Текст книги "Житие маррана"

Автор книги: Маркос Агинис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

Множество страниц Плиний посвятил самым невероятным тварям, увлеченно описывая крылатых коней, единорогов, людей, чьи ступни обращены назад, созданий, лишенных рта и питающихся одними запахами, дикарей с такими огромными ладонями, что ими можно было покрывать голову, точно шляпой.

– Неужели каждое слово Плиния – правда? – спросил как-то Франсиско.

– Возможно, он и сам верил не всему, о чем писал, – отвечал отец, поглаживая аккуратно подстриженную рыжеватую бороду. – Однако полагал своим долгом передать слова тех, кто считал это истиной, ибо взял на себя труд собирателя, а не цензора.

– Как же тогда отличить правду от выдумки?

Дон Диего тряхнул львиной шевелюрой и вздохнул:

– Этим вечным вопросом задавались мыслители всех времен. И вообще те, кто любит думать.

5

Рядом с книжными стеллажами из кедра стоял сундук, где Нуньес да Сильва хранил свой лучший наряд и несколько льняных рубашек. На самом дне, под стопками белья, любопытный Франсиско обнаружил прямоугольный футляр, обтянутый пурпурной парчой и плотно перемотанный шнуром.

– Смотри, какая коробочка! – сказал он, показывая странный предмет матери.

– Где ты ее взял?

– В сундуке. В папиной комнате.

– Кто тебе разрешил? Разве ты не знаешь, что подглядывать и рыться в чужих вещах нехорошо?

– Я не рылся, – испугался малыш. – Я потом все сложил как было. Просто нашел, и все.

– Сейчас же отнеси на место, – спокойно, но очень строго велела Альдонса. – И в отсутствие отца в его комнату входить не смей.

– Ладно, – нерешительно кивнул Франсиско, вертя футляр в грязных руках. – Но… все-таки зачем она?

– На память о семье.

– На память о семье?

– Да. Больше мне ничего неизвестно.

Альдонса отвела взгляд и тревожно прошептала:

– Жена не должна задавать вопросы, если муж не хочет отвечать.

– Тогда это, наверное, что-нибудь плохое, – предположил Франсиско.

– Почему?

– Иначе папа бы объяснил. Он всегда все объясняет. Вот пойду и сам у него узнаю.

Альдонса залилась краской: все-то он замечает, этот ребенок!

– Пока что положи футляр на место, а когда отец освободится, постарайся не докучать ему расспросами.

– Я хочу знать, что за коробочку ты хранишь на память о своей семье.

Дон Диего собирался в отдаленную энкомьенду^[12], чтобы осмотреть больных индейцев. Ее владелец в страшной тревоге самолично приехал за ним, поскольку боялся, не началась ли эпидемия.

– А что такое эпидемия? – поинтересовался Франсиско, наблюдая, как отец перебирает инструменты в укладке.

– Эпидемия – это быстрое распространение болезни.

– А как ее лечат?

– Ее, собственно говоря, не лечат, ее останавливают, – ответил дон Диего, одной рукой протягивая укладку Луису, а другой делая знаки энкомендеро и призывая того успокоиться.

– Останавливают? Как лошадь?

– Не совсем. Скорее, не дают распространиться. Ограждают от нее здоровых людей.

– Ты что же, огородишь индейцев и их эпидемию стеной?

Настойчивое любопытство сына вызвало у дона Диего улыбку.

– Нет, я сказал «оградить» в переносном смысле. Но сперва надо разобраться, что там на самом деле происходит.

Вечером, едва отец вернулся, Франсиско вновь приступил к нему с расспросами.

– Что ты хранишь в красной коробочке, которая лежит в сундуке?

– Подожди, дай папе расседлать коня, – запротестовала Альдонса, поджидавшая мужа с чашкой горячего шоколада и пучком мяты.

– Это эпидемия? – спросил юный Диего.

Отец взъерошил младшему сыну волосы и, обращаясь к старшему, ответил:

– К счастью, нет. Думаю, хозяину просто со страху померещилось. Жестокий человек. Совсем не жалеет индейцев, дерет с них три шкуры, вот и боится, что они назло ему подхватят какую-нибудь повальную хворь.

