Текст книги "Житие маррана"

Автор книги: Маркос Агинис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)

Мужчины и женщины держались на почтительном расстоянии друг от друга, однако мокрая ткань становилась предательски прозрачной и не скрывала прелестей. К тому же индианки, мулатки и метиски имели свободный доступ в купальни. Атмосфера была просто пропитана похотью. Разнеженные тела влекло друг к другу, нескромные прикосновения возбуждали чувственный аппетит. Призывные и непристойные восклицания отдавались от влажных стен, толкотня создавала сладостное ощущение вседозволенности. Даже священники и те иногда сказывались больными, чтобы посетить это злачное местечко. Лоренсо за один вечер предался любовным утехам аж четыре раза. Разумеется, все посетители старательно делали вид, будто соблюдают приличия, опасаясь, как бы инквизиция не разгневалась и не закрыла купальни, хотя они уже попали в поле зрения какого-то фамильяра.

На столах, расставленных в огромном обеденном зале, гости часто вырезали ножами свои имена, но не бахвальства ради, а чтобы оставить весточку какому-нибудь родственнику или другу в надежде на встречу.

Франсиско и Севилья отправились в путь чуть свет: им предстояло нелегкое приключение – переправа через коварную реку Пилькомайо.

54

По крутому склону они спустились к шумному потоку. Кругом, точно рваное лоскутное одеяло, расстилались поля, засеянные ячменем. Одноглазый проводник за небольшую мзду вызвался показать путникам брод, но предупредил, что переправа очень опасна и лучше заручиться помощью местных жителей. На берегу сидело на корточках несколько метисов, готовых предложить свои услуги. Севилья прошептал на ухо Франсиско:

– Эти пройдохи только и ждут, как бы поживиться: сами же и изрыли весь брод ямами, чтобы мулы проваливались и тонули.

– Но вы последуете совету проводника?

– В смысле, стану ли звать их на подмогу? А то как же! Мы тут себе не хозяева. Лучше переплатить, чем вылавливать из воды животину со всей поклажей.

Франсиско ощупал свой багаж, удостоверился, что котомка с инструментами на месте, и погнал мула в реку.

55

Нарядный город Ла-Плата был достоин своего имени^[42]. Там всегда что-то праздновали, вот и сейчас он встретил путников флагами. Роскошные особняки поражали воображение, особенно дом председателя Королевской аудиенсии^[43], крытый черепицей и украшенный серебряными гнездами для факелов. Сильным мира сего полагалось жить в блеске и роскоши.

Погода заметно улучшилась. По улицам разгуливали шикарные дамы в сопровождении чернокожих служанок. Прохожие почтительно склонялись перед советниками аудиенсии, щеголявшими в дорогих плащах. Однако Севилья сказал, что здесь в чести не только богатство, но и науки.

– Именно в Ла-Плате Диего Лопес де Лисбоа хочет изучать теологию, – добавил он.

– Правда?

– Ты что, не помнишь? Он жаждет укрепиться в христианской вере и навсегда забыть о своем происхождении. Но ничего у него не выйдет. Эту печать так просто не сотрешь.

– Печать проклятия?

– Как сказать… Ни Иов, ни Иеремия не называли проклятием испытания, которым их подверг Всевышний.

Городской собор поражал сияющим убранством. Алтарь был отделан серебром, в высоких канделябрах ярко горели свечи, озаряя просторный неф. Франсиско молил Господа лишь об одном: чтобы путешествие скорее подошло к концу. Он мечтал оказаться в Лиме и увидеть отца.

Из Ла-Платы путники направились в Оруро, где из добытого серебра выплавляли слитки. Лоренсо попытался соблазнить несколько местных кокеток, но не преуспел, хотя поговаривали, будто тамошние женщины всегда не прочь затащить мужчину в постель, а там и под венец.

По дороге в высокогорный Ла-Пас Франсиско купил у индианок, укутанных в разноцветные пончо, несколько замороженных яиц. Кто-то рассказал ему, что местные жители относятся к этому продукту с недоверием, а до прихода испанцев считали яйца и вовсе несъедобными. Женщины не только торговали у обочины, но и бродили с лотками по берегам ручьев в поисках крупинок золота; то немногое, что удавалось найти, полагалось отдавать хозяевам. Ла-Пас, конечно же, блистал красотой и богатством. Среди помпезных зданий прогуливались горожане, разодетые в пух и прах.

