Текст книги "Житие маррана"

Автор книги: Маркос Агинис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 33 страниц)

Однажды в полдень караван остановился в небольшой роще деревьев кебрачо^[16]. Говорили, будто их древесина, самая прочная на свете, не гниет и не трухлявеет, об нее любой топор сломаешь. То были последние деревья, встретившиеся им на пути.

Начало накрапывать, но слуги соорудили навес и продолжали стряпать. Потом дождь прекратился, однако к вечеру припустил с новой силой. А волы знай себе шли, ступая копытами по грязи. Их мокрые рога лоснились. Этим выносливым животным все было нипочем, разве что переправа далась нелегко. Вскоре развиднелось, и уже до самого конца путешествия с неба не упало ни капли.

Кругом расстилалась раскаленная равнина. Столбом поднималась горячая пыль. По вечерам задувал ветер, от его воя мучительно звенело в ушах. Дикие животные рыскали по выжженной земле, норовя укрыться от зноя в тени кустарников. Скудная зелень, которая раньше хоть изредка радовала глаз, пожелтела и выцвела. Приближались смертоносные солончаки. Хищным птицам, парящим в вышине, казалось, что караван стоит на месте. Волы походили на глиняные статуэтки посреди необъятной пустоши. Ноздри у них были забиты мелким песком. Франсиско спросил, а что будет, если караван заблудится и будет вечно скитаться по этим жутким местам. Взрослые поспешили успокоить его, но сами встревожились.

Воду приходилось экономить. Впереди простиралась белая гладь, покрытая жесткой коркой. От одного взгляда на нее резало глаза. Волы вступили в бескрайнюю соляную пустыню. В свете закатного солнца вспыхнули красным изломанные силуэты колючих кустов. Ночью похолодало быстрее обычного. Ветер сек, стонал человеческим голосом. Франсиско накрылся с головой одеялом и погрузился в беспокойную дрему, однако спустя какое-то время не то во сне, не то наяву увидел, что отец и еще несколько мужчин сломя голову бегут к оседланным лошадям. Мальчик встрепенулся и спрыгнул на шершавую просоленную землю, но мать схватила его за руку.

– Не ходи туда!

Тут Франсиско заметил, что на белой земле темнеют неподвижные тела двух погонщиков, а вокруг расплылась красная лужа.

– Их убили ночью.

– Почему?

Альдонса покачала головой.

– Должно быть, хотели ограбить караван. Разбойники как раз подобрались к повозке с нашими вещами.

Франсиско вырвался и подошел к убитым. Оба лежали ничком, на спинах зияли раны. Видимо, злодеи подкрались, когда несчастные спали или караулили фургоны. Брат Исидро стоял у них в ногах и перебирал четки. Остальные погонщики переговаривались тревожно и растерянно.

– Чертовы живорезы! Если поймаем, всех перевешаем! – грозились торговцы, ехавшие в караване.

«Мой папа изловит этих разбойников, и пусть не ждут пощады!» – уверенно произнес мальчик. «Ничего, что деревьев нет, вздернем гадов на повозках», – пробормотал какой-то караванщик, протягивая веревку мулату, чтобы тот попробовал ее на прочность. Мулат улыбнулся уголками губ, ловко вскарабкался на крышу фургона и с видимым удовольствием скрутил там петлю.

– От папы им не уйти, – повторил Франсиско, обращаясь к матери.

Та протерла глаза, покрасневшие не то от соленой пыли, не то от слез, не то от злости.

– Папа их нагонит. Он смелый.

– Скорее неосторожный, – возразила Альдонса. – Он не должен так рисковать.

Она взглянула на сына и добавила:

– Бандиты ведь и есть бандиты. Посмотри, что они сделали с этими несчастными.

Франсиско обернулся и поглядел на мертвые тела.

– Твой папа – врач, а не воин.

Каталина принесла им горячего шоколада.

– Знаю я, почему отец так подхватился! – проговорила Альдонса, нервно поглаживая чашку пальцами. – Его позвали, чтобы помочь раненым, а те уж и не дышали. Он ничем не мог им помочь, но заметил, что тела лежат прямо возле повозки с нашим добром и что оттуда утащили сундук, – женщина сделала большой глоток. – Не простой сундук, а очень ценный… для него.