Франсиско не спускал с отца глаз, дожидаясь разъяснений.

– Хорошо, я расскажу тебе, что в футляре, – помедлив, произнес дон Диего. – Только сперва вымоюсь, договорились?

Малыш не мог скрыть радости и в благодарность решил сделать папе приятный сюрприз. Пошел в сад, набрал фруктов, сполоснул их и разложил на медном подносе: лиловые и желтые смоквы, а между ними глянцевитые гранаты – их дон Диего особенно любил.

В чистой одежде, освеженный ванной, отец вошел в столовую. Борода и волосы еще блестели от влаги и казались темнее обычного. Он принес тот самый загадочный футляр и положил его на стол. Франсиско взобрался на стул, чтобы ничего не пропустить. Диего, Исабель и Фелипа подошли поближе, а Альдонса, наоборот, отступила в сторону: ее, казалось, все это совершенно не интересовало. На самом деле она была встревожена, однако не решалась выказать беспокойство иначе как молчанием.

– Я действительно храню это в память о своей семье, – произнес отец. – И нечего строить разочарованную мину.

Он развязал узел на толстом шнуре. Бережно провел пальцами по истертой парче без всяких надписей. В комнате царил полумрак, и дон Диего попросил переставить канделябр на стол. Озаренная огнем свечей, старая ткань заиграла алыми бликами.

– Никакой материальной ценности у того, что внутри, нет. Но его духовная ценность неизмерима.

Дон Диего открыл футляр. Дети смотрели во все глаза.

– Ключ…

– Да, ключ. Простой железный ключ. – Он кашлянул и поднял брови. – На стержне есть гравировка. Интересно, сможете ли вы ее разглядеть.

Дети склонились над столом, рассматривая рисунок. Отец придвинул подсвечник еще ближе.

– Это пламя с тремя языками, – начал объяснять дон Диего. – Похоже на пылающий факел. Может быть, какой-то символ? Хотя в целом ничего особенного. Но в таком случае, – он снова кашлянул, – зачем же я храню этот предмет в футляре и почему он мне так дорог?

Франсиско присунулся носом к самому ключу. Даже понюхал, но понятнее не стало. Дон Диего торжественно, точно драгоценную святыню, вложил реликвию в руки сыну.

– Вот, держи. Он из чистого железа, без примеси серебра или золота. Я получил его от отца там, в Лиссабоне. А он – от своего отца. Но на самом деле ключ из Испании, из красивого испанского дома.

Франсиско взял ключ бережно, обеими руками, как берет гостию священник во время причастия. Отблески свечей отражались на неровной металлической поверхности. Казалось, странная штуковина излучала собственный свет: пламя с тремя языками на стержне ключа словно ожило.

– Этим ключом открывались величественные врата. Знатные вельможи входили через них в покои необычайной красоты, чтобы исследовать и переписывать ценнейшие манускрипты. Обратите внимание, каков он на ощупь. Кузнец, известный своей праведностью, выбрал для него металл, из которого никогда не ковали смертоносного оружия. Тонкий желтоватый налет облекает ключ своим покровом, храня его незапятнанным. И запомните: нам вовек не сравняться в благородстве и учености с людьми, чьи руки касались этого священного предмета. Однако настало время, когда наших предков вынудили покинуть великолепные покои. С той поры мудрецы больше там не собирались, а потому заперли массивные врата и свято хранили ключ от них. Так что сия простая и одновременно драгоценная вещь является памятью и о рукописях, и о зале, где вели беседы достойнейшие мужи, и о прекрасном доме наших испанских пращуров. Слушайте дальше: мой прадед повесил реликвию себе на пояс и никогда не расставался с ней, хотя ему довелось столкнуться с напастями, способными напугать любого смельчака. Когда к нему явился ангел смерти, он и в агонии упрямо стискивал в руке гравированный ключ. Его сын, то есть мой дед, силой разжал пальцы покойного, плача от стыда и чувствуя, что совершает святотатство, а потом с превеликим тщанием изготовил этот футляр, обшитый парчой, чтобы впредь никому не приходилось повторять его печального опыта и грабить усопшего. Дед завещал моему отцу хранить ключ как величайшее сокровище. Отец завещал мне, а я завещаю вам.

