Текст книги "Житие маррана"

Автор книги: Маркос Агинис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)

– Да, пообмяли тебя, – проговорил мужчина и потрепал животное по взмокшей холке. Для скотины, не знавшей ласки, это было первое доброе прикосновение.

Наездник торжествующе поднял руки над головой и спешился. Прежде чем взяться за следующую жертву, следовало отдохнуть. Он влез на ограду и уселся рядом с приятелем, тяжело дыша, точно пес после случки. Франсиско восхищался Лоренсо, но подобные экзерсисы его не привлекали. Поджав ноги и обхватив колени, сын капитана рассмеялся:

– Ну а ты что же? Хочешь попробовать или слабо? Ладно, в следующий раз. Вот увидишь, это совсем не трудно.

А работа меж тем продолжалась. Даже не работа, а забава для настоящих мужчин. Индейцев к ней не допускали, считая их слишком медлительными и неуклюжими. Если какому-нибудь индейцу удавалось купить по бросовой цене необъезженного мула – слабого, тощего и хромоногого, – новый хозяин уводил животное к своей лачуге и укрощал по-своему, без крови и битья: просто привязывал где-нибудь подальше от воды и сутки не давал ни есть, ни пить. Потом подходил и хлопал по спине. Если мул продолжал артачиться, его морили голодом и жаждой еще сутки. На вопрос, к чему вся эта канитель, индеец отвечал:

– Пусть отдыхает.

Франсиско не разделял страсти Лоренсо и только дивился бесшабашности друга. Болтать с ним, наблюдать за его действиями было до странности приятно. И потом, у юного сироты имелось собственное увлечение, куда более сомнительное, чем укрощение мулов: чтение. Мальчика огорчало, что монахи, предоставив ему кров и делясь пищей, книг тем не менее не давали. Видимо, местные инквизиторы считали сына еретика недостаточно твердым в вере.

Настойчивыми просьбами Франсиско добился-таки разрешения прочесть хотя бы молитвослов. И вместо того чтобы читать медленно, по нескольку страниц в день, он проглотил книжку за две недели. Печатное слово вновь подарило мальчику давно утраченное блаженство и возможность на время забыть о своем сиротстве. Некоторые фразы вызывали у него улыбку, другие заставляли прослезиться. Прочтя молитвослов от корки до корки, Франсиско попросил что-нибудь еще, но получил отказ. Тогда он стал перечитывать все с самого начала и успел проделать это пять раз, пока брат Сантьяго де ла Крус, чуть более снисходительный, чем остальные и, видимо, довольный хорошим почином, не выдал ему житие святого Доминика, покровителя монастыря. Доминик де Гусман родился в Испании («Как и мои предки», – подумал мальчик), а орден доминиканцев с самого начала избрал себе целью борьбу с мерзкой ересью альбигойцев и потому вскоре стал карающим мечом инквизиции. Великий подвижник объехал множество стран, побывал даже в далекой Дании и снискал славу искусного проповедника, ибо слова его никогда не расходились с делами. Бродя по свету босиком и в рваном облачении, питаясь подаянием, он находил путь к сердцам верующих когда убеждением, а когда и обличением. Скончался святой Доминик в возрасте пятидесяти одного года, сломленный тяготами служения.

Придя в восторг от прочитанного, Франсиско поделился своими соображениями с братом Сантьяго, но тот не торопился хвалить мальчика: в конце концов, воспитание – та же объездка, только чуть помягче.

– Прочти еще раз, – сказал монах.

Франсиско благоговейно погладил обложку книги и вновь погрузился в изучение этой достойной подражания жизни. Каждое путешествие и каждая проповедь святого Доминика были подчинены одной цели: наставлению в вере. Проповедник обращался не только к людям своего времени, но и к потомкам. В том числе и к нему, Франсиско Мальдонадо да Сильве, призывая задуматься, всей душой обратиться к Господу нашему Иисусу Христу и не сворачивать с прямого пути.

