Текст книги "Осенним днем в парке"
Автор книги: Матильда Юфит
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 37 страниц)
– Копны сена как на картине Пурвита, – сказала Анюта. Она опять была рядом. Бессонная ночь очень сказалась на ней – процарапала на лице следы, подчеркнула морщинки.
– На чьей картине? – переспросил Виктор.
– Ну, Пурвита. Известный латышский художник, чудо что за художник, – смиренно говорила Анюта. – Когда я приезжаю в Ригу – наш институт связан с Ригой, – то первым делом иду в музей, на свидание с Пурвитом.
Виктор не поверил:
– В командировку приезжаете – и сразу идете в музей?
– В первый же свободный день, – поправилась Анюта. – Не беспокойтесь, я не нарушаю трудовую дисциплину… – Она вдруг взяла его за локоть и сказала очень искренне и сердечно: – Не сердитесь на меня, я вовсе не хотела вас обидеть. Но очень уж похоже, что вы были в нее влюблены, в эту вашу Аллу… – И еще раз повторила просительно: – Не сердитесь.
– Я не сержусь.
И опять они стояли молча и смотрели, как невидимое еще солнце подсвечивает небо, румянит воздух, прогревает кусты, отяжелевшие от ночной прохладной росы, и они отряхиваются и распрямляют ветки, как отряхиваются после дождя и вытягивают лапы большие мохнатые добрые собаки. Виктор размяк от этой утренней белесости, которая всегда внушает надежду на что-то новое, светлое, да и просто сказывалась усталость. Анюта, как будто ей надоело быть деликатной, вдруг, дерзко прищурившись, заглянула ему прямо в глаза.
– И что, вы все эти годы не встречались с женщинами?
– Я не монах, – уклончиво ответил Виктор.
Он и сам не смог бы потом объяснить, как вышло, что он, сдержанный и даже скрытный, вдруг выложился перед этой чужой ему Анютой, как она сумела сделать, что он уже не считал ее чужой. Вошла в доверие, покорила своей заинтересованностью в его судьбе или Виктор просто изнывал от одиночества? Он ей все рассказал: и как у него был роман с рыженькой умненькой парикмахершей в доме отдыха, вполне серьезный роман, она ему даже потом письма писала; и к библиотекарше в гости ходил, но перестал: очень уж на него косились ее родители, ждали, что он сделает предложение, а он жениться не собирался. И тогда эта самая Женя стала сама приходить к нему и оставаться допоздна, трагически молчать и плакать. Он очень стеснялся соседей, когда Женя выходила от него вся в слезах.
Потом Виктор припомнил историю своего знакомства с молоденькой учительницей, только-только окончившей институт. Их многое связывало – работа с детьми и подростками, педагогика. Вот ее он мог бы полюбить всерьез, но она вскоре уехала. Да он ей и не очень нравился. Она была веселая, порывистая, помешана на пластинках. Виктор ее пугал своей замкнутостью… Еще соседка была, жила в том же доме. Намного старше, чем Виктор, но красивая, энергичная.
– Ей очень хотелось, чтобы все было всерьез, романтично, с чувствами. Она старалась, чтобы о наших отношениях знали, требовала, чтобы я ее и на стадион водил, и в кино, а мне это было неудобно. Она нарочно, что ли, как только ко мне приходили ученики или инструкторы по другим видам спорта, тотчас появлялась, предлагала чаю, показывала, что она здесь не посторонняя. Но когда Алла стала старше, – ученики ведь ко мне часто ходили домой, – я попросил эту самую Веру при ней не заходить. Алла уже была не маленькая, могла догадаться. Так Вера заподозрила, что я в Аллу влюблен…
– И мне так показалось! – обрадовалась Анюта.
– Но она ведь простая женщина, без образования, а вы ученая… вы-то могли бы понять…
– И это все ваши истории? – нетерпеливо спросила Анюта.
– Были и другие встречи, мало ли… но все как-то обрывались.
