Текст книги "Житие маррана"

Автор книги: Маркос Агинис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

Индеец испуганно попятился. Франсиско отнял у него палки и велел убираться восвояси. Инка нерешительно потоптался на месте, нырнул в лаз и исчез. А мулат все повторял в полузабытьи:

– Бей же, бей…

– Это я, Франсиско.

Мартин замолчал. Кто здесь? Куда подевался индеец? Он с трудом повернул голову, узнал своего помощника и смущенно пробормотал:

– Прикрой меня.

Франсиско набросил грязную сутану на окровавленную спину.

Тело не слушалось Мартина. Франсиско взвалил его на плечи и понес в келью. Но мулат довольно быстро пришел в себя, встал на ноги и дверь открыл сам. Повалился на свой одр и прошептал:

– Спасибо.

Франсиско дал ему напиться.

– Прости, – едва слышно прошелестел монах. – Я не должен был тебя оскорблять.

– Да уж простил давно.

– Я заслужил… это суровое наказание…

А утром брат Мартин как ни в чем не бывало явился в лечебницу и был свеж, точно утренняя роса. На теле не осталось и следа от ночных истязаний^[63].

85

– А знаешь, Франсиско, почему я уже не так много времени провожу в лечебнице? – спросил отец.

– Наверное, хочешь побыть со мной.

– Совершенно верно. – Дон Диего поправил санбенито, задравшийся на ветру.

– Эти прогулки полезны для здоровья.

Отец печально улыбнулся:

– Точнее, для его жалких остатков.

– Но ты выглядишь гораздо лучше, чем в день нашей встречи.

– Именно что выгляжу. Не стоит обольщаться. Бронхи у меня совершенно изношены.

– Пока я могу приезжать в Кальяо, мы будем ходить на берег каждый день. Ты поправишься, вот увидишь.

Убедившись, что рядом никого нет, Франсиско перешел к делу. Ему давно не терпелось поделиться своими сомнениями.

– В университетской библиотеке я нашел одну очень важную книгу.

– Правда? Какую же? – взгляд дона Диего оживился.

– Scrutinio Scripturarum.

– А? понятно, – помрачнел отец.

– Ты ее читал?

– Разумеется.

– И знаешь, она показалась мне насквозь фальшивой.

Дон Диего зажмурился и принялся тереть глаза – наверное, соринка попала.

– Ты меня слушаешь? – недовольно спросил Франсиско.

– Слушаю, слушаю. Книга показалась тебе фальшивой… – Он расстелил санбенито на песке и с трудом опустился на него, как на коврик. Ноги болели.

– Савл, старый иудей, защищающий Закон Моисея, поддается, точно последний идиот, – продолжал юноша, – и с самой первой страницы обречен на поражение. Он намеренно выстраивает аргументы так, чтобы молодой католик Павел мог с треском их опровергнуть.

– Видно, правда на стороне Павла.

– Нет, его слова тоже неубедительны, – Франсиско все больше горячился. – Это никакой не диспут, автор просто хочет показать, что будущее – за христианской церковью, а синагога себя изжила.

– Духовенство высоко ценит его труд и распространяет повсюду.

– Да, потому что Пабло де Сантамария льет воду на мельницу католиков! – Тут юноша хлопнул себя по губам, заметив, что сболтнул лишнее. – Но этот опус, папа, едва ли можно назвать орудием истины.

Дон Диего почувствовал, что еще шаг – и сын переступит опасную черту; дыхание его участилось.

– Что же, по-твоему, является орудием истины?

Франсиско оглядел пустынный берег и бурые утесы, поросшие клочковатой травой. Вокруг ни души, а значит, можно не таясь поделиться сомнениями, выплеснуть негодование, высказать наболевшее.

– Орудием истины, папа, стал бы честный ответ на вопрос: действительно ли после пришествия Христа наступила мессианская эра, как предсказывали пророки? – Глаза Франсиско горели. – Ведь в Библии говорится, что с приходом Мессии гонения на иудеев прекратятся, а они только усилились. До такой степени, что ставят под вопрос само существование еврейского народа.

Дон Диего испуганно посмотрел на сына, а тот сжал морщинистую отцовскую руку.

