Текст книги "Житие маррана"

Автор книги: Маркос Агинис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)

– Успеешь еще найти своего монаха.

На галерее так никто и не появился. Друзья вышли из церкви и окунулись в водоворот шумной городской суеты.

По новому каменному мосту они добрались до бульвара Аламеда, где в тени деревьев журчали фонтаны, и увидели вице-короля, который как раз выехал развеяться в сопровождении роскошной свиты. Пажи и придворные старались оттереть друг друга и подобраться ближе к господину, чтобы перемолвиться с ним словечком. А Франсиско и Лоренсо спустились к реке Римак, напоили коня и мулов, да и сами утолили жажду. Вице-король тем временем уже повернул назад, во дворец, но по дороге остановился на мосту, дабы прочитать собственное имя и титулы, выгравированные на камне одной из башенок. Затем взгляд его высочества обратился вниз, на берег, скользнул по водоносам, по чернокожим прачкам, а заодно и по двум юным путешественникам.

Лоренсо заметил это, несказанно обрадовался и прошептал:

– Он посмотрел прямо на меня! Вице-король меня заметил!

Капитанский сын тут же вообразил себя в роскошном гвардейском мундире. Блестящее будущее было обеспечено.

61

Странное дело: Франсиско совершенно не хотелось ехать в порт Кальяо, а ведь именно это и было целью путешествия – там жил отец. Предстоящая встреча с братом Мануэлем Монтесом тоже совсем не радовала, но юноша не мог нарушить обещание, данное комиссару Бартоломе. А уж от мысли о том, что придется пройти мимо грозного дворца инквизиции, сердце и вовсе уходило в пятки, но любопытство пересиливало страх. Что ж, хочешь не хочешь, а довести задуманное до конца все-таки надо.

Лоренсо пожелал другу удачи и подарил одного из трех мулов. Двух оставшихся да солового коня вполне хватало, чтобы достойно явиться пред ясные очи начальника гвардии. Мимолетное внимание вице-короля вселило в юного честолюбца неколебимую уверенность в том, что ему уготована славная военная карьера. Его ждут и борьба с язычниками, и битвы с пиратами, и карательные экспедиции против непокорных индейцев – словом, всё, о чем он мечтал.

Друзья обнялись, и Франсиско, ведя за собой мула, отправился туда, куда столько раз переносили его ночные кошмары: прямо к дворцу инквизиции.

Он шагал по самой обычной оживленной городской улице. Ноги прохожих давным-давно стерли следы его отца, его брата и других арестантов, которых вели по этой мостовой в тюрьму. К седлу, помимо прочей поклажи, была надежно приторочена котомка с хирургическими инструментами, парчовым футляром и Библией. Свернув за угол, мул внезапно заартачился, да и Франсиско остановился как вкопанный: вот он, тот самый величественный фасад. Высоко на портике под изображением креста сияла надпись: Domine Exurge et Judica Causa Tuam – «Восстань, Боже, защити дело Твое». Две витые соломоновы колонны высились в почетном карауле справа и слева от тяжелой резной двери. Это через нее входили и выходили служители инквизиции, облеченные грозной властью. Вдруг на крыльце возник какой-то человек в черном, нетерпеливо постучал. Дверная створка приоткрылась, и он скользнул внутрь. На юношу точно могильным холодом повеяло, и неспроста: то был знаменитый инквизитор Гайтан. От ужаса у Франсиско сперло дыхание, руки стали машинально ощупывать поклажу: инструменты и футляр с ключом пропали! Он распутал тесемки и принялся судорожно рыться в котомке. Уф, показалось! Все на месте. На лбу выступили капли пота, сердце колотилось как бешеное.

Бесконечно длинные стены дворца одним видом своим наводили тоску. За ними скрывались бесчисленные каменные мешки и пыточные камеры.