– Почему?
– Потому что я не мог жениться. А обманывать не умею…
И сбивчиво, путано, явно не желая вспоминать, но в то же время с такой ясностью вспоминая подробности, что видно было, какие они для него живые и мучительные, Виктор рассказал, как любил свою Шурочку, жену, и как пренебрегал ею, потому что был успех: увлеченность теннисом, победы, поездки по стране, тренировки с утра до вечера, девчонки, которые висли на нем, товарищи, которые сманивали его куда-нибудь – то в гости, то на встречу в пионерский лагерь, где вечером ярко полыхал костер и девушки-пионервожатые в туго облегающих грудь футболках и с голыми ногами говорили ему, какой он задушевный, скромный парень, ничуть не зазнается.
То ездили компанией в ресторан, то ходили в кино.
Он даже несерьезно отнесся к тому, что Шура забеременела. Подумаешь, ну, родит, вырастим, что за проблема… И Шура отомстила за его холодность, за нечуткость, за мальчишеский эгоизм. Вдруг сказала, что полюбила другого. «А ребенок?» – «Это мой ребенок». Они ужинали как раз в компании в ресторане. Виктор на минуточку оторвался от беленькой соседки, кокетничавшей с ним, и вспомнил, что пришел с Шурой. Вдруг заметил, как странно, враждебно смотрит на него Шура, и всполошился: «Ты себя плохо чувствуешь?» – «Я себя чувствую прекрасно. Я только хотела тебе сказать…» И сказала. Обратилась ко всем: «Поздравьте меня, люди. Я выхожу замуж за Лешу. Вот за него…» – и дернула за рукав ошеломленного, счастливого, глуповатого Лешу, сидевшего рядом. Все перемешалось тогда, перепуталось – боль, ревность, Шурино оскорбленное самолюбие. «Вам ясно? Не меня бросают, а я бросаю». А Виктор: «Опомнись, Шура, что за глупые выходки, поговорим дома». И потом уже: «Ах, так? Ну, тогда…» Он учинил дебош с битьем посуды, с дракой, неистовствовал и бушевал…
Анюта не поверила:
– Таким я вас не представляю. Вы совсем другой…
– Я стал другим. Долго потом работал над собой, менял свою душу и характер. Но, – он усмехнулся, – как видите, без большого успеха. Вот снова сорвался на соревнованиях… и снова, видно, заплачу́ за этот срыв…
Да, тогда он сполна заплатил. Был показательный процесс, обвинение в хулиганстве, да еще в общественном месте, и то, что всегда было предметом его гордости, – слава замечательного теннисиста, – тут обернулось против: тем более, мол, Виктор Трунов не имел права так себя вести, он на виду, а замарал советский спорт и так далее. Конечно, Виктор не оправдывался, не винил ни Шуру, ни Лешу, да и не знал, виноваты ли они… Он жаждал наказания, желал, чтобы его увезли, услали к черту на рога, – только бы исчезнуть, уйти от любопытных, то сочувственных, то злорадных взглядов людей. Ему казалось, что мир содрогнется, что развитие спорта приостановится без него.
– Я ведь был совсем глупым щенком, ошалевшим от удачи. И думать не умел самостоятельно, жил по чужим рецептам, по готовой схеме. Это уже потом научился думать…
И чем больше он тогда размышлял, тем полнее осознавал свою вину перед Шурой и перед самим собой, перед их любовью. Так он и не узнал, родила ли Шура и чей это ребенок. Он все-таки не верил, что это не его ребенок. Ему хотелось, чтобы родилась девочка, похожая на Шуру, с такими же блестящими, злыми глазищами. Только не дай бог, если и характер у нее будет как у матери, – все сокрушит из гордости. Бахнула за столом, что выходит за Лешку, чтобы не было поворота назад, чтобы отрезать все пути. И уехала одна, исчезла так, что и следа не осталось. Он, правда, долго надеялся, что Шура найдется, отзовется, хоть как-нибудь даст о себе знать. Ждал, пока не понял, что ждать больше нечего.