– Папа, ответь мне честно…

Волны с шумом накатывались на берег и, отступая, оставляли на мокром песке извилистую пенную черту.

– Я не хочу, чтобы ты страдал, – тихо проговорил старик.

– Это я уже слышал. Но страдания – вещь загадочная: все зависит от того, какой смысл в них вложить.

– Я не верю в Закон Моисея, – вдруг произнес дон Диего.

Франсиско уставился на него в изумлении.

– Не может быть!

Отец сидел, закусив губу. Потом пояснил, с трудом подбирая слова:

– Нельзя верить в то, чего не существует.

– То есть Закон Моисея – выдумка?

– Этот термин придумали христиане, по аналогии с Законом Иисуса. Но для иудеев существует только Божий Закон. Моисей не сочинил, а лишь передал его. Поэтому евреи не поклоняются великому пророку как святому. Просто любят и уважают как своего вождя, называют Моше-Рабейну, то есть «наш учитель», но знают, что и он не безгрешен, поскольку понес наказание, когда ослушался Всевышнего. Празднуя Песах в память об исходе из Египта, имени Моисея не призывают. Народ освободил не пророк, а Господь.

– Значит, в Его закон ты и веришь, – понимающе кивнул Франсиско.

– Да, в закон Всевышнего.

– Так вот что они называют грязным иудейством.

Дон Диего заглянул сыну в глаза.

– Да, мой мальчик. Соблюдение Закона, записанного в Пятикнижии.

Океан дышал соленой прохладой и одиночеством. Франсиско посмотрел на изборожденное морщинами лицо, на узловатые руки, перебиравшие светлый песок. То были руки и лицо праведника. Подчиняясь внезапному порыву, юноша попросил:

– Папа, будь моим наставником! Я хочу укрепить свой дух. Хочу сделаться самим собой, человеком, сотворенным по образу и подобию Божию.

Старый врач улыбнулся:

– Читай Библию.

– Я чуть ли не с детства только тем и занимаюсь, сам знаешь.

– Поэтому ты так хорошо меня понимаешь.

Франсиско повернулся лицом к океану и уселся рядом с отцом. Их плечи соприкасались. Теперь они действительно были вместе – родственные души, верные единомышленники. Дона Диего наполняла несказанная гордость: вот какой у него сын! А юноша вдруг всем сердцем ощутил, что вновь обрел утраченные корни. Отныне их связывали не только узы крови, но и взаимное доверие, жгучая тайна.

– Папа, я больше не чувствую себя одиноким. – Франсиско простер руки к серебристо-синей водной глади, потом к небу, где в незримых воздушных токах скользили чайки. – За мной стоит неисчислимый род поэтов, вельмож и святых.

– Ты принадлежишь к древнему дому Израилеву, к многострадальному дому Израилеву. К нему принадлежат и Иисус, и Павел, и другие апостолы.

– Да, в моих жилах течет их проклятая кровь. Их благословенная кровь.

– Кровь Иисуса, Павла и других апостолов. Вот за это нас и ненавидят. Не желают принимать. Возвели стену между евреями, которым поклоняются, и евреями, которых презирают и мечтают сжить со света.

– A Scrutinio Scripturarum эту стену только укрепляет. – Франсиско все никак не мог забыть опус, задевший его за живое. – Савл и Павел – на самом деле один и тот же человек. Апостол Павел, пока не обратился, был раввином Савлом. Вот и Сантамария, в прошлом Соломон ѓа-Леви, забыл о своем происхождении, пошел на поводу у честолюбия и стал епископом.

– Он пошел на поводу у страха, – поправил сына дон Диего. – Страх хуже смерти, уж я-то знаю.

Франсиско удрученно кивнул. Это была больная тема.

– Из страха я отрекался, плакал, лгал, давал показания, – бормотал отец. – И перестал быть собой. Просто говорил, что велели.

– Папа, пожалуйста, скажи: ты хоть когда-нибудь, хоть на короткое время возвращался в лоно церкви?

Дон Диего растерянно развел руками, поскреб бороду.

