Текст книги "Орбинавты"

Автор книги: Марк Далет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 38 страниц)

Выпитое ночью вино не оставило никаких следов, и на следующий день, 18 июня 1491 года, Мануэль держался в седле так же крепко, как всегда. Он находился в конном авангарде впечатляющего своей роскошью и могуществом кортежа, который выехал из осадного лагеря в направлении деревни Субия. Оттуда королева желала полюбоваться на Альгамбру. Рядом с Мануэлем ехал Энтре-Риос.

В центре кавалькады двигались оба монарха, инфанты, придворные и высшее духовенство. Рядом с королевой, как обычно, находилась ее ближайшая подруга Беатрис де Бобадилья, она же – маркиза де Мойя. Их непосредственный эскорт составили самые знатные гранды обоих королевств. Под лучами июньского солнца навстречу кортежу выдвинулись со стороны Субии батальоны маркиза Вильены, графа Урены и дона Алонсо Агиляра. Графы Тендилья и Кабра расположили свои подразделения на территории, отделявший деревню от Гранады.

При въезде в Субию Мануэль очень отчетливо видел членов королевской семьи, включая дородную, светлокожую королеву. Тяжелое лицо, поджатые губы, висящие мешками щеки, скошенный подбородок. Было трудно вообразить это лицо без постоянной маски истового благочестия. Донья Исабель надела рыцарскую броню, на которой висел доходивший до ног плащ. Плечи прикрывала шаль, шлем без забрала на голове был увенчан короной.

Мануэлю представилось, что его предков сжигали люди двух сортов. Одни были похожи на донью Исабель – они, нисколько не сомневаясь в праведности своих действий, все же проливали слезы по заблудшим душам, которых пришлось лишить телесной оболочки. Другие же были похожи на ее мужа, дона Фернандо Арагонского, с его вечно подозрительным выражением темных глаз на помятом лице. Эти, глядя на умирающих в огне людей, мысленно подсчитывали, сколько тысяч золотых дублонов конфисковано у жертвы. И, разумеется, тоже нисколько не сомневались в праведности своих действий.

Или все же в глубине души сомневались?..

Внезапно Мануэлю вспомнились толки об обете доньи Исабель не снимать нижней рубашки до конца войны с Гранадой. Проверить их подлинность не представлялось возможным: никакие предметы нижнего белья не проглядывали из-под рыцарских одежд. Мануэль в который раз удивился тому, как трудно бывает выбросить из головы подобную чушь. С момента прибытия войск в долину Гранады прошло более трех месяцев. Трудно было даже вообразить, как должен чувствовать себя человек, не меняющий нижнего белья в течение такого срока. А ведь осада могла закончиться еще очень не скоро…

Королевская семья в окружении монахов поднялась на балкон одного из самых высоких зданий в деревне. Вид на Альгамбру из Субии действительно открывался великолепный: зубчатые башни, стрелы минаретов, великолепное сочетание архитектуры и утопающего в андалуской зелени холмистого пейзажа. При виде этой гармонии трудно было понять, что возникло раньше – город или горы, узорчатые здания с чашами фонтанов или рощи с виноградниками.

По рядам всадников прошло волнение. Люди передавали по цепочке сообщение от королевы: она увидела сверху, что из города выехал отряд конницы. Видимо, мавры, глядя на христианский кортеж, истолковали его появление как приглашение к бою.

Ряды рыцарей перестроились, и вскоре Мануэль уже оказался за пределами деревни. Прямо впереди, через долину, скакал отборный эскадрон Мусы, состоявший из молодых удальцов, отпрысков самых богатых семей Гранады. Они были одеты в яркие, блестящие одежды. Сверкали позолотой украшенные богатой вышивкой попоны их коней. Вслед за ними шла тяжеловооруженная пехота, а затем – копейщики, лучники и солдаты с аркебузами.

Герольды передали по рядам кастильской кавалерии, что королева приказала герцогу Понсе де Леону избегать столкновения с врагом. Герцог сообщил этот приказ своему войску.

