно, мамаша? – когда она вон кто, вон где, – он показал вверх, – а я – вон… – он опустил ладонь чуть ли не до пола.
– Я не знаю, вы уж сами, – с несчастным лицом сказала мать. – Но гости обижаются, что хозяйки нету. Горячее пора подавать…
Когда она вышла, Иван снова сказал:
– Раньше у тебя народ познатнее собирался. Или из моды вышла?
– Как это – из моды?
– Ну, пардон, из славы?
– Пока не замечала…
Она изо всех сил держалась, чтобы не разозлиться. А Иван все дразнил ее:
– Работаешь?
– Работаю.
– Работаешь или числишься?
– Работаю, Иван, работаю.
– Замуж что не выходишь? А то вон моя кровать пустует… – Он подошел к кроватям, стоявшим рядом, привычным жестом поправил подушку. – Или мамаша никак новую кандидатуру не утвердит?..
– Ты что злишься, Иван? Ты что все воюешь со мной? – спросила Марина Сергеевна.
А Иван вдруг сказал:
– Очень я тебя когда-то любил. Не думал, не гадал, что так получится. Да, раньше ты была совсем иная…
– Я какая была, такая и осталась…
– Не сказал бы…
– Старая стала?
– Не то чтобы старая…
– Вот поеду, отдохну, помолодею…
Иван все стоял около кровати, рассматривал фотографии на ночном столике. Тут и она, и Иван, и Шевченко, и еще много других военных летчиков. Кажется, даже Кириллов был на выцветшем любительском снимке, – кто-то из ребят щелкнул у самолета.
– Не забыла?
– Кого?
Иван ткнул пальцем:
– Меня хотя бы. И его вот. Шевченко, кажется?
– Не помню, – сказала Марина Сергеевна.
– А тогда много болтали про вас…
– Не знаю. Мне не докладывали, кто что болтает… – И твердо сказала: – Пора к гостям, неудобно…
И вышла в столовую. Остановилась у стула Игоря, облокотилась, погладила его мягкие волосы. А Иван – он вышел вслед за ней – почему-то задержался у выключателя, потом сказал Игорю:
– На ниточке висит. Хозяин, ты что же за домом не смотришь?
– Он у нас учится, занят, когда ему? – заступилась бабушка.
А Марина Сергеевна засмеялась:
– У нас бабушка всегда за Игоря горой стоит. Меня она держала строго, лупила, не жалела, а Игоря…
Мать очень обиделась:
– Что люди подумают? Когда же я тебя пальцем трогала? Я тебя воспитывала и Игоря воспитала…
– Только меня одного не сумели воспитать, – сказал Иван.
Но никто его не услышал. Кто-то предложил тост за мать Марины Сергеевны, сумевшую вырастить такую замечательную дочь.
Иван снова сказал:
– У вас, я вижу, все как было, так и осталось…
– Это хорошо, что все так же, как было, – как будто не поняла Марина Сергеевна. – На этом мы и стоим…
Она нарочно смеялась и шутила со всеми, снова рассказывала, как устала и как рада, что едет отдыхать, вспомнила что-то забавное и первая хохотала, как будто хотела заглушить то, что ее тревожило. А Иван молчал. Молча сидел за столом, не развлекая соседок, не отвечая на их вопросы, не слыша. Потом встал, перебив кого-то на полуслове, собрался уходить. Поцеловал Игоря и Тамару поцеловал. Игорь ткнулся ему в плечо:
– Пап, ты приходи, а пап…
Теща фальшиво пригласила:
– Заходите, заходите, милости просим… всегда рады…
– Гуманная у тебя бабушка, – сказал Иван сыну. И, уже уходя, тихо попросил у Марины Сергеевны, чтобы подарила ему на память какую-нибудь фотографию, где они молодые, не то он чувствует себя как голый человек на голой земле, как будто не было у него ни молодости, ни прошлого. Ему хотелось, чтобы она отдала ту военную фотографию, но она не могла: ни на какой другой Шевченко не было.
– Военная-то у меня только одна…
– Понятно… – перебил Иван.
Марина Сергеевна не стала вслушиваться в интонацию, с какой он это произнес.
– Я тебе дам другую, не менее для меня дорогую. Это самое начало нашего жизненного пути. Я тебе дам ту, что в школе, там и ты, и Сережка, и Лиза Гуськова…
– О, иметь фотографию молодой Лизы Гуськовой для меня очень важно.