В комнате воцарилось гробовая тишина. Все четверо детей дона Диего онемели от изумления. Свечи озаряли их растерянные, раскрасневшиеся лица.

Отец поднес реликвию сперва к Диего, потом к Фелипе, потом к Исабель, потом к Франсиско – именно в таком порядке.

– Посмотрите еще раз на пламя, выгравированное на стержне. Оно не кажется вам странным? Вы понимаете, что означают эти три огненных языка? Нет? Глядите: они похожи на три лепестка, растущие из общего основания.

Дон Диего ждал новых вопросов, но дети оторопело молчали.

– Ну что ж, всему свое время. – Дон Диего поцеловал таинственную реликвию. – И наши предки, и те знатные мужи надеялись когда-нибудь вновь переступить порог прекрасного дома. Потому мы и храним ключ.

Немного помолчав, Франсиско тихо спросил:

– И сможем туда вернуться?

– Не знаю, сынок, не знаю. В детстве я мечтал превратиться в одного из тех славных вельмож и отпереть величественные врата.

♦ ♦ ♦

Топот и громкие голоса будят и пугают маленькую Альбу Элену, она заходится плачем. Мать берет девочку на руки. Франсиско Мальдонадо да Сильва пытается подойти к жене и дочери, но стражники держат его мертвой хваткой. Молодая женщина, прижимая к груди дитя, приближается к страшным людям, освещенным лампой Хуана Минайи.

– Не бойся, – только и успевает сказать Франсиско.

– Молчать! – приказывает альгвасил.

Франсиско пытается высвободиться. Солдаты буквально виснут на нем.

– Да не убегу я! – неожиданно властным тоном восклицает задержанный и смотрит им в глаза.

На лицах стражников отражается растерянность. В их очерствевшие души закрадывается сомнение. Они вдруг вспоминают, что перед ними врач, к которому с почтением относятся самые влиятельные особы, зять бывшего губернатора Чили.

Мало-помалу железные пальцы разжимаются, Франсиско высвобождается, расправляет плечи и подходит к своей возлюбленной жене Исабель Отаньес, которая застыла как вкопанная с ребенком на руках. Он вытирает слезы, бегущие по щекам женщины, целует малышку. И боится, что видит их в последний раз. Франсиско уходит на войну, самую несправедливую из всех войн, и чем она закончится – одному Богу известно.

6

Старший брат согласился взять маленького Франсиско на рыбалку. Сначала мальчики решили зайти за Лукасом Гранеросом, другом юного Диего, а потом отправиться на берег реки Техар. Отец Лукаса держал мануфактуру, которая снабжала экипажами и повозками всю провинцию. Дело было поставлено на широкую ногу. У хозяина хватило ума использовать большую часть древесины, добывавшейся в окрестностях Ибатина, для производства отличного гужевого транспорта, которым доставляли грузы с северо-западных нагорий в порт Буэнос-Айреса, а потому разбогател он быстрее, чем иные золотоискатели. На него трудилось сто двадцать чернокожих рабов, а также множество индейцев и метисов, ловко орудовавших долотами и фуганками.

Гранерос построил себе дом в ремесленном квартале, где с рассветом разжигали кузнечные горны и закипала работа в мастерских. Серебряных дел мастер Гаспар Перес, известный на всю округу, делал украшения для алтарей. Сапожник Андрес одинаково хорошо тачал и грубые башмаки, и монашеские сандалии, и изысканные туфли с медными пряжками. Шорник Хуан Кисна чинил упряжь, обтягивал кожей укладки и шил сбруи. Портной Алонсо Монтеро славился камзолами, сюртуками с оторочкой, сутанами для церковнослужителей и платьем для чиновников. Шляпник Мельчор Фернандес изготавливал из толстого фетра головные уборы, в которых щеголяли и капитаны гвардии, и землевладельцы, и коррехидоры^[13]. В жилах почти всех этих умельцев текла и индейская кровь, но они жаждали стать своими в обществе завоевателей, одевались как испанцы, да и говорить старались исключительно по-испански.