Путникам недосуг было любоваться на все эти красоты: впереди ждала пампа Пакахес, куда сгоняли батраков-индейцев вместе с семьями, перед тем как отправить на прииски Потоси. Обреченных разбивали на группы, и у каждой имелся собственный флаг, ориентир на пути к рабской доле. Пестрое скопище мужчин, женщин и детей производило тягостное впечатление. Люди тащили на закорках мешки со скарбом и вели в поводу кто ламу, кто викунью.

Севилья велел остановиться. Хосе Яру вдруг отстал: застыл на месте, как статуя, с тоской глядя на покорное людское стадо. Он не мог ни приблизиться к невольникам, ни пройти мимо, сердце его разрывалось. Севилья принялся торопить носильщика, а Франсиско понимал индейца и от всей души жалел.

56

И вот наконец они поднялись на самую крышу мира, к озеру Титикака, огромному как море. По его зеркальной поверхности скользили маленькие плоты, которые испокон веков делали из тростника-тоторы местные жители, а берега были оторочены мягким илом, точно бархатом.

Хосе Яру вел себя странно. Однажды ночью он тихонько встал, отошел в сторонку, опустился на колени и уставился на луну, не обращая внимания на холод, посеребривший инеем его гладкие черные волосы, и нежно поглаживая нечто, спрятанное за пазухой. Лоренсо удивился:

– Что это он такое делает? Неужто луной любуется?

Дальше – больше: индеец стал рассеянным, не сразу кидался выполнять приказы и перестал общаться даже с носильщиками-луле.

Как-то раз Франсиско заметил, что Хосе Яру, опасливо озираясь, шмыгнул к зарослям тростника. Может, хотел спрятать краденое? Франсиско на цыпочках двинулся за ним и стал свидетелем удивительного, даже пугающего зрелища: присев на корточки, индеец сунул руку под грязную накидку и извлек белый узелок. Развязал его, осторожно выпростал из темной шерсти гладкий камень, натер кукурузной мукой и полил чичей. Пробормотал что-то непонятное, расстелил платок на влажной траве, разложил ровным слоем шерсть, а на нее опустил голыш. И замер, застыл в неподвижности, словно истукан. Вдруг камень заговорил тоненьким голоском, в ночной тишине звенели слова на языке кечуа. Индеец задергался, ноги, руки, голова – все заходило ходуном. Потом вновь воцарилось безмолвие. Хосе Яру посидел еще немного, укутал камень шерстью, обернул тряпицей и бережно спрятал узелок под рубаху. Ворожба, не иначе! Франсиско испытал страх и отвращение, захотел уйти и поскорее обо всем забыть. Но не успел. Лютым тигром набросился на него Хосе Яру, повалил на землю. Тщедушный носильщик совершенно преобразился и теперь напоминал грозного воина кальчаки с могучими плечами и огромной головой.

– Это же идолопоклонство… – хрипел юноша, пытаясь вырваться из железных объятий. – Это опасно… Тебя сожгут заживо.

Задубелые руки впились Франсиско в горло, душили, мяли, норовили сломать хребет. И вдруг разжались. Индеец выпустил жертву, попятился и, кажется, сам пришел в ужас от содеянного. Не ровен час его накажут, отнимут сверток, спрятанный на груди! Продолжая пятиться, он пробормотал:

– Вы… донесете на меня?

– Это же идолопоклонство, Хосе, – повторил Франсиско, потирая посиневшую шею. – Но не бойся, я не донесу.

Хосе Яру продолжал смотреть на него с недоверием.

– Успокойся, я никому ничего не скажу. Только, пожалуйста, не делай так больше.