Погруженный в тягостные раздумья Франсиско отправился в доминиканский монастырь и вновь вошел во дворик с сияющими изразцами. Брат Мануэль Монтес встретил юношу вежливо, но сухо. Интересно, ждал ли он гостя из далекой Кордовы? Монах напоминал ходячие мощи: череп, обтянутый бледной кожей, из запавших глазниц смотрят мутные белесые глаза. И почему это брат Бартоломе направил его к такому черствому и неприветливому человеку?

Без лишних расспросов доминиканец отвел Франсиско в абсолютно пустую келью где-то на задворках. Ни циновки, ни тюфяка, ни стола, ни скамьи – голая каморка с крохотным оконцем под самым потолком.

Мануэль Монтес переступил порог и остановился, изучая земляной пол так внимательно, словно пересчитывал несуществующие плитки. Затем нарочито медленно обошел келью по периметру. Казалось, от его испытующего взгляда глинобитные стены стыдливо ежились. И что он там искал? Закончив обход, монах поднял голову и воззрился на потолочные балки под тростниковой крышей.

– Ночевать будешь здесь, – проскрипел он голосом столь же зловещим, как и его лицо. Помолчал и, впервые посмотрев на Франсиско в упор, добавил: – Через три дня поедешь в Кальяо. Через полчаса в трапезной ужин, пойдешь туда.

Юноша положил пожитки на пол и отправился умываться. Зачем только его задерживают в монастыре, заставляя откладывать встречу с отцом? По пути к фонтану он заметил переход, который вел в монастырскую больницу. И в Чукисаке, и в Куско ее очень хвалили. Отец, помнится, тоже хотел построить в Потоси лечебницу для индейцев, однако замысел никто не поддержал: к чему заботиться о здоровье дикарей? Другое дело монахи, церковное руководство и столичная знать. Франсиско нерешительно двинулся по коридору и попал в задний дворик, куда выходили двери палат. Здесь же была и аптека, доверху заставленная бутылками, флаконами, ступками, пузырьками и пробирками. На столе, возле весов особой конструкции поблескивали песочные часы, а рядом змеились трубки перегонного куба.

Внезапно послышалось чье-то дыхание. Что за чудеса, ведь во дворике никого не было! Может, наваждение? Но нет: за спиной у Франсиско стоял негр в монашеской рясе. Чернокожий доминиканец? Наверное, здесь, в Лиме, свои порядки. Таинственный незнакомец заговорил и вежливо осведомился, не надо ли чем помочь.

– Н-н… нет. Я просто так зашел. Брат Мануэль велел мне переночевать в монастыре.

– Хорошо, сын мой.

Теперь Франсиско разглядел, что перед ним не негр, а мулат в облачении терциария^[48]. Видимо, из-за примеси африканской крови он не мог стать настоящим монахом.

– Дать тебе какого-нибудь лекарства?

– Нет-нет. Я из любопытства заглянул. Никогда не видел настоящей больницы.

– Лечебница как лечебница, ничего особенного. Я служу здесь цирюльником.

– Правда? Мне тоже хочется стать цирюльником, а то и врачом, хирургом.

– Хорошее дело! Нам очень нужны искусные доктора и хирурги. Шарлатанов-то много развелось, и вред от них преогромный, – глаза монаха-мулата так и сияли. – Ты учишься?

– Пока только собираюсь.

– В добрый час, сын мой. В добрый час.

– Извините, брат Мануэль велел мне явиться в трапезную. Пойду приведу себя в порядок.

– Хорошо, сын мой. Ступай.

Франсиско вернулся в келью, достал одежду, выстиранную еще в дороге, переоделся и отправился ужинать.

В трапезной он принялся высматривать среди монастырской братии Мануэля Монтеса и мулата, но к нему подошел незнакомый монах и велел сесть на заранее отведенное ему место. Его что, ждали? Вон как все уставились… И почему они глядят так угрюмо, чуть ли не укоризненно?

Как проходит доминиканская трапеза, Франсиско прекрасно знал, поскольку много лет прожил в обители Кордовы. Однако же это помещение, освещенное большими факелами, выглядело куда богаче: резные скамьи, выложенный плиткой пол. Да и монахов было гораздо больше. Они стояли вдоль столов, надвинув капюшоны на глаза и спрятав руки под накидками. Кто-то громко прочел «Благословен…», потом спели «Да едят бедные…». Все расселись по местам.

