Текст книги "Житие маррана"

Автор книги: Маркос Агинис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)

– Но ведь кошмары снятся не так уж и часто.

– Приятные сны еще опаснее! – незрячие зеницы загорелись холодным металлическим блеском.

Я промолчал.

– Гораздо опаснее. Дьявол обманом вводит нас в грех. В царстве сновидений мы беззащитны перед искушениями… И тут на помощь приходят верные друзья. Мои единственные друзья, которым неведома похоть: клопы. Они угрызают плоть, душа вырывается из сонного плена и во всеоружии противостоит врагу.

– Однако бывает и сон без сновидений… – возразил я.

Епископ досадливо поморщился и воскликнул:

– Не бывает! Дьявол пользуется каждой минутой бездействия. Стоит расслабиться, успокоиться, как он тут как тут: хватает нас, волочет в свои тайные чертоги и развращает. А потом заставляет забыть все, что снилось, чтобы, пробудившись, мы не осознавали, что замарали себя грехом, и не могли омыться. Человек по шею вязнет в мерзотах, но, вставая с постели, искренне полагает, будто чист как младенец. Хотя на самом деле он грязнее свиньи.

– Разве стоит винить людей в бессознательных прегрешениях?

Костлявые пальцы теребили простыню. Вертикальная складка на лбу стала еще глубже.

– Стоит, еще как. Мы позволяем искушениям угнездиться в нашей душе, а лукавый этому и рад. Каждый повинен в том, что недостаточно упорно противится соблазнам. Все грешны, сын мой, ибо плоть слаба. – Он крепко сжал мне руку. – Поэтому женитесь, и как можно скорее.

– Благодарю, ваше преосвященство.

– Мы же, священники, должны продолжать свою молчаливую борьбу. Обет безбрачия не только требует физического воздержания, но и запрещает всякие помышления о женщинах.

– Возможно ли это?

– Господь благословил меня, лишив зрения. По крайней мере, наяву я их не вижу. Однако во сне дьявол дразнит меня мучительными видениями… – Он замолчал, болезненно скривился и вновь нашарил мою ладонь. – Доктор, мне гораздо лучше, думаю, хватит валяться в постели.

Я открыл было рот, чтобы ответить, как вдруг епископ выпалил:

– Женщины страшнее еретиков, страшнее иудеев!

Он примолк, закусив губы и ожидая моей реакции.

– То есть без слабого пола мир стал бы лучше, – закончил я его мысль и почувствовал глухое раздражение. Владыка прощупывал меня, исподволь провоцировал. Может, прознал о моем происхождении? Учуял иудействующего? Ни с того ни с сего спросил о женитьбе, вспомнил зачем-то иудеев… Это не могло не настораживать.

94

Впервые я увидел прекрасную Исабель Отаньес в церкви, во время воскресной мессы. Она сидела в первом ряду вместе со своими приемными родителями. Во время причастия девица приняла гостию с благоговейным трепетом. Как только богослужение закончилось, знатные прихожане чинно двинулись к дверям по центральному проходу. Все они имели вид весьма набожный, но в глазах читалась дьявольская гордыня. Я стоял с краю, и, когда Исабель проходила мимо, наши взгляды встретились. У нее были такие же золотисто-карие глаза, как у мамы. Я последовал за ней, не замечая, что, засмотревшись на тонкий стан, случайно затесался в компанию, где мне совершенно не место. Какой-то рехидор локтем оттер меня в сторону. Тогда я поспешил через боковой неф на улицу и увидел ее, самую красивую девушку Чили, в окружении родни и надменных вельмож. Точно пчела, почуявшая сладостный запах нектара, я забыл обо всем на свете и устремился следом, приглаживая на ходу волосы и бородку, поправляя плащ, воротник рубашки и шляпу и мечтая лишь об одном: еще раз заглянуть в эти нежные очи. Нарядные дамы, блестя кружевами и каменьями, то и дело заслоняли от меня стройную фигурку. Я настолько увлекся, что чуть не ударился лбом о шлем стражника с алебардой, стоявшего у ворот губернаторского дворца. Прохожие, а среди них и Исабель, обернулись на шум. О счастье, она снова взглянула на меня, и между нами точно искра проскочила. Исполнившись совершенно несбыточных надежд, я зашагал прочь.