– Возвращался ли… А я когда-нибудь к ней принадлежал? Католики считают, что любой крещеный сразу становится христианином. Потому и крестят насильно. Прозелитизм – явление распространенное. Но те, кого обратили против воли, никогда не уверуют искренне. Как будто клятву приносит кто-то другой, а за клятвопреступление судят тебя… Посмеялся бы я над этой нелепицей, да где уж тут…

– Но разве крещение не дарует благодать?

– Благодать дарует вера. Мальчик мой, сколько раз я пытался уверовать в церковные догмы, чтобы наконец перестать чувствовать себя изгоем! Сам знаешь, я исправно хожу к мессе, участвую в процессиях, и не только для виду. Я внимательно слушаю, молюсь, но сердце молчит, а глаза видят лишь чуждую мне церемонию.

– Так значит, ты хотел бы перестать быть иудеем?

– Еще как! И не я один, нас таких тысячи и тысячи – людей, которым надоело быть отбросами. Но тогда пришлось бы отречься от себя, забыть родных, прошлое, тот железный ключ.

– Выходит, дело не только в религии?

– Конечно же нет!

– А в чем же?

– Так сразу и не скажешь… В истории, наверное. В общей судьбе. Ведь мы, евреи, люди Писания, то есть Книги. В ней, в ее текстах – все наше прошлое. Странно, не правда ли? Ни один народ не относился к истории так бережно, как и ни к одному народу она не была столь жестока, как к нам.

Помолчав, дон Диего пробормотал:

– Быть евреем не легче, чем следовать тесным путем добродетели. Точнее, вообще невозможно. Запрещено.

– Так что же делать?

– Или принять новую веру всем сердцем…

– Сердцу, папа, не прикажешь, – перебил отца Франсиско. – Ты сам это только что говорил.

– Тогда притворяться. Именно так я и поступаю.

– Значит, снова спектакль, лицедейство. Выходит, мы не лучше их, а то и хуже, – сердито тряхнул головой Франсиско.

– А куда денешься? Нас вынуждают лгать.

– И мы подчиняемся.

– Вот именно.

– Неужели нет другого выхода?

– Нет. Все мы – узники огромной темницы. Из нее не вырвешься.

Начало смеркаться, пора было возвращаться домой. Плотные облака на горизонте заалели. Посвежело, волны длинными языками лизали берег.

– Нет, я не могу смириться, – тихо проговорил Франсиско. – Должен быть другой путь. Узкий и тернистый, но другой. Я верю, что смогу разрушить тюремные стены.

86

Наш новый недруг готовится нанести удар исподтишка, – размышляет в своей мрачной келье инквизитор Андрес Хуан Гайтан. – Опасный недруг, сальный, весьма искушенный в политике. Он возник, чтобы защищать истинную веру от натиска протестантов, назвался Обществам Иисуса, а теперь претендует на власть над всей церковью.

Действуя тонко, сочетая агрессию с благочестием, иезуиты за короткий срок заняли достойное место среди монашеских орденов, но на этом не остановились. Самым наглым образом они посмели обличать промахи и недостатки доминиканцев, францисканцев, мерседариев и августинцев, чтобы выставить в лучшем свете себя. Бесцеремонность помогла им продвинуться во всех областях, завоевать благорасположение папы и короля Испании. Изощренные интриганы покушаются даже на власть инквизиции. Мне надо будет непременно поговорить об этом с соратниками. Но нынче и среди своих приходится соблюдать осторожность: еще вообразят, будто мною движут какие-то неблаговидные намерения. Вот до чего мы докатились!

Отношение к индейцам – один из коварных приемов иезуитов в борьбе за место под солнцем. Они опекают дикарей и похваляются миссионерскими успехами. Вот пройдохи! Присвоили себе пальму первенства, хотя и доминиканец Бартоломе де лас Касас, и многие другие священники неоднократно вступались за коренное население. И потом, на деле их волнует вовсе не обращение язычников, а власть. Тому подтверждение колонии-редукции, настоящие государства в государстве: иезуиты переселяют туда индейцев якобы для того, чтобы спасти от жестоких и алчных энкомендеро. Да они сами ничуть не лучше! А уж до чего честолюбивы – слов нет.

