Текст книги "Житие маррана"

Автор книги: Маркос Агинис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)

Заседание окончено.

Ведя Франсиско в камеру, смотритель замечает, что цепь мешает заключенному переставлять ноги, и неожиданно для самого себя решает помочь. Негры изумленно таращат глаза: коротышка-тюремщик вдруг нагибается, подбирает цепь и несет ее, точно шлейф. Никогда, никогда не делал он ничего подобного! Франсиско тоже удивлен, но молчит. Так и идут они по сырым, мрачным коридорам, освещенным кроваво-красным светом факела. Смотритель украдкой поглядывает на узника и совершает неслыханное нарушение: заговаривает с подсудимым.

– Я слышал часть ваших заявлений и, знаете, не могу поверить, – даже в темноте заметно, что тюремщик побледнел.

– Чему же именно?

Смотритель, точно ребенок, потрясенный только что услышанной небылицей, спрашивает:

– Неужели вы своими руками обрезали себе крайнюю плоть?

– Именно так.

Тюремщик присвистывает, недоверчиво и испуганно одновременно.

– До чего же все-таки вы, евреи, кровожадный народ!

Франсиско поднимает руки, истертые кандалами, и подносит их чуть ли не к самому носу смотрителя, но тот ничего не замечает, только качает головой и приговаривает:

– Нет, ну до чего же кровожадный!

121

Подвергшись подобной атаке, инквизиторы приходят к выводу, что Мальдонадо да Сильва – субъект хитрый, дерзкий и до крайности упрямый, наделенный дьявольским умом и владеющий искусством коварной логики. Он не только кичится своими преступлениями против веры, но и судей пытается убедить, а точнее, сбить с пути.

Давить его нещадно, как последнюю козявку, заявляет Гайтан, и судьи послушно кивают. Не потому, что он сменил веру, точно рубашку, а потому, что изрыгает мерзости. И начал делать это давно, развязал войну против святого креста еще в Чили, а то и раньше. Франсиско не знает, что инквизиторы уже допросили негритянку Марию Мартинес. Греховодница, обвиненная в колдовстве, приносит немалую пользу: рассказывая арестантам свою мерзкую историю, она тянет их за язык, а потом вываливает судьям все, что услышала. Откровения, прозвучавшие из уст Мальдонадо да Сильвы в ту первую ночь, уже внесены в дело о его ужасающих преступлениях.

Через сорок дней узника снова приводят в зал суда, чтобы окончательно сформулировать обвинение. Этой безобразной истории пора положить конец.

Но Франсиско только рад. Интересно, чего хотят от него инквизиторы? Он рассказал им всю свою жизнь, доказал верность выбранному пути. Может быть, непреклонная троица начала понимать, что иудейство не несет в себе угрозы? Нет, это вряд ли, говорит себе заключенный. Пока не время. Не следует тешить себя несбыточными надеждами.

Инквизиторы расспрашивают его об иудейской вере. Франсиско полагает, что эта таинственная тема одновременно и пугает их, и вызывает любопытство. Он пускается в объяснения: между иудейством и христианством гораздо больше сходств, нежели противоречий, и, если изучить эти сходства, легче будет принять отличия. Однако судьи прерывают его – их интересуют только противоречия. Например, те догматы христианской веры, которые особенно ненавистны иудеям.

Он не ослышался? «Догматы христианской веры, ненавистные иудеям»? Вот удивительно! Или гонителям захотелось взглянуть на собственное учение глазами гонимых? Просто невероятно. Нет, скорее всего, это ловушка.

Франсиско отвечает, что христианское учение вызывают у иудеев не ненависть, а возражения, поскольку ведет к нарушению определенных заповедей: например, христиане поклоняются образам и не соблюдают субботы. Но, по мнению иудеев, вера в Христа оказывает весьма благотворное воздействие на людей, приближая их к Творцу и побуждая распространять Его слово по свету. Такой точки зрения придерживались многие мудрецы, в частности, выдающийся врач, родившийся в Кордове, – Маймонид.