Утро обещало быть жарким. Франсиско захватил с собой пращу, которую чернокожий Луис смастерил ему из бычьего пузыря. Мальчику нравилось стрелять по чему попало: по лесным плодам, по цветам на кустах, по камням. Он так навострился, что бил даже быстрых, как молния, ящериц. Свою первую хвостатую жертву Франсиско похоронил с почестями и отметил могилу крестиком из палочек. «Чтобы убить из пращи ящерицу, нужна не только ловкость, но и хитрость», – заметил отец.

В ремесленном квартале стоял густой запах: пахло раскаленным металлом, кожами, красителями, шерстью. Сразу за мастерскими высились два ореховых дерева, которые отмечали вход на мануфактуру Гранероса. Территория была такой обширной, что ее прозвали страной. Вдоль глинобитной стены тянулся навес, под ним стояли верстаки и ящики, полные инструментов, а также медных и латунных деталей. Некоторые повозки уже ждали покупателей, другие пока напоминали остовы доисторических животных. Любопытно, что эти мощные конструкции производились без единого гвоздя, но могли выдержать тонны две, не меньше. Пару на диво огромных колес, больше двух метров в диаметре, со ступицами из сердцевины ствола, соединяла крепкая ось, которой были нипочем любые грузы.

Лукас похвастался, что отец подарил ему на день рождения волчок.

– Вот такой величины, – мальчик растопырил пальцы. – Размером с грушу. Выточили из самой легкой древесины, приделали металлический носик и раскрасили в яркие цвета.

– А можно мне взять эту деревяшку? – спросил Франсиско, поднимая с земли брусок.

– Конечно, – ответил Лукас, проверяя, положил ли он в котомку наживку. – А зачем тебе?

– Смастерю себе волчок не хуже твоего.

Лукас рассмеялся, выбрал брусок покрупнее и направился к группе работников, стоявших неподалеку, чтобы перемолвиться с ними парой слов. Когда братья подошли к приятелю, он уже обо всем договорился: завтра же у Франсиско будет точно такой же волчок.

– Разноцветный! С металлическим носиком! – Малыш запрыгал от радости.

– А пока что можешь запускать мой, – предложил Лукас, и восторгу Франсискито не было предела.

Наконец мальчики двинулись к реке. Оставив позади ремесленный квартал, где надсадно грохотали кузни, они вышли на широкую улицу, затененную раскидистыми дубами, а потом добрались и до северной эспланады. Там толпились торговцы, сновали рабы, били копытами мулы, готовые подставить спину под тюки с товарами. Кругом было полно приезжих: одни выходили из ворот постоялого двора, на стенах которого краснели пятна старой краски, другие спешили в харчевню под кроной рожкового дерева. У широких ворот в городской ограде притулилась часовенка святых покровителей Ибатина. За ней начиналось тенистое, колдовское царство сельвы.

Они вышли на берег реки. Поток журчал в тоннелях зеленых зарослей, прыгал по камням, которые Диего и Лукас считали самым подходящим местом, чтобы расставить снасти.

Пока старшие возились с леской и наживкой, Франсиско принялся играть с волчком Лукаса. Каменистый берег шел уступами, похожими на широкие ступени. Один конец бечевки мальчик намотал на разноцветные бока игрушки, а второй – на свой указательный палец, дернул, и волчок заскользил по камням, высекая металлическим наконечником искры. Сперва он крутился на месте, яркий узор слился в размытые линии. Потом подкатился к краю первого уступа и, не переставая вращаться, спрыгнул на второй. Нерешительно покачался и завалился на бок, точно раненый зверек. Франсиско поднял его, снова обмотал бечевкой и приготовился запустить еще раз, да подальше. Он прикинул расстояние, отвел правую руку назад, выставил вперед левую ногу и сделал бросок. Получилось! Волчок подлетел к краю каменной ступени, перескочил на следующую, затем, все так же резво крутясь, еще на одну. Франсиско радостно закричал и захлопал в ладоши:

– Три ступеньки! Давай, вперед! Теперь на четвертую!

– На четвертую! – вторил ему Лукас.