Старший караванщик велел похоронить убитых. Указал слугам место, и те взялись за дело. Из-под лопат летела не земля, а комки соли с бурыми прожилками. Вот начала сочиться вода, похожая на грязное молоко. Один из работников выкопал давно издохшую ласку, которая шлепнулась на холмик рядом с могилой. Теперь на ее место лягут люди. Трупик животного, словно присыпанный известкой, прекрасно сохранился в соленой почве, но выглядел отталкивающе. Покойников положили на коровьи шкуры, взялись с четырех концов и опустили в яму; шкурами же и накрыли. Пока брат Исидро бормотал молитвы, мягкую домовину поспешно зарыли и воткнули сверху два креста.

Солнце пекло немилосердно. Его жар подхватывали и разносили порывы жгучего ветра. Обессиленные путники дремали. Никто не позволял себе даже смочить пересохшие губы: воды оставалось в обрез. Караванщики сказали, что хочешь не хочешь, а ближе к вечеру надо сниматься с места, иначе двум первым мертвецам составит компанию весь караван. «Ничего, верхом они нас в два счета догонят», – успокоительно сказал один из старших погонщиков, отправляя слуг собирать мясистые и колючие отростки кактусов – их сок мог хоть немного утолить жажду.

В три пополудни начали собираться в путь. Вдруг Альдонса радостно вскрикнула и указала пальцем на какие-то точки, плясавшие на горизонте. Нет, это не мираж, сулящий прохладу и зелень оазиса. Это всадники! Фигуры словно парили над соляной твердью. Копыта лошадей поднимали голубоватые облачка. А где же разбойники? Может, их убили и бросили на съедение стервятникам? Петля терпеливо ждала, готовая затянуться на горле злодеев, – неужели напрасно?

Дон Диего и его спутники, запорошенные солью, въехали в лагерь. Сначала они не могли вымолвить ни слова – так пересохло в горле. И только выпив по полкружки воды, принялись наперебой рассказывать. Нет, убийц поймать не удалось: негодяи ушли слишком далеко. Ведь их жертвы пролежали у повозок не меньше часа, прежде чем поднялся переполох. Следы превосходно отпечатались на соляной почве, но потом бандиты разделились, чтобы запутать погоню. Было их как минимум трое. Убегая, грабители бросили сундук, не найдя там ничего привлекательного. Правда, сперва перерыли содержимое, выбросив все книги в надежде обнаружить под ними что-нибудь стоящее – драгоценности, например. «Наверное, это первая библиотека, которую увидели здешние солончаки», – улыбнулся дон Диего.

Мулат отвязал петлю и, пожав плечами, вернул веревку разочарованному хозяину.

Некоторые тома, упав на землю, развалились на части другие лишились страниц, рассказывал врач. Он подбирал их бережно, точно раненых детей, а попутчики злились, рвались в погоню, бранились и угрожали бросить его, если не перестанет тратить время на это дурацкое занятие. И бросили-таки, но вскоре, поняв, что головорезов уже не поймать, вернулись и принялись помогать дону Диего. Что ж, по крайней мере, не пришлось возвращаться с пустыми руками.

♦ ♦ ♦

– Повторяю: готовы ли вы поклясться на кресте, что будете говорить правду во имя Отца, и Сына, и Святого Духа? – Мартин де Сальватьерра начинает терять терпение.

Франсиско слушает, не опуская взора. Сколько раз эта мучительная сцена виделась ему в ночных кошмарах: инквизиторы спрашивают – он отвечает, инквизиторы приказывают – он повинуется. Пленник сжимает кулаки. Запястья под железными наручниками покрыты язвами. Сверху вниз на него пристально глядят две пары глаз.

– Прошу прощения… – хрипло произносит он.

Монахи недоумевающе моргают.

– В чем дело?

– Я готов принести клятву…

– Так не тяните же!

Франсиско с вызовом смотрит на доминиканца.