Что ж, к сожалению, обвиняемый сумел избежать ловушки. Надо спровоцировать его как-то еще, заставить богохульствовать. Судьи смотрят на секретаря и, убедившись, что он пишет не разгибаясь, заводят разговор о ключевом вопросе: явлении Мессии. Франсиско по своему обыкновению старается отвечать со всей прямотой.

– Мы, иудеи, по-прежнему ждем его, – говорит он, – поскольку многие признаки мессианской эры, описанные в пророчествах, пока отсутствуют. На свой лад это признают и христиане, видя, что всеобщий мир и благоденствие на земле еще не воцарились. Для них полнота Царства Божьего наступит со вторым пришествием Христа. Вы тоже ждете, так что даже в такой важной теме между нами существует сходство.

– Но разве чудеса, сотворенные Спасителем, не являются достаточным свидетельством того, что он и есть Мессия?

Обвиняемый готовится дать исчерпывающий ответ, не замечая, как насторожился секретарь: вот сейчас прозвучит богохульство, столь необходимое суду, чтобы стереть нечестивца в порошок.

– Нет, не являются. Для доказательства присутствия Бога в них, собственно говоря, даже нет необходимости. – Франсиско рассуждает спокойно, точно говорит о чем-то само собой разумеющемся. – Не следует забывать, что чудо ость нарушение законов мироздания, естественного порядка вещей.

– А что же, в Ветхом Завете чудеса не описаны? – с издевкой спрашивает Кастро дель Кастильо.

Заключенный припоминает чудеса, о которых говорится в Пятикнижии и книгах Пророков.

– Разумеется, описаны. Однако Всевышний творил их не ради того, чтобы явить себя людям и заставить их верить, а ради того, чтобы избавить от напастей и бед. Он развел воды Красного моря, дав Израилю возможность спастись от войска фараона; послал манну небесную и исторг воду из скалы, чтобы народ, едва почувствовав вкус свободы, не умер от голода и жажды. В конце концов, чудеса могут совершать и те, кто постиг секреты магии. Но пророки говорили, убеждали и наставляли, используя слово как единственное орудие. Люди, которым непременно нужно чудо, чтобы уверовать, – тут Франсиско спохватывается, заметив. что он из жалкого арестанта превратился в обличителя, но тем не менее продолжает, – невольно недооценивают величие творения, а с ним и величие Творца.

Гайтан гадливо кривит губы. Впрочем, он вполне удовлетворен: заключенный наговорил достаточно, чтобы назначить ему самое суровое наказание. Маньоска подливает масла в огонь:

– В ваших вещах обнаружена тетрадь, где перечислены иудейские праздники и записаны молитвы.

– Да, – спокойно кивает Франсиско, – И праздничным ритуалам, и молитвам меня научил отец.

Все, хватит. Заседание окончено. Обвиняемого на несколько недель отправляют назад, в темноту и удушающее безмолвие подземной камеры.

«Разве это не безумие? – размышляет Маньоска. – Жалкий, одинокий, беспомощный человечишка пытается бросить вызов мощи всей инквизиции! У нас тюрьмы, орудия пыток, армия служащих, деньги, престиж, связи в обществе и тайны за семью печатями. Перед нами трепещут вице-королевство Перу, Испанская империя, да что там – весь христианский мир! Мы без устали боремся с неповиновением, не жалеем ни сил, ни средств ради великой цели, интригуем, возводим наветы, запугиваем. У инквизиции тысячи голов и много тысяч рук, но общий мозг, не ведающий сомнений. Мы нечувствительны к людским слезам, поскольку власть наша не от человеков, но от Бога. Все ради Него! Кто осмелился пойти против нас, тот идет против Всевышнего. Этот арестант – морок, порождение химеры. Мерзкое создание, в порошок бы его стереть! Но сперва надо обезоружить, унизить, заставить признать поражение и тем самым очистить и спасти душу».

Судьи и их помощники готовят новое обвинительное заключение из пятидесяти пяти пунктов, над которым под присмотром прокурора трудились советники и адвокаты инквизиции. Перед залпом такой силы Мальдонадо да Сильве не устоять.