Чтобы как-то уйти от воспоминаний о Шуре, он стал добросовестно перечислять, с кем еще и когда встречался, ходил в кино или перекинулся словом. Но Анюту это уже не интересовало.
– Выходит, – сказала она, – что вы любили и любите свою бывшую жену.
– Может быть, – согласился Виктор.
– Не может быть, а любите.
– Какая уж там любовь! Любовь, может, и была когда-то, но все выгорело… – Он поднес руку к груди, как будто хотел показать, где именно выгорело – в сердце. – Выгорело, как в пустыне. – Он засмеялся. – Видели среднеазиатскую пустыню, серый песок и кое-где колючий, такой кустарник – саксаул?
– Когда мы в войну жили в Средней Азии, то топили этим саксаулом печку… Я была тогда совсем маленькая… – Анюта тоже засмеялась. – Видите, как неудачно. Не совпало. Когда я могла быть вашей ученицей, вы еще там не работали… – Она дразнила его. – Или я могла бы стать вашей возлюбленной, если бы жила там теперь…
– Ох, – сказал Виктор искренне, – не дай вам бог при моем характере, который я никак не обуздаю, и при моем невезении связать со мной свою жизнь.
Анюта отшутилась:
– А я смелая. Я ведь очень отчаянная. Спросите вот у Маргариты Ивановны…
Маргарита Ивановна в эту минуту вышла в коридор. Стояла, держась за дверь, и сердито смотрела на Анюту.
– Вы с ума сошли оба, – сказала она неодобрительно. – Ночь на исходе. О чем вы тут толкуете? Опять ваши штучки, Анюта, только не пойму, какие. – Она адресовалась теперь к одной Анюте: – Ноги не заболели?
– Заболели, – ответила Анюта кротко. – И правда, идемте в купе, посидим.
Они уселись. Маргарита Ивановна позевывала и куталась в шерстяную кофточку. Анюта положила голову ей на плечо.
– Не наваливайся, лиса, – сказала старуха. И спросила у Виктора: – Вы верите ей? Ведь это лиса.
Он виновато улыбнулся, не зная, как себя держать. А Анюта сказала:
– Вы знаете, Маргарита Ивановна, я бы согласилась выйти замуж за этого упрямого человека, только бы иметь право обломать об его башку крепкую палку.
– Опомнитесь, Анюта, что вы болтаете?
– Да ничего я не болтаю, Маргарита Ивановна. Это же чудо, а не человек. Сентиментален, слезлив, порядочен. Чем не муж? Чудо двадцатого века, честное слово.
– Хорошенькое чудо, – отшутился Виктор. – Вы разве не видели – меня милиционер в поезд усаживал? Такая я опасная личность.
– На Руси всегда жалели арестантиков.
Поезд остановился на каком-то полустанке. Ждали встречного, что ли. Послышались громкие голоса, кто-то снизу застучал по колесам – проверял ось. Виктор отодвинул занавеску. Да она и не нужна была больше – стало светло. Вагон находился в самом хвосте, видны были только красный линялый штакетник и маленький домик с крылечком, на котором в домашней кофточке и в красной фуражке стояла с флажком в руках стрелочница. Об ее ноги терлась рыжая худая кошка.
– Какая прелесть! – закричала Анюта и, схватив со столика кусок колбасы, метнулась из купе.
– Отстанете! – крикнула Маргарита Ивановна. И накинулась на Виктора: – Вы только не воображайте, Анюта очень и очень талантливый научный работник.
– Я так и подумал, что научный… Наверно, муж немало страдает от такого характера?
– Муж, – сердито бормотнула Маргарита Ивановна. – Где это вы видели современную самостоятельную женщину, у которой есть муж? Мужа надо уметь удержать, а Анюта…
– Но вы же сами сказали, что она хитрая.
