Текст книги "Житие маррана"

Автор книги: Маркос Агинис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц)

Колени у наставника подгибались. Он шатался, как пьяный, бился о стены, но не переставал истязать и поносить себя. Наконец, судорожно вздохнув, нанес последний, самый сокрушительный удар и повалился на пол.

А юноша стоял, не в силах шевельнуться. Его мутило. Тело человека, который так красиво проповедовал, которого он безгранично уважал, теперь валялось в углу, точно труп, истерзанный дикими зверями. От ран исходил смрад порока, угнездившегося в душе.

Дыхание монаха было поверхностным и прерывистым. Исхлестанную грудь сдавило спазмом. Сквозь мучительные хрипы он пробормотал:

– Ступай в мою келью и принеси соляной раствор и уксус.

Франсиско подумал, что брат Сантьяго бредит, но тот повторил просьбу и, видя нерешительность ученика, сурово добавил: «Делай, что велят».

Когда Франсиско вернулся, неся в каждой руке по флакону, монах уже поднялся на ноги и стоял, тяжело опираясь на край стола. По спине и плечам его струилась кровь.

– Теперь полей мне раны и тем, и другим, – срывающимся голосом проговорил он. – И не переставай лить, даже если я потеряю сознание.

Ученик нахмурился.

– Мне надо себя покарать. – Тут брат Сантьяго задохнулся и потянулся к ранам на боках. – Помоги же.

Франсиско хотел было поддержать наставника.

– Нет, не так. Помоги сделать мои мучения непереносимыми… очиститься, – он подставил юноше изорванную спину.

Соляной раствор ожег несчастного, как раскаленное железо. Монах скрежетал зубами и сдавленно выл, царапал себе руки и корчился. Но молил:

– Еще, еще!

Франсиско опустошил оба флакона. Брат Сантьяго де ла Крус замычал и затряс головой.

35

Босоногие мужчины и женщины в суконной одежде и разноцветных пончо, выстроившись в колонны, входили в ярко освещенную церковь. Были в толпе также ребятишки семи лет и старше. Священники, миссионеры, энкомендеро и именитые горожане выступали в роли восприемников. У каждой колонны имелся собственный штандарт, указывавший, из каких краев она прибыла. Женщины сразу направлялись в левую часть нефа, а мужчины – в правую. По случаю торжества зажгли и свечи на алтаре, и люстру, свисавшую с потолка на канатах, и канделябры вдоль стен, и факелы на хорах, и бесчисленные фонари. Над свечного сала смешивался с ароматом ладана.

В храме было не протолкнуться и дух стоял такой, словно туда набились не люди, а скотина. Церковь более походила на гигантский Ноев ковчег, чем на дом Божий. Собравшиеся принесли с собой запахи хлева и свинарника, мочи и навоза, запахи псины, воловьего и ослиного пота, козлиную вонь. По ним скакали блохи, ползали вши и клопы. У некоторых детей текло из носа и гноились глаза. Собственно, это и был настоящий народ – забитый, растерянный, жаждущий утешения и спасения. Паства, стадо, которому Господь, наверное, искренне радовался.

Вот показался епископ, и вид его привел верующих в восторг: пышная накидка, длинная стола, расшитая золотом риза и высокая митра. В правой руке он держал посох – величественный символ власти. Мужчины и женщины затолкались, подались вперед, чтобы получше разглядеть эту дивную фигуру, похожую на статуи святых в церковных нишах. Епископ заговорил, в точности повторяя наставления, слышанные ими от миссионеров и священников. Потом простер над толпой ладони, и все поняли, что так он призывает Святой Дух, который вот-вот снизойдет на собравшихся и пожалует им свои семь даров. Затем епископ с серебряной чашей святого мира в руках стал обходить неровные ряды конфирмантов, большим пальцем помазывая им лбы и произнося при этом сакральную формулу.