Вскоре духовный наставник счел возможным дать мальчику еще одну книгу: «Жизнь святого Августина». Легендарный богослов родился в Африке в 354 году, когда христианство только прокладывало себе путь. Матерью его была не кто иная, как святая Моника, отец же поклонялся языческим богам. «Ага, – отметил про себя Франсиско, – значит, великого отца церкви тоже можно считать новым христианином». В молодости он не чурался греха: «Когда-то в юности горело сердце мое насытиться адом, не убоялась душа моя густо зарасти бурьяном темной любви»^[23], – каялся блаженный Августин в своей «Исповеди». Но после долгих лет метаний и усердного чтения он обратился в христианскую веру. Будучи епископом Гиппона, этот непревзойденный знаток философии поражал всех не только своей неслыханной добродетельностью, но и бесчисленными критическими трудами и трактатами по философии, праву и истории. В посланиях он взывал к царям, понтификам и епископам, блестяще опровергая все постулаты ереси. И в конце концов создал настоящую жемчужину – «Исповедь». Эту книгу Франсиско жаждал прочесть целиком – отрывков, процитированных в жизнеописании, было явно недостаточно. Мальчик загорелся желанием пойти по стопам блаженного Августина и тоже сочинять послания и трактаты.

Духовный наставник проникся к нему доверием и больше не ставил условий, считая, что «успешно выдрессировал» своего подопечного. «Совсем как того мула», – подумал Франсиско.

На следующий день брат Сантьяго с заговорщическим видом вручил ему очередной том: жизнеописание и краткое изложение трудов Фомы Аквинского, которого считал светилом теологии. Юный книгочей пришел в восторг, не находя слов, чтобы выразить свою благодарность. Сантьяго де ла Крус действовал вдумчиво, умело направляя ученика. Но когда тот вернул прочитанную книгу, а заодно процитировал несколько сентенций Аквината, монах только руками развел:

– Мне больше нечего тебе предложить.

– Как это нечего?

– У меня больше не осталось книг.

У Франсиско имелась одна просьба, но он робел, опасаясь, что духовный наставник может неверно ее истолковать. Вот уже несколько месяцев мальчик только и думал о том, как бы подобраться к тому заветному фолианту, что хранился в монастырской часовне, хотя, возможно, и не заслужил подобной милости. Нет уж, лучше помалкивать, решил он. И тут же, не узнавая своего голоса, прошептал:

– А там, в часовне?

– Что там такое?

– В часовне… – Франсиско взмок от волнения.

– Да говори же!

– Там есть Библия.

– Есть, ну и что?

– Я хотел бы ее почитать. Мне бы…

– Нет, мал еще! Брат Сантьяго недоверчиво покосился на просителя.

– Я понемножку! Только те фрагменты, которые вы укажете, больше ничего! – взмолился мальчик. И, устыдившись собственной дерзости, добавил:

– Честное слово.

– Но ни в Песнь песней, ни в Книгу Руфи, ни в главу о Содоме и Гоморре даже заглядывать не смей!

– Обещаю читать только то, что вы разрешите!

– Хорошо. Начни с Нового Завета, так будет проще.

– Весь прочесть? Целиком?

– Да. Но из Ветхого чтоб ни слова, понял?

И вот долгожданный миг настал. Мальчик завладел огромным томом, лежавшим в часовне. Открыл тяжелый переплет и стал благоговейно переворачивать страницы, богато изукрашенные тонкими заставками. Он словно вступил в давно знакомый сад. Погрузился в чтение, смакуя каждую строку Евангелий, Деяний Апостолов, Посланий и Откровения Иоанна Богослова. За словами распахнулся пейзаж, там звенели ручьи и круглились холмы. Жажду знания питала неукротимая жажда веры.

В молитвах Франсиско обращался к Спасителю, к Пречистой Деве Марии и к святым, чьи жизни его восхищали, – к Доминику, Августину и Фоме, прося их вразумить его и по милости своей растворить без остатка те крупицы яда, которые, как намекали инквизиторы, отец мог заронить в душу сына.