Со специального возвышения один из братьев читал на латыни Писание, а служки меж тем молча разносили миски с горячей тушеной требухой. Наконец, после благословения и особой молитвы о выздоровлении настоятеля отца Лукаса Альбаррасина, сотрапезники дружно зазвенели ложками.

Монотонный голос чтеца мешался с чавканьем голодных ртов. Франсиско украдкой посматривал по сторонам, ловя на себе любопытные взгляды монахов. А вон и брат Монтес. Но мулата за столом не оказалось: он вместе со служками разносил еду, хоть и сам являлся членом ордена. Звали его брат Мартин.

62

После повечерия Франсиско вернулся в свою жалкую келью, зажег свечу, перетащил пожитки в угол, а сам улегся возле стены, привалившись к ней спиною. Шершавая поверхность давала ощущение защищенности, чем-то напоминая бок надежного и выносливого мула. Интересно, что там, по соседству? Еще одна келья, в которой спит какой-нибудь служка? И зачем его устроили на ночлег именно здесь, на отшибе? Чего ради удерживают в городе? Как будто мало им тех лет, что он прожил в разлуке с отцом, и тех месяцев, что длилось путешествие.

Тут послышался какой-то тихий звук: наверное, сосед-служка свистел во сне носом. Из оконца под потолком сочился жидкий лунный свет. У колодца квакали жабы. Звук сделался громче, теперь носами свистела целая компания. Внезапно стена словно ожила, наполнилась беспорядочными шорохами и скрипом. Шум нарастал лавиной, приводя на память рокот реки Техар в Ибатине.

Нет, не люди так шумят, а крысы. Пасюки сбегались отовсюду, шуршали в тростниковой крыше, карабкались по балкам и по стенам, сновали по полу, бегали по ногам и по шее чужака, вторгшегося в их владения.

Франсиско старался двигаться как можно осторожнее: глупо объявлять войну крысам. Наоборот, следовало дать им понять, что он не враг, а просто временный сосед. А крысы то щекотали его бархатистыми боками, то царапали острыми коготками. Некоторые вдруг замирали, а потом, резко развернувшись, хлестали юношу длинными хвостами. Он лежал, стиснув зубы, и терпел, позволяя зверькам обследовать себя с ног до головы. Через несколько мучительных часов беднягу все-таки сморила дрема.

Следующие ночи прошли спокойнее.

Прежде чем отпустить Франсиско, брат Мануэль велел ему исповедаться и спросил, не трогал ли он чего руками. Юноша не понял вопроса и ответил:

– Трогал. Крыс.

Похожий на мумию монах помолчал и после тягостной паузы завершил разговор неожиданной просьбой:

– Молись о здоровье нашего настоятеля.

63

Франсиско поспешно миновал пригороды Кальяо, не переставая, однако, глядеть по сторонам: любой прохожий мог оказаться его отцом. А мимо громыхали повозки, груженные корзинами, полными рыбы, чья чешуя блестела, точно серебро, привлекавшее в эти края проходимцев всех мастей. Возле мола покачивались на воде галеоны со спущенными парусами. По берегу тянулся ряд кособоких сараев.

Никогда еще юноша не видел море так близко. Свежий соленый ветер привел его в восторг. Бескрайняя синяя гладь, простиравшаяся до самого горизонта, дышала несказанной мощью. Неподалеку темнел хребет какого-то острова. Между островом и берегом сновали баркасы и рыбацкие лодки. Франсиско оказался там, где на сушу сходили все – и знатные особы, и ангольские рабы, где грузили и разгружали самые разные товары, начиная от жира для пропитки парусов и кончая драгоценными металлами, добытыми из земных недр. В великом порту, соединявшем вице-королевство Перу с остальным миром, кипели честолюбивые помыслы и царил дух наживы.