Мало-помалу одиночество, темнота и скудная пища непременно должны подточить волю упрямца. Выждав положенное время, Франсиско опять призывают пред очи судей. Приводят в зал с потолком несказанной красы – ослабевшего, закованного в тяжелые цепи. Не позволяют присесть: пусть ко всем прочим страданиям добавится еще и усталость.

Инквизиторы делают очередную попытку заставить узника поклясться на распятии – хотят проверить, не одумался ли несчастный, проведя многие дни в заточении. Увы, эта упорная бестия снова клянется Богом Израиля. Потом секретарь монотонным голосом зачитывает обвинительное заключение, после каждого пункта обращая на Франсиско строгий вопрошающий взгляд, дабы убедиться, что тот свою вину признает.

Что за тайный источник питает заблудшего грешника, помогая ему невозмутимо стоять под градом сокрушительных ударов и внимать страшным словам с такой гордостью, будто в его адрес звучат дифирамбы? Уж не надеется ли безумец на помощь неких сверхъестественных сил?

Судьи вне себя от изумления и гнева: этому чудовищу, видите ли, мало пятидесяти пяти убийственных обвинений; выслушав их, он имеет наглость заявить, что в тиши подземелья сочинил несколько молитв на латыни и романс, воспевающий Всевышнего, а в сентябре, в день Йом Кипур, держал покаянный пост.

Стены дворца инквизиции разве что не стонут. Эта жалкая букашка, эта презренная тварь, чтоб ей сгореть, не выказывает ни малейших признаков раскаяния! Тем не менее обвиняемого ставят в известность, что по закону ему полагается помощь адвокатов.

– Интересно, кто же их назначает? – с иронией спрашивает Франсиско.

Судьи не отвечают. Заседание окончено. Но заключенный не унимается:

– Подберите самых опытных. Пусть помогут мне развеять некоторые сомнения.

Гайтан и Маньоска переглядываются: что за странные слова? Не являются ли они признаком грядущего просветления, первым шагом на пути к исправлению? Неужто дело тронулось? Суровые лица готовы расплыться в торжествующей улыбке.

122

Однако об искреннем раскаянии, которого так жаждут инквизиторы, остается только мечтать. Сопротивление Франсиско не ослабевает, оно похоже на туго натянутую струну – бесконечно длинную, уходящую обоими концами в загадочные глубины трудновыразимых чувств. Узник знает, что он всего лишь песчинка, даже хуже: пустое место. Рот ему могут заткнуть, руки – сковать, тело – разорвать на части и закопать здесь же. на тюремном кладбище, а имя – предать забвению. Но в сердце продолжает гореть сокровенный огонь. Какие надежды подогревает это негасимое пламя? Переубедить твердокаменных судей? Доказать свою правоту? Франсиско прекрасно понимает, что никакого явного результата не добьется. И все-таки не сдается, ибо есть в нем несокрушимый стержень. Неисчерпаемый источник силы, кипящий ключ, который бьет лишь в душах безумцев да святых.

В последнее время в тюрьме стало происходить нечто необъяснимое. К присутствию крыс Франсиско привык, еще живя в доминиканском монастыре. Но тут сквозь дробный топоток их лапок начали пробиваться какие-то странные звуки. Заключенный не сразу обратил внимание на это ритмичное постукивание. Может, какой-то негр развлекает себя, наигрывая родные мелодии? Франсиско вспомнил, как добрейший Луис водил палочкой по ослиной челюсти, а Каталина пританцовывала, покачивая бедрами. Дождавшись позднего часа, когда стражники удалились, а грызуны завели свои ночные пляски, он стал внимательно прислушиваться. Нет, музыкальные инструменты тут ни при чем: удары, разделенные короткими паузами, звучат иногда реже, а иногда чаще – тук-тук, тук-тук-тук. Кто-то стучит по стене камеры не то костяшками пальцев, не то черепком. Товарищи по несчастью дают о себе знать? Пытаются связаться с ним? Франсиско охватила радость: конец одиночеству! Там, в подземных камерах, мыкают горе другие пленники. Он ударил по стене – раз, другой, третий. Таинственные звуки прекратились, и даже крысы, кажется, замерли, навострив уши. Но вот прозвучал ответ: стук, перерыв в несколько секунд и опять стук. Почему всегда разное количество ударов? Зачем нужны паузы?