Духовный наставник регулярно наведывался в часовню, но, удостоверившись, что Франсиско увлеченно штудирует лишь тексты Нового Завета, постепенно ослабил бдительность. Подопечный был верен данному слову. Он затвердил на память родословия Христа и по Матфею, и по Луке, а также запомнил множество изречений из проповеди Спасителя. Мог с легкостью назвать события, упомянутые в одном Евангелии и не упомянутые в другом, и перечислить все грозные видения Иоанна Богослова. Из посланий апостола Павла Франсиско больше всего нравилось то, что обращено к римлянам. Его он перечитал несколько раз, но причину своего восторга понял лишь пятнадцать лет спустя. Запретных страниц мальчик не коснулся ни разу, опасаясь, что, если нарушит клятву, в наказание ему никогда не позволят их прочесть. Чем больше он возвращался к знакомым, уже заученным наизусть текстам, тем сильнее жаждал с головой окунуться в чтение Ветхого Завета, но сделать это без дозволения не смел. В чем и признался как-то брату Сантьяго де ла Крусу.

– Пожалуйста, разрешите, – взмолился Франсиско. – Исключительно ради укрепления веры в древние пророчества о Христе!

– Ветхий Завет содержит мертвый закон Моисея, – ответил духовный наставник, пристально глядя на подопечного.

– Да, но также предрекает пришествие Мессии, – не растерялся мальчик.

– Пророчества, которых не признают неверные.

– Потому что не умеют читать.

Сантьяго де ла Крус улыбнулся.

– Они смотрят на это другими глазами.

– Да, глазами неверных.

Монах снова улыбнулся.

– Хорошо, но при одном условии.

– Только скажите!

– Ты будешь делиться со мной любым, даже малейшим сомнением.

– Для меня это честь. – Франсиско зарделся от радости.

– Не честь, а обязанность.

Мальчик поцеловал наставнику руку и помчался в уединенную часовню, вдруг показавшуюся ему необыкновенно прекрасной. Огоньки свечей тихонько покачивались. освещая изображения святых на стонах. Он поцеловал тисненый корешок тяжелого тома, погладил первую страницу и с замиранием начал читать: «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безводна и пуста, и тьма над бездною…»

32

Брат Сантьяго де ла Крус вскоре убедился, что чтение Ветхого Завета не подрывает веры Франсиско. Обращаясь за советами к духовному наставнику, мальчик проявлял острый ум, но с пути истинного не сходил, считая непостоянство Моисея, чувственность Самсона, умопомрачение Саула, прегрешения Давида, проступки Соломона и глухоту народа к словам пророков лишь предвозвестием враждебного отношения иудеев к Спасителю. Он с легкостью одолевал самые трудные главы (скучные родословия, нескончаемые предписания из книги Левит и Второзакония) и совершенно не интересовался фрагментами, противоречащими христианским догмам. Зато с радостью отмечал пророчества, которые предсказывали пришествие Иисуса. Незаурядные способности подопечного подтолкнули монаха к смелому шагу: он решил представить Франсиско епископу провинции, приехавшему по делам в их город.

Епископ-францисканец Фернандо Трехо-и-Санабриа страстно увлекался просветительской деятельностью и хотел учредить в Кордове университетскую коллегию под опекой иезуитов, которая могла бы готовить бакалавров, магистров, лиценциатов и даже докторов. Был он креолом^[24], сочувственно относился к индейцам и лелеял совершенно невероятную мечту: основать в тех краях университет^[25].

Во время аудиенции Франсиско не сводил с его преосвященства восторженных глаз. Правда, в воображении мальчик рисовал себе громогласного и грозного великана, а увидел невысокого, хрупкого и даже болезненного человека в выцветшем, изношенном облачении. Всем своим обликом епископ напоминал свечу, которая жарко горит и быстро сгорает. Понимая, очевидно, что земной жизни ему отпущено немного, он лихорадочно торопился провести в Кордове массовую конфирмацию.

В монастырь мальчик вернулся полный горячей решимости как следует подготовиться к торжественной церемонии. С помощью духовного наставника, разумеется.

Сантьяго де ла Крус немедленно взялся за дело и заявил, что ученик днем и ночью должен находиться рядом с учителем, а потому отныне Франсиско будет ночевать в соседней келье. Там как раз хватало места для тростниковой циновки, укладки с сиротскими пожитками, стола и стула. Брат Сантьяго вознамерился найти полезное применение страсти подопечного к чтению и воспитать из него миссионера.