Через две недели в больницу явился вооруженный гонец и принес записку от дона Кристобаля де ла Серда-и-Сотомайора, временного губернатора Чили, который некоторое время назад стал моим пациентом. Однако на этот раз меня желали видеть на званом вечере, а не у постели больного. Ошибки быть не могло: приглашение, скрепленное тяжелой сургучной печатью, действительно было адресовано мне и, вероятно, сулило не разговоры о недугах, а возможную встречу с прекрасной Исабель. Я не верил своему счастью.

Новый губернатор, потомок легендарных завоевателей Новой Испании, вступил в должность несколько месяцев назад, а до этого лет десять служил прокурором. Звание доктора права он получил в университете Саламанки. Скудный городской бюджет не помешал дону Кристобалю построить новые здания городского совета и суда, тюрьму и широкую каменную дамбу на реке Мапочо.

День клонился к вечеру, когда я явился в губернаторскую резиденцию, предъявил страже приглашение и был препровожден во внутренние покои. На память пришли мои далекие предки, которые вот так же, с замиранием сердца, переступали порог дворца короля или халифа. Они, презренные иудеи, смогли подняться до небывалых высот, оказать сильным мира сего неоценимые услуги, проявить честность, образованность и талант. Правда, не всем из них повезло: некоторых сгубила людская зависть.

Приглашенные уже собрались в гостиной. Когда глаза привыкли к полумраку, я разглядел в дальнем ее конце группу женщин.

Хозяин встретил меня с подчеркнутым радушием, однако с кресла не встал, что было естественно для человека его положения и возраста. Он сидел, подложив под правую ногу атласную подушку, и мягко, точно спелые персики, поглаживал пальцами шары на концах подлокотников. На свежевыбритом лице темнели аккуратные усики и треугольная бородка. Губернатор впился в меня острым взглядом, осмотрел с ног до головы, оценивая по одежде достаток, а по жестам темперамент, и лишь потом обратил внимание на то, что я говорил. Видно, правы были те, кто превозносили его ум и проницательность.

Дон Кристобаль представил меня гостям: беззубому богослову, капитану пехотинцев, косоглазому математику, заплывшему жиром нотариусу и молодому торговцу, который показался мне до странности знакомым. Губернатор заметил, что такие вечера помогают ему питать разум беседами с самыми выдающимися жителями города. У противоположной стены расположилась женская компания: супруга хозяина, несколько дам и неотразимая Исабель. Я весь обратился в зрение, ловя каждое ее движение, каждый взор.

Губернатор попросил меня рассказать об учебе в университете Сан-Маркос. Стараясь не смотреть на молодого купца, я заговорил. Слуга поставил на стол поднос с чашками, полными густого шоколада, и сладостями. Но к ним никто не притронулся: все уставились на меня. Окинув взглядом довольно комичных персонажей, сидевших напротив, я глотнул горячего напитка, чтобы собраться с мыслями.

– Все обучение в университете Сан-Маркос подчинено царице наук, – кивнул я похожему на жабу богослову. – Остальные же предметы сообразуются с учением о Всевышнем, вытекая из него, точно реки из общего истока.

Богослов пошевелил языком в беззубом рту, надул дряблые щеки, а затем произнес несколько фраз на латыни, отчаянно путая падежи и произнося слова как бог на душу положит, но с чрезвычайно важным видом. Пусть знают, что и он человек ученый.

Потом я заговорил о точных науках. Математик заметно оживился и спросил, чему у нас отдавалось предпочтение: алгебре или тригонометрии. Он, оказывается, учился в университете Алькала-де-Энарес.

– Надеюсь, вы не обойдете внимание и нотариат. Сегодня среди приглашенных присутствует выдающийся представитель этой профессии, – губернатор почтительно указал на важного господина, который, почувствовав внимание, растянул губы в улыбке и гордо поднял голову.

– Увы, тут мне сказать нечего.