И снова Марина Сергеевна приняла его слова за чистую монету:
– Ты всегда уважал Лизу Гуськову…
– Вот именно…
– Что ж, я и сама любила Лизу…
Иван повторил:
– Вот именно…
…Стоя у окна и глядя на далекие горы, Марина Сергеевна подумала, что и правда была бы рада увидеть Лизу. Ту самую Лизу Гуськову, рядом с которой начинался ее жизненный путь, как она тогда сказала Ивану…
11
Уже в темноте, промокшая от дождя, ослепленная молниями, ошалевшая от раскатов грома, она достучалась до Лизы Гуськовой. Хохотала, стоя в передней, оставляя следы на чистом половичке. Лиза никак не могла поверить, что это она.
– Я и не мечтала встретиться… Кто тебе дал адрес? Как ты шла в такую грозу без плаща? Надо было переждать… – восклицала Лиза, прикладывая руки то к груди, то к щекам.
– Московский поезд через три часа. Я прикатила на электричке.
– А вещи?
– Положат на мою полку, я договорилась. Представляешь, выхожу из вагона – ливень, ну что делать? Я все-таки пошла…
– Внука укладывала и сама задремала, вдруг – стук…
– Все кулаки отшибла, так грохотала… Ставни закрыты… – сказала Марина Сергеевна. – Что ты тут прячешь, какие сокровища?
– Мое единственное сокровище – внук. Какая досада, ни сына, ни невестки нет дома…
– Ну и хорошо, что мы одни…
– Им бы так было интересно, они себе не простят…
Лиза совсем растерялась. Доставала из буфета парадную посуду, извинялась, что нечем угостить, все такое простое, обычное – она не ждала гостей, кидалась ставить на огонь чайник. Набила бумагой Маринины туфли, чтобы просохли, заставила ее натереть водкой ноги. Вытащила семейные фотографии.
– Мне даже неловко говорить тебе «ты», как когда-то…
– Это ты, Лизка, брось…
В первую минуту Марину Сергеевну поразили желтоватое, похожее на увядшее яблоко-падалицу лицо Лизы и ее морщинистая шея, но потом она сразу забыла про это, привыкла, воспоминания взяли верх над действительностью, и перед ней снова была та самая Лиза, с которой она училась в авиационной школе.
Боже мой, какая у нее память на мелочи, у Лизы! Она все помнила. Какие блузки были когда-то у Марины, и какое у нее самой было платье в белый горошек, и кто за кем ухаживал, и какая была жена у начальника школы… Она рассказывала, как хорошо жила с Сергеем вот в этом самом домике его родителей, какие они были, в общем, покладистые старики, ни в чем ей не перечили, и Сергей был довольно покладистый муж. Тут за ним очень охотилась одна женщина, которая будто бы ждала его с юных лет, но Лиза ей сказала: «Все течет, все изменяется, он когда-то любил вас, а теперь он любит меня». И заявила Сергею, что обратится в парторганизацию в случае чего. А Сергей очень дорожил своей репутацией… В войну ей пришлось тяжело с маленьким ребенком и стариками. Нет, после родов она больше не летала, работала в аэропорту диспетчером. Лиза уточнила:
– У меня не было ни твоих возможностей… – Она натолкнулась на взгляд Марины Сергеевны и поправилась: – Ни твоих способностей…
– И характера у тебя не было, воли…
Лиза вздохнула: не то согласилась, не то нет. Но это, видимо, уже не имело для нее значения. И Марине Сергеевне смешно стало, что в их отношениях с Иваном такую большую, прямо-таки символическую роль сыграла та давняя история с Лизой.
А Лиза все рассказывала, как в войну увезла семью в эвакуацию, там получила «похоронку» на Сергея, чуть с ума не сошла от горя.
Вдруг она вспомнила:
– А чемодан-то хоть заперт? У тебя, наверно, дорогие вещи…
Утерев слезы, она открыла шкаф и похвасталась своим гардеробом – там висели платья, костюм, новое демисезонное пальто, тщательно укутанное простыней.
– Справляю, пока работаю… Как видишь, я всем обеспечена…
Марина Сергеевна не стала разглядывать пальто, спросила:
– Тебя так страшит старость?
– Нет, почему? Я получу пенсию…
– Пенсия ничего еще не определяет.
– Как это не определяет? Именно определяет, – возразила Лиза. – Понятно, надо уметь жить. Я умею. Я учитываю каждую копейку… – Она оглянулась, как будто ее мог кто-то услышать. – Невестка думает, что без меня они бы прожили на свою зарплату. Ну нет, без меня они бы не дотянули от получки до получки. У меня ничего не пропадает, и питаемся хорошо.