Для начала монах решил рассказать Франсиско о важности знаков и символов. Они уселись у колодца посреди монастырского двора. Неподалеку чернокожий раб опрыскивал цветочный куст.

– Знаки – это материальные предметы или явления, которые на что-то указывают, с чем-то связаны. Например, ветвь оливы символизирует мир. Монашеское облачение – это символ служения. След на земле связан с ногой того, кто его оставил. Знаки воздействуют на наши чувства: осязание, обоняние, зрение, вкус, слух.

Брат Сантьяго придвинулся к ученику и кончиками пальцев коснулся его щеки. Мальчик заметил, что рука наставника слегка дрожит.

– Вот, скажем, осязание, – тихо произнес монах, – Ты чувствуешь, что я к тебе прикасаюсь.

Франсиско ощутил странный озноб и невольно отстранился. Брат Сантьяго растянул губы в улыбке.

– Мало того, – продолжал он вдруг охрипшим голосом, – это прикосновение означает нечто большее, указывает на особую связь между нами.

Доминиканец пристально посмотрел на ученика и вдруг поднялся. Франсиско тоже встал.

– Жди здесь, – проговорил наставник.

Он удалился в свою келью и закрыл за собой дверь. Вскоре оттуда донесся свист хлыста, сопровождаемый приглушенными возгласами. Франсиско со смутным страхом считал удары: четыре, пять, шесть, семь… За что же учитель наказывает себя? Может, за ошибку в определении знаков? Но ведь никакой ошибки не было. И сколько еще ему тут ждать?

Наконец брат Сантьяго вышел из кельи. Он заметно побледнел, но на лице читалось видимое облегчение. Опустился на скамью, а Франсиско велел сесть на землю – то ли хотел видеть лицо ученика, то ли не желал больше сидеть рядом.

– Каждый раз, когда нас посещают дурные помыслы, мы согрешаем, – пояснил он. – Именно это со мной сейчас и произошло.

Франсиско тронули искренность и смирение наставника.

– Перед конфирмацией тебе тоже следовало бы бичеваться, – наставительно произнес доминиканец. Внезапное умиротворение не убавило ему строгости.

Мальчик недоумевал, что за дурные помыслы могут смущать наставника. Брата Сантьяго что-то явно тяготило. Вдруг он опасался, что уделяет чересчур много внимания сыну еретика? Или, что еще хуже, карал себя не за собственные прегрешения, а за недостойные мысли, которые посещали его ученика и которые лишь он провидел.

– Я буду делать все что положено, – пообещал Франсиско. – И поститься буду, и бичеваться.

– Это полезные телесные практики. Правильно. Но не забывай и о духовных. Молитва, затворничество, укрепление в вере.

– Я не забуду.

– Ты должен готовить себя к конфирмации, как апостолы готовились к сошествию Святого Духа. Из страха перед иудеями, убившими Христа и жаждавшими крови его учеников, – эту фразу Сантьяго де ла Крус произнес нарочито громко, – они укрылись в Иерусалиме, молились и постились, ибо восприняли учение Спасителя, но еще не стали его отважными воинами. Однако в день Пятидесятницы, исполнившись Святого Духа, апостолы превратились в необоримую рать. С гордостью объявили о своей приверженности к христианскому учению и отправились проповедовать.

Высокопарный тон наставника заставил Франсиско улыбнуться, хотя в ушах все звучали слова: «Из страха перед иудеями, убившими Христа и жаждавшими крови его учеников». Мальчика так и подмывало повторить рассуждения отца и спросить доминиканца: неужели это он, Мальдонадо да Сильва, распял Господа и теперь точит зубы на всех христиан? Или, может, ученики Христовы не были иудеями? Но пришлось взять себя в руки и молча слушать наставления.

Все последующие дни брат Сантьяго вел себя так же странно. Ласково беседовал с Франсиско, брал его за руку, похлопывал по плечу, гладил по густым каштановым волосам. Проникновенным голосом говорил об истинной вере. А потом внезапно, будто пронзенный невидимой молнией, с глубоким вздохом отстранялся, отходил на несколько шагов или, что бывало чаще, удалялся в келью и нещадно хлестал себя плетью. И возвращался успокоенным, очистившись от дурных помыслов, на время овладевших его разумом.