Наконец и на лбу Франсиско засиял крест. Когда епископская риза слегка коснулась его, мальчик затрепетал так, будто то был хитон самого Христа. Материя таинства миропомазания (елей и благовонный бальзам) в сочетании с формой непременно совершат чудо: он получит великие дары и будет причислен к войску святой матери Церкви. В ушах звучали слова, сулящие заступничество Отца, и Сына, и Святого Духа и скрепляющие союз епископа, восприемника и конфирманта, трех людей на службе у Святой Троицы, сотворившей и преобразовавшей мир. С улыбкой заглянув юноше в глаза, епископ легонько хлопнул его по щеке^[27] – это означало, что отныне новому воину положено стойко переносить все тяготы, исповедуя веру в Спасителя. Услышав «Мир тебе!», приветствие, с которым Иисус обращался к своим ученикам, Франсиско опустил голову и целиком отдался захлестнувшим его чувствам.

Примерно через час, конфирмировав всех присутствовавших, прелат вернулся в алтарь и помолился от имени прихожан. Потом обратился к пастве. Он был бледен и едва держался на ногах.

– Да благословит вас Господь с Сиона, чтобы увидели вы благоденствие Иерусалима во все дни жизни вашей и имели жизнь вечную. Аминь.

Потом все вместе прочли Символ веры, молитвы «Отче наш» и «Аве Мария». С хоров ввысь, к своду, взвился многоголосый хорал. Сначала певчие в сопровождении арфы и гитары выводили общую мелодию, затем в нее, точно притоки в реку, влились голоса, звучавшие в другой тональности. Верующие завертели головами, не понимая, откуда струится эта дивная музыка. Франсиско молитвенно сложил руки и опустился на колени, окруженный пахучим лесом ног. Он просил, чтобы Святой Дух по милости своей не дал ему сойти с пути истинного, помог с гордостью нести знамя католической веры и отринуть ересь, в которую впали отец и брат. На память пришли слова Иисуса из Евангелия от Луки: «Ибо кто постыдится Меня и Моих слов, того Сын Человеческий постыдится, когда приидет во славе Своей и Отца и святых Ангелов».

36

Как-то Лоренсо признался своему другу, что мечтает сбежать из дома. Ему осточертело жить среди полей, гор и унылых солончаков, хотелось увидеть море, бороться с гигантскими волнами и брать корабли на абордаж. Не терпелось потягаться с ятаганами турок и саблями голландцев. Он был слишком сильным и отважным, чтобы влачить существование среди тупых индейцев Кордовы. «Они такие смирные и безмозглые, прямо с души воротит. О войне и думать забыли, только и годятся, что тяжести таскать, совсем как объезженные мулы». Нет, уж лучше сражаться с дикими индейцами кальчаки или кочевниками Чако: с этими-то без кинжала и аркебузы не сладишь. Кроме того, Лоренсо мечтал побывать на скотопригонной ярмарке возле города Сальта.

– Отец говорит, что это самое большое торжище в мире. В долине собирается до полумиллиона мулов. Кишмя кишат, прямо как муравьи.

Глаза Лоренсо горели воодушевлением. Книжные премудрости и монашеские наставления его не интересовали. Другое дело рассказы путешественников! Он сдыхал, что где-то среди заснеженных кряжей струится адская река с кипящей водой, которая вытекает прямо из сердца Земли. А неподалеку сияет зачарованная гора Потоси, вся из чистого серебра. Ну и потом, конечно, Лима – столица, Город Королей, где знатные господа и их прекрасные супруги разъезжают в золотых каретах. А оттуда и до порта Кальяо рукой подать. Подумать только, океан! У причала качаются на волнах галеоны, фрегаты, каравеллы и баркасы. «Я сяду на корабль и поплыву к Панамскому перешейку, а потом в Испанию. Доберусь до земель, населенных неверными! Буду бить мавров, как бил индейцев».

Лоренсо Вальдес захлебывался от восторга.

– И ты, Франсиско, должен поехать со мной.

37

Исабель и Фелипа по-прежнему жили в усадьбе доньи Леонор, где вот-вот должны были учредить монастырь Святой Катерины Сиенской. Франсиско непременно хотел рассказать им о своих планах, ведь, если он уедет, сестры останутся совсем одни.