– Да, но не таким образом.

Нотариус опрокидывает чернильницу. Слуга кидается ему на помощь.

– Что это значит? – бурчит комиссар.

– Я буду клясться только именем Божьим.

Стены камеры содрогаются.

12

Истрепанные повозки упорно ползли вперед, но вокруг появлялось все больше зелени, а значит, близился конец пути – заветная Кордова, где семью Нуньес да Сильва ждали новый дом, новые друзья и, как уверял дон Диего, белее спокойная жизнь. Холмистая местность, поросшая деревьями мимозы, радовала глаз. Вдали голубели горные хребты. Среди кустарников то тут, то там алели сочные ягоды приземистой кондалии. Роща рожковых деревьев сулила долгожданный отдых: сплетенные вверху ветви были похожи на свод храма, созданного самой природой. Спустя несколько часов появились и акации, все в золотистых цветах. На крутых подъемах приходилось припрягать к повозкам еще одну пару волов спереди, а на спусках – сзади. Воздух очистился – ни соли, ни пыли. Между холмами расстилались уютные долины.

Одинокое ранчо, встретившееся им в полдень, вызвало всеобщее оживление. Путники схватились за кувшины и корзинки: у здешних обитателей можно было купить ягнят, кур, яйца, тыквы. Ведра одно за другим опускались в колодец, чтобы наполнить водой жбаны и фляги. У каменной стены, тянувшейся вокруг поля, росли шелковицы, и путешественники поспешили набрать полные котелки вкусных ягод.

На следующий день они разбили лагерь на берегу какой-то речушки. Караван вступил в долину, на другом конце которой раскинулась Кордова. По сторонам уютно круглились холмы, в кустарниках поблескивали ручьи. Узкая дорога вилась среди красных скал, кварцевых глыб и зеленых куп деревьев. Позади остались почтовые станции Кинильо, Тотораль и Колония Каройя. Теперь до цели было рукой подать.

13

– Ну не хороша ли! – воскликнул дон Диего. – Она действительно похожа на город наших предков. Река эта точь-в-точь Гвадалквивир. А до чего прекрасны горы! Вы полюбуйтесь только на их резные силуэты!

Южноамериканская Кордова находилась далеко от Лимы, столицы вице-королевства Перу, и казалась надежным убежищем, свободным от шпионов и доносчиков. Однако у инквизиции были длинные руки, они тянулись, точно каучуковые, через горы, пустыни и пропасти, настигали кого угодно и где угодно.

Дон Диего Нуньес да Сильва заранее все разузнал и решил поселиться в доме семьи Брисуэла, воспользовавшись тем обстоятельством, что Хуан Хосе Брисуэла вместе с женой и детьми собирался переехать в Чили. Денег, вырученных за дом в Ибатине, как раз хватало на покупку жилья в Кордове. Брисуэла и Нуньес да Сильва были давно знакомы, их объединяли общие опасения, так что заключить сделку не составило труда. Путников встретили радушно и пригласили отдохнуть в тени виноградных лоз, пока слуги сновали туда-сюда, перетаскивая мебель, сундуки, канделябры, посуду и одежду. Оба семейства прожили под одной крышей десять хлопотных дней.

Новый дом, правда, выглядел куда скромнее, чем тот, что они оставили. Двустворчатая входная дверь держалась на массивных железных петлях и запиралась на ржавый засов, который когда-то давно привезли из испанского Толедо. Передняя со сводчатым потолком вела во внутренний дворик с изразцовым колодцем. Маленького Франсиско поначалу огорчило отсутствие апельсиновых деревьев. Зато здесь был настоящий шатер из виноградных лоз, с которых свисали тяжелые гроздья. За первой дверью справа находилась довольно темная гостиная: на полу лежал ковер с волнистыми краями, вдоль стен стояли сундуки и шкаф. У единственного окна красовался роскошный письменный стол, обитый голубой тканью. Кресла и разноцветные подушки так и манили присесть. По стенам висели картины на религиозные темы да пара зеркал в рамах. Рядом с гостиной была столовая, где стояли обеденный стол из орехового дерева, две скамьи и четыре стула. Дальше спальни – почти без мебели. За виноградным двориком размещались служебные постройки, кухня, небольшой огород и загон для скота.