Франсиско усердно молился, мало ел, почти не покидал обители. Работал на монастырском огороде, наводил порядок в ризнице, а отдыхал в тени раскидистой смоковницы или в келье на циновке. Он штудировал вопросы и ответы катехизиса, вознамерившись выучить все, от первого и до последнего слова. Если осилит до конфирмации, Господь непременно вознаградит его.

– Что есть таинства? – спрашивал себя юноша в тишине кельи и сам же отвечал:

– Таинства суть действенные знамения благодати, установленные Христом и вверенные Церкви, через которые нам дается божественная жизнь.

– Сколько всего таинств?

– Семь, как и дней недели.

– Перечисли все, ибо каждое из них наиважнейшее.

– Крещение, миропомазание, евхаристия, покаяние, елеосвящение, священство, венчание.

– Из скольких элементов состоит каждое таинство?

– Из двух.

– Из каких?

– Из материи и словесной формы. Материи суть вещества, ощутимые чувствами людей: елей, вино, вода. Форма – это слова, сопровождающие применение знака.

– Каковы материи каждого таинства?

– Материя крещения – вода, – стал загибать пальцы Франсиско, – материя миропомазания – святое миро. Материи евхаристии – хлеб и вино, материи покаяния – грехи и раскаяние. Материя елеосвящения – елей.

– Каково воздействие таинств?

– Божественная благодать нисходит на верующих, – торжественно произнес юноша.

Тут в келью вошел Сантьяго де ла Крус и попытался сбить ученика, задав ему неожиданный вопрос:

– А что есть благодать предваряющая?

Франсиско удивленно поднял брови. Но ответить не успел, монах сделал это за него:

– Предваряющая благодать – это дар свыше, который побуждает человека делать добро, угодное Богу.

Он расправил рясу, сел рядом и проникновенным голосом продолжал:

– Благодать есть благоволение, благая воля: любовь или дружба, доверие, взаимопомощь. Нас с тобой, например, связывают узы дружбы. А вот вражда, ненависть, ссоры – это уже неблаговоление. То же самое и со Спасителем. Если мы, смертные, исполняем Его заповеди, мы угодны Ему, а если грешим, то враждебны. Помнишь, какие слова Иисуса приводит Матфей в своем Евангелии: «Не всякий, говорящий Мне: „Господи! Господи!“, войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного».

Мальчику захотелось спросить, почему Иисус все время взывает к Отцу, а христиане его примеру не следуют, предпочитая постоянно, кроме разве что молитвы «Отче наш», взывать лишь к Иисусу. Мысли об Отце Небесном Франсиско от себя гнал, боясь, что впадет в ересь и невольно обратится к мертвому закону Моисея, который многократно и с таким жаром обличали и брат Бартоломе, и Сантьяго де ла Крус.

Тут брат Сантьяго удалился, чтобы совершить бичевание, уже вошедшее у него в привычку, вернулся через час и, сурово насупившись, со стальными нотками в голосе произнес:

– И не вздумай путать благодать предваряющую с благодатью сохраняющей! Первая является изначальной, это помощь свыше, которая озаряет наши души и приближает к Спасителю. Ко второй же верующие прибегают лишь время от времени, дабы преодолеть искушение и удержаться на пути добродетели. Только что посредством бичевания она освободила меня от нечестивых помыслов. Однако предваряющая благодать, полученная при крещении, пребудет со мною всегда.

– Конечно, – растерянно заморгал Франсиско.

Во взгляде брата Сантьяго сквозило раздражение.

– Ну-ка живо повтори все, что я говорил тебе про конфирмацию. Времени осталось в обрез. Не хватало еще, чтобы ты опозорился перед епископом.

– Хорошо.

– Никаких «хорошо»! – оборвал монах ученика. – Быстро говори, что есть таинство миропомазания!

Франсиско стойко выдержал эту вспышку неоправданного гнева.