– Ну конечно, это же шифр! – догадался Франсиско.

Люди есть люди, они всегда ищут общения, и, если ни видеться, ни говорить, ни переписываться возможности нет, на помощь приходят стены темницы.

Давным-давно, еще в Ибатине, у них с Диего была игра: один выстукивал какую-нибудь песню, а второй пытался ее угадать. Но тут, в тюремных катакомбах, все сложнее. Как понять, сколько ударов какой букве соответствует? «Много раз я пытался прочесть послания звезд или светлячков, – радостно думает Франсиско, – и не ведал, что Господь по милости своей посылает мне предчувствие. Подсказывает, что когда-нибудь все-таки придется расшифровывать тайный язык, только не под небесами, а в узилище».

В детстве он учился читать и писать сперва на испанском, затем на латыни. Теперь надо освоить и тюремный алфавит. Допустим, один удар соответствует букве А, два – букве Б и так далее. Он зажег огарок свечи, нашел под койкой куриную косточку, сел на пол, прислушался и начал проводить на толстом слое пыли черточки, по одной на каждый стук. Затем сосчитал их и перевел в буквы, а из букв сложил слова. Непростое дело: буквам С, например, Т или У соответствовало так много ударов, что легко было сбиться. Что ж, значит, надо тренироваться. Грамота родного языка тоже далась ему не сразу. Теперь попробуем ответить. И узник послал по закоулкам мрачного лабиринта свою первую весточку: Франсиско-Мальдонадо-Сильва. Той ночью у мужчин и женщин, заточенных в застенках инквизиции, появился новый товарищ.

123

Каждому обвиняемому полагается защитник. Хотя какая может быть защита в тюрьмах инквизиции! Адвокат, конечно, содействует, но не заключенному, а торжеству истинной веры. За свои труды он получает жалование и притворяется. будто помогает жертве выявить мелкие упущения в судопроизводстве, но на деле просто пытается уговорить человека сдаться, и побыстрее. Впрочем, и такому общению несчастный рад, точно глотну воздуха. В камеру Франсиско адвокату пришлось спускаться восемь раз. Этот плотный, высокий мужчина, созданный природой скорее для ратных подвигов, нежели для разбора юридических закавык, умеет располагать к себе заключенных, находить для каждого нужные слова поддержки. Вот и Франсиско поддается его чарам и рассказывает без утайки свою историю, делится страхами и надеждами. Хотя на самом деле он с первого дня исключительно тем и занимается, что говорит правду, только правду – неприятную и опасную. Там, в Чили, осталась любимая и ни в чем не повинная жена Исабель, подрастает дочурка Альба Элена и, наверное, уже родился второй ребенок, который так и не увидит отца. Адвокат понимающе кивает и обещает оказать посильную помощь. Возможно, приговор еще удастся смягчить, если обвиняемый отречется от своих ошибочных верований. Франсиско задает защитнику богословские вопросы, от ответа на которые тот умело уклоняется: в конце концов, он здесь не затем, чтобы вести диспуты, у него более конкретные задачи.

– Так что все зависит только от вас, – вздыхает мнимый союзник, – и от своевременного отречения.

Но Франсиско отвечает, что предавать свою совесть ради житейских благ бесчестно. И добавляет:

– Если я отрекусь, то перестану быть собой.

Адвокат спешит с докладом к судьям. Маньоска и Кастро дель Кастильо приходят к выводу, что Мальдонадо да Сильва хоть и безумец, но очень образованный, и только записным мудрецам под силу его разубедить. Надо устроить диспут.

– Обвиняемый не желает каяться, так как одержим бесом гордыни, – отвечает Гайтан.