– Ее высочество не желает, чтобы историки писали потом, что из-за ее любопытства погибли люди, – прокомментировал Гильермо.

Расстояние между противостоящими войсками уменьшалось. Кастильцы не ответили на залп арбалетных стрел, несмотря на то что несколько человек были ранены. Мусульманские рыцари стали приближаться к рядам христиан, размахивая копьями и предлагая поединки. Никто не откликался.

Возле городских ворот раздался шум голосов. Из города в долину на полной скорости мчался крупный всадник с огромным щитом и тяжелым копьем.

– Тарфе! – пронеслось по рядам христианских рыцарей.

На этот раз гигант-сарацин опустил забрало своего шлема. К хвосту его коня был привязан кусок пергамента.

– Вот наглец! Необходимо проучить его за оскорбление Пресвятой Девы! – воскликнул в негодовании всадник, находившийся недалеко от Мануэля и Гильермо. – Это же тот самый листок со словами «Аве Мария», который дон Эрнан прикрепил на днях к дверям их мечети! Он осмелился приделать его к хвосту животного!

Раздались возмущенные голоса, требующие отмены запрета на поединки. Неожиданно герольд возвестил, что благородный кабальеро Гарсиласо де Ла Вега только что выпросил у короля особое разрешение принять вызов наглого магометанина.

Мануэль вздрогнул: это был тот самый Ла Вега, которого он вспоминал прошлым вечером в своих хмельных рассуждениях о природе совпадений! Опять возникло сильное чувство нереальности происходящего.

– Что вы скажете о его шансах против Тарфе? – тихо спросил он, слегка наклонившись к Гильермо.

– Я помню этого рыцаря, – последовал ответ астурийца. – Во время осады Малаги он отвечал за возведение укреплений и насыпей на скалах возле города. Шансы его против Тарфе я оцениваю как незавидные. Впрочем, у Давида перед поединком с Голиафом шансы тоже были не слишком велики.

«Ну нет!» – мысленно запротестовал Мануэль. Ему надоело, что на его глазах исполняются все пессимистические прогнозы Энтре-Риоса. Молодой идальго принял решение: если все это ему только снится, как утверждал странный Алонсо, то в этот раз Тарфе будет повержен!

Ла Вега был очень хорош в шлеме, украшенном четырьмя перьями, с изящным фламандским щитом. Поединок проходил на пустом пространстве, разделявшем боевые порядки двух армий. Сначала соперники сшиблись, держа копья наперевес, и обоим удалось остаться в седлах, хотя видно было, что христианину это стоило больших усилий. Во второй раз они сошлись на мечах. Гарсиласо был не так силен, как мавр, но превосходил его в скорости, что позволило ему успешно парировать часть ударов, которые обрушивал на него сарацин.

Фламандский щит и дамасская сталь – что одержит верх?!

Ла Веге удалось нанести противнику несколько ран, но он и сам был весь изранен и измотан. Мавр, заметив, что кастильский гранд выдыхается, схватил его и вырвал из седла. При этом он и сам не сумел удержаться на лошади. Оба рыцаря тяжело рухнули на землю. Зрители с обеих сторон одновременно издали многоголосый крик. Массивный Тарфе прижал Ла Вегу к земле, нацелив кинжал ему в горло.

Гарсиласо силился дотянуться до своего меча, но тот при падении упал слишком далеко и лежал теперь на расстоянии локтя от вытянутой руки рыцаря. По рядам христиан пронесся возглас отчаяния.

Мануэль зажмурил глаза. «Это мой сон или нет?!» – протестовал его разум. На мгновение возникла мысль, что он уподобляется ребенку. Но Мануэль, отбросив ее, явственно вообразил сцену падения Ла Веги с лошади на землю.