Воцарилось неловкое молчание. Дон Кристобаль беспомощно развел руками. Из противоположного конца залы послышался приглушенный женский смех. Нотариус заерзал, отодвинул скамеечку для ног и, похоже, от возмущения готов был вскочить со стула.

– На что это вы намекаете, доктор?

– Да собственно, ни на что. Нас не обучали нотариату, вот и все.

Женщины снова захихикали, а я поспешил добавить:

– Мы проходили теологию, математику, анатомию, медицинскую астрологию, химию, грамматику, логику, травоведение. Но вашей специальности, к превеликому сожалению, даже не касались.

– Мы здесь, в Сантьяго, отстали от жизни, – проговорил губернатор, чтобы сменить тему. – У нас и библиотеки-то нет.

– Я привез с собой много книг, – вырвалось у меня.

На лицах гостей отразилось изумление.

– Надеюсь, среди них нет сочинений, запрещенных инквизицией? – понизив голос, заговорщически осведомился богослов.

– Что вы, как можно! – громко возмутился я. – Все они приобретены в Лиме.

О том, что большая часть досталась мне от отца, уважаемым господам лучше было не знать.

– Много – это сколько? – поинтересовался математик, еще сильнее скосив глаза.

– Два сундука. Почти двести томов.

– Они оформлены должным образом? – выпятил губу нотариус.

– Что вы имеете в виду? – надо признаться, вопрос меня озадачил.

– Таможенные процедуры, разумеется.

– Вся принадлежащая мне собственность прошла таможенный досмотр.

– Иначе и быть не может! – губернатор хлопнул себя по ляжке. – Безмерно рад, что в нашем городе хоть у кого-то имеется библиотека. Я, видите ли, большой почитатель просвещения.

– С позволения вашего превосходительства, – кашлянул нотариус, – хотел бы заметить, что и у меня найдется несколько книг. Есть они и в монастырях: у доминиканцев, францисканцев и иезуитов.

– И у меня наберется штук сорок, – вставил богослов.

– У нас дома на полке ровно двадцать пять штук, – сообщил математик.

– Замечательно! – воскликнул хозяин. – Я, увы, могу похвастаться лишь десятью-пятнадцатью. Но все мы обладатели, как бы точнее выразиться… частных собраний. Настоящая библиотека, друзья мои, это два сундука книг, никак не меньше, – он подмигнул мне.

От похвал губернатора я совершенно смешался. Ведь мы знакомы не так давно, да и завистники мне ни к чему. Книги – близкие друзья, а не предмет хвастовства.

Капитана звали Педро де Вальдивия.

– О, вы тезка отца-основателя Чили, знаменитого конкистадора!

– Нет, не тезка. Сын.

Я посмотрел на него с уважением. В преклонные годы Лоренсо Вальдес будет выглядеть так же. Но что представляет из себя этот торговец? Кажется, где-то я его видел… Наконец и он заговорил:

– А нам с вами придется частенько встречаться.

– По какому поводу?

– Я поставщик больничной аптеки.

– О, раз так, то гораздо чаще, чем вы думаете! – с облегчением воскликнул я. – В аптеке просто шаром покати.

Губернатор захлопал в ладоши:

– Вот это дело! Нашелся-таки человек, способный хоть в чем-то навести порядок!

– Да я ведь обычный поставщик и за состояние аптеки не отвечаю… – прижав руку к груди, принялся оправдываться торговец.

– Знаю, знаю… – успокоил его дон Кристобаль. – Но начинания доктора Мальдонадо да Сильвы достойны самой высокой оценки.

– Благодарю, ваше превосходительство, – ответил я и покосился туда, где сидели женщины. Слышала ли Исабель слова отчима?

– Только приехал – и тут же взял быка за рога! Энергичные люди нам очень нужны.

– Ваше превосходительство, вы и сами человек решительный и отважный, а потому цените эти качества в других, – заметил капитан Педро де Вальдивия. – С первых дней вашего пребывания у власти у нас точно второе дыхание открылось.

– Однако не все придерживаются схожего мнения, друг мой.

– Их скудоумие достойно жалости.