Скоро и архиепископу, и вице-королю, и инквизиции придется кланяться им в ножки. Лима уже в осаде: с одной стороны парагвайские редукции, где тысячи индейцев-гуарани верно служат своим хозяевам, с другой стороны такие же колонии в Чили, населенные арауканами. Кольцо сжимается, но люди обычно не замечают того, что творится у них под самым носом. Общество Иисуса лицемерно подает свои достижения как очередную победу христианства, и все принимают это за чистую монету.

То, что иезуиты стараются подорвать наше могущество, ясно как божий день. Видите ли, новые христиане не представляют никакой опасности, поскольку иудейство не в силах поколебать основы церкви. А потому главное внимание следует уделять евангелизации идолопоклонников.

Да, но мы, инквизиторы – не миссионеры, а борцы за чистоту истинной веры. Однако до этого интриганам нет никакого дела. Будь они прокляты.

87

В вице-королевстве Перу циничные раздоры между сильными мира сего ни для кого не были секретом: власти светские и власти церковные, инквизиторы, монашеские ордена не только старались подсидеть соперников, но и грызлись между собой. Во имя благих, но невыполнимых целей им следовало бы действовать сообща под знаменами короны и святой веры в Христа. Тем не менее архиепископ совал свой нос повсюду, городской совет, забыв о прямых обязанностях, засылал соглядатаев в обители, в тюрьмы инквизиции и даже в покои вице-короля. Судьи вместо того, чтобы печься о соблюдении законов, принимали взятки, служили многим господам и были всеобщим посмешищем. Дабы отплатить тайным благодетелям, им также приходилось интриговать, подкупать и жульничать. Даже университет Сан-Маркос, гордость Лимы, и тот частенько оказывался источником скандалов и распрей.

Однако нашелся человек, в одночасье положивший конец безобразной грызне. И чудо это совершил не местный герой, а голландский протестант Йорис ван Спилберген. Впрочем, жители вице-королевства переиначили его имя на свой лад и нарекли Хорхе Спилбергом. Дерзкий голландец намеревался захватить Перу и учинить в нем настоящий апокалипсис.

Ходили слухи, будто это сущее порождение дьявола, умный и жестокий злодей, но Франсиско им не слишком-то верил.

Дону Диего было поручено отправить по домам всех хронических пациентов и освободить место для раненых в предстоящей битве за город. Франсиско, Хоакину дель Пилару, а также всем студентам, бакалаврам, лиценциатам и даже докторам Лимы велели немедленно отправляться в Кальяо для обороны порта. Йорис ван Спилберген, грозный пират, собирался спалить Город Королей дотла.

Волна патриотизма захлестнула всех. Испанцы, креолы, индейцы, метисы, негры, мулаты, самбо, знать, ремесленники и торговцы, миряне и священники позабыли о склоках и сплотились против общего врага.

Нидерланды, более сорока лет боровшиеся за независимость, жаждали нанести Испании удар. Условия перемирия^[64] соблюдались в Европе, но теряли силу за океаном, где голландцы стремились отбить у своего поработителя земли и сокровища. Военные действия продолжались и на Молуккских островах, и на соседних архипелагах, а теперь грозили перекинуться в Западные Индии. Этого испанская корона допустить никак не могла.

Но на самом деле голландцы просто хотели беспрепятственно плавать в Азию через Магелланов пролив. Они не раздумывая снарядили мощную эскадру под командованием бывалого адмирала Йориса ван Спилбергена. Корабли благополучно пересекли Атлантический океан, достигли берегов Бразилии и двинулись на юг: надо было миновать пролив, прежде чем задуют зимние ветры. Устрашившись опасностей, команда одного из кораблей попыталась дезертировать. Но адмирал сказал: «Мы получили приказ, и другого пути у нас нет. Будем держаться вместе». Эскадра вошла в ледовый лабиринт. Узкие разводья дышали могильным холодом. Волны бились о мраморно-белые глыбы, пенные водовороты превращали плаванье в нескончаемую череду гибельных ловушек. В любой момент суда могли напороться на айсберг, сесть на рифы или сбиться с курса: однажды морякам даже почудилось, будто они заплутали и вернулись ко входу в пролив. Однако в конце концов пять кораблей, потрепанные, но непобежденные, назло волнам и течениям достигли бухты Кордес.