Он зашагал на юг – туда, где кончались постройки: ему хотелось узнать, каково море на ощупь. Стаи птиц кружили над волнами, которые прозрачными коврами накатывали на песчаный берег, начинавшийся сразу за молом. Юноша ступил на песок, такой теплый и мягкий. До чего приятное ощущение! Дойдя до кружевной пенной кромки, Франсиско закатал штанины, вошел в холодную воду сперва по щиколотку, потом по колено, наклонился и ополоснул лицо и затылок, слизал с рук соленые капли. Возможно, эта самая волна некогда целовала берега Испании, Китая, Святой Земли, Анголы. Какой-то рыбак помахал ему с борта своей утлой посудины, словно передавая привет от сказочных морских обитателей.

Франсиско обернулся, и взору открылся совсем другой вид на Кальяо – с воды. От длинного мола с одной стороны и до высокой церкви с другой жались друг к другу домишки. Куда-то туда, по словам брата Мануэля Монтеса, инквизиция сослала жить его отца. Юноша так безумно хотел увидеться с ним, что даже боялся разыскивать: как знать, что стало с несчастным, ведь над бывшими вероотступниками даже после примирения с церковью вечно тяготели и несмываемое бесчестье, и меч правосудия. Отец, конечно же, вынужден носить санбенито, позорный нараменник, доходящий до колен. Снимать его было запрещено, чтобы добрые католики знали, с кем имеют дело. После смерти осужденного санбенито приколачивали к стене церкви, а рядом крупными буквами писали имя почившего грешника, дабы посрамить и его потомков.

Франсиско вернулся на мол, пробрался сквозь портовую толчею и остановился возле пушек. Прищурившись, вглядывался он в толпу и вдруг подумал, что отец, скорее всего, не на улице, а в больнице, как и полагается врачу. Значит, надо идти прямо туда, а не болтаться зря и не оттягивать момент встречи из страха перед ней.

В закоулке, окруженный ореолом мух, сидел нищий и ковырял сухую хлебную корку. Поверх одежды желтел отвратительный санбенито. Седые грязные космы падали на лицо, обезображенное шрамами и бородавками. Неужели это его отец? Юноша боязливо приблизился. Старика отделяла от остальных незримая граница, преодолеть которую отваживались только насекомые. Франсиско остановился неподалеку, и нищий скользнул по нему равнодушным взглядом. Нет, слава Богу, обознался: и глаза, и нос, и скулы, и рот – все другое. Франсиско отвернулся и подумал: «Тем не менее надо подготовиться к худшему. Ведь и папу они, наверное, так же измочалили».

Он взял под уздцы мула и решительно зашагал по загаженному переулку, перескакивая через сточные канавы и стараясь не замарать обувь. Вот впереди показалась церковь, а рядом с ней монастырь. Там, за неровной глинобитной стеной, находилась больница Кальяо. Сердце бешено забилось.

У входа в лечебницу торчал слуга, неизвестно зачем карауливший дверь. Франсиско пришлось несколько раз повторить имя отца, прежде чем непонятливый страж обернулся и кого-то окликнул. На зов вышел низенький сгорбленный человек, который двигался, тяжело переваливаясь, будто на чужих ногах. Когда свет из дверного проема упал на его лицо, Франсиско узнал родные черты. Неумолимое время не пощадило их, выбелило волосы и бороду, избороздило морщинами кожу, заострило скулы. Отец и сын, онемев, уставились друг на друга. Губы старика дрогнули, и он с трудом произнес: «Франсиско? Франсиско, ты?» Юноша смотрел на несчастного глазами, полными нежности, но не отважился поцеловать, а только взял за руку – такую же, как прежде, разве что очень худую, слабую. Точно два дерева на ветру, стояли они под шквалом нахлынувших воспоминаний, немых вопросов, страха и радости, но мужественно сдерживали напор чувств, невысказанных слов и рыданий, клокотавших в груди. Наконец Диего Нуньес да Сильва шагнул вперед и обнял сына, забыв, что не должен марать его прикосновением позорного санбенито. Потом оба сели на каменную скамью.