– Ты такая же аккуратная, Лизка, как была…
– А как же, – с гордостью подтвердила Лиза, – Поэтому мы и живем не хуже людей…
Марина Сергеевна махнула рукой.
Она ведь не затем приехала, чтобы выслушивать Лизины «премудрости», не затем шла под дождем по вязкой южной грязи, чтобы напиться у Лизы чаю, посмотреть карточки Лизиного внука – совсем голенького, с погремушкой, с медведем, в шапочке с помпоном, в общем, такого, как обычно снимают детей, – или на Лизиных сына и невестку, сфотографированных голова к голове, рука в руке. А сын, между прочим, оказался похожим на Сергея, такой же белесый.
А зачем же она тогда пришла? Сказать Лизе, что не очень счастлива? Нуждается в помощи? Хотела проверить, правильно ли поступила тогда, когда только начинала свой путь в жизни? Но с первой же секунды их встречи она невольно приняла тот покровительственный по отношению к Лизе тон, каким разговаривала когда-то и на какой так охотно, с покорностью и безропотным восторгом откликнулась Лиза, потому что Лиза не стала иной. Та же. Такая же, как когда-то. Марина Сергеевна понимала, что Лиза при ее памяти не могла забыть, как они расстались, нет, она сознательно отбросила все плохое, оставила только то, что было ей приятно.
А Лиза, как бы подтверждая это, говорила:
– Я всем-всем рассказываю про тебя, про наши отношения. У меня из газет все про тебя вырезано, я храню. Если сама чего не прочитаю – несут знакомые: вот, мол, опять упоминают вашу подругу.
– А с Иваном мы разошлись, – перебила ее Марина Сергеевна. – Иван женился, а я вот так никого не нашла себе… – усмехнулась она. – Ты ведь знаешь – Иван упрямый, и я упрямая…
– Ты никогда не умела идти на уступки, а жизнь сложна…
– С Иваном, думаешь, было бы проще?
– Ну, все-таки… Я очень хотела во второй раз выйти замуж, – призналась Лиза. – Но за кого? С ребенком на руках… Кто бы меня взял, когда столько незамужних молодых девушек. Ты – другое дело…
– Мне и одной неплохо…
– Ты и без мужа всего достигла…
– Ну, завела… – уже с досадой сказала Марина Сергеевна.
– Ты ярко прожила свою жизнь. – Марине Сергеевне вспомнилось, как Лиза декламировала когда-то в школе стихи, чуть откинув голову и закатывая глаза, с пафосом, с чувством. – Твоя жизнь – пример для молодежи… И теперь ты на большой работе…
– Я не жалуюсь, – отрезала Марина Сергеевна и стала надевать еще влажные туфли.
– Еще бы, твое имя…
– Ну и что мое имя?
Заворочался ребенок в соседней комнате, Лизино лицо осветилось, она кинулась туда, забормотала что-то ласково-нежное. Марина Сергеевна не вслушивалась. «Да, я на большой работе, – думала она. – Ну и что? Совесть моя чиста. Отстаиваю, если верю, беру на себя ответственность, если приходится отвечать. Ни в трусости, ни в карьеризме никто еще не упрекал… А что трудно так когда было легко? В перелетах? Или на войне? Разве бралась когда за легкое?»
Лиза вернулась все еще сияющая, похвастала:
– Не потому, что мой внук, – действительно прекрасный ребенок. Ты еще не бабушка?
– Нет.
Лиза опять засуетилась, стала предлагать на дорогу варенья, сама варила из местной айвы, такой крупной в Москве, пожалуй, не купишь. И чтобы не обидеть ее, Марина Сергеевна взяла банку.
Они вышли на крыльцо. Гроза прошла. Небо еще не совсем очистилось, но стало видно, куда идти, ярче светились окна. С деревьев срывались тяжелые, пахнущие свежим листом капли.
– Так ты говоришь, надо смиряться?
Лиза не поняла.
– А я не хочу смиряться, – весело сказала Марина Сергеевна.
Лиза опять не поняла, но на всякий случай предостерегла:
– Конечно, конечно, только ты не рискуй, ты всегда любила риск…
Она стала целовать подругу и плакать. И слезы ее, как капли с дерева, падали на грудь Марины Сергеевны.
– Мы не переписывались, но все равно… я так гордилась…
Марина Сергеевна терпеть не могла целоваться при встречах и прощаниях, но тут она все стерпела. Да и как было не терпеть, если уж она примчалась сюда после стольких лет разлуки. Зачем? Разве что за банкой варенья…