А тем временем испанские шпионы, шнырявшие по Нидерландам, проведали об экспедиции и немедленно послали донесение в Мадрид. Когда весть дошла до вице-королевства Перу, маркиз де Монтескларос поставил во главе военного флота своего племянника, отважного, но неопытного молодого человека по имени Родриго де Мендоса. Даже перед лицом столь серьезной опасности законы кумовства были для него важнее всего.

Голландцы двинулись на север вдоль чилийских берегов. Едва жители Вальпараисо завидели на горизонте их паруса, в городе началась паника. Люди поджигали свои дома и бежали кто куда. Высадившись, Спилберген и двести его соратников открыли огонь из единственной пушки, переправленной на сушу, но жертв среди населения почти не было – больше криков и разрушений. Под покровом ночи команда поживилась кое-какой добычей и вернулась на борт, чтобы атаковать укрепления порта Кальяо, откуда что ни день отплывали в Испанию галеоны, груженные золотом и серебром.

Племянник вице-короля решил встретить головорезов-протестантов в открытом море. Во-первых, он хотел захватить их врасплох, а во-вторых, имел основания не слишком полагаться на сухопутные войска, годные скорее для карнавального шествия, чем для настоящего сражения.

Горожане готовились отразить штурм. В порту собралось более тысячи ополченцев, вооруженных аркебузами, шпагами и кинжалами.

Франсиско выдали копье и щит. Взяв их в руки, юноша подумал, что выглядит глупо, поскольку не знал, как со всем этим управляться. Похожие трудности испытывала большая часть его земляков. Артиллеристам было и вовсе несладко: орудия находились в плачевном состоянии. Со злости и от отчаяния несколько пушек просто расколотили вдребезги.

Слугам велели утыкать факелами все побережье. Пусть пираты думают, будто в порт стянуты огромные силы. Взволнованные, священники переходили от одной группы защитников к другой, раздавая благословения направо и налево и описывая протестантских еретиков в таких черных красках, что у добрых католиков появлялось желание растерзать нечестивцев голыми руками. Солдаты получили приказ рассредоточиться, присматривать за ополченцами и отлавливать дезертиров. Операцией руководил офицер, гордо восседавший на коне. Звали его Лоренсо Вальдес.

Холод пробирал до костей. Люди не знали, чем себя занять, и мыкались без дела. На кострах булькали котлы с каким-то варевом, а вокруг грелись необученные вояки, обсуждая племянника вице-короля. Одни считали его желторотым юнцом, другие называли героем, безжалостным к супостату.

– Голландец сожрет Мендосу в два счета, – заявил какой-то мужчина, шумно прихлебывая суп.

– Еще посмотрим! Наш голландцам яйца оторвет и в глотку засунет, – запальчиво возразил другой едок, помоложе.

– Верно сказано, – вмешался в разговор третий, протягивая кружку негру, стоявшему у костра с половником. – Пираты сюда и сунуться не посмеют. Им известно, что город защищают тысячи солдат. Поглядите, вон сколько факелов!

– Тысячи? – усмехнулся скептик. – Солдат здесь раз-два и обчелся, остальные просто необстреляные горожане, вроде нас.

– А вы случаем не португалец? – прищурившись, осведомился юноша.

– Нет. Вы на что намекаете? Или я плохо говорю по-испански?

Франсиско взяла досада. Его отец, врач родом из Португалии, глаз не смыкал, чтобы спасти, если понадобится, жизнь этим сукиным детям.

– Только португальцы радуются голландским каверзам.

– Ничему я не радуюсь! – возмутился собеседник. – И никакой я не португалец. Придержите свой язык и не порочьте честных людей…

– Да как вы смеете…

– Смею, юноша, смею. Не путайте португальцев с португальскими евреями, – ответил спорщик, напирая на слово «евреями» и указывая куда-то кружкой.

Сидевшие у костра замолчали, не найдя, что возразить. Где-то поблизости гомонили ополченцы и ржали лошади.