Ему почему-то приятно было, что мужа у Анюты нет. Хотя она совсем не интересовала его, только раздражала, злила, сбивала с толку. Это верно, мужчины не любят таких колючих женщин. Слишком беспокойно…
– А все-таки я боюсь, что она отстанет. Ведь эта нахалка не сомневается, что поезд без нее не уйдет.
Виктор охотно сорвался с места. Под чуть презрительным взглядом проводницы он пробежал в тамбур и, перегнувшись, стал смотреть, где Анюта. Та кормила кошку. Он спрыгнул на крупный зернистый гравий. Прелесть утреннего, свежего, чуть холодноватого воздуха обволокла его. Паровоз свистнул, позади загрохотал встречный поезд. В несколько прыжков Виктор одолел пространство до домика, схватил Анюту за руку и поволок. Она, хохоча, побежала за ним. Виктор подхватил Анюту и втащил ее на ступеньку, когда вагон, вздрогнув и лязгнув какими-то железными частями, уже стал двигаться.
– А вы умеете бегать, – сказал Виктор.
– Умею…
Они вошли в купе веселые, но Анюта никак не могла отдышаться. Виктор научно и строго стал объяснять, что у нее не поставлено дыхание, так нельзя.
– Ну, потешила свою душеньку, устроила спектакль! – сердилась Маргарита Ивановна.
– Не спектакль, просто я не всегда помню, что годы идут…
– Да, не молоденькая уже, – все сердилась Маргарита Ивановна. – Думай о диссертации, а не о кошках.
– Я в отпуске, – сказала Анюта, сокрушаясь. – Я всего хочу. То жить в столице и шляться по ресторанам, то вековать на таком вот разъезде, как этот. То хотела бы быть верной и безутешной вдовой, то менять мужей и родить кучу детей. Все, что вижу, мне хотелось бы иметь. Моя мама так и называла меня – «жадная девочка»… – Она помолчала и прибавила беспечно: – Вот увидела цельного, хорошего человека, настоящего мужчину, а не наших, – она скривилась, – кандидатов и докторов, и как-то жалко упускать. Так и тянет заграбастать. Хотя, если подумать, на что он мне нужен?
– Не нужен, не нужен, – болезненно поморщилась Маргарита Ивановна. – Оставь ты в покое этого действительно отличного человека…
– Да не говорите вы обо мне как о покойнике! – взмолился и возмутился Виктор. – Что я вам дался, в конце концов? Даже обидно…
– Нет, я не хотела вас обидеть, – снова повторила Анюта. – Извините меня, если что было не так, но я не хотела вас обидеть.
Потом принесли чай. Маргарита Ивановна достала свои бутерброды и коньячок, и они выпили с Анютой по крошечной рюмочке, навернутой вместо пробки.
Маргарита Ивановна расспрашивала Виктора о спортивной школе и рассказывала о своей лаборатории, о студентах. Виктор мало что понимал. Впервые он так остро почувствовал, что ничего не смыслит в науках.
– Но вот у вас, – сказал он с завистью, – есть и своя цель, своя собственная работа, вы опыты ставите. А я весь в учениках, своего с тех пор, как перестал играть сам, ничего нету… Мое дело – учить других, формировать и воспитывать игроков. Ушел ученик – и ты никто…
Маргарита Ивановна смягчила:
– От нас тоже уходят ученики. Ты с ними бился несколько лет, но час расставания, увы, неизбежен.
Вмешалась Анюта. Она как будто и не очень слушала, думала о своем.
– А интересно было бы, Маргарита Ивановна, каждому человеку иметь своего тренера. Он знает твои способности и возможности, помогает развивать лучшее и исправлять плохое. А то мучаешься один…
– Большое дело тренер, – согласилась с ней Маргарита Ивановна. – Спасибо вам, Виктор Сергеевич, я не знала, не подозревала, что спорт – это так серьезно.
– В спорте все честно, – сказал Виктор. – Все начистоту. Если я выиграл, то никто не может мне сказать, что это не так.