Вот оба рыцаря, сцепившись, падают вниз. Вот отчетливо видна рука кастильца. На этот раз пальцы не ослабляют хватки вокруг рукоятки меча. Снова и снова Мануэль рисовал перед внутренним взором картину, в которой Гарсиласо удается при падении удержать меч в руке.

Крик, исторгнутый тысячами глоток, оглушил Мануэля, заставив его открыть глаза. Не веря себе, шалея и чувствуя, что рассудок отказывается ему повиноваться, он смотрел, как христианский рыцарь встает, выдирая меч из фуди поверженного противника, отцепляет листок со словами «Аве Мария» от хвоста лошади, надевает его на острие меча и, высоко подняв над головой, гордо возвращается к товарищам под их радостные крики.

Это было совершенно невероятно! Еще мгновение назад меч лежал вне досягаемости для Гарсиласо!..

– Послушайте, Гильермо, – не выдержал Мануэль. – Мне заслонили вид в самый важный момент, и я не видел, как Ла Веге удалось дотянуться до меча. Не скажете ли, как это произошло?

– Ему не надо было тянуться, он при падении не выпустил меча! – Энтре-Риос был пьян от счастья. – Воистину, ему помогал сам Господь! Как я рад, что ошибся! Это действительно было подобно битве Давида с Голиафом!

Он хотел что-то добавить, но тут в пяти шагах от них прогремел взрыв. Вырвавшийся из земли сноп дыма и грязи разорвал на части несколько человек. За взрывом последовали другие. Это был артиллерийский обстрел позиций христиан – ответ Мусы на поражение Тарфе. И почти сразу же его кавалерийский эскадрон помчался навстречу подразделениям герцога Кадисского.

По рядам кастильцев пробежал приказ герцога перейти к атаке. Наставление королевы в изменившихся условиях утратило смысл. С криком «Сантьяго!» более тысячи двухсот рыцарей с копьями наперевес бросились на врага. Остальные неслись вперед, оголив мечи.

В такие мгновения Мануэль словно переставал быть самим собой. Его воображение становилось панорамным, он как будто воспринимал целиком картину сражения и сливался со всей огромной массой воинов, сталкивающихся с врагами, проникающих в их гущу, несущихся вперед.

Две конницы, разбившись на ручьи и ручейки, проникли одна в другую, и Мануэлю, мчащемуся вперед на неправдоподобной скорости, казалось, что он видит все это откуда-то сверху. Вскоре он, как и многие другие всадники кастильского войска, врубились в ряды неприятельской пехоты. Его пытались остановить, он работал мечом так, будто прокладывал себе путь среди зарослей, не замечая, куда именно приходятся удары.

И тут, уже занеся меч, Мануэль вдруг увидел полное ужаса лицо противника. Это был подросток, почти мальчик, нисколько не похожий на араба. Среди мавров иногда попадались такие, совершенно европейские, лица. Перед мысленным взором Мануэля промелькнули такие же кастильские лица Хосе Гарделя и его домочадцев, и вдруг он понял, что мальчишка, которому он через секунду нанесет пожизненное увечье – и это в том случае, если его удар не окажется смертельным, – напоминает ему Алонсо. Он вполне мог бы быть ему младшим братом. Пришло на память прощальное напутствие Алонсо: «Не лишайте никого жизни или хотя бы не радуйтесь, когда делаете это!»

Мысли пришли слишком поздно, чтобы остановить инерцию бешеного движения лошади, всадника и занесенного клинка. К тому же, если бы Мануэль замешкался, его противник, скорее всего, ударил бы его сам – может быть, не из ненависти, а от ужаса. У всадника не было выбора. Но, когда молодой мавр, так похожий на кастильца, рухнул с нечеловеческим криком, схватившись руками за рассеченную грудь, из которой бил фонтан крови, Мануэль действительно чувствовал что-то вроде отвращения к самому себе и бессильной злости на обстоятельства.

От упоения музыкой сражений и побед не осталось и следа.