– Португальские евреи, вот они рады! – продолжал мужчина, помолчав. – Они с протестантами заодно, так же ненавидят нашу святую веру.

Франсиско чуть не поперхнулся. Ему захотелось выплеснуть горячее варево прямо болтуну в физиономию.

– Чтоб португалец да не был евреем! – послышался чей-то голос.

– Неправда.

– Я таких не знаю.

В темноте послышался цокот копыт: к костру приближались гвардейцы, а впереди на статном коне ехал Лоренсо. Франсиско помахал ему.

– Разойтись! Живо! – сердито приказал капитанский сын. – Все по местам!

Ополченцы поспешили к городским стенам, не забыв напоследок наполнить кружки похлебкой.

– Как поживаешь? – радостно спросил Лоренсо, разглядев товарища в зыбком красноватом свете.

– Да неважно, – с натянутой улыбкой ответил Франсиско, указывая на копье и щит.

– Трусишь, что ли?

– Честно говоря, с медицинскими инструментами я умею управляться лучше, чем вот с этим.

– Да, оружие тебе не к лицу, – засмеялся Лоренсо.

– Но приказ есть приказ.

– Вот именно, – всадник потрепал по шее коня. – Врачи тоже должны оборонять город. Помнится, твой отец патрулировал стены Ибатина.

– Да, было дело.

– Вот, а ты теперь защищаешь Кальяо. – Молодой офицер поправил шлем. – А кстати, как поживает дон Диего?

Франсиско потупился, и Лоренсо пожалел, что задал этот вопрос.

– Извини…

– Ладно, ничего… Постарел сильно, еле ходит. Но и сейчас на посту, готовится принимать раненых.

– Если они, конечно, будут.

– Как не быть!

– Да ты только посмотри, повсюду факелы. Пираты сюда не полезут: тысячи солдат тут же изрубят их на куски.

– Солдат, допустим, не тысячи…

– Но голландцы-то этого не знают. – Лоренсо натянул вожжи. – Счастливо, Франсиско!

– Счастливо!

Франсиско отошел к укреплениям и сел на землю. Прислонил копье и щит к стене, ослабил пояс, надвинул на лицо шляпу и поплотнее завернулся в плащ. Надо бы немного вздремнуть. Но в голове все звучали слова: А вы случаем не португалец?> До сих пор людям приходилось доказывать, что в их жилах нет ни капли грязной иудейской крови, а теперь вот и португальцы под подозрением Интересно, кто на очереди…

♦ ♦ ♦

Наконец тягостное ожидание закончилось.

На следующий день, ближе к вечеру, на горизонте появились грозные паруса, формой напоминавшие клыки хищного зверя. Попутный ветер нес их прямо к Кальяо. Спилберген был уверен в победе: не иначе как сам лукавый нашептал ему, что порт защищают неопытные усталые ополченцы. Четырехсот головорезов достаточно, чтобы смять оборону, разметать немногочисленное войско и набить сундуки несметными сокровищами.

Родриго де Мендоса взбежал по сходням флагманского корабля и приказал эскадре немедленно поднимать якоря: надо перехватить противника в море. А на суше царил невообразимый переполох. Офицеры пришпоривали коней, торопясь объехать все сторожевые посты и расшевелить горе-вояк. Артиллеристы, обливаясь потом, пытались починить никуда не годные пушки. Негров гнали к воде, чтобы прикрыться ими, как живым щитом, когда пираты начнут высадку. Франсиско занял свое место рядом с земляками, вооруженными кто копьем, кто кинжалом.

Баталия завязалась напротив мыса Серро-Асуль. Загрохотали бортовые орудия, корабли окутали клубы сизого дыма, в которых полыхали яркие молнии. Раненые и убитые падали в мутную, вспененную ядрами воду. С земли было не разобрать, где чье судно, где чей флаг. Оставалось беспомощно наблюдать за происходящим. А бой подкатывал все ближе к порту, все громче становились залпы, потянуло порохом.