57

Чем ближе к цели, тем труднее становилась дорога. Севилья предупредил, что на крутых склонах хребта Вильканота им придется несладко. Дождь перемежался градом, а ночью пошел снег и выбелил всю округу. Горные вершины служили путникам единственным ориентиром. По речушкам плыли льдины, ветер нещадно сек лица и руки. К счастью, вскоре им удалось укрыться в пастушьей хижине, погреться у очага и подкрепить силы горячим супом. Овчары в тех краях отлично знали, чего стоит в ненастье похлебка из баранины, бобов и капусты. Мария Элена с дочками надели на себя столько одежек, что и сами стали похожи на кочаны.

Тропа то резко уходила вниз, то карабкалась вверх, и мало-помалу царство стужи осталось позади. После двух ночевок на маленьких почтовых станциях^[44] путники прибыли в селение Комбапета, знаменитое своими долгожителями и одеждами дивного синего цвета. Столетние старцы открывали в улыбке крепкие белые зубы и ходили, не опираясь на палку. За этим чудом последовало еще одно: город Куско, столица легендарной империи инков.

Солнечные лучи били в стены древних башен, кругом раскинулись пейзажи несказанной красоты. Резвые речушки превратились в оросительные каналы. По склонам спускались ровные террасы, засеянные кукурузой и разделенные невысокими стенами. По направлению к городу цепочками двигались индейцы, ведя в поводу лам, нагруженных продовольствием. Издалека было видно, что Куско – столица древняя, с особым характером и богатой историей.

Извилистая дорога привела путешественников на узкие улочки, которые некогда сотрясались от поступи Великого Инки и его грозной свиты. Вокруг небольших площадей стоял и дома с белеными фасадами и красноватой черепицей, между ними были устроены стойла, загоны для скота и курятники. На главной площади высился грандиозный собор. Перед ним сновали десятки метисов, строивших огромный помост: скоро должен был начаться Божий праздник.

Севилья предложил Франсиско и Лоренсо остановиться в просторном доме его друга Гаспара Чавеса, хозяина мастерской, поставлявшей ткани местным торговцам. Чавес охотно согласился приютить их на несколько дней. Носильщикам разрешили есть и спать в сарае. Хосе Яру был сам не свой, думая только о том, как передать в нужные руки камень-уака.

Приятель Севильи носил синюю фетровую шляпу, которую не снимал ни днем ни ночью, даже мылся в ней. «Лысины своей стесняюсь», – посмеивался он. Во рту у Чавеса недоставало нижних резцов, так что при разговоре язык то и дело высовывался наружу. Впрочем, люди быстро переставали замечать этот досадный недостаток, очарованные шумным дружелюбием дона Гаспара. Вот и сейчас он встретил гостей ликующими воплями, слышными на весь квартал. Девочек расцеловал, а Франсиско и Лоренсо предложил жить в его доме сколько душе угодно.

– Вам, наверное, будет интересно посмотреть на Божий праздник? – поинтересовался он.

– Да, конечно, – ответил Лоренсо.

– Великолепное празднество в честь Господа и церкви, на радость добрым христианам! – высокопарно воскликнул Чавес, и язык его игриво выглянул изо рта.

Оставшись с Севильей наедине, Франсиско спросил:

– А вы с нашим хозяином давно знакомы?

– С Гаспаром-то? Дай-ка вспомнить… Сколько сейчас твоему брату Диего? Лет двадцать восемь, наверное.

– Да, где-то так.

– Значит, тридцать лет назад мы с Гаспаром Чавесом и подружились. Много воды с тех пор утекло, правда?

– Вы познакомились в Куско?

– Тут неподалеку, в горах. Твой отец был свидетелем нашей первой встречи.

– Расскажите! Пожалуйста.

– Интересно тебе? – Севилья улыбнулся, заговорщически подмигнул и положил руки юноше на плечо. – Мало кто знает, что настоящая фамилия моего приятеля вполне созвучна той, которую он носит сейчас, и происходит от слова «шабат», «суббота».

– Так дон Гаспар – еврей?

– Тс-с-с! Для всех этот милый человек – добрый христианин. Стал бы он иначе так расхваливать Божий праздник?

Франсиско недоверчиво покосился на собеседника.

– Ходит к мессе, – стал загибать пальцы Севилья, – исповедуется, таскает статуи святых во время процессий, делает щедрые пожертвования монастырям. Словом, старается как может.