– Верно сказано! – вступил в разговор богослов и разразился длинным монологом, шамкая запавшим ртом и щедро пересыпая речь латынью. – Ваш указ, избавляющий индейцев от тяжкого бремени^[69], – проявление Божеской справедливости, – в заключение изрек он.

– Позвольте не согласиться, – возразил нотариус. – Я глубоко уважаю его превосходительство, но власть губернатора не от Бога, а от людей.

– Нет, от Бога! – завопил беззубый старик. – И год принятия этого указа поистине юбилейный!

– Извольте объясниться, – вмешался математик. – Какое отношение имеет Бог к указу его превосходительства? И при чем тут юбилейный год, что-то я в толк не возьму.

Тут меня будто кто за язык дернул:

– Юбилейный год – это год восстановления изначального миропорядка. Вспомним, что написано в книге Левит: «И насчитай себе семь субботних лет, семь раз по семи лет, чтоб было у тебя в семи субботних годах сорок девять лет; и освятите пятидесятый год и объявите свободу на земле всем жителям ее: да будет это у вас юбилей; и возвратитесь каждый во владение свое, и каждый возвратитесь в свое племя».

– Какая великолепная память! – изумился дон Кристобаль.

Богослов, сидевший разинув рот, подскочил и радостно вскричал:

– Вот видите, я прав! Для индейцев наступил юбилейный год.

Мне же от собственного красноречия сделалось не по себе. Носить всю Библию в голове – сомнительная добродетель. Чрезмерная любовь к Писанию вызывает подозрения, ибо добрым католикам она совершенно ни к чему. Отец не зря призывал меня к осторожности.

– Мой указ против принуждения индейцев к труду едва ли можно сравнить с наступлением юбилейного года. Я просто избавил их от так называемой персональной службы, неоднократно осуждавшейся и королем, и церковью. Но позвольте быть с вами откровенным: из этой затеи вряд ли что-нибудь выйдет. Как опытный законник, я прекрасно понимаю, что между словом и делом лежит пропасть.

– Чем объясняется подобный пессимизм?

– А тем, что тут, в Западных Индиях, законы принято посылать в задницу… Прошу прощения у милых дам.

Богослов попытался сгладить неловкость, процитировав (снова неточно) чье-то изречение, критикующее софизмы Зенона. Я же всей душой стремился к прекрасной Исабель Отаньес, которая, отвлекаясь от вышивания, то и дело украдкой поглядывала на меня. Так хотелось броситься к ней, опуститься на колени, поцеловать нежную руку. К счастью, Господь удержал меня от этой безумной выходки.

Когда гости поднялись и потянулись к выходу, молодой торговец подошел ко мне и прошептал на ухо свое имя. Я оторопело уставился на его суровое лицо, такое знакомое и одновременно совсем чужое. Мы виделись почти двадцать лет назад.

– Я Маркос Брисуэла, из Кордовы, – сказал он мне.

♦ ♦ ♦

Узник засыпает, несмотря на тяжелые кандалы на щиколотках и запястьях, но внезапный шум будит его. Гремит засов, со скрежетом поворачивается ключ в замочной скважине, скрипит дверь. В камеру входит квалификатор инквизиции Алонсо де Альмейда, держа в руках канделябр с тремя свечами. Франсиско знаком с этим энергичным и умным человеком лет сорока.

Вот-вот начнется долгожданная битва.

95

Еще не совсем стемнело, когда мы вышли на просторную площадь Пласа-де-Армас. Напротив возвышался величественный трехнефный собор, Гребень холма Санта-Лусия упирался в багровые облака. Мимо проскользнули две монахини, торопясь вернуться в обитель. В угрюмом молодом человеке, шагавшем рядом, было почти невозможно узнать веселого товарища моих детских игр. Говоря о тех далеких годах, Маркос равнодушно, вскользь спросил про тайный грот, который показал мне перед отъездом. Я стал увлеченно вспоминать, как полз по узкому лазу под толстыми корнями деревьев, как сидел в прохладном полумраке, отдыхая и сочиняя волшебные истории, и от всей души поблагодарил его за дивный подарок. В ответ – ни слова. Воспоминания причиняли ему боль. Или он за что-то сердился на меня?

– Мы могли бы и раньше встретиться, – посетовал я. – Сантьяго – город маленький.