В их новом пристанище царили строгие порядки испанских обителей, мистическая связь с которыми поддерживалась посредством соблюдения латинских литургических часов. Они поднимались на рассвете и читали молитвы первого часа. Затем слушали мессу. В восемь завтракали. Потом следовали молитвы третьего часа, а после все шли трудиться в рабочую комнату. Вышивали, шили, ткали и пряли. Говорить полагалось мало и только шепотом, но девицы все-таки ухитрялись перемигиваться и тихонько пересмеиваться по любому поводу. После службы шестого часа – обед. Уста жевали, а уши внимали не только звону ложек и ножей, но и чтению Священного Писания. В три пополудни начиналась служба девятого часа, а за ней короткая сиеста, после которой до самого вечера изучали катехизис. После следовали вечерня, скудный ужин и повечерие, а там и спать. Лишь пятница отличалась от остальных дней, поскольку по пятницам полагалось разбирать допущенные прегрешения и назначать соответствующие епитимьи. Послушницы должны были при всех смиренно каяться в недостойных помыслах и желаниях, а также перечислять мелкие проступки – такие как рассеянность на уроках катехизиса и небрежение в шитье.

С превеликим трудом брат Сантьяго де ла Крус выхлопотал для своего ученика разрешение на посещение женской обители. Франсиско неприятно поразило то, как сестры повзрослели и отдалились от него. Исабель все больше походила на мать – тот же невысокий рост, та же робость в золотисто-карих глазах. Зато Фелипа была вылитый отец: она сильно выросла, нос увеличился, лицо посерьезнело и даже посуровело. Их манера держаться внушала уважение. Юноша собрался с духом и рассказал, что собирается ехать в Лиму, учиться на врача в университете Сан-Маркос. Потом немного помолчал и добавил, что, возможно, теперь они очень долго не увидятся. Послушницы бесстрастно посмотрели на брата и пригласили его сесть на скамью в галерее.

Девицы, перебирая четки, стали рассказывать о жизни в будущем монастыре, но то и дело замолкали, стараясь избегать болезненных тем, умалчивая об одиночестве, обидах, страхах и унижении. Юноша слушал и беспокойно ерошил волосы. Когда время визита подошло к концу, все трое встали. Франсиско хотел запечатлеть в памяти образ сестер, зная, что скоро будет с тоской вспоминать этот миг, а они лишь скромно потупились, как того требовал их новый чин. Фелипа, растерявшая всю свою милую непосредственность, тем не менее не удержалась и разбередила старую рану:

– Только смотри, не сбейся с пути, как отец.

Они обменялись взглядами, в которых читались и любовь, и недоверие. Воспоминание о проклятии, павшем на их семью, тенью легло на лица, к глазам подступили слезы. Молча, порывисто Франсиско обнял сестер и, не оборачиваясь, ушел. Но, добравшись до своей кельи, обмакнул перо в чернила и написал на клочке бумаги: «Как только заработаю денег, заберу их к себе».

Простился юноша и с братом Бартоломе. Тучный комиссар почти оправился после апоплексического удара. Тем не менее его пичкали всякой дрянью, призванной очистить от ядов заплывшее жиром тело. Монах глотал лекарства, с отвращением зажимая нос. Он принялся подробно выпытывать у Франсиско, откуда взялась такая мысль, кто надоумил, хватит ли сил осуществить задуманное. Толстяк говорил дружеским тоном и искренне хотел посодействовать, но поневоле сбивался на допрос. Франсиско же, хоть и представлял себе будущее весьма расплывчато, старался отвечать как можно точнее и, в частности, сказал, что именно призвание к медицине помогло ему успешно сделать спасительное кровопускание. «Тот, кто хочет колоть и резать, пусть идет в солдаты; кто хочет исцелять, будет священником, а тому, кто хочет колоть, резать и исцелять, следует стать врачом», – пояснил юноша. Вот потому-то он и собирается в Город Королей.

Брат Бартоломе скривил толстые губы: рассуждения звучали не слишком убедительно.

– В любом случае, – проговорил он, – ты собираешься заняться полезным делом.

И с неожиданным пафосом добавил:

– Но самое главное – это здоровый дух. Хватит с меня еретиков в вашем семействе.

Франсиско удрученно опустил голову.

– Как только прибудешь в Лиму, сразу иди в доминиканский монастырь. Спроси там брата Мануэля Монтеса. Представься и скажи, что тебя послал я. Он отведет тебя в университет.

Франсиско по-прежнему стоял потупившись.

– Ты сделаешь, как я сказал?