Маньоска собирается с духом и возражает:

– К каждой душе ради ее спасения следует искать свой подход, а душа этого вероотступника нуждается в весомых доводах, сформулировать которые под силу лишь лучшим умам.

– Да никакие умы, – сердито хмурится Гайтан, – его не одолеют. Мальдонадо да Сильва – искусный полемист, не хуже самого князя тьмы. Он их только запутает и с толку собьет.

В спор вступает Кастро дель Кастильо.

– Выходит, вы, считаете подсудимого вострее Люцифера, – насмешливо произносит он, – и заранее готовы признать за ним победу в диспуте?

Гайтан испепеляет коллегу взглядом.

– Дело не только в остроте ума. Проклятый нечестивец вдобавок изворотлив и по-своему талантлив.

– Но раз его талант и хитрость – от лукавого, свет Божьей истины сокрушит их, – не отступает Маньоска.

Гайтан скрещивает руки и роняет слова, точно капли расплавленного свинца:

– Не будьте так наивны, ради всего святого. Уступки – не лучший метод борьбы с дьяволом.

Маньоска и Кастро дель Кастильо досадливо морщатся.

– То, что мы позволили Мальдонадо да Сильве клясться Богом Израиля и готовы пригласить для диспута выдающихся докторов богословия, едва ли можно назвать уступками. – Маньоска говорит и за себя, и за своего соратника.

На этом дискуссия заканчивается. Она проходит за закрытыми дверями: никто не должен знать, что между инквизиторами тоже случаются разногласия.

Через несколько дней во дворец инквизиции приглашают признанных светочей богословия и просят их в присутствии судей развеять пагубное заблуждение обвиняемого. Выбор падает на четверых: Луиса де Бильбао, Алонсо Брисеньо, Андреса Эрнандеса и Педро Ортегу^[87]. К этому событию готовятся самым тщательным образом. Диспут должен закончиться показательным триумфом христиан и войти в историю.

Неизменные спутники – тюремный смотритель и двое вооруженных негров – приводят Франсиско в величественный зал и пододвигают ему скамеечку. Похожий на мумию секретарь повторяет привычный ритуал, с превеликим тщанием раскладывая на столике письменные принадлежности. Входят богословы, одетые в облачения своих орденов, и встают возле стульев, заранее для них приготовленных, – двое справа и двое слева от обвиняемого. Все ждут. Вот со скрипом отворяется боковая дверь, и в зал торжественно вступают инквизиторы. Напряженные взгляды присутствующих обращаются на них. Судьи поднимаются на помост, осеняют себя крестным знамением и бормочут молитвы. Ученые мужи следуют их примеру. Затем смотритель дергает заключенного за руку, веля ему сесть.

Слово берет Маньоска. Говорит, что святая инквизиция явила милость, позволив подсудимому изложить свои сомнения в присутствии знаменитых богословов, дабы те наставили его на путь истинный. А поскольку вероотступник, упорствуя в заблуждениях, ссылается на Писание, ему решено предоставить экземпляр Библии – так он сможет цитировать священные тексты без искажений.

Пора начинать.

Франсиско поднимается, смотрит на тяжелую книгу, лежащую на конторке, звеня кандалами, протягивает к ней руки, открывает. Вид знакомых столбцов вдохновляет узника. Он говорит, что любовь иудеев к книгам – и в особенности к этой Книге – происходит от их любви к слову, к Слову Божьему. Словом своим сотворил Господь небо и землю, а на горе Синай дал Моисею Десятисловие. Вот почему слово дороже золота и сильнее клинка. Видеть Господа не дано никому, а потому поклоняться образам запрещено, но должно внимать его речению, то есть соблюдать Закон. Всякий, кто так поступает, исполняет Завет, а с ним и нравственные предписания.

– Тот же, кто делает иначе, – произносит пленник с вызовом, – хоть и кичится показной верой, но по сути заповедям не следует и Творца отвергает.