Пехота мавров, состоявшая из плохо обученных горожан, не выдержала натиска огромной рыцарской массы, дрогнула и в панике бросилась к городу. Многие всадники Мусы стали возвращаться назад, чтобы сдержать отступление своих пехотинцев, но им это не удавалось. В создавшейся толчее и суматохе бегущих мавров топтали конницы обеих армий. Теперь к воротам города неслись и пехотинцы, и всадники мусульманского войска.

Вскоре Мануэль проскакал мимо оставленных маврами пушек, затем он и другие рыцари остановились перед воротами. На этот раз их поспешно заперли на все засовы. Сражение закончилось. Поле битвы было усеяно трупами и ранеными. Повсюду раздавались стоны и мольбы о помощи. Среди убитых было намного больше мавров, чем католиков. Бессчетное число мусульман было взято в плен. Две трети всей артиллерии Гранады достались в этот день объединенной армии Кастилии и Арагона.

Лишь после этой блистательной победы герцог Кадисский принес королеве извинения за нарушение ее приказа. Донья Исабель была благосклонна и полностью простила его.

Вечером в лагере праздновали великую победу. Но пребывавший в оцепенении Мануэль не был способен разделить всеобщей радости. Он постоянно вспоминал глаза подростка из Гранады в тот момент, когда меч рыцаря из Саламанки вгрызался в его уязвимую плоть, лишая ее жизненной влаги. К Мануэлю неотступно возвращалась мысль о том, что на месте этого подростка мог быть Алонсо.

Если уж такого мальчишку взяли в армию, то тем более это сделали бы с двадцатилетним Алонсо, не покинь он вовремя Гранаду. Заставили бы взять в руки меч или арбалет, научили бы второпях кое-как обращаться с оружием и послали бы на бойню. И в одно мгновение меч Мануэля или другого рыцаря прервал бы его ученость и познания. В долю секунды исчез бы весь огромный мир читанных им книг, мир его размышлений о природе бытия. И не говорили бы они во внутреннем дворе дома Хосе Гарделя о том, кто сотворил мир и чем жизнь похожа на сны.

Ночью радость в стане христиан сменилась трауром. Около пятидесяти рыцарей не вернулись после победного утреннего сражения – они остались в засаде возле деревни Армилья, ожидая, что сарацины придут ночью забрать своих погибших, чтобы похоронить их по магометанскому обряду. Но засада была обнаружена неприятелем, и с наступлением темноты рыцарей окружило несметное полчище мавров.

Бой был неравным: мусульман было намного больше, да и сражались они с беспримерной ожесточенностью, мстя за только что понесенное поражение. В ту ночь многие рыцари погибли. Графа Урену, окруженного сарацинами, спасли его оруженосцы. Они прикрыли его отступление, но сами были зарублены врагом. Нападая на всадников в латах, мавры убивали их лошадей. Несколько рыцарей в тяжелых латах, потеряв коней, утонули в ручье при попытке перейти его вброд. Иньиго Мендоса сумел спасти ценой собственной жизни Гонсальво Кордову, брата знаменитого Алонсо Агиляра. Он отдал ему своего коня, перед этим взяв с него клятву позаботиться о его дочери. Уже покидая место побоища, Кордова увидел, как Мендоса пал, пронзенный копьями окруживших его четырех мавров.

На следующий день Мануэль не поленился отыскать нескольких рыцарей, которые находились рядом с ним во время поединка Тарфе и Ла Веги. Все они в один голос подтвердили, что при падении с лошади Гарсиласо не выпустил меча из руки.

Мануэль не знал, что и думать. Он совершенно отчетливо помнил, как рыцарь лежал на земле, прижатый массивным торсом противника, и тщетно пытался дотянуться до своего лежащего в стороне оружия.

Как же это понимать?! Не могут же все вокруг ошибаться? Но, с другой стороны, он сам ведь тоже не придумал все это… Он видел, как меч Гарсиласо отлетел в сторону, слышал общий крик отчаяния! Такое выдумать невозможно.