– Да, разумеется, – ответил юноша и сжал пухлую, холодную руку комиссара. Кот разинул пасть и издал зычный мяв. Брат Бартоломе перекрестил воздух перед собой:

– Ступай себе с Богом. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.

Монах откинулся на спинку кресла, явно довольный своей суровой отеческой добротой. Однако Франсиско все не уходил. Стоял молча, не поднимая глаз, точно разглядывал что-то на полу. Видимо, хотел задать еще один вопрос, но не решался.

– В чем дело? – недовольно спросил брат Бартоломе.

– Не благословите ли вы…

– Так ведь уже благословил.

– Нет, я не про Лиму…

Комиссар снова скривил губы: а про что же тогда?

– Не благословите ли проститься с братом Исидро?

Комиссар нахмурился. Лицо его сделалось непроницаемым. Он забарабанил пальцами по подлокотникам и покачал головой.

Юноша предвидел отказ. Брата Исидро мерседарии держали взаперти с тех пор, как его разумом овладел бес. Несчастный вел бесконечные беседы с почившими епископами и обвинял в иудействе чуть ли не все духовенство Кордовы, так что в его келью имел право входить лишь настоятель.

– Нет, – проговорил брат Бартоломе. – Не благословляю.

Франсиско медленно пошел к двери – он как будто чего-то ждал.

– Франсиско…

Юноша обернулся к толстяку, прикованному к креслу. Сердце бешено забилось.

– Ты найдешь того, кого ищешь.

– Я не понимаю…

– Понимаешь, понимаешь. Ты найдешь своего отца.

Лицо Франсиско вспыхнуло, точно от оплеухи. На него неподвижно смотрели светящиеся глаза кота и сумрачные глаза комиссара.

– Но я…

– Он в порту Кальяо.

– Откуда вы знаете?

– Все. Иди уже. Да поможет тебе Господь. – Брат Бартоломе прикрыл веки, давая понять, что разговор окончен.

38

Вечером накануне отъезда Франсиско сложил в кожаную укладку все свои нехитрые пожитки. Слева повесил на ремень пращу из бычьего пузыря, много лет назад сделанную Луисом, а справа – мешочек с деньгами, скопленными за время работы в монастыре. Потом завернул в холщовую рубаху тяжелую книгу, которую в последний момент и после мучительных колебаний преподнес ему брат Сантьяго де ла Крус. Получив подарок, юноша не мог поверить своим глазам: неужели Библия! Не такая роскошная, как та, что хранилась в часовне, и почти без рисунков, но в полном издании. Она начиналась с Бытия и заканчивалась Откровением Иоанна Босгослова, содержала и Песнь песней, и послания святого Павла, и все книги Пророков, и Евангелия, и жизнеописание праотцов, и Деяния Апостолов.

Закончив сборы, Франсиско прилег на циновку, чтобы немного вздремнуть. Он не знал, доберется ли до Лимы целым и невредимым. Первая часть маршрута была ему знакома: предстояло проделать в обратном направлении тот путь, которым их семья девять лет назад бежала из Тукумана. Внезапно размышления юноши прервал какой-то скрип – наверное, крысы разгулялись в темноте. Но вот скрип повторился снова. Нет, на крыс не похоже. Франсиско открыл глаза: в дверном проеме темнела чья-то фигура. Он приподнялся и стал нашаривать огниво.

– Кто здесь?

– Ш-ш-ш-ш… – фигура осторожно приблизилась. Нет, эту ковыляющую походку ни с чем не спутаешь!

– Луис!

Негр присел на корточки и снял с плеча тяжелую торбу.

– Как ты сюда попал?

– Перелез через стену, как же еще! – зашептал негр. – Опасно, конечно, но что поделаешь.

– До чего же я рад тебя видеть! А знаешь, завтра я отправляюсь в Лиму!

– Именно поэтому я и пришел.

Франсиско пожал Луису руку:

– Спасибо!

В темноте они долго смотрели друг на друга. От негра исходил запах земли.

– С тобой хорошо обращаются?

– Мальчик, я всего лишь раб.

– Ты скучал по мне?

– Да. Именно поэтому я и пришел, – повторил Луис.

– Огромное спасибо!

– И потом, у меня есть кое-что для лиценциата.

– Для папы?

– Да. Разве не к нему вы едете?

– Конечно… Вот только смогу ли я его отыскать там, в столице?