Волчок преодолел и этот рубеж. Диего не утерпел. Он бросил крючки и подошел взглянуть на игрушку, которая все вращалась, хотя уже и не так быстро. У самого края пятого уступа волчок накренился и опять завалился на бок, продолжая бестолково крутиться, точно сердился на самого себя.

– Эх, жаль.

– Перестарался, – вздохнул Лукас.

– Да он того и гляди свалится в реку! – предостерег Диего.

И действительно: волчок катился прямо к воде. Еще чуть-чуть – и поток подхватит его, тогда пиши пропало. Диего прыгнул вниз, пытаясь этому помешать, но наступил на пучок мокрой травы. Нога соскользнула и провалилась в щель между камнями.

Лукас и Франсиско кинулись на выручку. Расщелина оказалась узкой, с острыми краями – настоящий капкан. Мальчики помогли Диего осторожно повернуться, чтобы сподручнее было тянуть, и начали потихоньку высвобождать ногу, хотя от жалобных воплей несчастного обоих бросало в пот. Наконец их взорам предстала окровавленная щиколотка, с икры свисали клочья кожи. Несмотря на боль, у Диего достало духу попросить Лукаса перевязать рану.

– Хоть рубашкой, хоть чем. Быстрее! Надо остановить кровь.

Ребята подняли раненого: Лукас подхватил его под мышки, а Франсиско под колени. К счастью, поблизости проходили негры, ведя на поводу осла. Общими усилиями Диего усадили верхом, велели ухватиться за ослиную шею и двинулись к дому. Негры, боясь потерять свою животину, не отставали ни на шаг. Дома мальчика уложили в постель, Альдонса побежала за целебными мазями. Диего крепился и старался успокоить родных. Но на рубашке, из которой сделали жгут, расплылось красное пятно. Луис принес таз с теплой водой, размотал импровизированную повязку и осторожно промыл рану: его вид крови не пугал. Потом аккуратно приладил на место клочья кожи и, наложив чистые бинты, поднял ногу повыше, подсунув под нее три подушки. И только после этого отправился звать хозяина.

Лукас не отходил от своего товарища, пока не пришел дон Диего. Франсиско сказал, что во всем виноват волчок. Врач окинул взглядом лежащего сына и ощупал травмированную конечность, попутно задавая короткие вопросы. Он попросил принести еще теплой воды и велел всем отойти в сторону, чтобы не загораживать свет. Слуга приподнял ногу мальчика, и отец принялся было разматывать бинты, но они успели прилипнуть, и юный Диего застонал от боли. Тогда Луис смочил повязку, и ее удалось снять. Отец подобрал подходящий пинцет и очистил рану от застрявших соринок, а потом стянул вместе ее рваные, посиневшие края и присыпал смесью толченой ивовой коры и цинкового порошка. Диего лежал, стиснув зубы.

– Вот и все. Через три недели будешь как новенький. А теперь отдыхай. Шину накладывать не нужно. И выпей-ка вот этого.

Он порылся в укладке и извлек из нее стеклянный пузырек.

– Лекарство, которым пользуются перуанские индейцы. Успокаивает боль и снижает температуру.

В ответ на встревоженный взгляд супруги доктор пояснил:

– Очень эффективное средство. Не бойся, это не мандрагора.

– А как оно называется?

– Хинин. Его получают из коры хинного дерева. – Дон Диего снова уселся на стул у кровати сына. Пристально вглядываясь в его лицо, пощупал пульс. Потом махнул рукой, веля всем выйти. Наверное, собирался раздеть мальчика и как следует осмотреть.

Лукас стал прощаться. Альдонса и Франсиско проводили его до входной двери. Но Франсискито все не мог понять, зачем отцу устраивать Диего полный осмотр. Ведь повреждена только лодыжка, да и ту уже подлечили. Может, папа хотел дать старшему брату какой-то совет, не предназначенный для женских ушей? Но он, Франсиско, тоже мужчина. А значит, имеет право знать, в чем дело. И малыш незаметно прокрался в комнату, пропахшую лекарствами.

Дон Диего положил руку на лоб сына, глядевшего на него с благодарностью.

– Никогда со мной такого не случалось. Очень болит.