Младшего сына Хуана Хосе Брисуэлы звали Маркос, он был выше и крепче Франсиско. Мальчики сразу подружились. Франсиско рассказал своему приятелю про родной город, про сказочную сельву, про реку, полную рыбы, про грозное племя кальчаки, про белую часовню святых покровителей Ибатина, про самую большую в мире каретную мануфактуру, про битву осла с пумой, так поразившую его во время путешествия, а также про удивительную академию под апельсиновыми деревьями, созданную отцом. Маркос слушал его завороженно, но и сам не остался в долгу сообщил, что местные индейцы на диво смирные, и пересказал скандальную историю, которая приключилась из-за красавицы мулатки по имени Элиса. И потом, в Кордове есть невиданных размеров зимнее пастбище мулов – их свозят туда со всей пампы, а потом продают в северные провинции за бешеные деньги. Франсиско захотел немедленно взглянуть на него, но Маркос предложил ему кое-что поинтереснее: тайное убежище, настоящую пещеру прямо позади загона. Он провел Франсиско за деревянную ограду, раздвинул кусты ежевики, оттащил в сторону треугольный камень и велел лечь на живот. Мальчики проползли по-пластунски под толстыми корнями и очутились в сказочном влажном чертоге. Густое сплетение ветвей заглушало звуки, так что в зеленом гроте царила абсолютная тишина. Маркос взял с товарища страшную клятву никогда и никому не показывать это место, особенно Лоренсо, сыну капитана копейщиков Торибио Вальдеса, жившего неподалеку.

♦ ♦ ♦

Нотариус скребет пером по бумаге, а Франсиско перечисляет свое имущество. Слова подсудимого непременно проверят на месте, составив подробную опись. Инквизиторы неукоснительно придерживаются правил. Если речь идет о защите веры, на людей полагаться никак нельзя.

Когда Мартин де Сальватьерра завершает процедуру, Франсиско с нарочитой наивностью спрашивает его:

– Могу ли я узнать, в чем меня обвиняют?

Вместо ответа комиссар лишь бросает на пленника беглый взгляд – удивленный и насмешливый одновременно. Нотариус сворачивает бумаги, и оба молча выходят. Негры под присмотром стражника убирают стол и стулья. Дверь снова захлопывается, ключ поворачивается в замке. С грохотом опускается крепкий засов.

В камере вновь воцаряются давящая темнота, безмолвие и холод.

14

Когда семейство Брисуэла покинуло Кордову, Франсиско сдружился с Лоренсо Вальдесом и стал его неразлучным спутником в самых захватывающих приключениях. Мальчик был единственным законнорожденным сыном капитана, но сколько бастардов наплодил в городе Вальдес-старший, никто точно не знал; дети некоторых мулаток и метисок отличались удивительным сходством с Лоренсо, у которого по левому крылу носа и до нижнего века растекалось бордовое родимое пятно. Люди сведущие объясняли эту отметину неким пищевым пристрастием появившимся у его мамаши во время беременности.

Парнишка имел неуравновешенный и задиристый нрав. Умел скакать через веревочку и вперед, и назад, хоть на корточках, хоть боком, хоть на одной ноге. Карабкался по деревьям как кот, мигом добираясь до самых тонких ветвей. Если ветка начинала предательски трещать, Лоренсо отпускал ее, делал сальто и цеплялся за другую. Он и Франсиско обучил прыгать через скакалку самыми немыслимыми способами. Вместе мальчики катали по улицам обруч, подгоняя его прутиком, забирались на высоченное рожковое дерево, которое росло у главной площади. Как-то раз монахи заметили рискованные прыжки озорников, испугались и велели немедленно спускаться на землю. Но друзья только залезли повыше, укрылись в густой кроне и вообразили себя невидимками. От подобного непослушания братья пришли в ярость и побежали жаловаться капитану Вальдесу. Тот выслушал их и, дабы успокоить, обещал задать сыну хорошую взбучку. Лоренсо отнесся к угрозам спокойно и потом рассказал Франсиско, что отец просто посоветовал ему оставить дерево в покое и за глаза посмеялся над монахами.