– Обязательно, мальчик.

– Дай-то Бог! – Франсиско подвинулся на циновке, чтобы негр мог сесть. – Но почему ты так уверен?

– Так я же сын колдуна.

– Но ты был совсем маленьким, когда тебя изловили.

– Таким же маленьким, как вы, когда изловили лиценциата.

– Его не изловили, его арестовали, чтобы судить в Лиме.

– А что, есть разница?

Два человека, сидевшие рядом в глухой тишине кельи, улыбнулись друг другу. Сердца их бились в унисон. Лет тридцать тому назад отец Луиса, шаман их племени, внезапно рухнул навзничь, сраженный загадочным раскатом грома, и не отвечал, сколько сын ни тряс его. Пестрая маска неподвижно смотрела в небо. Тут из леса выскочили охотники на рабов, схватили мальчика, связали и били, пока он не перестал сопротивляться. Потом ему и другим пленникам надели на шею здоровенную тяжелую колодку и долго гнали куда-то, не давая ни есть, ни пить. Путы истерли ноги несчастных в кровь, спасения не было. Обезлюдевшие деревни, встречавшиеся на пути, захватчики поджигали. Если кто-нибудь пытался бежать, его тут же ловили и длинным ножом отрубали голову. Затем всех заперли в каком-то сарае на морском берегу и держали там, пока не подошел невольничий корабль. Их затолкали в зловонный трюм, на щиколотки надели кандалы. Некоторые пленники испустили дух сразу, других раз в три дня выводили на палубу, сажали в круг и кормили мукой, не переставая при этом стегать плетками. На ногах у Луиса образовались незаживающие язвы. Однажды он проснулся оттого, что кто-то тяжело привалился к его плечу: то был труп товарища по несчастью. Узников связывали так, что подбородок касался колен. Люди мерли как мухи. Луис утратил всякую способность соображать и чувствовать. Наконец оставшиеся в живых ступили на твердую землю – по-прежнему в колодках, в кандалах, под свист бичей. Мальчик решил умереть и, следуя примеру других страдальцев, отказался пить мутную воду и есть муку. Тогда ему прижгли рот раскаленными углями и пригрозили, что заставят жрать эти угли вместо муки. В Потоси он немного пришел в себя и пытался удрать, но был так слаб, что его быстро нагнали и саблей глубоко рассекли мышцы на бедре. Могли, конечно, и обезглавить, но не стали, надеясь выручить хоть что-то за молодого невольника. Рану зашили и стали ждать, не найдется ли покупатель на этот порченый товар. И такой нашелся: лиценциат Диего Нуньес да Сильва купил и хромоногого раба, и одноглазую, никуда не годную рабыню. Он взял обоих к себе в услужение и отвел в церковь, где их окрестили именами Луис и Каталина, а заодно нарекли мужем и женой.

Франсиско тронул Луиса за плечо:

– Так что ты принес для папы?

Негр на всякий случай опасливо огляделся и прошептал:

– Его шаманские инструменты.

– Как инструменты?! Разве он не увез их с собой в Лиму?

– Нет. Я все припрятал, чтобы не отняли. Ведь у шамана нельзя отбирать власть: ни маску, ни бубенцы, ни шкурки ящериц, ни разноцветные порошки, ни копье.

Луис подвинул торбу к Франсиско, чтобы тот через ткань пощупал содержимое. Юноша тут же узнал и ланцеты, и щипцы, и пилы, и ножницы, и канюли. Потом развязал мешок, сунул руку внутрь и благоговейно коснулся серебряных инструментов.

– Это просто невероятно, Луис!

– Ш-ш-ш-ш… не то монахи услышат.

– А ведь он чуть не заставил тебя сознаться, – улыбнулся Франсиско.

– Капитан, что ли?

– Ну да. Плеткой хотел выбить правду.

– Но ведь не выбил же.

– Ты такой храбрый! Достойный сын шамана. Отец гордился бы твоей смелостью.

– Спасибо, мальчик. Но… посмотрите-ка, что еще там есть.

Франсиско стал перебирать инструменты.

– Тот самый футляр!

– Ага!

– Футляр с испанским ключом… Ты и его сохранил! Луис, ты чудо, настоящий ангел. У меня просто слов нет.