– Понимаю. Да, лодыжка – место уязвимое. Но хинин скоро подействует. И еще велю приготовить тебе успокоительный настой. Твоему телу, по крайней мере, это поможет, а…

Отец замялся. Потом снова проговорил: «Твоему телу, да…»

Франсиско опустился на четвереньки, прополз вдоль стены и притаился за кроватью. Он уже знал, что так отец обычно начинает трудный разговор: становится вдруг ласковым, запускает пальцы в рыжеватую шевелюру или водит ими по краю стола, повторяя одно и то же.

– Ясно тебе, сынок?

Мальчик кивнул, но скорее из вежливости. На самом деле он ничего не понял. А уж Франсиско тем более.

– Нет, не ясно, – вздохнул отец.

Диего поджал губы.

– Я хочу сказать, что иногда помощь приходит не только извне, как, например, лечебный порошок, хинин или настой, но и изнутри, от духа.

Вот тебе и секретные разговоры! Франсиско был разочарован. А юный Диего снова кивнул.

– Думаю, тебе все-таки не совсем понятно, что я имею в виду, – настойчиво продолжал отец, отирая платком пот со лба сына: жара стояла невыносимая, настоящее пекло.

Значит, это еще не все? Франсиско подполз поближе и затаился, как котенок, замерев от любопытства и стараясь не пропустить ни слова.

– Так вот, серьезная помощь, самая главная, исходит от души. На нее-то тебе и следует полагаться.

– Мне кажется, я понимаю… но только отчасти… – признался мальчик.

– Конечно, – улыбнулся отец. – Именно отчасти. Вроде бы знакомо, очевидно, сто раз говорено. Однако есть в этом некий смысл, к которому так вот запросто не подберешься.

Дон Диего протянул руку и взял со стола бутылку с ежевичной водой. Сделал большой глоток. Отер губы и поудобнее устроился на скрипучем стуле.

– Попробую объяснить. Мы, врачи, пользуемся лекарственными средствами, которые дарит нам природа. И хотя природа – Божье творение, она не единственный источник блага, поскольку Господь дал человеку, своему возлюбленному созданию, возможность соприкоснуться с Ним. В людях горит искра безграничного величия Всевышнего. Стоит только захотеть – и мы ощутим Его присутствие в нашем разуме и душе. Ни одно лекарство не сравнится по силе с этим присутствием.

Дон Диего отер платком испарину, которая выступила у него на шее и на носу.

– Ты, наверное, удивляешься, зачем я тебе все это рассказываю. И почему говорю так… – он прищелкнул пальцами, пытаясь найти нужное слово. – Так торжественно, что ли. Потому что я врач, и такие вопросы имеют прямое отношение к моей профессии, но… ты ведь для меня не обычный пациент.

– Конечно, я же твой сын.

– Да, разумеется. И это не просто родство, но нечто гораздо большее. Наша особая, личная связь с Господом.

Франсиско захотелось почесать в затылке. Он испытывал сильнейшее недоумение и одновременно сгорал от любопытства. Папа говорил сплошными загадками.

– Мне что, пора причаститься? – спросил Диего, озадаченно морща лоб.

Отец повел затекшими плечами. Он был весь как натянутая струна, а хотел выглядеть непринужденным.

– Причаститься? Нет. Я сейчас не об этом. Гостия проскользнет изо рта в желудок, из желудка в кишечник, впитается в кровь, станет частью плоти. Я говорю не о гостии, не о причастии, не об обрядах, не о том, что приходит извне. Я говорю о постоянном присутствии Бога в тебе самом. Говорю о Творце, о Едином.

Диего нахмурился. Франсиско тоже. Что это за странности выдумал папа?

– Тебе все еще не ясно? О Боге, который исцеляет, утешает, дарует свет, дарует жизнь.

– Иисус есть свет и жизнь, – повторил мальчик заученные слова. – Ты имеешь в виду Иисуса, папа?

– Я имею в виду Единого, Диего. Подумай сам. Загляни в свое сердце. Ощути то, что вложено в тебя от рождения. Единый… Теперь ты понял?

– Не знаю…

– Бог, Единый, Всемогущий, Всеведущий, Творец. Единый, сынок, Единый, – с нажимом проговорил дон Диего.