Отец, еще не оправившись от потрясения, украдкой любовался своим мальчиком – рыжеватой бородкой, ясными умными глазами, широкими плечами. Ну прямо живой портрет его самого в юности! Так и подмывало спросить: а куда же делся тот любопытный озорник Франсискито, что обожал волшебные истории и частенько выводил из себя учителя Исидро Миранду?

А Франсиско сквозь набежавшие слезы с болью смотрел на развалину, в которую перенесенные муки превратили его прекрасного мудрого отца. От былого блеска не осталось и следа. Перед ним сидел жалкий калека, изуродованный пытками.

64

Вице-король маркиз де Монтескларос качнул головой, и лезвие бритвы оцарапало ему щеку. Испуганный цирюльник рассыпался в извинениях и клочком корпии остановил кровь. Затем подправил бакенбарды и с особым тщанием подровнял бородку, острым клинышком темневшую под нижней губой. Расчесал, подстриг и лихо закрутил кверху усы, предварительно смазав их кончики ароматизированным яичным белком.

Камердинер подал его высочеству одежду. Маркиз лишь скосил глаза, стараясь не двигаться, чтобы брадобрей не порезал его снова. Все как положено: замшевые перчатки, вельветовые туфли, бархатный жилет и шелковая сорочка. Выезжая на прогулку, он обычно надевал шляпу с высокой тульей, жесткий воротник-голилью из тафты и черный атласный плащ. Потом надо будет вернуться во дворец и, вооружившись регалиями монаршей власти, принять инквизитора Андреса Хуана Гайтана, который, как говорят, в последнее время не в духе. «Следует вести себя осторожно, ведь это не человек, а сущая заноза», – подумал вице-король.

Маркиз де Монтескларос, правитель вице-королевства Перу, происходил из знатнейшего кастильского рода и одними только титулами мог затмить кого угодно. Но здесь, в диких краях, нашлось достаточно охотников ставить ему препоны и оспаривать законные прерогативы. В возрасте тридцати двух лет он волей Филиппа III стал вице-королем Новой Испании, а через четыре года был назначен вице-королем Перу. Испанский самодержец доверительно называл его родственником.

♦ ♦ ♦

Вице-королевство Перу огромно, – размышляет маркиз. – Оно простирается от вулканов Эквадора до таинственных земель на крайнем юге. Никогда не забуду день, когда я прибыл в Лиму, – 21 декабря 1607 года, ибо не успел я принести клятву, как все задуманные мною начинания едва не пошли прахом. Предстояло избрать судебных магистратов, однако за пышностью приемов, устроенных в мою честь, угадывалось желание помешать нововведениям. Здесь издавна привыкли водить вице-королей за нос, но мне пришлось их разочаровать, преподав таким образом первый урок. Второй урок обманщики получили, когда я велел провести ревизию королевской казны и нашел ее в ужасающем беспорядке. Плуты и разгильдяи отпирались, сочиняли какие-то туманные отговорки и ссылались на забывчивость, но до полусмерти перепугались, услышав, что от подобного недуга есть отличное средство под названием Счетный трибунал. Некоторые именитые особы даже зашептали: «Изыди, сатана!» Затем я привел в действие Торговый суд, чего так и не смогли сделать мои предшественники, которым мошенники-энкомендеро ставили палки в колеса, подкупая советников и судей, чтобы те препятствовали растущему влиянию купечества.

Говорят, я слишком молод и горяч. Какое заблуждение! Дело вовсе не в молодости, а в моих полномочиях. В Перу я представляю короля Испании, а потому не только имею право, но обязан действовать так, словно он сам восседает здесь на троне. Хотя дворцовые интриги связывают по рукам и ногам, я неизменно отвечаю каверзникам, что главный человек в любом хозяйстве – это ключник. Так вот, Филипп III поставил меня ключником в Лиме, и я регулярно шлю ему значительные суммы. Настолько значительные, что если королевская казна еще не опустела, то только благодаря им. Восемь раз снаряжал я корабли в Испанию и за все время переправил туда десять миллионов золотых песо.