– Через таинство миропомазания мы обогащаемся особой силой Духа Святого, чтобы распространять и защищать веру словом и делом, как истинные свидетели Христовы.

– Какова его материя?

– Святое миро, смесь масла и благовонного бальзама.

– Почему именно масла?

– Потому что оно медленно впитывается и проникает в тело, укрепляя его. В прежние века борцы натирались елеем, чтобы придать себе сил, – выпалил мальчик, надеясь заслужить благосклонность учителя.

– А зачем нужен благовонный бальзам?

– Благовонный бальзам предохраняет от порчи и гниения. Не зря же древние бальзамировали тела умерших.

– Какой словесной формой сопровождается помазание миром?

– Епископ произносит: «Знаменую тебя крестным знамением и утверждаю тебя помазанием спасения».

Тут Франсиско рухнул на колени, возвел глаза к потолку и обратился с молитвой к Господу Иисусу Христу, прося помочь ему с должным смирением и благоговением принять таинство миропомазания и стать истинным воином Христовым, свободным от искушений проклятыми ересями.

Брат Сантьяго де ла Крус удовлетворенно кивнул, произнес «аминь» и вышел из кельи.

33

– На помощь! Брат Бартоломе Дельгадо умирает! Умирает! – раздался во дворе испуганный вопль чернокожего слуги. Монастырская челядь повыскакивала из всех щелей, как лягушки после дождя. Негры и мулаты бестолково забегали туда-сюда. Монахи также пребывали в полной растерянности. Виновник переполоха лежал навзничь на пороге своей кельи и тяжело дышал. Лицо его раздулось и побагровело.

Сантьяго де ла Крус похлопал комиссара по обвислым щекам:

– Ну же, отец Бартоломе!

В ответ послышался сдавленный хрип. Краем сутаны брат Сантьяго отер пену с губ больного и повернул ему голову на бок, чтобы облегчить дыхание.

– Хирурга Паредеса сюда!

Негры тотчас кинулись на поиски лекаря.

Франсиско присел на корточки возле недвижной туши. Кот жалобно мяукал и лизал висок своего хозяина. Мальчик оценил преданность животного, но сострадания к человеку не ощутил.

Монахи столпились вокруг и принялись истово молиться. Если не придут на помощь высшие силы, их собрат долго не протянет. Однако в ожидании Томаса Паредеса Сантьяго де ла Крус решил не ограничиваться молитвой. Для начала нужно было подложить подушки под голову комиссара.

– А что станет делать врач? – спросил Франсиско.

– Отворит ему кровь, что же еще. В подобных случаях всегда так поступают.

– Паредеса нигде нет! – сообщил запыхавшийся негр.

– Как нет?!

– Его вызвали в какую-то усадьбу, – пояснил второй негр, потный и взъерошенный.

Монахи беспомощно переглянулись, а Франсиско подумал: «Эх, был бы здесь папа!» Кот взвыл, видимо, предчувствуя трагический конец. Сантьяго де ла Крус окинул взором растерянную братию и решительно произнес:

– Я сам сделаю кровопускание. Принесите ланцет.

При этих словах причитания смолкли. Один из монахов велел слуге принести инструмент и какую-нибудь посудину. Другой закатал брату Бартоломе рукав и подставил под локоть глубокое серебряное блюдо, чтобы туда стекала кровь. Сантьяго де ла Крус уселся на низкую скамеечку и приготовился сделать надрез. Ручища комиссара была толщиной с бревно. Вена залегала где-то очень глубоко. Монастырский духовник примерился и рассек влажную кожу в темных потеках. Комиссар содрогнулся всем телом – значит, что-то он все-таки чувствовал, а это уже хорошо. Однако же действия новоявленного эскулапа не увенчались успехом: из раны вытекло лишь несколько капель крови. Брат Сантьяго де ла Крус осмелел и снова воткнул ланцет, на этот раз глубже. Тяжело дыша, он поворачивал острие и так и сяк, пытаясь нащупать вену. Все напрасно.