Один из богословов прерывает дерзеца, напоминая, что они собрались, чтобы разрешить его сомнения, а не затем, чтобы выслушивать наставления. Узник листает Библию и без запинки читает на латыни фрагменты, посвященные Завету, восстановлению Завета, а также порицания в адрес людей, его не исполняющих. Затем читает и комментирует отрывки из книг Бытия, Левита, Второзакония, из книг пророков Исайи, Самуила, Иеремии, Амоса, обращается к Псалмам. И подчеркивает, что был арестован не за преступление Закона, а напротив, за его исполнение. Обвиняемый говорит без устали, сама речь питает его лучше самых изысканных яств. Богословы напряженно вслушиваются в каждое слово, они сосредоточены, как воины перед битвой, готовясь дать отпор. Почти все аргументы заключенного неоднократно звучали когда-то в Кастилии во время диспутов между раввинами и блестящими ораторами-христианами. Франсиско замолкает, и богословы, рассудив, что на достойный ответ им понадобится никак не меньше двух часов, начинают свою партию. Иезуит Андрес Эрнандес поднимается и говорит:

– Сын мой, вы должны быть глубоко признательны церкви и святой инквизиции за то, что они проявили великодушие и пригласили сюда четырех служителей Божьих, которые отложили свои дела, дабы помочь заблудшей душе. Теперь вы сами можете убедиться, что еретики клевещут на Священный трибунал, распуская слухи о его бесчеловечности. Он трудится ради единственной цели: примирить грешников с истинной верой. Каждый из докторов теологии, находящихся здесь, – иезуит прижимает руку к сердцу, – мечтает лишь о том, чтобы вырвать вас из тенет пагубного заблуждения.

– Четвертый Толедский собор^[88] под председательством святого Исидора, – вступает в дискуссию Алонсо Брисеньо, – постановил, что веру силой насаждать нельзя. Но как быть с тем, кто получил драгоценный дар крещения? Отвергший его является не иудеем, а дурным христианином, вероотступником. Так что обвиняемый, как ни печально это признавать, совершил предательство и должен за него отвечать.

– Заповеди, коими вы так гордитесь, – добавляет Педро Ортега голосом настолько мягким, насколько позволяет его суровая внешность, – часть Завета мертвого, отжившего свое. Неспроста же его называют Ветхим. Почему бы вам в поисках спасения не обратиться к Новому Завету, изучая труды святых отцов христианской Церкви?

Последним выступает Луис де Бильбао, подробно анализируя один за другим все фрагменты из Библии, процитированные Франсиско, и доказывая, что он истолковал их превратно, уподобившись древнегреческим софистам, мастерам искажать истину.

– Вот видите, – заключает богослов, – ни один из этих текстов не подтверждает вашего права на иудейство. Напротив, все они так или иначе предвозвещают явление Спасителя, победу христианской церкви и торжество нового закона.

Инквизитор Хуан де Маньоска благодарит советников за их самоотверженный труд и спрашивает у обвиняемого, разрешились ли его сомнения. Секретарь, воспользовавшись паузой, утирает вспотевший лоб. Воцаряется звенящая тишина, полная напряженного ожидания. Франсиско встает.

– Нет, – спокойно отвечает он.

Стены величественного зала содрогаются.

124

Через два дня созывают новое заседание. Кастро дель Кастильо, тряся вторым подбородком и стараясь говорить как можно мягче, осведомляется:

– И что же помешало вам признать заблуждения, проистекающие из безосновательной верности мертвому закону? Величайшие умы вице-королевства Перу с ангельским терпением выслушали ваши путаные речи и дали исчерпывающие комментарии, опираясь, как и вы, на тексты Писания. Ни один вопрос не остался без ответа, так зачем напрасно упорствовать?

– Мне очень жаль, что уважаемые богословы не поняли меня, – вздыхает Франсиско. – Возможно, я выражался недостаточно точно, разволновался в присутствии судей.