Молодостью объясняют и мое сладострастие. Как будто эти дряхлые старцы сами не грешат! Грешат, да еще как, только не могут ублаготворить женщину. В Лиме предостаточно красоток, всегда готовых пробраться в покои вице-короля, вот им и завидно. Завидуют здесь и поэтическому дару, которым я обладаю. Жалкие ничтожества, бездельники! Злобствуют, строят козни, даже к ответственности грозят привлечь^[49]. Колют негодникам глаза мои свершения.

♦ ♦ ♦

Паж помог вице-королю одеться. За дверью застыли в карауле гвардейцы с алебардами да переминались с ноги на ногу знатные особы, ожидая, когда господин отправится еще раз взглянуть на новый каменный мост, свое дорогое во всех смыслах детище.

А тем временем неподалеку, во дворце инквизиции, инквизитор Гайтан тщательно обдумывал предстоящую беседу с маркизом де Монтескларосом.

Наконец из ворот выехала блестящая процессия: вице-король в окружении бравой гвардии направился к мосту, соединявшему центр Лимы с кварталом Сан-Ласаро, который лежал за рекой Римак, «Говорливым потоком», как ее называли инки. Река катила воды по порожистому каменистому руслу и поила окрестные поля, но затрудняла сообщение с долинами на севере и отрезала от центра значительную часть города. Поэтому маркиз де Монтескларос вознамерился соорудить через нее мост, неподвластный времени. «Хочу вписать бессмертную строку в историю столицы», – изрек он. Его высочество прослышал, что в Кито есть удивительный мастер, создающий из камня настоящие шедевры. Разумеется, советники замахали руками и заявили, что средств на то, чтобы воплотить в жизнь столь дорогостоящий замысел, в казне не имеется. Маркиз призадумался, но прежде чем пессимисты закончили перечислять все препоны, обратился к секретарю, стоявшему справа: «Ступайте в городской совет и велите им немедленно выписать сюда этого кудесника-зодчего». А секретарю, стоявшему слева, сказал: «Из денег, предназначенных для короля Испании, мы не возьмем ни гроша. Все средства получим из дополнительных налогов».

Высокая, величественная арка вела на мост, под которым слышалось немолчное бормотание реки. По краям тянулись прочные парапеты, чтобы экипажи не падали в реку, если кони вдруг понесут, а на северной оконечности, со стороны квартала Сан-Ласаро, красовались две башни. Возле них вице-король спешился и принялся внимательно читать выбитые на камне надписи, повествовавшие об истории строительства и создателях этого чуда архитектуры. Не ровен час какой-нибудь растяпа мог переврать его имя или упустить один из многочисленных громких титулов.

Свита маркиза уж было решила, что прогулка закончена, однако его величеству захотелось еще немного развеяться перед разговором с мрачным инквизитором Гайтаном и пройтись по длинному бульвару Аламеда, начинавшемуся сразу за мостом. (Суровые церковнослужители негодовали: зачем тратить такие средства на украшение этого грешного мира!) Придворные и министры, офицеры и солдаты, не говоря уже о прекрасных столичных дамах, быстро приобрели обыкновение прогуливаться по Аламеде. Праздная атмосфера способствовала приятным беседам, беседы сопровождались многозначительными взглядами, а от взглядов было рукой подать до предосудительных, но незабываемых приключений. Злые языки даже утверждали, будто вице-король велел разбить бульвар, чтобы «устраивать смотр местным красоткам и выбирать добычу себе по вкусу».

Наконец его высочество пожелал возвратиться во дворец. Он еще раз окинул взором башни, а потом повернулся к реке. Там, на берегу, суетились водовозы, чернокожие прачки стирали белье, всадники поили коней и стояли двое юношей, по всей видимости, прибывшие с юга. Один держал в поводу мула, а другой – солового коня.