Мастерская Гаспара Чавеса занимала несколько домов, связанных лабиринтом двориков, задворков, галерей и крытых переходов, в которых нанятые метисы и индейцы спокойно могли ткать даже в дождь. Станки не останавливались никогда. Зимой между ними для обогрева ставили железные печурки.

Оказалось, что в мастерской трудились не только наемные ткачи или рабы. Местные власти по договоренности с ремесленниками направляли к ним отбывать наказание воров и прочих преступников, заодно снимая с себя бремя расходов на их содержание и охрану. На ноги арестантам надевали кандалы, но тех, кто вел себя примерно, кормили лучше, а могли и вовсе расковать.

Между станками бродили слуги с метлами и ведрами. Они мыли полы и посыпали их золой, чтобы запах шерсти и мочи^[45] не слишком бил в нос. Но ни вода, ни другие средства не в силах были вытравить тяжелый дух затаенной ярости, въевшийся в катушки, иглы, чаны с красителями и готовые ткани. Скоро, скоро эта ярость выплеснется наружу, захлестнет все вице-королевство.

Тем временем приготовления к Божьему празднику, которые начались загодя, шли полным ходом. В церквях служили молебны, то и дело устраивали шествия. Индейцев усердно наставляли в вере, колокола надрывались, священники водили прихожан на кладбища. В ремесленных кварталах не покладая рук изготовляли кресты, вымпелы и флаги, а на окраинных улицах настаивали чичу и разрисовывали маски.

Хосе Яру места себе не находил: надо было вручить уака вождю Матео Поме, а тот как назло уехал в Гуамангу, хотя говорили, что к празднику обещал непременно вернуться. Ох, не к добру это, не к добру.

К главной площади Куско стягивался народ. По улицам змеились нескончаемые процессии под разноцветными хоругвями. Вот зазвонили колокола, и все пали на колени. Началось шествие монашеских орденов: впереди доминиканцы, потом мерседарии, францисканцы, иезуиты, августинцы и женские обители – каждое братство со своими штандартами. За ними вышагивали инквизиторы, держа в руках ярко пылающие свечи. За духовенством шли члены городского совета и местная знать в парадных одеждах. Замыкали процессию спесивые идальго. Грянул праздник.

Колокольный звон прорвал завесу облаков, и солнце озарило фасад собора. О, славный миг: из дверей показался сам епископ в сияющей митре и нарядной ризе, с дарохранительницей в руках. Священники и почетные жители Куско держали над его преосвященством полог. Был среди них и Гаспар Чавес – лицо серьезное, лысина сверкает: синюю шляпу по такому случаю пришлось снять. Служки усердно махали кадилами в такт шагам, а с балконов на проходящих бросали цветы и брызгали ароматической водой. Время от времени епископ останавливался, и тогда все преклоняли колени пред святыми дарами. Над головами верующих плыли литании.

Однако впереди была вторая часть празднества, совсем не похожая на первую. Сперва следовало отдать дань святости и насладиться благолепием, а потом уж пускаться во все тяжкие. Чинно ступая, епископ возвратился в собор, дарохранительницу убрали, полог свернули, кресты водворили на место.

В полном смятении Хосе Яру высматривал в толпе Матео Пому. Утром дух-уака снова подал голос и предупредил, что, если немедленно не вселится в тело вождя, произойдет нечто ужасное. В наказание за нерасторопность он скрутил ноги индейца судорогой, угрожая вовсе переломать их.

Севилья, который не раз бывал в Куско и уже видел Божий праздник, сообщил Франсиско, что вот-вот начнется поистине языческое действо.

– С одобрения церкви, между прочим, – проворчал он. – В основе всего этого лежат местные ритуалы, а процессии и все такое – лишь красивая обертка. Нелепая уступка индейцам в попытке «спасти их грешные души». Сейчас сам увидишь.

На площадь хлынула необузданная, вопящая толпа жителей предместий. Среди идальго, знатных господ и священников затесались индейские танцоры, увешанные разноцветными бусами и блестящими пластинами, закутанные в яркие накидки. Люди охотно расступались перед ними, предвкушая настоящее веселье.

– Чему все так радуются? – спросил Франсиско.