Мануэль непрерывно перебирал в уме картины вчерашнего утра и вспоминал, как, зажмурив глаза, он вообразил, что рыцарь при падении на землю удерживает в руке меч, и как затем открыл глаза и увидел, что так оно и оказалось.

Это было невероятно, и ни одно объяснение не могло успокоить молодого идальго!

Было так трудно нести груз этого переживания, не понимая его смысла, что казалось, его можно облегчить, лишь поделившись с кем-то. Но с кем? Кому здесь, в лагере, можно было всерьез сказать, что это он, Мануэль де Фуэнтес, изменил реальность и теперь никто уже даже не помнит того, что происходило до этого изменения. Никто не помнит, как меч лежал в стороне, а беспомощный рыцарь не мог до него дотянуться. После такого рассказа Мануэля могли в лучшем случае счесть умалишенным, а в худшем – еретиком.

Бальтасар! – вспыхнула мысль в воспаленном уме. Вот, с кем можно поговорить! Он явно очень непрост. Вспомнить хотя бы, как он говорил о том, чего желает Лола, хотя сама девушка не проронила ни слова! Или это он просто переводил слова Зенобии? Мануэль точно не помнил. Но это не имело особого значения: в любом случае было ясно, что Бальтасар – человек необычный и с ним можно говорить о необычном.

Подозвав солдата-цыгана, Мануэль спросил, осторожно подбирая слова:

– Бальтасар, ты обратил внимание, каким образом вчера, во время поединка между Гарсиласо де Ла Вегой и мусульманским воином, наш рыцарь сумел дотянуться до меча, когда лежал на земле?

– Нет, сеньор, – разочаровал его Бальтасар. – С того места, где мы стояли, ничего не было видно. Впереди было много рыцарей, которые заслонили нам обзор.

– Ну ладно, забудь об этом. – У Мануэля вдруг прошло всякое желание делиться с Бальтасаром. Он повернулся, чтобы отойти, но Бальтасар, прожигая его своими странными, пронзительными глазами, вдруг сказал:

– Дон Мануэль, спросите у Рауля. Его лошадь стояла на земляной насыпи, поэтому он находился выше остальных и рассказывал нам все, что видит.

– Хорошо, – оживился Фуэнтес, – спрошу. Но сначала скажи мне сам, что он рассказывал об этом эпизоде.

– Он говорил, что дон Гарсиласо упал, не выпуская из рук меча.

Отпустив Бальтасара, Мануэль не стал обращаться к солдату-мориску. Вместо этого он отправился в центральную часть осадного лагеря, туда, где располагались военачальники и гранды, и с некоторым трудом отыскал шатер Гарсиласо де Ла Веги. Два оруженосца рыцаря, узнав, что он хочет поговорить с командиром, попросили его подождать снаружи шатра, и один из них вошел внутрь, чтобы сообщить Ла Веге. Через некоторое время Гарсиласо – герой Малаги, ночной вылазки Эрнана дель Пульгара и вчерашнего сражения, которое многие уже успели окрестить Боем королевы, – собственной персоной вышел к Мануэлю.

– Мне сообщили, что меня хочет видеть дон Мануэль де Фуэнтес из Саламанки, – проговорил Ла Вега. Он был в камзоле и чулках. Ранения на голове и руках, полученные накануне, скрывали повязки. Выглядел Ла Вега лет на сорок. Лицо его украшали несколько небольших шрамов.

– Простите меня, дон Гарсиласо, за то, что потревожил ваш покой. – Мануэль отвесил легкий поклон. – Я настолько восхищен вашей вчерашней победой, а также участием в дерзкой вылазке дона Эрнана, что не удержался от возможности выразить вам свои чувства.

– Ну что ж, благодарю вас, кабальеро. Желаю и вам стяжать славу на службе короне и стране.

– Благодарю. Не считаю возможным более утомлять вас. Скорого выздоровления от ран! Прощайте!