65

До чего же с этими воронами трудно спорить, – думает вице-король, поудобнее устраиваясь в кресле и предвидя тяжелый разговор. – Все им мало. Если бы могли, охотно захватили бы власть и над церковью, и над вице-королевством. Инквизиторы с самого начала были на особом положении. Таким дай палец – они руку по локоть откусят. Теперь вот требуют, чтобы провинности всех их чиновников и слуг разбирал исключительно инквизиционный трибунал. Так что же получается: пусть цирюльники судят цирюльников, а шлюхи – шлюх?

Кое-кто из моих предшественников обращался к королю, чтобы тот окоротил инквизиторов, но напрасно. Где интригами, где запугиванием они получали из Испании одну жалованную грамоту за другой. А вдали от Лимы фамильяры и вовсе распоясались. Настолько, что сам архиепископ призвал инквизиторов поменьше усердствовать в защите их невежественных и жестоких прислужников, творящих произвол. Все впустую. Инквизиция – это братство; кто сподобился попасть в круг избранных, тот, считай, ангел.

Для того и нужны соглашения, эти своего рода юридические примочки, способные хоть немного охладить пыл хищников, которые хотят помыкать и светским, и церковным руководством, подмять под себя суды, держать под каблуком самого вице-короля.

По соглашению 1610 года неграм, находящимся у них на службе, не дозволяется носить оружие, а инквизиторы хоть и имеют право досматривать почту из Нового Света, тем не менее не могут задерживать ее, равно как и запрещать епископам по своему усмотрению переводить священнослужителей в другие приходы. Вмешиваться в дела университета им также не позволено. Что ж, уже немало.

♦ ♦ ♦

Вот в дверях показался ненавистный силуэт инквизитора Лимы Андреса Хуана Гайтана. Черное парадное облачение оттеняло бледное лицо, похожее на маску смерти. Он вошел не торопясь, с сознанием собственного превосходства. После обычных приветствий собеседники расположились друг против друга. Приличия вынуждали обоих скрывать взаимную неприязнь и недоверие – яд следовало подавать в золоченом флаконе.

– Вы проявили большую любезность, с помпой объявив о последнем соглашении, – произнес Гайтан.

– Все, что касается инквизиции, для меня является делом первостепенной важности, – насмешливо ответил вице-король.

– Даже распорядились распространить копии документа…

– Народ следует оповещать о великих событиях.

– Однако же в тексте имеется несколько пунктов, требующих доработки, ваше высочество.

– Что поделаешь, в мире нет совершенства.

– Именно поэтому я здесь. Полагаю, вы понимаете, с каким усердием мы печемся о духовном здравии подданных вице-королевства.

– Разумеется.

– Идолопоклонники смущают души индейцев, а еретики – души белых прихожан, – Гайтан выдержал паузу. – К нам поступают сведения, что сюда продолжают беспрепятственно прибывать иудействующие: подозрение вызывает практически каждый португалец. Процветают двоеженство и сожительство во грехе. Имеют хождение книги, полные крамолы. В наши края уже и лютеране пробрались!

– Надо же, что творится! Какой ужас. Я вижу, вы прекрасно осведомлены, – кивнул вице-король.

– Об этом я и хотел побеседовать.

– Я весь внимание.

– Ваше высочество, давайте начистоту: ограничивать полномочия инквизиции опасно.

– На это ни у кого и рука не поднимется!

– Но последнее соглашение, подписанное королем…

– Да, пожалуй, документ сыроват.

– Вы хотите сказать, что нашу юрисдикцию можно урезать еще больше?

– Помилуйте, ни в коем случае! Я имел в виду, что соглашение не отражает во всех деталях то, что предстоит сделать как на благо инквизиции, так и на благо вице-королевства.

– Некоторые королевские чиновники теперь полагают себя вправе брать под стражу служителей инквизиции. Имели место прискорбные проявления озлобленности и нетерпимости.

– Мне ни о чем таком не докладывали, – возразил вице-король.

– Нельзя забывать, что покушение на нашу власть – не меньшее святотатство, чем покушение на власть понтифика!

– Разумеется. Я всенепременно накажу всех виновных в этих непростительных проступках.

– Ваша решимость меня радует.

– Это мой долг.