Узника возвращают в камеру, а через несколько часов негры Симон и Пабло приносят ему тяжелую Библию, четыре листа с печатями, перо, чернильницу и баночку с мелким песком. Затем входит смотритель и сообщает, что милость суда не знает границ: обвиняемому предоставляют возможность письменно изложить свои сомнения в более спокойной обстановке. Франсиско смотрит на драгоценную книгу, лежащую на грубых досках колченогого стола, и снова вспоминает осла, раздавившего пуму. «Надо и дальше вести себя как тот отважный осел», – решает он. Инквизиторы идут на уступки, поскольку не привыкли к открытому сопротивлению. Упорство заключенного ставит под сомнение их всемогущество, которое для судей куда важнее христианского учения.

Ночью, когда начинает работать тюремная почта, Франсиско бережно гладит обложку Библии и сообщает товарищам, что он теперь не один: с ним Слово Божие.

Тут уж не до сна: священные тексты воодушевляют и наполняют силой. Он читает, пока не догорают обе свечи. Франсиско стучит в дверь, зовет своих стражей, и вскоре Пабло и Симон приносят новые.

– Как, только две! – возмущается узник. – Судьи велели мне писать, а для этого нужен свет.

Чрез некоторое время в камере появляется ящик свечей. Шелестят страницы, летят часы, покрасневшие глаза скользят по строчкам. Надо бы поспать, но в голове круговерть слов, мыслей, комментариев и вопросов. На четырех страницах весь этот клад не уместить, каким убористым почерком ни пиши.

Несколько дней подряд Франсиско с наслаждением читает, но пишет мало. А когда наконец-то откладывает книгу и решает приняться за дело, то берется за перо, обращаясь к ученым самым необычным образом, точно речь идет о многочисленной аудитории: «Уважаемые господа! Вместо того чтобы задавать вам обычные вопросы и ждать обычных ответов, вместо того чтобы смиренно просить наставлений, я поделюсь с вами соображениями, которые наверняка огорчат вас, но, надеюсь, не оскорбят вашей веры». Франсиско знает, что вера – неотъемлемый дар Божий, не зависящий от воли человека, а потому своей не отдаст, но и на чужую не посягает.

Безмолвное пространство за запертой дверью, ограниченное толстыми стенами и низким потолком, превращается в волшебный ларец. Человека, склонившегося над столом, охватывает творческое упоение. В благодатной тишине расцветают мысли. Блестящие глаза неотрывно смотрят на белые листы, худая, слабая рука тянется к перу. Франсиско сжимает губы и начинает выводить букву за буквой. Одна строчка, другая, третья… На лбу узника залегла глубокая складка. Он обращается к четырем богословам, но не только к ним, а еще и к чудовищу по имени инквизиция. Невероятно: Господь дал ему уникальную возможность изложить мысли на бумаге, эти слова сохранятся, их будут читать и перечитывать.

Но уже от первого вопроса волосы у инквизиторов наверняка встанут дыбом: «Чего вы хотите: спасти мою душу или сломить ее? Спасти ее можно любовью и пониманием. А вот сломить… На то и существуют застенки, истязания, презрение и угрозы». Дальше – пуще. «Вы призываете следовать за Христом, но сами уподобляетесь римлянам. Как и они, кичитесь властью, не гнушаетесь насилием и стремитесь уничтожить инакомыслящих. Иисус же был беззащитным, Он ни разу не взял в руки оружия, не приказывал ученикам убивать или пытать. Может быть, чтобы уподобиться Ему, следует отказаться от устрашения и ненависти ко мне и таким как я?»

Франсиско напоминает судьям, что Творец един, что евреи, как и христиане, называют его Отцом. «Иисус обращался к Отцу Небесному, дал людям молитву „Отче наш“. Но дурные христиане, хоть и твердят ее ежедневно, оскорбляют Всевышнего гонениями на тех, кто не желает поклоняться никому, кроме Него. По совести говоря, я куда ближе к Христу, чем вы, потому что, как и Он, молюсь Отцу». Последние строки он подчеркнул жирной чертой.