– Мне было известно про твой приезд, – сухо ответил Маркос. – Я ведь рехидор городского совета.

– Быть избранным в совет – большая честь.

Он холодно взглянул на меня из-под широких полей пияпы:

– Меня не избирали, я купил эту должность.

– Это лучше, чем бороться за голоса горожан?

– Не лучше и не хуже. Раз купил, значит, есть деньги. А раз есть деньги, значит, тебя уважают.

– А чем ты торгуешь, Маркос?

– Всем понемногу.

– То есть?

– Продуктами, мебелью, скотиной, рабами, побрякушками. Чем попало.

– И как идут дела?

– Да не жалуюсь.

Площадь осталась позади. В детстве мы отлично поладили, но теперь между нами точно черная кошка пробежала. Маркос держался так, словно затаил на меня обиду. Но за что? Дойдя до перекрестка, я стал прощаться: предстояло еще сделать вечерний обход пациентов.

– А я, между прочим, голосовал в совете за увеличение выплат на больничные нужды. – В голосе его прозвучал упрек, или мне послышалось?

– Спасибо. Нам туго приходится. То одного не хватает, то другого.

– Да, и заодно прижал поверенного, который занимался сбором денег на твое жалование.

– О чем это ты?

– Врача содержат горожане. Представляешь, что сделал этот плут? Составил два счета: один, расписанный подробнейшим образом, для совета, а второй, тайный, для себя. И собирался прикарманить две трети собранных денег.

– Вот жулик!

– Да нет, обычный чиновник.

– И что он сказал, когда ты его разоблачил?

– Что сказал? Предложил мне половину.

Впереди показалась облупленная больничная дверь, над которой уже зажгли фонарь. Настало время прощаться. В угольно-сером вечернем сумраке, окутавшем наши фигуры, разливался колокольный звон.

– Хорошо бы снова встретиться, – проговорил я. – Нам есть что вспомнить.

Маркос не ответил, только стиснул зубы.

– Кто же знал, что мы теперь, считай, соседи!

– Я знал. Но честно говоря, Франсиско, намеренно избегал тебя.

Меня так и подмывало спросить почему, однако я удержался: в душу закралось жуткое подозрение, горло перехватило. Я повернулся и зашагал к больнице, однако внутрь не вошел: неожиданная встреча оставила тягостное впечатление, надо было прогуляться и обдумать услышанное. Вот и церковь Святого Доминика, за ней храм Святой Марии Милосердной и коллегия иезуитов. Но я не смотрел по сторонам, перед глазами стоял тенистый грот, наша с Маркосом тайна.

В лечебницу я вернулся через полчаса, уставший и в омерзительном настроении. Вместе с Хуаном Фламенко Родригесом мы осмотрели больных, лежавших в одной-единственной палате, тесноватой для двадцати пяти человек. Кроватей хватило только двенадцати пациентам, остальных пришлось разместить прямо на полу, на циновках. После обхода цирюльник пригласил меня отужинать. Я неохотно согласился.

96

Мы сели за стол. Жена Хуана Фламенко укладывала спать их младшего сына, двухлетнего мальчугана. Служанка поставила перед нами блюдо с сыром, хлебом, редиской, оливками. Принесла изюм и вино.

– Выходит, губернатор включил тебя в кружок избранных? – спросил Родригес, проводя ногтем по лезвию ножа. – Благодарный пациент. Но будь осторожен.

– Почему?

– Амбиции, друг мой, амбиции. Для него все средства хороши, лишь бы пробиться к власти.

– Так он уже пробился.

– Подумаешь, временный губернатор. Просто «губернатор» звучит куда привлекательнее. А там и до вице-короля недалеко.

– Дон Кристобаль прекрасно образован и любит общаться с культурными людьми. – Я взял с блюда ломтик сыра. – Он производит впечатление человека открытого, как говорится, душа нараспашку. Так что, думаю, ты ошибаешься.

– Вот как? Нараспашку, значит… – Цирюльник разлил по кружкам вино.

– Ну да. Рассказал нам о своем новом указе и вполне искренне предрек ему провал.