Мендоса, перепачканный копотью и забрызганный кровью, решил, что сумел разгадать замыслы Спилбергена: наверняка коварный пират попытается подобраться к берегу под покровом ночи. Значит, надо во что бы то ни стало отогнать голландцев в море. Адмирал приказал обстрелять противника, но увы – в сумерках артиллеристы ошиблись целью и вместо вражеского судна поразили одну из своих же галер, которая немедленно затонула, утащив на дно вопящих гребцов и матросов.

Тем временем голландцы под командованием опытного адмирала выловили из воды уцелевших товарищей и укрылись в одной из бухт острова Сан-Лоренсо, чтобы подлечить раненых и подлатать корабли.

Наступила передышка.

Три дня спустя враг нанес новый удар. Завидев стремительно приближавшиеся паруса, защитники Кальяо заметались. Священники водрузили на носилки статуи святых и понесли на берег, чтобы уж наверняка заручиться помощью заступников. Ополченцам стали раздавать оставшееся оружие. Франсиско получил аркебузу.

– Но у меня уже есть щит и копье, – запротестовал он.

– Заткнитесь и берите что дают, черт вас дери! – разозлился офицер, оттолкнул юношу к стене и всучил еще одну аркебузу его соседу.

Солдаты обнажили шпаги и плашмя лупили ими негров и индейцев, поскольку те не желали становиться пушечным мясом. Мендоса кинулся было на мол, но не успел: раздался оглушительный залп, и ядро разворотило угол улицы Святого Франциска. Второе со свистом пронеслось над городом и смело несколько лачуг на окраине. Паника усилилась. Теперь уж противника не остановишь. Солдаты и ополченцы вяло отстреливались, но больше молились и даже исповедовались, не надеясь остаться в живых. Однако Спилберген, дьявольское отродье, передумал штурмовать Кальяо, полагая, что силы неравны. Злорадно хохотнул да и был таков.

Удрученный поражением своей армады, вице-король тем не менее извлек из него важные уроки: велел усовершенствовать корабли, годные разве что для потешных баталий, и привести в порядок пушки. Следовало бороться не только с местными интриганами, но и с внешними врагами Испании, которые тоже, как оказалось, не дремали.

Инквизитор Гайтан придерживался на этот счет собственного мнения: нападение Спилбергена объяснялось не только алчностью меркантильных голландцев и их ненавистью к католической церкви, но и кознями португальских марранов. Кто как не они, мечтая посеять смуту в вице-королевстве, зазывали туда протестантов – англичан, немцев и прочих. Интерес налицо: те же голландцы, атаковав Бразилию, разрешили евреям, проживавшим на захваченных территориях, вновь открыть синагоги. Заговор, ползучий заговор, вот что это такое! Бестолковый маркиз де Монтескларос уверен, будто достаточно усилить флот и отремонтировать орудия, чтобы отражать возможные атаки с моря. Но нет! Необходимо выявлять, преследовать и уничтожать внутренних врагов.

– А кто наши внутренние враги? Марраны, разумеется, – заключил инквизитор Гайтан.

88

Что за черная неблагодарность! – размышляет несколько месяцев спустя вице-король, стоя на палубе галеона, который держит курс к испанским берегам. – Пока я отражал атаки Спилбергена, Филипп III готовил мне замену. Так-то он отплатил своему верному слуге. Ужасная несправедливость! Наверняка инквизиторы постарались: они с самого начала строили против меня козни.

Преемника моего, графа де Маяльде ^[65] , зовут Франсиско де Борха-и-Арагон. Та еще фигура! Их семейка запятнала себя скандалами и драками с маврами да евреями. Правда, из нее происходит великий праведник Франсиско де Борха, чья святость покрыла все грешки родственников. Новый вице-король продал свое мужское достоинство, женившись на дочери четвертого князя Эскилаче, а вместе с приданым заграбастал и титул. Отныне бездельник велит именовать себя не иначе как его сиятельство князь де Эскилаче.

Сдается мне, что этот дутый князь выхлопотал себе назначение в Перу, чтобы поразвлечься и набить карманы, не имея ни малейшего представления о здешних склоках. Он прицепил себе на пояс блестящий кортик, но едва ли осмелится взять в руки настоящую шпагу. Спилбергена уже и след простыл, а Франсиско де Борха-и-Арагон все отсиживался в Гуаякиле вместе со своей свитой из восьмидесяти четырех пажей, слуг и прочая. Боялся сунуться в Лиму, пока не будут завершены мои оборонные инициативы.