Капитана копейщиков в городе обожали, ненавидели и боялись, справедливо полагая, что от него можно ждать чего угодно. Давным-давно, еще в Испании, молодой Торибио Вальдес за какое-то оскорбление зарезал кузнеца и любил вспоминать, каким здоровенным был тот молотобоец и с какой силой нож вонзился ему под дых, как натекло целое море кровищи, в которое он и упал, призывая священника. А когда падре явился, кузнец уже только хрипел и отправился на тот свет без исповеди и покаяния, от горячей наковальни прямехонько в жаркую преисподнюю. Вальдес подсуетился и прибрал кузницу к рукам, хотя работой себя, разумеется, утруждать не собирался. Пусть ею мараются те, у кого в жилах нет голубой крови.

Он покинул родное селение, присоединившись к толпе бродяг, гулящих женщин и прочего сброда, которая двигалась по главной улице и в поисках лучшей жизни направлялась, как выяснилось, на войну против Фландрии. Вальдес смешался с солдатней, пролил немало крови и как-то даже пробрался во вражеский лагерь. И быстро открыл в себе призвание к ратному делу. Стал щеголять в мундире, освоил огнестрельное оружие. А потом сел на корабль и отправился сражаться с сарацинами. Научился управляться с парусами, заряжать пушки, брать суда на абордаж. Побывал в Венеции и добрался почти до самого Стамбула. У африканских берегов попал в плен и лишился трех пальцев на левой руке и одного на правой. Бежал, пробирался сначала берегом, потом морскими путями. Ел змей и пил воду из вонючих луж. Вернулся в Испанию весь в шрамах, озлобленный и с пустыми карманами. Не найдя богатства на Востоке, он решил попытать счастья в Перу и изъявил желание отплыть за океан немедленно, но очереди пришлось ждать целый год. Однако Вальдес времени даром не терял: прикончил еще двух человек, опять же за оскорбление чести и достоинства (в чем эти оскорбления состояли, он уже не помнил, да и какая разница, если все обиды смыты кровью). В один прекрасный день подошла его очередь, и будущий капитан копейщиков поспешил на борт. Корабль здорово потрепало в Атлантическом океане. У Портобелло судно потерпело крушение, и половина экипажа погибла.

В конце концов Торибио Вальдес все же попал в Лиму. Он жаждал поскорее набить золотом пустую мошну, но с удивлением обнаружил, что драгоценный металл на улицах не валяется. А потому принял решение участвовать в экспедициях – разведывательных или карательных, все равно, лишь бы побольше платили. Записался добровольцем, руководил операциями против отважного племени кальчаки и близко познакомился с коварными стрелами индейцев Чако. В награду за это губернатор произвел смельчака в капитаны копейщиков Кордовы, пожаловал дом, назначил адъютантов, дал рабов и вообще осыпал всевозможными милостями, как явными, так и тайными.

Поселившись на новом месте, Диего Нуньес да Сильва нанес визит Торибио Вальдесу и сообщил, что при необходимости готов оказывать врачебную помощь самому хозяину, его родным, адъютантам, а также индейцам и неграм, находящимся у него в собственности. Капитан копейщиков, нацепивший по такому случаю сапоги, шелковые рейтузы, парадный жилет и шпагу, церемонно поблагодарил гостя. Франсиско и Лоренсо, подслушивая за дверью, радостно переглянулись.

15

В Кордове было семь церквей. На центральной площади высился собор, а рядом с ним городской совет – так, словно церковная и светская власти мирно существовали бок о бок и не соперничали ни в чем. Кругом стояли высокие добротные дома, среди которых имелись и двухэтажные.