Маргарита Ивановна, соглашаясь, кивала головой.
– Игрок должен быть и нервным, и волевым.
– Как и ученый, и писатель, – поддержала Маргарита Ивановна.
– Без нервности нет таланта, но… – Виктор засмеялся над самим собой. – Но игрок не может быть психом. И мне тем более стыдно, что я повел себя как псих.
– Нет, не как псих! – крикнула Анюта. – Просто вы дошли до точки, это бывает с каждым искренним человеком, и перестаньте себя казнить. Во всей сцене на стадионе вы выглядите самым благородным…
– Бездоказательно, – покачал головой Виктор. – Бездоказательно, но хотелось бы вам верить…
– Ну и не верьте, ну вас, – грубо сказала Анюта. Она залезла на верхнюю полку, притихла. То ли заснула, то ли просто молчала.
Маргарита Ивановна тоже вскоре умолкла. Устала.
И опять Виктор остался один.
А поезд все приближался и приближался к Москве.
И невольно он подумал о том, как проезжал когда-то через Москву, бывшую всегда его родным городом, и как дал себе слово возвратиться туда, когда чего-нибудь добьется, когда вернет хоть что-то из того, что было им завоевано и трагически утеряно.
Что же ему делать, пока он будет ждать поезда? Снова, что ли, пройтись по адресам, как ходил тогда? Смешно. Он ведь был так близок к реваншу, к тому, чтобы его вспомнили. Нет, не из тщеславия, вернее, не из пустого тщеславия. Теперь-то он верил в себя как в тренера, верил в свою систему, которую выработал и выстрадал.
Он старался не думать об Алле, но все равно вспоминал. Он разъярял себя, вызывая в воображении облик ее матери, блеск в ее ледяных глазах, серых, блестящих, холодных глазах. Да, эта женщина умеет идти прямо к цели. Без колебаний, без сомнений. Ну что ж, она желает добра дочери. Не погубил бы только переезд Аллу. Она еще так не тверда, не стабильна в своих успехах. Так не закалена в борьбе. Жалко, жалко отдавать ее другому тренеру, как жаль художнику, когда погибает лучший эскиз, или изобретателю, если потеряются рабочие чертежи. И он снова погружался в свои мысли, как будто мял и месил глину. Что впереди? Как жить? Попадется ли еще такой талантливый ученик или ученица? Кто знает! Или так будет всегда: он, скромный, провинциальный тренер в клетчатой ковбойке, будет отдавать свою душу, а как забрезжит удача, ученика заберут в более верные руки? Но кто сказал, что его руки не верные?
Виктор вывернул ладони и долго смотрел на них, словно искал, сохранились ли линии, по которым ему когда-то цыганка нагадала большой успех в жизни.
– Виктор Сергеевич, мне пришла в голову идея – просить вашей руки и сердца, – вдруг сказала Анюта, свесившись с верхней полки.
Виктор, недоумевая, поднял на нее глаза.
– Я хочу просить вашей руки и сердца, – упрямо сказала она, но побледнела. – Вы хороший человек, и я сочту для себя честью, если вы примете мое предложение…
Виктор все так же недоумевающе смотрел на нее.
– Анюта, вы сошли с ума, – насилу выговорила Маргарита Ивановна. – Все имеет предел… Я вам запрещаю, наконец…
– Ах, оставьте! – Анюта спрыгнула вниз. – Оставьте… У меня нет времени на то, чтобы соблюсти правила приличия, мы приезжаем скоро…
– Да перестаньте же играть человеком, это бессовестно! – закричала Маргарита Ивановна.
Но Анюта сказала тихо:
– Я не играю. А впрочем… – Она вся потухла. – Извините меня, Виктор Сергеевич, я действительно слишком много себе позволила… – И опять не то играя, не то всерьез она прибавила: – Но дружбу, дружбу я могу вам предложить? А, Маргарита Ивановна, как вы считаете, с точки зрения приличия и морали могу я, кандидат наук, разведенная, несудимая, предложить дружбу транзитному пассажиру, встреченному в поезде город Н – Москва?