Лицо мальчика раскраснелось. Повисла неловкая пауза. Фигура отца вдруг показалась Диего огромной – не только потому, что он лежал, а отец сидел на стуле, но и потому, что отец заставлял его ломать голову над чем-то непонятным. Дон Диего пригладил аккуратную бородку, расправил усы и приоткрыл рот, как человек, который собрался держать речь. Низким, глухим голосом он медленно произнес загадочные, звучные слова:

– Шма Исраэль, Адонай Элоэйну, Адонай Эхад.

Франсиско почувствовал, что весь дрожит. «Израиль» – вот единственное, что ему удалось разобрать. Неужели папа произносит заклинания? Колдует?

Дон Диего благоговейно перевел сказанное:

– Слушай, Израиль: Господь – Бог наш, Господь – один.

– Я не понимаю…

– Смысл этих слов записан в твоем сердце от рождения.

Тайна начала проясняться. Вот-вот солнечные лучи прорвут ее густую, лиловую мглу. Отсвет близкого озарения лег на чело юного Диего.

– На протяжении многих веков эта молитва питала мужество наших предков, сынок. В ней и история, и духовность, и надежда. Ее твердили те, кого преследовали и чью кровь проливали. Она звучала в пламени костров. Неразрывной золотой цепью она соединяет нас с Богом.

– Но я никогда такого не слышал.

– Слышал, слышал. Много раз.

– Где? В церкви?

– Нет, в своей душе. – Отец поднял указательные пальцы и стал покачивать ими, задавая ритм. – «Слушай, Израиль»… Слушай, сын мой! «Слушай, Израиль». – Он перешел на шепот: – Слушай, сын мой. Слушай, сын Израиля, слушай.

Обескураженный, Диего приподнялся на локте. Отец мягко взял его за плечи и заставил снова лечь.

– Ну вот, кажется, ты начинаешь понимать.

Он вздохнул и заговорил проникновенным голосом:

– Я открою тебе великую тайну. Наши предки жили и умерли иудеями. Мы – плоды вековечного древа, ибо принадлежим к одному из колен Израилевых.

– Так мы что, евреи? – Лицо Диего исказила гримаса.

– Именно так.

– Но я не хочу… не хочу быть… этим.

– А разве может апельсин не быть апельсином? Может лев отказаться быть львом?

– Но мы же христиане! И потом… – Голос мальчика дрогнул. – Все евреи – предатели.

– Выходит, мы – семья предателей?

– Евреи убили Господа нашего Иисуса Христа!

– Ты хочешь сказать, что его убил я?

– Нет… – Диего попытался улыбнуться. – Конечно же нет. Во всем виноваты евреи!

– Но ведь я и есть еврей.

– Они его убили, распяли его!

– И ты еврей. Значит, ты его распял? Ты убил?

– Упаси меня Господь и Пресвятая Богородица! Я-то здесь при чем?! – Мальчик в ужасе перекрестился.

– А если не ты и не я, то совершенно очевидно, что евреев, всех евреев на свете, винить нельзя. И потом, сам Иисус был евреем, как мы с тобой. Даже еще больше, чем мы, ибо родился, вырос и проповедовал в землях Иудеи. Многие поклоняются Христу, а сами ненавидят еврейскую кровь, текшую в его жилах. Подумай только, какая чудовищная нелепица: питать отвращение к тому, что любишь! Они не понимают, насколько близок к Иисусу каждый еврей именно потому, что разделяет с ним и происхождение, и историю, полную страданий.

– Так значит, папа, мы… то есть евреи его не убивали?

– Я, по крайней мере, не участвовал ни в его аресте, ни в суде над ним, ни в казни. А ты участвовал? А мой отец? А дед?

Диего покачал головой.