– Не христианскому богу, конечно. – Севилья почесал за ухом. – А богам. Собственным богам.

– Так это что же, идолопоклонство?

– Они собираются разыгрывать сцену борьбы Добра со Злом. И делали так испокон веков, за много лет до того, как Христофор Колумб появился на свет. Только теперь Добру приходится рядиться в архангела Михаила, а Злу – в дьявола. Из уважения к древнему обычаю у нечистого даже имеется супруга по имени Чинасупай, ибо без женского начала магия бессильна.

Площадь заполонили чудовища. Вот среди них показался некто в богато расшитом плаще и огромной маске с закрученными рогами, вытаращенными глазищами и разинутым зубастым ртом. Толпа ряженых взорвалась криками, приветствуя самого дьявола и заходясь радостным визгом, когда он пытался кого-нибудь поймать. С головы владыки зла свисали двуглавые змеи и ящерицы. Рядом приплясывала Чинасупай, одетая в традиционный женский костюм, но с трезубцем в руках.

Плотная колонна ярко разодетых танцоров проложила себе путь к центру площади, и шум сделался оглушительным. Напротив балкона, где восседали представители светской и церковной власти Куско, расчистили полукруг, и актеры начали приветственный танец. Аккомпанируя себе на кахах, эрке, кенах и сику^[46], они двигались в едином ритме, образуя спираль, а в центре нее ликовало Зло. Окруженные слепящим водоворотом, дьявол, Чинасупай и боги земных радостей изгибались страстно и чувственно, а индейцы, наводнявшие все вокруг, вторили их движениям в состоянии, близком к трансу.

Вдруг с балкона спустилась стройная фигура в белоснежной тунике – архангел Михаил. Он храбро ринулся на площадь, чтобы разорвать хоровод, который окружал демонов. Актеры, изображавшие смертные грехи и мирские искушения, преградили ему путь, обольщали, бесновались, корчились, вопили. Но герой не сдался и, мастерски исполняя свою партию, поборол их одного за другим, а потом добрался до главных злодеев и разогнал дьявольскую свиту. Тут танцоры подняли архангела на плечи и образовали вокруг него пятиконечную звезду. Под пронзительную музыку и громкое пение все закружились в победной пляске, пончо развевались по воздуху, точно распростертые крылья кондоров. Однако враг рода человеческого внезапно атаковал архангела со спины. Божий посланник не растерялся, сделал стремительный выпад и сокрушил злодея метким ударом меча. Дьявол ловко кувыркнулся через голову, подкатился к балкону, в знак поражения стащил с головы маску и сорвал бурные аплодисменты.

Под страхолюдной личиной скрывался вождь-курака Матео Пома. Хосе Яру тотчас узнал его по белесому шраму на шее и, продравшись сквозь толпу, крепко обнял.

Той же ночью, пока вокруг костров шла всеобщая попойка, Пома встретил индейца у дверей своей хижины. На земле лежали подношения верных почитателей: кроличьи тушки, обмазанные смесью кукурузной муки и жира ламы и обильно политые чичей, как того требовали древние обычаи. Хосе достал из-за пазухи заветный сверток, распеленал и торжественно вручил вождю, который немедленно накормил и напоил божество-уака.

– Он говорил с тобой?

– Да. Сказал, что надо разыскать тебя, ибо уака вот-вот восстанут и сокрушат кости христиан.

Пламя очага бросало алые отблески на сосредоточенные лица собеседников. Матео Пома погладил шрам на шее, предчувствуя неминуемые потрясения.

Еще не рассвело, когда церковники и их вооруженные подручные успешно завершили облаву. В сети угодили и Матео Пома, и Хосе Яру. Всех ждали допросы, пытки на «кобыле», обвинения в идолопоклонстве и суровые приговоры. Кости их были сокрушены, и восстание захлебнулось не начавшись.

А в небо над городом с шипением взлетали разноцветные змеи фейерверков, отражаясь в восторженных глазах верующих. Праздник завершился.

58

– Ну что же, давай прощаться, – сказал Хосе Игнасио. – Мы поживем здесь, в Куско, а ты через неделю будешь в Лиме.

– Скорее бы уж, – вздохнул Франсиско. – Надоело мне путешествовать.