Пусть полюбуются на него те, кто обвинял меня в кумовстве. И потам, говорят, что преемник не желает отставать от предшественника и корчит из себя поэта. Хвалится умением сочинять забавные стишки: видно, он из тех, кто полагает, будто смех способен обезоружить любого мужчину и уложить в постель любую женщину. Вот болван!

Стоило ему ступить на берег Кальяо, местный писака-лизоблюд по имени Педро Мехиа де Овандо решил выставиться и сочинил поэму, превозносящую род князя, назвав ее «Овандина». Но поскольку новый вице-король не проявил к виршам особого интереса, корыстный рифмоплет взял да и вписал в текст имена нескольких мавританских и еврейских предков. Книжица привела в бешенство инквизиторов Франсиско Вердуго и Андреса Хуана Гайтана, которые тут же ее запретили. Ничего, это еще цветочки, ягодки будут впереди.

Мои начинания пришлись преемнику по душе, но их стоимость возмутила. Хочет, верно, выслужиться перед Мадридом, обещает слать больше денег, чем присылал я, но и свой интерес забывать не собирается. Однако содержание войска и эскадры обходится недешево, ведь соленый воздух разъедает паруса, а морская вода разрушает корпуса кораблей. К тому же после атаки голландцев и многие жители Кальяо в панике предпочли перебраться в другие города, подальше от океана.

А впрочем, зачем тратить время на размышления о князе де Эскилаче? Инквизиция выживет его, как выжила меня. Есть дела поважнее: судебное разбирательство, которое готовят в Мадриде неблагодарные хапуги. Таким сколько ни дай, все мало. К счастью, подобные процессы хоть и неприятны, но не опасны. И вынесение решения, и подготовка к его исполнению затягиваются на годы, а потом и вовсе забываются. Королевский двор прогнил насквозь, так что в нем всегда можно обзавестись надежными помощниками.

89

В таверне, где собирались студенты университета Сан-Маркос, стены сотрясались от смеха, спиртное лилось рекой и дымилось жаркое, щедро приправленное перцем. Лоренсо Вальдес, Хоакин дель Пилар и Франсиско часто засиживались там допоздна. Лоренсо обожал щипать за ягодицы негритянок, которые разносили по столам еду с пылу с жару, и призывал друзей вести себя по-мужски, то есть с женским полом не церемониться. Однажды он отвел Франсиско в сторонку. В руках у обоих были кружки с водкой.

– Хочу тебя предупредить, – тревожно зашептал капитанский сын, – что для португальцев наступают нелегкие времена.

Даже в чадном полумраке таверны было видно, как блестят глаза Франсиско. Он внимательно смотрел на друга.

– Да я же креол, родился в Тукумане.

– Не строй из себя дурачка! В Лиме запахло жареным. – Лоренсо вдруг помрачнел и сглотнул слюну.

– Почему это?

– Похоже, не дадут тебе здесь житья. Твой отец…

– Мой, и что дальше?

– Ты скоро получишь диплом. Это все, что тебе от Города Королей нужно. А там…

– Что там?

– А там уезжай отсюда куда-нибудь. Где под тебя не будут подкапываться.

– Разве есть на свете такие места? – поморщился Франсиско.

– Лима – это сущий вертеп, сам видишь.

– Так тебе уж и столица надоела?

Лоренсо стиснул приятелю локоть.

– В ту ночь, когда мы ждали Спилберга, тебе несподручно было даже копье держать. Так вот поверь, подозрения и клевета еще тяжелее. У нас тут интриган на интригане.

– Ко мне подобраться трудно. Я ни во что не лезу.

– Кому-нибудь другому сказки рассказывай. Я тебе зла не желаю, зато вот эти… – Лоренсо обвел таверну недобрым взглядом. – Те, что сейчас с нами пьют, завтра с удовольствием поднимут чарку за твой арест.

– Мне что же, бежать из города? – Франсиско чуть не задохнулся от злости. – Прямо сегодня ночью?