– Теперь ты понимаешь, что нас подло оболгали? В Евангелии ничего такого не говорится. В Евангелии сказано, что «некоторые» евреи просили его осудить, но отнюдь не все: тогда в слово «все», сынок, пришлось бы включить и апостолов, и мать Иисуса, и Марию Магдалину, и Иосифа Аримафейского, и первых христиан. Или они тоже отпетые злодеи? Глупость, не правда ли? Иисуса, еврея Иисуса, арестовали римляне, поработившие Иудею, и терзали в застенках, в тех самых, где томились сотни его соплеменников – таких же, как он и как мы. Это римляне надели на него терновый венец, издеваясь над человеком, провозгласившим себя Царем и возжелавшим освободить своих братьев. Распятие придумали они, и на кресте умерли не только Иисус и два разбойника, но и превеликое множество других евреев, причем началось это задолго до его рождения и продолжалось десятилетия после его гибели. Римлянин проткнул ему ребра копьем, римские стражники бросали жребий о его одеждах. А вот сняли Иисуса с креста евреи, оплакали его и похоронили как подобает. Это евреи помнили и распространяли его учение. И тем не менее, Диего, тем не менее, – продолжал отец после долгой паузы, – почему-то никто не кричит на каждом углу, что «римляне, римляне, а не евреи, истязали и казнили Господа нашего Иисуса Христа». И римлян отчего-то не преследуют. Не изучают родословную человека, вынюхивая, нет ли в его жилах римской крови.

– Но почему же тогда евреев так ненавидят?

– А потому, что многих приводит в негодование наше нежелание покоряться.

– Но евреи не признают Христа.

– Причина конфликта не в религии. В конце концов, не так им и важно обращение в христианство. Нет. Обращение дело несложное. Целые общины силой заставили креститься. На самом деле, Диего, нас просто хотят изничтожить. Всеми возможными средствами. Твоего прадеда волокли за волосы к купели, а потом истязали за то, что по субботам он переодевался в чистую рубашку. Он бежал из Испании, но не покорился. Увез с собой ключ от тех древних покоев и выгравировал на нем пламя с тремя языками.

– А что оно означает?

– Это буква еврейского алфавита, «шин».

– Но почему твой дед выбрал именно ее?

– Потому что с буквы «шин» начинаются многие слова: «шма» – «слушай», «шалом» – «мир». Но самое главное, это первая буква слова «шем», что означает «имя». В частности, то имя, что стоит над всеми, – имя Бога. «Шем», «Имя» имеет огромную силу. Каббалисты посвятили ему множество исследований.

– Кто-кто посвятил?

– Каббалисты. Я тебе потом объясню, Диего. Пока важно, чтобы ты понял, какое серьезное решение приняли мы, иудеи. Мы решили не исчезать, сохранить хоть немногие ритуалы и традиции.

Диего смотрел на отца в замешательстве. Трудно было переварить все эти откровения, которые лавиной обрушились на него и пока вызывали лишь глубочайшее изумление. А Франсиско, притаившись в углу, тоже недоумевал. Мальчики испытывали не только растерянность, но и дотоле неведомый страх. Братья, старший в кровати и младший на полу, задыхались от волнения. Слова отца перевернули их детские души.

– Но мы же католики, – не сдавался Диего. – Крещеные. Я и конфирмацию прошел. Мы ходим в церковь, исповедуемся. Ведь мы же католики, правда?

– Да, но не по своей воле. Если мне не изменяет память, сам Блаженный Августин говорил, что, если человека силком поволокут к Христу, он подчинится, но не уверует. Путь веры – это путь свободы, а не принуждения. Евреев же старались и до сих пор стараются сломить. И результат весьма печален: мы притворяемся католиками, чтобы нас не истребили физически, но в сердце своем остаемся иудеями, чтобы не истребили наш дух.

– Какой ужас, папа!

– Ужас, да. Это было мукой и для твоего прадеда, и для твоего деда, и для меня. Мы ведь хотим только одного: чтобы нам позволили быть собой.

– А что мне надо сделать, чтобы стать иудеем?

Отец тихонько рассмеялся.

– Ровным счетом ничего. Ты родился евреем и, наверное, слышал, что нас часто называют новыми христианами. Я познакомлю тебя с нашей историей, сынок. Она восхитительна, богата, но полна страданий. Расскажу о Законе Моисея^[14], который Творец дал еврейскому народу на горе Синай. И научу многим прекрасным традициям, наполняющим нашу нелегкую жизнь высоким достоинством.

Дон Диего поднялся со стула.

– А теперь отдыхай. И никому ни слова о том, что я тебе рассказал. Слышишь, никому.