– Да, понимаю. Но дальше никаких серьезных трудностей не предвидится. Стада по дороге гонят только до Гуаманги. Где-то еще придется, конечно, и в ущелья спускаться, и по кручам карабкаться, и через заросли тростника продираться, но все это ерунда. Зато в Абанкае ты проедешь по удивительному одноарочному мосту – его построили первые конкистадоры, чтобы проще было добираться в ту часть вице-королевства. А потом увидишь нечто курьезное.

– Курьезное?

– Я бы даже сказал, уму непостижимое. Представляешь, посреди безлюдной равнины высится одинокий холм, а на его вершине возводят храм Пресвятой Богородицы, которому суждено пустовать: кругом-то ни души. Обычно люди сначала строят поселение, а потом уж принимаются за Божий дом. Или сооружают и то, и другое одновременно. Но чтобы наоборот?! Видишь ли, как-то проходил там странник, у которого в котомке лежал образок Девы Марии. И вдруг ни с того ни с сего котомка стала ужасно тяжелой. Странник решил, что это чудо: образ, мол, сам выбрал место. А раз так, быть там церкви, хоть и без паствы.

Франсиско покачал головой.

– А от Гуаманги до Лимы больше ничего интересного не ожидается. Впрочем, тебе будет не до красот: чем ближе к цели, тем сильнее нетерпение.

– Да я уж и так извелся.

Юноша крепко пожал мозолистую руку Севильи и обменялся с ним долгим взглядом. Ему вдруг показалось, что в глазах старого мудреца плещутся океаны. Теперь надо было проститься с Марией Эленой и ее малышками.

Девочки со смехом вспоминали недавние приключения. Моника все никак не могла забыть солончаки близ Кордовы, а Хуану потрясли огромные стада мулов в окрестностях Сальты. Моника стала дразнить сестренку, потому что та назвала индюков воронами. «А ты зато боялась лезть в горячий источник там, в Чукисаке!» – не осталась в долгу Хуана. Моника сказала, что красное пятно на лице Лоренсо не такое уж и страшное, а Хуана робко взяла Франсиско за руку и прошептала, что будет скучать. Эта внезапная нежность тронула его до глубины души. Юноша наклонился и расцеловал девчушек, как целовал когда-то Фелипу и Исабель.

Жена Севильи отвела его в сторонку.

– Я слышала от мужа, что тебе не терпится поскорее добраться до Лимы. – Женщина улыбнулась так же ласково, как когда-то, много лет назад, улыбалась Альдонса. – Верь мне, все будет хорошо. Ты найдешь отца, и вы вместе помолитесь Господу.

– Спасибо! Огромное спасибо!

– И когда это произойдет, вспомни нас.

– Конечно, обязательно.

– Мы ведь с тобой не чужие.

Франсиско понимающе кивнул.

– У нас общая история, общие страдания и общая вера. – Мария Элена пристально посмотрела юноше в глаза и молитвенно произнесла: – Слушай, Израиль: Господь – Бог наш, Господь Един!

– Отец, помнится, говорил что-то такое брату, когда тот поранил ногу.

– Это великие слова, источник силы. Вся наша жизнь зиждется на них, как земная твердь на трех огромных мифических слонах.

59

До Лимы оставалось несколько дней пути. По дороге Франсиско и Лоренсо вспоминали Хосе Яру. Лоренсо гордо восседал на соловом коне, Франсиско же трусил на единственном муле, свободном от поклажи. Кругом расстилалась равнина, окруженная сиреневой кромкой гор.

– Этого дуралея точно четвертуют, – невозмутимо произнес капитанский сын. – Если, конечно, он не одумается, не покается и не запросит пощады.

– Как знать. Арестовали-то многих, не могут же так сразу взять и всех казнить.

– Но Хосе – упрямая бестия, закоренелый язычник. Ему крепко достанется.

– А ты откуда знаешь? – Франсиско сделалось не по себе.

– Так он же по ночам вставал и пялился на луну.

– Подумаешь, луной не только язычники любуются.

– Но он с ней разговаривал, я сам видел!

– И вовсе не с луной, а с камнем.

– Еще того хуже!