Она находилась в такой степени взволнованности, что Маргарита Ивановна испугалась. Забормотала:
– Не думала, что глоточек коньяку так на вас подействует, Анюта. Правда, коньяк бесит, я слышала про это.
– Ах, при чем здесь коньяк? – уже рассердилась Анюта. – Просто сказала правду. Но вы действительно извините меня, Виктор Сергеевич, за глупую шутку…
– Почему же «извините»? Я очень благодарен за ваше отношение, я… – Он взял Анюту за руку, притянул к себе ее ладонь и поцеловал. Потом точно так же поцеловал руку Маргарите Ивановне. – И вам большое спасибо. Как теперь говорят, большое мерси.
– Вам остается только сказать, – скривила рот сердитой ухмылкой Анюта, – что вы оценили мое остроумие.
– Я оценил вашу душу, – признался Виктор. – Я… – И выскочил в коридор.
– Ну, рада? Доигралась? – накинулась на Анюту Маргарита Ивановна.
– Рада.
– Дошутилась?
– Я не шутила, увы. Хотя мне и надо теперь делать вид, что я шутила.
– Но что ты в нем нашла? Совершенно необразованный человек.
Анюта молчала.
– Ладно, надо вздремнуть, – наконец с усилием выговорила она. – Вы, кажется, правы, я сошла с ума…
Опять залезла на свою полку и притихла, а когда стали подъезжать к Москве, спустилась с красными, заплаканными глазами. На Виктора не смотрела, стала снимать чемоданы, помогать Маргарите Ивановне собираться.
– Боже мой, я и предположить не могла, что ты такая дура, Анюта, такая баба! – сердилась Маргарита Ивановна, собирая свои разбросанные вещи и искоса поглядывая на Виктора, стоявшего в коридоре у окна. – Ну с чего ты так раскисла?
Но Анюта ответила утомленно:
– Вовсе я не дура. Если хотите знать, может, это был бы мой самый мудрый поступок в жизни – уцепиться вот за такого славного человека, народить, пока не окончательно поздно, кучу детей и жить не лукавя, не заигрывая с наукой, в которой, вы это сами отлично знаете, я все равно не скажу своего оригинального слова…
– Кто знает, кто знает… – бормотала Маргарита Ивановна. – Даю голову на отсечение, что через три дня твое безумие пройдет…
– Тем хуже.
Больше они не говорили об этом, как будто напрочь забыли выходку Анюты. И Виктор забыл. И сама Анюта забыла. Все молчали. Только когда уже замелькали за окнами московские дома вперемежку с какими-то виадуками, старыми сараями и зелеными, вымытыми недавним дождем деревьями, а радио грянуло во весь голос бодрую песню, Маргарита Ивановна сказала Виктору:
– А все-таки если вы не захотите вернуться на прежнюю работу, де поладите с ними, то имейте в виду… в нашем институте весьма и весьма солидная кафедра физкультуры. Мое слово в нашем институте как-никак имеет вес.
– Спасибо, – вежливо, но холодно поблагодарил Виктор. – Но думаю, не придется… Все-таки кое-какой авторитет я нажил… с голоду не пропаду…
Надо же – он захотел навестить Тоню. Кое-что о ней он знал. Удивился в свое время и порадовался, что она тоже работает в детской теннисной школе. Все хотел написать письмо, поделиться тем, до чего дошел сам, узнать, как у них в столице. Да так и не собрался. И писать он не умел, и боялся, что муж будет недоволен, спросит, с какой стати чужой парень пишет письма. Все-таки, когда он был у них, муж не очень-то ему обрадовался.
Все совпало. Опять он пришел днем и застал Тоню за стиркой. На этот раз она стирала дома.
Тоня жизнерадостно захохотала: как же он так точно подгадал, может, в замочную скважину подглядел, чем она тут занимается?