– Это ни для кого не секрет. Но держу пари, что о делишках иного толка этот скопидом не обмолвился ни словом.

– Скопидом?

– Еще какой! Городской-то казны ему не жалко: построил огромную дамбу и множество зданий, на которых сам же и наживается. А из собственного кармана не даст ни гроша. Даже епископ не может вытрясти из него церковную десятину. На кого его преосвященство намекал, когда говорил о «грешниках, управляющих нами»? На губернатора, разумеется.

– А дон Кристобаль как отреагировал?

– Сделал вид, что это не имеет к нему никакого отношения. Только на богослужения с некоторых пор начал опаздывать. Назло, конечно, но всегда под благовидными предлогами. Хотя епископа не так раздражает губернаторская скупость, как его талант взяточника. Деньги гребет пригоршнями, а с церковью не делится.

– Надо же, никогда бы не подумал.

– О, тут дон Кристобаль не знает себе равных. Набил руку, еще когда служил в суде. Люди ему подношения, а он им за это услуги.

– Не может быть! Ведь губернатор сам выступал за суровые наказания для тех, кто пытается подкупить власть имущих.

– И в этом он весь. Одно на языке, другое на уме. Задаром и пальцем не шевельнет, вот и приходится людям раскошеливаться.

– А что еще о нем говорят?

– Что, когда дону Кристобалю приносят взятку, он и ухом не ведет. Делает вид, будто совершенно ни при чем. Но денежки падают в его бездонный карман и, если подношение достаточно щедрое, дело как бы само собой сдвигается с мертвой точки.

– Да, досадно.

– Ты разочарован? – Родригес подлил в кружки вина.

– Разумеется.

– Да ладно тебе, Франсиско. В Лиме небось и того хуже.

– Может быть. Но там я в высоких кругах не вращался.

– Понятно. Здесь правит без пяти минут губернатор, а в столице – вице-король. Все равно своя рука владыка. Неподкупность нынче почитается за глупость. В нашем развращенном обществе честный человек – не предмет для подражания, а докучливая собака на сене: и сам не ам, и другим не дам.

– Да, нет в мире совершенства…

– Давай-ка поговорим о чем-нибудь более приятном. Удалось повидать губернаторскую дочку?

– Так, издали.

– Издали! Жениться тебе надо, вот что. Чаще будешь улыбаться.

– До всего-то тебе есть дело, сплетник ты эдакий! – Я легонько щелкнул его по носу. – Неизвестно, захочет ли она за меня пойти.

– Еще как захочет! – Цирюльник сдержанно рыгнул. – А если заартачится, так папаша заставит.

– С какой это стати?

– Сам посуди. – Он подвинул к себе подсвечник. – Во-первых, Исабель Отаньес не родная дочь дону Кристобалю, что, с одной стороны, хорошо, а с другой – плохо. Хорошо потому, что скупость отчима красотка явно не унаследовала. А плохо потому, что и денег она тоже не получит. И женишься ты на бесприданнице.

– Это не имеет ровным счетом никакого значения.

– Непростительное легкомыслие! Но дону Кристобалю оно на руку. Как раз такой зять ему и нужен. Почему? Во-первых, сэкономит на лечении. А во-вторых, хороший врач как член семьи может принести и пользу иного рода.

– Какую же?

– Будь я на твоем месте, – цирюльник ухмыльнулся, – непременно передавал бы тестю все городские толки и пересуды. Через меня губернатор бы намекал, как лучше ему потрафить, чтобы дельце выгорело, и косвенно влиял бы и на королевских чинуш, и на церковников.

– Знаешь, это уже не смешно. Это просто нелепо.

– И помяни мое слово: когда речь зайдет о приданом, он непременно постарается обвести тебя вокруг пальца.

– Да что там приданое! Сначала надо руки попросить.

– Считай, что уже не только попросил, но и получил.

♦ ♦ ♦

Алонсо де Альмейда, квалификатор инквизиции, задумчиво смотрит на обвиняемого. В грязном, заросшем космами человеке трудно узнать врача, который когда-то пользовался уважением в знатных семействах. Франсиско Мальдонадо да Сильву ценили за учтивость и широкую образованность. Но, видимо, избыток знаний и особенно чтение крамольных еретических произведений помутили его рассудок. Пока не поздно, надо открыть несчастному глаза, показать, как глубоко он заблуждается.