– Погодите. – Голос Ла Веги стал менее формальным. – Что еще вы хотели сказать?

Мануэль вдруг замялся, а потом решился, ведь отступать было некуда.

– Видите ли, это, вероятно, прозвучит довольно глупо…

– Ничего страшного! – заявил Ла Вега. – В том-то и состоит прелесть молодости. Можно говорить глупости и не краснеть за них. С удовольствием бы и я вернулся к своим юным и глупым годам, но, увы, время не повернешь вспять. Говорите же, дон Мануэль. Теперь, когда вам удалось разбудить мое любопытство, негоже вам испытывать его долее.

– Видите ли, дон Гарсиласо… Вчера я не увидел, как вам удалось удержать в руке меч, когда вы падали на землю вместе с вашим противником. Мне почему-то показалось, что меч упал довольно далеко от вас. И тогда я совершил детский поступок, заставляющий меня сейчас краснеть. – Щеки Мануэля действительно пылали. – Я зажмурился и вообразил, что вы все-таки удержали свое оружие, потому что мне очень хотелось, чтобы вы победили. А потом… – Мануэль уже был практически уверен, что Гарсиласо сочтет его сумасшедшим, – потом, когда я открыл глаза, оказалось, что вы действительно удержали меч. И все вокруг это говорят. Но я-то помню все иначе.

Фуэнтес замолчал, жалея, что пожаловал сюда и затеял весь этот разговор.

Ла Вега глядел на него не отрывая взгляда.

– То, что вы говорите, звучит безумием, – медленно произнес он. – Более того, это звучит не очень скромно.

Вообразите, что я должен чувствовать: наутро после поединка, в котором я чуть не погиб и свое спасение в котором я отношу целиком на милость Божественного провидения, ко мне вдруг приходит некий молодой человек и заявляет, что, в сущности, спас меня он.

– Вы правы. – Мануэль теперь лишь мечтал о том, чтобы этот благородный человек простил его. – Ради Господа, прошу принять мои извинения.

– Но необычность моего положения, – продолжал Ла Вега, словно отмахиваясь от извинений Мануэля, – состоит в том, что я не могу видеть в вас безумца и самозваного спасителя, так как меня самого одолевают странные и необъяснимые воспоминания.

Мануэль рывком подался вперед.

– Не знаю, кто из нас больший безумец, дон Мануэль из Саламанки, – голос Ла Веги оставался размеренным и спокойным, – но у меня об этом эпизоде сохранились два совершенно несовместимых воспоминания. Именно по этой причине я и не прогоняю вас, а продолжаю отвечать. Считайте, что это обычная беседа между двоими умалишенными.

Чуть улыбнувшись одними глазами, Гарсиласо добавил:

– Особенно сильно это было вчера вечером, когда из-за ран поднялся жар и я пребывал в полусне-полуяви. Множество раз отчетливо вспоминалось, как я терял меч во время падения. И тут же я вспоминал, как, падая, держу его в руке, не выпуская. Я не знаю, как это объяснить. Неужели я действительно потерял его, а вы все изменили? В таком случае вы обладаете великим и страшным даром, который вам лучше от всех скрывать. Подумайте сами, как может отнестись к нему Святая палата. Что же касается меня, то, поскольку я и сам достаточно безумен, чтобы допускать, что все это действительно произошло, то, стало быть, могу поверить, вопреки всякому здравому смыслу, что вы спасли меня вчера от неминуемой гибели от кинжала этого мавра. И в знак благодарности своему спасителю я обещаю вам никогда, ни при каких обстоятельствах, никому не рассказывать о том, что вы мне здесь сейчас открыли.

– Благодарю вас за поддержку и совет, – растроганно произнес Мануэль.

По дороге к своему шатру он принял решение отложить попытки разобраться со случившимся на более поздние времена. Ум Мануэля просто не вмешал того простого, но совершенно неприемлемого объяснения, которое только что предложил ему Гарсиласо де Ла Вега.