Негр погладил торбу из грубой мешковины, а потом прошептал:

– Я хочу поехать с вами.

Франсиско чуть не заплакал.

– Взял бы я тебя с собой, да нельзя. Никак нельзя. Тебя же хватятся. Догонят и накажут. Вернут нас обоих в Кордову и вдобавок инструменты отнимут. Ни выкупить, ни прокормить я тебя не могу.

Негр отодвинулся к стене и подтянул колени к подбородку – совсем как в трюме невольничьего корабля. Потом принялся яростно скрести пятерней в волосах и с досады заскрипел зубами.

– Прямо на крыльях полетел бы. Так уж мне охота снова быть шаманом при лиценциате.

Юноша опять стиснул руку верного слуги. Внезапно тишину ночи вспороло совиное уханье, а у индейцев этот звук считался благословением. Франсиско хлопнул себя по лбу:

– Слушай, Луис, я тут ходил прощаться с сестрами и принял кое-какое решение.

Негр вопросительно вытаращился, в темноте заблестели белки его глаз.

– Я решил, что, как только заработаю денег, заберу их к себе.

– В Лиму?

– Да. Мне хочется воссоединить семью.

– И что они, обрадовались?

– Я им пока не говорил, не решился. Только тебе говорю.

Раб кивнул, вытянул ноги и снова поскреб в затылке.

– А знаешь что?

Луис поднял голову.

– Я тебя выкуплю и Каталину тоже. И поедете вы вместе с сестрами ко мне. Мы опять заживем вместе.

Негр замер, не веря своим ушам. Потом подался вперед и неуклюже обнял сына бывшего хозяина. Франсиско ласково погладил его по нечесаным волосам. Затем оба встали и пожали друг другу руки – да так, что пальцы хрустнули. Юноша открыл укладку и бережно опустил в нее драгоценный мешок, который теперь непременно должен был вернуть отцу.

39

Еще не рассвело, когда Франсиско покинул монастырь, где прожил целых семь лет. Он миновал кособокие ворота и с укладкой на плече зашагал по пустынной улице. Холодный воздух покалывал кожу, бодрил. Юноша вышел на эспланаду под городской стеной, где около двадцати крытых повозок уже выстраивались в ряд, а стадо мулов, послушное кнутам погонщиков, месило дорожную пыль. Возничие занимали свои места на козлах, понукали и тыкали стрекалами медлительных волов. Носильщики таскали поклажу в огромные бочкообразные фургоны, а надсмотрщики с фонарями в руках пытались навести порядок в мешанине людей и животных, рассаживали отъезжающих по местам, а заодно проверяли, надежно ли закреплены оглобли и хорошо ли смазаны ступицы колес.

Франсиско заметил офицера, который в последнее время ходил по пятам за Лоренсо. Служака продирался сквозь толпу, высматривая сына капитана: отец категорически запретил сорванцу уезжать из города. Франсиско же уплатил причитающуюся с него мзду, уселся в повозку и стал ждать отправления.

Через полчаса раздались крики: «Но! Поехали!» Дома на колесах затряслись, закачались и стронулись с места. Караван двинулся на север. Впереди скакали проводники, в темноте указывая возницам дорогу. Вместе с Франсиско в фургоне ехала семья, державшая путь из Буэнос-Айреса в Куско: немолодой мужчина, его жена, которой он годился в отцы, и две девочки. О Лоренсо Вальдесе не было ни слуху ни духу.

Офицер потоптался на эспланаде, пока за городскими воротами не скрылся последний табун, и пошел домой, выпил там чашку шоколада, а потом отправился к капитану копейщиков. Он шагал не торопясь, наслаждаясь утренней прохладой. Дело сделано: благодаря неусыпной слежке побег юного шалопая удалось предотвратить. На горизонте разливался перламутровый свет нового дня. Офицер громко постучал колотушкой в дверь, вслед за слугой прошел в гостиную и опустился на стул, но едва на пороге появился Торибио Вальдес, тут же вскочил.

– Никаких новостей, мой капитан!

– Да ну!

Вальдес разрешил подчиненному сесть и велел слуге принести две чашки шоколада. Офицер не осмелился сказать, что успел угоститься дома.

– Значит… все в порядке? – с сомнением проговорил капитан.