Опыта инквизитору не занимать. Дабы вразумить грешника, следует сразу взять самый суровый тон, начать с укоров и обличений. Алонсо де Альмейда готовится обрушить на арестанта беспощадную отповедь. Он велит закрыть дверь камеры, устремляет на Франсиско пристальный взгляд и произносит первую фразу.

97

Поскольку дона Кристобаля иногда беспокоила боль в груди, я регулярно его осматривал. Однажды после очередного осмотра он пригласил меня отведать вина, присланного неким энкомендеро. Мы уселись в кресла напротив друг друга. Чернокожая служанка поставила на стол из орехового дерева тяжелый керамический кувшин и два бокала из толстого стекла.

– Доктор, меня предали, – без всяких предисловий сказал губернатор.

Я изумленно посмотрел на него.

– Не будете ли вы добры наполнить бокалы? – попросил хозяин. – Ужасный удар заставляет искать утешения в вине.

Я откупорил изящный кувшин, и по комнате разнесся восхитительный аромат.

– Иезуиты подговорили вице-короля назначить губернатором какого-то восьмидесятилетнего старикашку, настоящее посмешище.

– Как же так! Ведь в Сантьяго все активно поддерживали именно вашу кандидатуру.

– Да. – Дон Кристобаль принял из моих рук бокал, посмотрел на свет, с наслаждением вдохнул терпкий запах. – За меня горой стояли городские советы Сантьяго, Консепсьона и Чильяна, военные, настоятели францисканцев, мерседариев, доминиканцев и августинцев, даже наш вспыльчивый епископ. Но все напрасно.

– Невероятно… В чем же причина?

– А причина, друг мой, очевидна: Луис де Вальдивия^[70] и его Общество Иисуса сильнее самых достойных мужей, его воля сильнее голоса разума.

Мы отпили вина. Оно действительно было выше всяких похвал.

– Отличный подарок сделал мне этот энкомендеро, – улыбнулся дон Кристобаль. – Надо же, каков хитрец: теперь потребует от меня ответных услуг.

Мой пристальный взгляд заставил его сменить тему.

– Знаете, чего хочет вице-король? – спросил дон Кристобаль и почесал нос. – Продолжать оборонительную войну против индейцев. Зачем, спросите вы, ведь она совершенно бессмысленна! А затем, что дешевле обходится. Я пытался открыть ему глаза и допустил роковую ошибку. Политическое чутье подвело. Правда сейчас никого не интересует, главное – сэкономить. Его высочество, видите ли, не желает тратить средства и переходить в решительное наступление, чтобы окончательно приструнить арауканов. И потом, всем известно, что у Луиса де Вальдивии имеются надежные покровители в Мадриде.

– Неужели на ваше место заступит какой-то дряхлый старец?

– Именно так. В свое время маркиз де Монтескларос очень неодобрительно отзывался об этом несносном старикашке, который полвека просиживал штаны в Лиме. Но поскольку он тоже поддерживает идею оборонительной кампании, нынешний вице-король, человек совершенно безответственный, решил доверить наши окаянные земли ему.

– А что будете делать вы, дон Кристобаль?

– Вернусь к юридической практике. И от души посмеюсь над новым губернатором. Посмотрим, к чему приведет эта его оборонительная стратегия. И пусть съездит на юг, поглядит на разоренные индейцами форты, поговорит с многострадальными жителями Консепсьона, Сьюдад-Империаль, Вильярики. Да он от страха дара речи лишится. Арауканы понимают только язык силы. Иезуиты, конечно, проповедуют на их наречии, но удержать своих подопечных в поселениях-редукциях не смогут. Это вам не парагвайские гуарани.

– Однако же действия иезуитов кажутся мне в высшей степени похвальными, – заметил я.

Губернатор изумленно поднял брови.