Вот незадача! Может, удастся третья попытка? Комиссар отличался завидной дородностью, проклятая жила наверняка была толстой, как веревка, но почему-то все время ускользала. Лезвие вошло в плоть сантиметров на пять и бестолково тыкалось под кожей. Рассекало мышцы, задело кость, попадало куда угодно, только не в вену. А крови натекло всего ничего. Сантьяго де ла Крус пробормотал что-то неразборчивое – не то помолился, не то выругался. Наконец он отчаялся и вернул инструмент слуге:

– Нет, не получается.

Франсиско не терпелось вмешаться. Он столько раз наблюдал, как отворяли кровь матери, но боялся, что духовный наставник рассердится еще больше и выместит досаду на нем. На сгибе грязной ручищи комиссара зияла рваная рана. А на блюде краснела жалкая лужица. Больной глубоко вздохнул и издал душераздирающий хрип.

– Можно я попробую?

Сантьяго де ла Крус в изумлении воззрился на ученика. Потом перевел взгляд на багровое лицо брата Бартоломе и передал мальчику ланцет. Франсиско попросил принести воды и короткий шнур. Обмыл монаху щиколотку и туго перетянул ее, копируя действия врача, делавшего кровопускание измученной Альдонсе. Когда вены под кожей вздулись, он принялся осторожно нащупывать ту, что потолще, а нащупав, сделал небольшой, но глубокий надрез. В посудину со звоном ударила тугая темная струя. Со всех сторон послышались громкие возгласы облегчения. Руками сироты Господь сотворил чудо! Дурная кровь, отравлявшая брата Бартоломе, быстро покидала его тело и вскорости должна была отлить от головы.

– Томас Паредес!

По двору трусил монастырский лекарь. Франсиско осторожно посторонился, продолжая поддерживать кровоточащую конечность. Паредес подошел поближе.

– Ты сделал кровопускание?

Он осмотрел разрез с одной стороны, осмотрел с другой. Потом заглянул в таз, наклонил его, оценивая цвет и густоту крови в середине и по краям.

– Хм… Кто тебя научил? Отец?

– Нет, я просто видел, как это делается.

– Неплохо, – улыбнулся врач. – Честное слово, неплохо.

Веки брата Бартоломе затрепетали, точно крылышки мотылька. Лицо постепенно приобретало обычный цвет.

– Все, достаточно, – распорядился врач.

Из обрывка бинта он скатал тампон и прижал его к щиколотке комиссара.

– Держите так и не отпускайте. Я сейчас вернусь и как следует все перевяжу. Вы только посмотрите! Он приходит в себя. А ну-ка, святой отец, открывайте глаза! Да открывайте же!

Потом монастырский эскулап обратился к брату Сантьяго:

– Велите приготовить овощной отвар с жабой. Жабья кожа имеет много целебных свойств. Пусть выпьет десять ложек сейчас и десять на ночь.

Через час Франсиско уже сидел как приклеенный на своей скамье и штудировал катехизис, который на зубок должен знать каждый, кто с верой и смирением готовится принять таинство миропомазания.

34

Накануне церемонии духовный наставник зашел в келью Франсиско и в знак отеческой заботы вручил ученику свою собственную плеть. На узловатой веревке навозного цвета темнели пятна: запекшаяся кровь, свидетельство усердных бичеваний. Этой ночью юноша должен был подвергнуть себя истязанию, чтобы наутро чистым вступить в храм. Вся Кордова бурлила в ожидании великого события.

Из окрестных селений в город стягивались бесчисленные караваны. И под городскими стенами, и на центральной площади расположились индейцы, метисы, мулаты, самбо^[26] и негры, мужчины и женщины вперемешку. Их привели старейшины, священники, миссионеры. Всюду царила праздничная атмосфера. Над толпами реяли штандарты монашеских орденов – совсем как во время религиозного шествия. Проповедники скликали своих подопечных, чтобы заново их пересчитать, повторить наставления, да и вообще держать в поле зрения. Несмотря на эту невероятную пестроту, пришлый люд чем-то напоминал апостолов накануне Пятидесятницы – таких же робких, наивных и убогих.