– Так точно. Я проследил за отправлением последнего каравана. Вашего уважаемого сына там не было.

– Ага!

– Он где-то в городе.

– Вы уверены?

– Да, мой капитан.

– Вот уж месяц, как вы за ним присматриваете.

– Совершенно верно.

– Да вы пейте, пейте.

– Благодарю, мой капитан.

– Или может, шоколад невкусный?

– Очень вкусный, мой капитан! – Вояка шумно втянул в себя горячий напиток, проявив рвение даже в этом.

– Выходит, он все еще в Кордове…

– Именно так.

– Так, да не так. Мальчишка уехал.

– Что вы сказали?!

– А то, что слышали. Удрал прямо из-под вашего глупого носа.

– Но я же осмотрел все повозки, поклажу перерыл, даже табуны проводил!

– Ну-ну.

– Не было там вашего сына, мой капитан!

– Однако здесь его тоже нет.

– Не иначе он верхом ускакал! Я сейчас же снаряжу погоню.

– Не трудитесь, – махнул рукой капитан. – Пейте себе.

– Получается, юнец обвел нас вокруг пальца!

– Не нас, а вас.

– Я… Я…

– Вы ходили за Лоренсо по пятам и поверили, будто мальчишка собирается ехать с караваном. Вроде как вместе с Франсиско, а? Так вот, он надул вас самым нахальным образом. И уехал только что. Не знаю, правда, как. Во всяком случае, сын потрудился оставить мне записку. Ловкий, чертенок.

– Направил, значит, меня по ложному следу. Да, очень ловкий.

– Зато уж о вас этого не скажешь.

Служака поперхнулся, закашлялся и заплевал шоколадом сапоги капитана.

Вальдес злорадно воззрился на офицера. Сообразительностью сына он гордился, а вот о смекалке подчиненных следовало задуматься.

40

В нескольких лигах от Кордовы Лоренсо нагнал караван. Старший караванщик позволил юноше занять место рядом с Франсиско и привязать коня к повозке.

Сын капитана быстро познакомился с другими пассажирами. Девочек звали. Хуаной и Моникой, их мать, женщину лет двадцати пяти, Марией Эленой Сантильян, а немолодой отец представился как Хосе Игнасио Севилья.

– Севилья вроде не португальская фамилия, – заметил Лоренсо, прислушавшись к выговору попутчика.

– Мои далекие предки были родом из Испании, – ответил мужчина и попросил Франсиско передать ему корзину с апельсинами: может, захотел отведать фруктов, а может, сменить тему разговора. Моника обвила руками шею матери и громким шепотом спросила, отчего это у дяди такое фиолетовое пятно на лице.

– Оттого, что моя мама объедалась сливами, когда носила меня в пузе, – ответил Лоренсо и принялся щекотать девочке живот.

– А куда вы направляетесь? – поинтересовалась молодая женщина.

– Я – в Куско или в Гуамангу, – ответил приятель Франсиско. – Говорят, там взбунтовались индейцы, их охватило какое-то «песенное поветрие». Злостные язычники ломают кресты, выкапывают трупы из могил, убивают священников и отказываются называться христианскими именами. Надо дать им укорот. Я собираюсь записаться в карательный отряд.

– Но ведь это было давно! – воскликнул Севилья.

– Давно?

– Шаманы объявили пришествие уака, древних духов природы, и науськали индейцев против испанских властей. Однако восстание успешно подавлено. Кто тебе о нем рассказал?

– Знакомые коррехидоры.

– Ты, должно быть, их неверно понял.

– И что же, индейцы не бунтуют?

– Случается, что бунтуют. И втихомолку продолжают поклоняться языческим богам, но серьезных мятежей не происходит уже давно. Так что придется тебя разочаровать: воевать не с кем.

– Значит, поеду в Портобелло! – с жаром воскликнул сын капитана. – Оттуда в Испанию, а там и до Фландрии недалеко. Стану воевать с фламандцами, как мой отец. Или с турками в Средиземном море, или с маврами в Африке.

– И чем же ты все это время собираешься расплачиваться за кров и еду?

– Чем расплачиваться? Это мне должны платить! В крайнем случае выпрошу у кого-нибудь денег или ограблю неверных. Настоящие воины так и поступают, ведь правда?