Свою оторванность от цивилизации жители города компенсировали заносчивостью и просто обожали бахвалиться знатным происхождением. Выглядело это весьма забавно: захудалые дворянчики и их супруги размахивали друг перед другом родословными, воображая себя перлами рода человеческого в краях, населенных индейским сбродом. Все свидетельства выглядели вполне правдоподобно, и никто не отваживался оспаривать их, боясь, как бы не изобличили его самого. Достоверных реестров не существовало, а состряпать какую-нибудь сомнительную грамоту не составляло труда. Мнимые аристократы по негласной договоренности охотно обходились без убедительных доказательств. Их буйная фантазия, подогретая амбициями, рисовала Кордову таким блестящим средоточием знати, что куда там Мадриду.

Пока миряне присваивали себе всевозможные титулы, монахи, не желая от них отставать, без устали укрепляли престиж своих обителей. Просторными комнатами для уединенных размышлений и обширными сельскохозяйственными угодьями могли похвастаться все три монастыря: доминиканцев, францисканцев и мерседариев. В последнем нашел прибежище брат Исидро Миранда, у которого за плечами было столько лет служения, что настоятель охотно принял его. Умудренность престарелого проповедника, миссионера и наставника могла благотворно повлиять на членов ордена, созданного для спасения христиан из лап кровожадных мавров и здесь, в Южной Америке, оказавшегося несколько не у дел, поскольку мавров не было ни одного, а наличествовали только индейцы.

Францисканская обитель, самая крупная из всех, как раз готовилась к приезду строгого и неподкупного монастырского ревизора, молва о святости которого катилась по всему вице-королевству. Этот праведник являлся безоружным в самые дикие племена, держа в руках лишь распятие и старенькую скрипку. Ему приписывали многочисленные чудеса. Был он так худ, что временами становился вовсе невидимым, но голосом обладал звучным. Звали его Франсиско Солано. Дон Диего как-то встречался с ним в городе Ла-Риохе.

И наконец, нельзя обойти вниманием солидный монастырь Святого Доминика, в котором жил брат Бартоломе Дельгадо, занимавший почетную должность комиссара инквизиции^[17]. Этот монах неопределенного возраста был лыс и чрезвычайно грузен. Ткани, которая пошла на черно-белое одеяние, колыхавшееся вокруг необъятной фигуры, хватило бы на облачение для полудюжины келейников. Брат Бартоломе обращался с обитателями Кордовы ласково и любил заявляться в гости без приглашения. Иногда приходил к обеду, иногда – к ужину, а случалось, заглядывал, чтобы пожелать людям доброго утра, когда они садились завтракать, или доброй ночи, когда все уже собирались спать. Толстяк с улыбкой усаживался за стол, где стояло горячее, десерт или просто блюдо с фруктами, и старался не только набить свое ненасытное брюхо, но и завести приятный разговор. В том, что касалось занимательных и весьма продолжительных бесед, комиссар инквизиции слыл настоящим виртуозом.

Он и сам вполне осознавал собственный талант, а потому не чувствовал себя в долгу, угощаясь едой и винами в чужих домах. К тому же свои неожиданные визиты брат Бартоломе наносил без устали не столько из праздности и обжорства, сколько по долгу нелегкой службы, ибо принадлежал к воинственному ордену доминиканцев, верных псов инквизиции, закаленных в борьбе с ересью. Ведь ее неуловимый дух легче всего почуять в домашней обстановке, во дворах, в столовых и даже в спальнях. Сплетни и непринужденная болтовня о приключениях, о делах и удивительных событиях помогали прояснить вкусы и наклонности хозяев, выведать их секреты и узнать, не придерживаются ли они каких-нибудь подозрительных обычаев.

Знакомство Франсиско с братом Бартоломе состоялось самым неожиданным образом. Мальчик едва сдержал удивленный возглас, увидев перед собой толстяка, больше похожего на гору, чем на человеческое существо. Они с Лоренсо как раз играли в прятки, и, пока приятель, отвернувшись к стене, стоял в передней и считал до десяти, Франсиско кинулся в комнату с ковром, влетел в дверь, но тут же остановился как вкопанный: в гостиной кто-то был. На одном стуле сидел отец, а на другом – колосс в черно-белом облачении. Оба обернулись и воззрились на сорванца, а здоровенный белоснежный котище, пригревшийся у необъятного чрева монаха, выгнул спину и так страшно зашипел, что мальчик в испуге закрыл лицо руками. Дон Диего подозвал сына, представил его брату Бартоломе и спросил:

– Как надлежит приветствовать духовное лицо?