Франсиско тоже томился ожиданием. Завтра, завтра вместе со священным миром и словами епископа на него снизойдет благодать, и все сомнения, тяготящие сердце, рассеются без следа. Юноша закрылся у себя в келье и затеплил свечу. Отодвинул в угол стол и стул, скатал циновку. Чтобы выбить из себя скверну, требуется побольше места. Потом разделся до пояса и, разворачивая плетку, стал читать «Отче наш». Он сосредоточенно думал о своих проступках, недостойных желаниях, прегрешениях и колебаниях. Перед мысленным взором возникло лицо отца, железный ключ, безвозвратно утраченная библиотека. Так вот где таится искуситель и лицедей сатана! Франсиско сжал рукоять плетки и с улыбкой нанес первый удар. Тело ожгла боль. «Получай, окаянный!» Чтобы придать себе сил, он снова помолился и с вызовом произнес: «Только попробуй сунуться ко мне со своими проклятыми кознями!» Перед глазами встала загадочная гравировка на ключе. Еще один удар. Кожа на спине горела огнем, грудь сжало тисками, слова застревали в горле. Дорогие сердцу образы ослабляли волю.

Он жаждал уничижения, жаждал кары. «Грешник! Ничтожество!» Третий удар получился слабее предыдущих. Франсиско обошел келью, потупившись и опустив плеть. Слабак, порочный слабак. «Порочный, порочный», – повторял он про себя. Нет, этого мало. «Трус!» Опять не то. «Негодяй, отродье еретика! Да, отродье еретика, грязный марран! Грязный, вонючий марран!» «Продажный иудей!» Новый удар, теперь со всей силы. «Продажный иудей! Отступник! Христоубийца!» Плеть засвистела еще раз, потом еще и еще. Юноша впал в исступление, сердце пылало гневом, с губ рвались проклятия. На спине и плечах вспухли багровые рубцы.

Вдруг скрипнула дверь. Сантьяго де ла Крус вошел в келью, посередине которой стоял его ученик – весь в поту, лицо перекошено, волосы всклокочены, в правой руке плетка. А Франсиско подумал: кто это там, на пороге? Спаситель или Сатана? В угаре самоистязания ему мог явиться и тот, и другой. Первый – чтобы поддержать, а второй – чтобы помешать. В любом случае останавливаться нельзя: чем искреннее жертва Господу, тем упорнее сопротивление супостату.

«Вонючий иудей!» От страшного удара юноша согнулся пополам. «Марран! Отступник!» Еще удар.

Сантьяго де ла Крус стоял, стиснув кулаки. И вдруг его точно прорвало. Монах разинул рот, выпучил глаза, скинул рясу, распахнул руки, бросился к мокрому от пота полуголому, исхлестанному ученику и сжал его в объятиях.

– Довольно, – бормотал он, – довольно.

Франсиско не сопротивлялся. В груди у него клокотало, затуманенный взгляд был устремлен к потолку, в ушах звенело.

– Ангел мой возлюбленный… – шептал духовный наставник, гладя плечи и шею юноши, прижимаясь к его обнаженной груди, целуя в губы.

Франсиско весь сжался. Уж не Иисус ли, любя, дарит ему ласки и покрывает поцелуями? И тут его как громом поразило. Пылая гневом, вцепился он в волосы учителя и, собрав последние силы, отшвырнул прочь. Монах отлетел к стене и вытянул руки, пытаясь защититься. С губ его срывались хриплые, невнятные мольбы. Франсиско занес плетку и уже собирался раскровянить брату Сантьяго лицо, но почему-то помедлил. И этого было достаточно, чтобы осознать всю трагическую нелепость происходящего. Нет, не враг рода человеческого притаился там, в углу. Там стоял, задыхаясь, его духовный наставник – охваченный смятением и раздавленный стыдом. Он скреб ногтями штукатурку и пребывал в ужасе оттого, что поддался самому мерзкому из искушений. Вдруг монах выхватил у юноши плеть и принялся яростно охаживать себя по плечам, по голове, по бокам. Это было уже не самобичевание, а самоуничтожение. Несчастный плакал, корчился от боли, но все хлестал и хлестал, как будто хотел превратить свою плоть в кровавое месиво, стереть в прах. Франсиско взяла оторопь: по сравнению с этим шквалом безжалостных ударов его собственные казались просто ласковым дуновением.