– Индейцы сплошь и рядом становились жертвами немыслимых злоупотреблений. Стоит ли удивляться, что они озлоблены. Но если проповедь христианства не будет сопровождаться ни отчуждением земель, ни порабощением, есть надежда, что отношение коренного народа к испанцам изменится, – пояснил я.

– Странно слышать подобные слова из ваших уст.

– Почему?

– Вы человек образованный, не какой-то простец. Индейцы – дикари, и мы, захватчики, им даром не нужны. Они презирают новые порядки и предпочитают коснеть в собственных мерзостях.

– Однако сами индейцы свои обычаи мерзостью не считают, это исключительно наше мнение.

– Наше… Значит, и ваше тоже?

– В любом случае, не их. Речь идет о двух разных точках зрения.

– Точек зрения может быть сколько угодно. Но истина-то одна, не так ли?

– Может, и не одна… – проговорил я и тут же спохватился: —Дикари, по крайней мере, чужой истины не приемлют.

– Ага! – губернатор задумчиво поскреб подбородок. – Но рано или поздно им придется это сделать.

– Вот я и говорю: иезуиты, проповедуя на местных наречиях, не облагая местных жителей трудовыми повинностями и избегая кровопролития, возможно, сумеют изменить их отношение к Испании, заставят понять, что король хочет мира, и в конце концов признать его господство. Ведь до сих пор индейцы от нас ничего, кроме жестокости, не видели.

– Вы рассуждаете как отец Вальдивия. Звучит, конечно, привлекательно, но неубедительно. Эти заигрывания продолжаются почти десять лет. Всякое бывало: и парламентеров засылали, и пленными обменивались, и мирные соглашения заключали, и с занятых позиций отступали. И что мы имеем в результате? Разрушенные поселения да сожженные форты. Мир коварным дикарям не нужен, они хотят только одного: изгнать нас раз и навсегда, извести всех до единого, как инквизиция извела иудеев.

– Неужели нельзя достичь согласия, найти хоть какую-то точку соприкосновения?

– Нельзя. Война идет не на жизнь, а на смерть.

– Но индейцам нас не одолеть.

– Разумеется. Вот они и пытаются взять чужаков измором. Обескровить. Да этих бестий следует усмирять без всякой жалости, как диких лошадей.

– То есть обращать в христианство, не прибегая к насилию, невозможно?

– Послушайте, Франсиско, люди тонкого душевного склада вроде вас склонны заблуждаться. Чем скорее мы разделаемся с арауканами, тем лучше для всех. – Губернатор жестом попросил подлить ему вина. – Знаете, как поступают некоторые энкомендеро с беглыми? Ловят, связывают, зажимают ногу в колодку и одним ударом топора обрубают на ней все пальцы.

– Какое варварство!

– А чтобы остановить кровотечение, культю прижигают раскаленным железом. Сами знаете, это отличный способ: раз – и все. Но к подобным мерам не было бы нужды прибегать, если бы дикари наконец сдались на милость победителей.

Я опустил глаза. Дон Кристобаль похлопал меня по коленке.

– Занимайтесь себе медициной и даже не пытайтесь пробиться в губернаторы.

– Поверьте, у меня такого и в мыслях нет!

Хозяин встал, давая понять, что визит подошел к концу.

– Да, и вот еще что, – как будто спохватился он. – Сдается мне, вы не прочь перемолвиться словечком с моей падчерицей.

Этот резкий переход совершенно меня обескуражил. Отнекиваться смысла не было. Я набрал в грудь побольше воздуха:

– Да, ваше превосходительство. Мне бы очень хотелось побеседовать с Исабель.

– Ну что ж, – снисходительно улыбнулся дон Кристобаль, – я не возражаю. В конце концов, вы ведь мой врач, не так ли?

♦ ♦ ♦

Ошеломленный, Франсиско слушает квалификатора инквизиции. Алонсо де Альмейда старается вовсю, бьет словами наотмашь. Упреки сыплются, точно розги на спину нерадивого ученика. Слыханное ли это дело – отплатить за великие милости такой черной неблагодарностью! Спаситель, Богородица, святые и католическая церковь осенили его своей благодатью, а он втоптал ее в грязь. Покайся, недостойный грешник, отринь гордыню, плачь и трепещи!