– Это замечательно, это чудно, что ты пришел, Виктор…
Он уже не сказал Тоне, какие у нее белые зубы. Хотя зубы были еще белые. Тоня раздалась в плечах, в груди, в бедрах. И походка чуть-чуть отяжелела. А раньше всегда казалось, что она не идет, а летит.
– Ну, милый мой, – Тоня перехватила его взгляд, – у меня ведь большие дети.
Виктор и детей увидел, девочка даже вспомнила его, но делала вид, что занята уроками, а мальчик, симпатичный толстячок, радостно уцепился за его руку и раскачивался, смотрел в глаза. Потом и девочка размякла.
– Вы, липучки, – сказала Тоня, – оставьте гостя в покое.
И снова, как тогда, Тоня хотела накормить его и забывала, об этом, увлеченная разговором. Ей нужно было отвести душу. Она уходила с тренерской работы, подыскала место в комитете по спорту. Почему бросает школу? Удобнее с транспортом, часы работы подходящие, условия лучше. Ведь ей не с кем оставлять детей, бабушка окончательно забастовала.
– Ты помнишь, как мама таскалась за мной на стадион, вот так, бедняжка, пасет теперь Иру. Левка, правда, в детском саду, но то карантин, то сам болеет… Я устала рваться на части…
Все шло как по заранее написанному сценарию. Явился муж. Да, та же история: был в министерстве и завернул домой пообедать. И точно так, как тогда, пожаловался на машину.
– Это у вас та самая машина?
– Нет, у нас «Жигули».
Тонин муж тоже чуть потускнел, волосы были не такие золотые, не такие пышные, поредели. И прежней любви Виктор не замечал: муж не гладил Тонину руку, не касался плеча. Чуть раздраженно торопил с обедом. Но Виктором заинтересовался больше, чем в прошлый раз. Гость уже не чувствовал себя третьим лишним. Наоборот, видно, настала пора, когда чужой человек как-то обогащает, приправляет беседу, как приправляют еду перцем или луком. Все, о чем можно говорить вдвоем, уже переговорено.
– Ты нашла мешки? – спросил муж у Тони.
– Ой, я не успела…
– А что ты успеваешь? – И объяснил Виктору: – Завтра выходной, хочу съездить подальше от города, купить на зиму картошки. Вы не представляете, сколько дети лопают картошки…
Чуть облинял лак на мебели, повытерся паркет, на обоях были следы от карандаша – видимо, изрисовал мальчишка, – но Виктор наслаждался всем этим: семья, дети, дом. Вот что, оказывается, главное в жизни.
Как и в прошлый раз, Тоня пошла его провожать в переднюю, вышла на площадку. Она опять хвалила свою новую работу, но в глазах стояли слезы и растерянность. Она ждала от Виктора одобрения.
Он похлопал Тоню по плечу.
– Ты правильно решила, старушка.
– Ну, а ты как живешь?
Виктор не ответил на вопрос.
– Я очень странную женщину встретил в поезде, – неожиданно, не к месту, сказал он. – Такая чудачка…
– Ну и что? – живо заинтересовалась Тоня.
– Ничего, просто так отчего-то вспомнил… Сколько жизней, столько и правд.
Но сам вовсе не был в этом уверен. Знал, что для себя у него только одна правда. Что ж делать, если удача все мимо… На всякий случай почти машинально спросил:
– Ничего не слыхала про Шуру?.. Вот ведь какой я, оказывается, глупец, еще на что-то надеюсь.
– А говорят, что любовь проходит, что это неизбежно… – Тоня долго смотрела на Виктора, потом встряхнула головой. – Ты совсем в Москву?
– Нет, я на одни сутки…
– Но когда-нибудь ты поживешь подольше? Я бы собрала старую компанию, сделала бы шашлык, у нас электрическая шашлычница. Будет это?
Он засмеялся.
– Возможно. Не все же мне проезжать транзитом. Может, когда-нибудь и поживу…