В ответ Севилья только смиренно кивнул.

– Ну а ты, Франсиско?

– Я еду в Лиму, хочу стать врачом.

– А, значит, учиться собираешься. Тоже своего рода приключение.

– Да.

– Врачи здесь очень нужны. Те немногие, что практикуют в вице-королевстве, все родом из Испании или Португалии.

– Его отец был врачом, – пояснил Лоренсо.

– Правда? И как же твоего отца звали?

– Не звали, а зовут… – поправил Франсиско. – Диего Нуньес да Сильва.

– Диего Нуньес да Сильва?!

– Вы с ним знакомы?

Севилья задумчиво почесал нос и вдруг замолчал, словно внезапно нахлынувшие чувства запечатали его уста.

– Так вы что, знаете отца? – немного подождав, повторил Франсиско.

– Мы познакомились много лет назад. Кое-кто из наших попутчиков будет очень рад с тобой побеседовать.

41

Позади остались неприютные солончаки, и вот наконец путешественникам удалось найти сносное место для стоянки в жидкой тени безлистной рощи. Повозки, как обычно, встали в крут, для скотины устроили загон из ветвей колючих кустарников, а слуги развели огонь и принялись жарить освежеванные туши.

Мария Элена взяла дочек за руки и вместе с другими женщинами поспешила в ближайшие заросли. Лоренсо изъявил желание размяться и отправился лазать по деревьям, а Севилья воспользовался затишьем и повел Франсиско знакомиться со своим другом-португальцем.

У костра они увидели мужчину невысокого роста, в просторной серой рубахе и холщовых штанах. К затертому до блеска поясу были подвешены нож в ножнах и кожаный кошель, а на груди красовался тяжелый серебряный крест. На подвижном лице выделялись кустистые брови, из-под которых глядели круглые проницательные глаза. Вздернутый нос, однако, придавал физиономии простодушное и дружелюбное выражение.

– Вот он, – сказал Севилья.

– Рад познакомиться, – произнес человек и тут же обратился к рабу, жарившему мясо: – Я же велел тебе удалить все железы.

Негр запустил руку в тушу, скворчащую на углях, и, обжигаясь, аккуратно вырезал из нее какие-то сероватые грозди.

– Они не понимают, что без этой гадости мясо куда вкуснее.

Другие путешественники уже стягивались к костру за своими порциями, и бровастый мужчина отошел в сторону, махнув рукой Севилье и Франсиско. Убедившись, что вокруг нет посторонних, он заговорил:

– Так значит, ты младший сын Диего Нуньеса да Сильвы?

– Да. А вы кто?

– Я-то? – горько усмехнулся новый знакомец. – Я Диего Лопес, родом из Лиссабона. Поэтому еще меня величают Диего Лопес де Лисбоа.

– Мой отец тоже родился в Лиссабоне.

– Именно так.

– Вы его знаете?

– Знает, и даже лучше, чем ты думаешь, – вмешался в разговор Хосе Игнасио. Франсиско удивленно посмотрел на него.

– Рассказать? – спросил Диего Лопес, подбирая с земли сухую ветку.

Франсиско кивнул.

– Мы с твоим отцом познакомились еще в Лиссабоне.

– Как – в Лиссабоне?!

Португалец принялся сосредоточенно ковырять веткой сухие листья, словно ворошить их было куда приятнее, чем ворошить былое.

– Так значит, вы тоже… – нерешительно проговорил Франсиско.

Хосе Игнасио Севилья покачал головой:

– Не спрашивай. Мой друг решил навсегда порвать с прошлым.

– Решил? – взвился Лопес. – Скажи лучше, вынужден!

– Мы обсуждали это сто раз.

– Но ты так и не понял.

– Память не сотрешь, как ни старайся.

– Значит, усерднее надо стараться.

– А что, у тебя получилось?

Лопес переломил ветку пополам и уставился в небо.

– Ах ты, Господи!

– Вот видишь… – Хосе Игнасио смягчил тон. – Этот путь ведет в никуда.

– И тем не менее это единственно возможный путь. Эх, хорошо бы алхимики изобрели эликсир забвения, тогда бы люди сами могли решать, помнить им или нет.

– А вывод все тот же: ты хочешь забыть, но не можешь, поскольку потеряешь себя, если забудешь.