– Благодарю, ваше высочество. – Инквизитор разгладил складки облачения и поправил тяжелый наперсный крест. – Но, с вашего позволения, я хочу обратиться еще с одной жалобой.

– Внимательно вас слушаю.

– Последнее соглашение лишает нас одного важного полномочия: выдавать разрешения на выезд из Перу.

– Именно так.

– Но это же огромная ошибка!

– Хм, не знаю… В любом случае, что я-то могу поделать? Такова воля короля. – Маркиз растянул губы в загадочной улыбке.

– Право выдавать разрешения на выезд помогало нам выявлять беглых еретиков. Если кто-то обращался к нам с запросом, мы искали его имя в черном списке и, если находили сомнительные сведения, запрещали покидать страну.

– Полностью с вами согласен. Досадно потерять столь мощное орудие воздействия. Однако отменить данное положение, увы, не в моей власти, – ответил вице-король с неожиданной твердостью. Инквизитор на секунду вперил в собеседника ядовитый взгляд, потом опустил глаза и с деланым смирением произнес:

– Мне кажется, вы преуменьшаете свои возможности… В любом случае, мы еще вернемся к этой теме. Теперь перейдем к другому прискорбному факту: соглашение запрещает нам вооружать негров и мулатов, состоящих у нас на службе.

– Именно так.

– Но это непозволительно! Инквизиция действует в Лиме более сорока лет, как можно ее разоружать!

– Вы меня удивляете.

Глаза инквизитора стальными буравчиками впились в лицо вице-короля.

– Вот именно, удивляете, – повторил маркиз. – И даже огорчаете. Разве найдется негодяй, способный поднять руку на служителя инквизиции?

– Но это положение просто необходимо исправить!

– Не забывайте, что вооруженные негры способны на преступления и представляют собой большую опасность.

– Только не тогда, когда они сопровождают наших должностных лиц, – возразил Гайтан.

– Да, готов признать, что в этом случае риск не слишком велик.

– Я прошу вас внести официальную поправку.

– Официальную поправку?

– Именно. Указать, что негры имеют право носить оружие, если сопровождают прокурора или альгвасила инквизиции.

– Обещаю обдумать вашу просьбу.

Инквизитор погладил наперсный крест. Слова маркиза его не удовлетворили.

– И как скоро ваше высочество примет решение?

– О сроках мы говорить не будем, но я постараюсь дать вам ответ в ближайшее время.

Инквизитор понял, что аудиенция подходит к концу. «Проклятый рифмоплет, пробившийся в вице-короли, – подумал он, – хочет оставить за собой последнее слово и выпроводить меня ни с чем. Что ж, я сумею дать окорот этому прощелыге».

Маркиз де Монтескларос встал, а значит, согласно протоколу, инквизитор должен был подняться и откланяться. Но Гайтана вдруг поразила внезапная слепота: он сделал вид, будто ничего не замечает, и, не двигаясь с места, принялся внимательно изучать увесистое распятие, висевшее на груди. Власть кесаря и власть Бога сошлись в поединке. Хуан Гайтан, представитель Всевышнего, чувствовал себя почти Богом. Ровным, загробным голосом начал он свою речь, нимало не заботясь о том, что вице-король стоит перед ним, как провинившийся школяр перед строгим профессором.

– Со времен основания святой матери Церкви, – начал он, сосредоточенно поглаживая крест, – обязанность карать еретиков лежала на духовенстве. Чтобы в этом не возникало сомнений, папа Иннокентий III создал инквизиционный суд. Великий папа, поистине святой. И дабы инквизиция не встречала препон на своем благом пути, все понтифики, как и все без исключения монархи, неизменно ставили ее превыше и светской, и обычной церковной власти. Мы получили особые полномочия. Полномочия, исключительные права и полную неприкосновенность во имя охраны чистоты веры. А поскольку в вопросах веры понтифик является высшей инстанцией, юрисдикция инквизиции находится исключительно в его ведении и простирается над королями, вице-королями и всякими судьями, подобно тому как небо простирается над землей.