– Почему это?

– Луна хоть красивая, таинственная. А камень… – Лоренсо брезгливо скривился.

– Или деревья, озера, природа.

– Да, индейцы верят во всякую чепуху. Они же тупые, темные. Учиться не желают.

– Может, их плохо учат?

– Тоже верно, – кивнул Лоренсо. – Священники соберут вокруг себя толпу и велят повторять Символ веры. Ха! Повторять-то они повторяют, но без всякого разумения. Даже для меня это темный лес, что уж говорить о всяких болванах! Толмачи из местных что-то там талдычат, но поди знай что. А святые отцы и рады: индейцы правильные слова твердят, крестятся. Миссионеры, конечно, не дураки, просто им удобнее верить в эту чушь.

– В какую еще чушь?

– А в такую, что индейцы раз – и стали христианами. Были они язычниками, язычниками и остаются. Чтобы их от греха отвадить, только три средства хороши, уж поверь мне: «кобыла», виселица и кнут.

– Да, средства испытанные, к ним часто прибегают, – проговорил Франсиско, питавший искреннее отвращение к насилию.

– А то как же.

– Но идолопоклонство так и не искоренили.

– Ничего, искоренят, дай только срок.

– Что-то я сомневаюсь.

Лоренсо отпустил узду и воззрился на приятеля.

– Сомневаешься?

– Мне кажется, что и за древними ритуалами, и за поветрием ТЬки Онкой стоит нечто большее, чем просто невежество.

– Дьявол за этим стоит, ясное дело.

– Возможно, но не только он.

– А что же еще?

– Не знаю, не могу объяснить.

– Эх, Франсиско, нет в язычестве ничего особенного. Просто глупая вера в то, что видят глаза и слышат уши. Сатанинские козни.

– Понимаешь ли, я идолопоклонства терпеть не могу, но верования индейцев меня почему-то не возмущают. Скорее… Как бы это сказать… Трогают, что ли.

– Да ты рехнулся! Что хорошего в бреднях наших дикарей?

– Хорошего нет ни капли. Но о чем-то таком они все же свидетельствуют.

– Только о непроходимой глупости.

– Вот смотри: индейцы перестали служить своим богам, когда инки утвердили культ Солнца. Потом перестали поклоняться Солнцу ради христианской религии, которую принесли мы. А теперь готовы отвергнуть Христа и возвратиться к истокам. – Франсиско говорил неуверенно, с трудом подбирая слова.

– Куда это ты клонишь?

– Сам не знаю, – он пожал плечами. – Возможно, вера в древних духов помогает им сохранить собственную суть. Собственную, а не навязанную другими.

– Какая еще суть может быть в камнях? – расхохотался Лоренсо.

– Не только в камнях, но и в горах, в деревьях. В земле их многострадальных предков. Через свои наивные верования индейцы выражают себя. Благодаря им ощущают свое достоинство. Боги оберегают их, ценят. Тогда как Христос оберегает и ценит только христиан. За что же индейцам любить его?

– Ты несешь полную чушь! Тебя даже слушать противно.

– Да я и сам еще не во всем разобрался.

– Выброси это из головы. – Лоренсо вытащил из-за пояса кнут и ткнул им Франсиско в бок. – Тоже мне, проповедник недоделанный! Нет, серьезно, заткнись. Подумай лучше о чем-нибудь приятном. О женщинах, например. И как приедем в Лиму, держи язык за зубами и не болтай чепухи.

С возвышенности друзья разглядели на горизонте синюю полоску: Тихий океан. И поняли, что вот-вот начнется их главное приключение.