На виске бьется голубая жилка. Франсиско кладет перо рядом с чернильницей и перечитывает свою отповедь, написанную вызывающим, обличительным тоном, присущим речам пророков. Это может привести к самым плачевным последствиям, но какая разница, если слова идут из глубины сердца. Судьи требуют говорить правду, да он и сам поклялся быть честным… Так что вот вам правда!

Узник пододвигает свечи поближе и вновь берется за дело. Если бы кто-то вошел в душную камеру, то увидел бы не человека, а раскаленное горнило, из которого сочится расплавленная сталь и, стекая с пера на бумагу, превращается в слова. Брови нахмурены, губы приоткрыты, грудь тяжело вздымается, щеки горят. «Инквизиция, выступая в роли карающего ангела, утверждает, будто действует именем Бога. Позвольте спросить: она что, замещает самого Господа? Или считает себя оным? Какое чудовищное заблуждение! Вседержитель один, второго нет и быть не может».

Он сравнивает беззащитность Спасителя со всевластием инквизиции, снова упрекает в лицемерии тех, кто призывает следовать Иисусу, и, забыв о всякой осторожности, добавляет: «Христа изображают измученной, страдающей жертвой вероломных евреев. Но не столько для того, чтобы пробудить в сердцах верующих жалость, сколько ради того, чтобы разжечь в них жажду мщения. Не задумывались ли уважаемые господа богословы, почему инквизиция полагает себя вправе спасать самого Спасителя, мстить за кровь Христа? Позволю себе предположить: оно поступает так потому, что, святотатствуя, ставит себя выше Него».

Франсиско задыхается, откладывает перо. Хрупкий, изнуренный борьбой Давид бросил камень обличения в грозного Голиафа.

125

Пятнадцатого ноября 1627 года Франсиско передает все четыре листа инквизиторам. Те приказывают сделать с них список, читают и приходят в негодование. Вновь призывают ученых мужей и просят подготовить сокрушительную отповедь. Но богословам нужно время на раздумья. И вопросы, и рассуждения нашептал обвиняемому сам дьявол, поэтому на то, чтобы дать на них ответ, уйдет никак не меньше двух месяцев.

– Так и быть, – соглашаются судьи.

Библию, перо и чернильницу у Франсиско отбирают. Благодатное уединение, питавшее мысли, превращается в жуткое, гнетущее одиночество. Как в первые недели после ареста, узник пытается заполнить дни, молясь и воскрешая в памяти любимые книги, а по ночам перестукивается с товарищами по несчастью. В этом деле он набил руку: в подсчетах больше нет нужды, серии быстрых ударов мозг тут же преобразует в буквы. Заключенные знакомятся, рассказывают друг другу о причинах ареста, о своих семьях. В послания вкладывают всю душу, ведь они – глоток свободы в мрачных катакомбах.

По тому, как скрипит дверь, Франсиско научился угадывать, что сейчас произойдет, чем его неотлучные стражи разнообразят удушающее однообразие тюремных будней: принесут ли еду или защелкнут на запястьях и щиколотках кандалы и оденут в хитон, чтобы повести в знакомый до мелочей зал суда – по нескончаемым тоннелям, ступеням, коридорам, через бесчисленные двери. Каждый раз советники принимаются расспрашивать его, пытаясь нащупать брешь в обороне. Один из них, иезуит Андрес Эрнандес, не сводит с обвиняемого внимательного взгляда, в котором сквозит сочувствие. Торжественно входят инквизиторы, поднимаются на помост, крестятся, молятся и усаживаются в кресла. Богословы передают друг другу листы, исписанные убористым почерком, – возмутительное содержание записей приелось им до оскомины. Задавая вопросы, они по очереди встают. Стараются говорить спокойно и подкреплять свои слова выдержками из Писания. Дерзость заключенного потрясла их до глубины души: чтобы переубедить грешника, нужно немало постараться. Обличения жгут огнем, аргументы кажутся несокрушимыми, точно стены заколдованного замка. Взять их приступом будет нелегко.

Секретарь пишет не разгибаясь, еле успевая менять перья. А Франсиско слушает, взвешивает и отвечает, умело избегая расставленных ловушек.