Франсиско опустился на одно колено и прикоснулся губами к огромной пухлой руке, опасливо поглядывая на ощеренную кошачью пасть.

– Можешь идти играть, – милостиво разрешил комиссар инквизиции.

Франсиско немного помедлил, боясь, как бы Лоренсо его не обнаружил, и услышал, что разговор идет о еде. Монах подробно расспрашивал, какие блюда предпочитали жители Лиссабона и какие специи использовали в Потоси, а в ответ рассказал, как подрумянивать на вертеле перепелок и жарить утку по-флотски, приправленную перцем, чесноком и шафраном. Эти рецепты он получил не то от жителей Кордовы, не то от проезжих торговцев. Потом гость и хозяин стали вспоминать, из чего состоял так называемый белый обед, который личный повар Филиппа II придумал для своего господина. Известно, что готовили его из мяса домашней птицы, мелко порезанного и тушенного на медленном огне, а вот в соусе не было ничего экзотического – только молоко, сахар да рисовая мука. Брат Бартоломе отметил, что дон Диего – чрезвычайно образованный человек, а маленький Франсиско обрадовался и подумал: конечно, а как же иначе!

Наконец монах спустил кота на пол и откланялся; отец проводил обоих до порога и сообщил, что скоро устроит обед для доминиканца и для их общего соседа, могущественного капитана копейщиков.

– Медицина нуждается в поддержке и церкви, и армии, – пошутил на прощание дон Диего.

Брат Бартоломе шагал не спеша, задумчиво глядя себе под ноги. Белоснежный кот семенил рядом, словно приклеенный к подолу облачения. Монах прокручивал в уме все сказанное португальским лекарем, начиная от приветствия и заканчивая шуткой, отпущенной напоследок. Беседуя о еде, инквизитор незаметно плел коварные тенета, надеясь, что хозяин дома в них попадется. Однако тот не выказал ни малейшего отвращения ни к свинине, ни к рыбе без чешуи, ни к сочетанию мяса и молока. Учтивость, с которой Диего Нуньес да Сильва принял его, равно как и отличные знания католической доктрины также были весьма похвальны. Супруга врача произвела на монаха благоприятное впечатление: исконная христианка, глубоко верующая женщина. К тому же следовало отметить, что доктор с самого прибытия в Кордову исправно посещал церковь, вместе со всей семьей участвовал в религиозных процессиях и даже водил туда чету рабов. Исповедовался, внимательно слушал проповеди, причащался. Что и говорить, искусный притворщик. Разумеется, комиссар не преминул краешком глаза взглянуть на книги, стоявшие на полках возле письменного стола.

Войдя в ворота обители, брат Бартоломе пересек монастырский двор и закрылся у себя в келье. Там он обмакнул перо в чернила и записал все свои наблюдения. Иногда, просматривая эти записи, доминиканец обнаруживал какие-то важные детали, которые подметил, но поначалу не истолковал должным образом.

♦ ♦ ♦

Заточенный в темной и сырой камере доминиканского монастыря на юге Чили, Франсиско дожидается очередного этапа следствия и дует на покрытые язвами запястья.

Born в коридоре слышатся шаги. За этим следует обычная какофония: скрежещет ключ, гремит засов, скрипит дверь; на пол ложится полоска света. Входят два стражника и встают один справа, другой слева от узника, точно опасаются, что тот сбежит. За ними появляется негр, протягивает ковшик подогретого молока. Франсиско берет его, стараясь унять дрожь в руках, сведенных холодом. Цепи звенят. Измученный пленник пьет, теплая жидкость ласкает горло, благодатью разливается по всему телу

Никто не произносит ни слова. Негр уходит, за ним удаляется стража. Франсиско снова остается один в полной темноте.