Книга третья

ЛЕВИТ

В Городе Королей

60

Первыми, кого увидели Лоренсо Вальдес и Франсиско Мальдонадо да Сильва, въехав в Лиму с юга, были конные гвардейцы. Их статные скакуны, блестя золочеными заклепками на наборной сбруе, вздымали густые клубы пыли. Ощетинившись алебардами, под развевающимся знаменем, конница продвигалась к площади Пласа-де-Армас. Горожане, однако, не глазели на великолепное зрелище, а спешили поскорее унести ноги: гвардия направлялась к дворцу самого маркиза де Монтесклароса^[47], чтобы сопровождать его высочество на прогулке, и горе тому, кто окажется на ее пути. Двуколки, запряженные мулами, торопливо сворачивали в переулки или в первые попавшиеся ворота. Лоренсо и Франсиско пристроились за всадниками, решив воспользоваться оказией и попасть в центр города, не плутая понапрасну. Гвардейцы свернули на улицу Эспадерос: там дымили кузни и звенели молоты, превращая стальные заготовки в клинки и роскошные эфесы. Готовые изделия красовались на щитах у дверей. Знатные идальго и дворянчики попроще, любовавшиеся оружием, неохотно уступали дорогу. Затем колонна повернула в переулок Петатерос, где повсюду громоздились пирамиды сундуков и сундучков, укладок и шкатулок, а потом и на широкую улицу Меркадерес, застроенную лавками, полными самого разнообразного добра: тканей, специй, красок, вин, башмаков, сафьяновых сапог, украшений, домашней утвари, масла, свечей, упряжи, шляп. Слуги поспешно убирали щиты с образцами товаров, чтобы бравые гвардейцы не зацепили их шпорами. Лоренсо не преминул воспользоваться суматохой и стащил с какого-то прилавка колоду карт.

Наконец всадники выехали на огромную площадь Пласа-де-Армас, где высился дворец вице-короля, снаружи довольно скромный, но внутри поражавший роскошью. Слева, на месте церквушки, построенной основателями Лимы, находился собор, а справа – городской совет. Повсюду: и в Ибатине, и в Сантьяго, и в Кордове, и в Сальте, – власть светская и власть церковная существовали бок о бок, но постоянно соперничали и старались друг друга потеснить.

Площадь буквально ослепила путников своим великолепием. Однако на ней проводились не только корриды и религиозные шествия, но также и аутодафе. «Здесь моего отца вернули в лоно церкви, – подумал Франсиско. – Что-то мне расхотелось в Кальяо».

– Эх, вот бы и меня взяли в гвардейцы! – мечтательно вздохнул Лоренсо, ощупывая в кармане краденые карты.

Сзади послышался грохот: какая-то двуколка въехала одним колесом в сточную канаву, проложенную посреди мостовой, и перевернулась. Следующая карета попыталась объехать ее, но зацепилась колесом за бронзовую подножку и застряла намертво. Улицу тут же запрудили экипажи всех видов и мастей, пассажиры которых сердито выглядывали из окошек и грозили кулаками. Двое офицеров, размахивая саблями, пробирались сквозь толпу. Отовсюду сбегались жадные до зрелищ идальго, разодетые в пух и прах: панталоны до колен, украшенные широкими подвязками, туфли на двойной подошве, чтобы не замочить ног, из петлицы на жилете свисают золотые цепочки с золотыми же зубочистками.

Франсиско отыскал доминиканскую обитель – именно там юноша должен был встретиться с братом Мануэлем Монтесом, к которому его направил комиссар инквизиции Бартоломе Дельгадо.

Чинно и смиренно, как и положено, вошли друзья в монастырскую церковь с сияющим алтарем и резными хорами из кедрового дерева. Франсиско перекрестился и помолился. Потом на цыпочках прокрался к боковой дверце и, стараясь не шуметь, отодвинул засов. Он ожидал увидеть обычную галерею, а очутился в зачарованном царстве: кругом на золотистых плитках сверкали сапфиры и рубины. Юноша ошеломленно заморгал. Посреди внутреннего двора, в окружении голубых, желтых и красных цветов росли пальмы, а по краям тянулась галерея с рядами колонн, украшенных чудесными изразцами, не так давно привезенными из Севильи и уложенными с превеликим тщанием. Благоговейно, боясь разрушить чары, Франсиско шагнул вперед и коснулся прохладной узорной поверхности.

Тут подоспел Лоренсо Вальдес и немедленно принялся ковырять изразцы ногтями, надеясь добыть драгоценные камни, скрытые, как ему казалось, под прозрачной эмалью. Поскольку все попытки оказались тщетными, сын капитана копейщиков разочарованно вздохнул и потащил Франсиско обратно на площадь, где кипела жизнь.