16

Дон Диего полагал, что сумел завоевать благорасположение комиссара. Нет, он не был настолько наивен, чтобы чувствовать себя в полной безопасности, но на душе стало спокойнее. Жене врач велел приготовить самые изысканные блюда и сервировать стол со всей доступной им роскошью. Пригласив на обед брата Бартоломе и капитана Торибио Вальдеса, врач надеялся создать прочные связи на новом месте, снискать уважение в Кордове и, что самое важное, гарантировать себе свободу.

Альдонса приготовила угощение лучше некуда, следуя указаниям супруга: свиные отбивные, тушеные овощи и молочный пудинг. По такому случаю пришлось раскошелиться и купить вина.

Стол из орехового дерева накрыли скатертью, которую хозяйка собственноручно расшила узорами еще в девичестве. Каталина перемыла керамическую посуду и до блеска начистила то немногое столовое серебро, что имелось в доме. Расставила блюда, солонки и кружки, разложила ложки и ножи. Каждому гостю полагалась льняная салфетка, вышитая крестиком. В плетеной корзине красовались фрукты, кувшин был доверху полон ежевичной водой. Скромная столовая выглядела по-королевски.

Торибио Вальдес пришел на обед при полном параде. Как знать, из уважения ли к своему новоиспеченному соседу или же из почтения к комиссару инквизиции. А может, просто воспользовался случаем показать себя во всей красе. Он снял шляпу с высокой тульей, отвесил присутствующим церемонный поклон и до самого прихода брата Бартоломе развлекал Диего Нуньеса пространными рассказами о том, как сражался в открытом море с турками.

Доминиканец явился, как обычно, без стука. Ведь священнослужитель может принести в дом лишь добро, так что ему не обязательно просить разрешения войти. Из складок необъятного облачения выглядывал белый кот, который по тучности не уступал хозяину и смахивал на небольшую овцу.

Диего Нуньес да Сильва вышел встречать гостя. Монах задержался у двери, разглядывая зеленые лозы, на которых уже почти не осталось гроздьев.

– Лучший виноград я отложил для вас, – улыбнулся гостеприимный хозяин.

Мужчины уселись за стол. Капитан сразу принялся за угощение, а вот монах не спешил, он внимательно осматривал комнату. Дон Диего был доволен: еще бы, у него в гостиной расположились самые влиятельные лица города. В Ибатине он вел себя осторожно, а здесь решил действовать. Однако злополучный обед вышел ему боком.

– Я вижу, вы купили эти приборы у жены Антонио Трельеса? – осведомился брат Бартоломе, разглядывая серебряный нож с узорной рукояткой.

– Не все приборы, а только часть, совсем небольшую, – удивленно ответил дон Диего.

– Ясно! – произнес монах, вертя нож в руках.

На лбу у хозяина дома выступил пот.

– Но как вы догадались? – поинтересовался он, стараясь изобразить на лице беспечную улыбку.

– Мне и гадать не надо, – ответил доминиканец. – Я знал.

– Знали?

– Да. Или вы забыли, что я комиссар инквизиции?

– Ах да, конечно, – поперхнулся врач.

Антонио Трельеса несколько лет назад арестовали в Ла-Риохе как иудействующего и устроили по этому поводу громкий процесс. Дон Диего познакомился с ним много лет назад, еще в Потоси, и, когда ездил в Ла-Риоху по врачебным делам, пытался помочь его семье. Непростительная ошибка: иудейство было тягчайшим преступлением, людям, в нем уличенным, полагалось каяться и терпеливо сносить самые суровые наказания. И помощь, и сочувствие вероотступнику тоже считались серьезным прегрешением. Помнится, тогда некий долговязый монах-францисканец со скрипочкой в руках обратил на дона Диего взгляд своих выцветших глаз и посоветовал помалкивать и немедленно уезжать восвояси, если он не хочет разделить участь задержанного. Инквизиция собиралась конфисковать имущество Антонио Трельеса, пустив семью по миру. Но врач не побоялся зайти к жене обвиняемого и приобрести у нее часть столового серебра, отдав за покупку почти все деньги, что прихватил с собой. Это было единственное, что он мог сделать, чтобы облегчить ее горе.