Текст книги "Орбинавты"

Автор книги: Марк Далет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 38 страниц)

– Да, фунт за фунт, – ответил за Оливареса Барбоса. – Португальцам, как всегда, повезло больше, чем нам.

– Вот тогда-то их высочества и поняли, что Колон нашел вовсе не Индию, – подытожил Понсе де Леон, недовольный тем, что его спутники слишком часто вмешиваются в разговор. – Жители Каликута даже отдаленно не напоминают наших с вами индейцев. Они, конечно, язычники, но отнюдь не дикари.

– Почему кастильский трон унаследовала именно донья Хуана? – спросил дон Мануэль. – И когда умерла донья Исабель?

– В тысяча пятьсот пятом, – сказал Понсе де Леон. – Старший инфант Хуан Астурийский неожиданно скончался еще в тысяча четыреста девяносто седьмом. На следующий год умерла во время родов вторая по старшинству среди наследников престола, принцесса Исабель Астурийская. Ее сын Мигель какое-то время был наследником сразу трех корон – кастильской, арагонской и португальской. Но Господь прибрал его, когда ему было три года. Поэтому к моменту кончины королевы наследницей оказалась Хуана.

– Какова же сейчас ситуация в Кастилии? – Вопрос Фуэнтеса носил очень общий характер, однако ответ на него прозвучал вполне конкретный.

– Страна на грани безвластия и беззакония! – коротко ответил Понсе де Леон и умолк. Ему не хотелось говорить на эту тему.

– Видите ли, дон Мануэль, – пояснил Лас Касас, – когда Хуана стала править страной, ее муж Филипп Бургундский по прозвищу Красивый объявил себя регентом. Это очень не понравилось отцу королевы, дону Фернандо Арагонскому. Злые языки поговаривают, что он как-то причастен к тому, что случилось впоследствии. Я этого не знаю, наговаривать не буду. Так или иначе, но два года назад Филипп Бургундский неожиданно умер в расцвете лет. И с тех пор безутешная королева не может смириться с утратой горячо любимого супруга. Она не разрешает его похоронить и повсюду возит с собой гроб покойного. Поговаривают, что время от времени она его даже открывает, чтобы еще раз взглянуть на мужа. Кортесу [66]66
  Кортес – сословно-представительное собрание, что-то вроде парламента.


[Закрыть]пришлось призвать из Арагона ее отца, чтобы он в качестве регента навел порядок в стране. Что из этого выйдет, никто не знает [67]67
  В 1509 году по приказу Фердинанда (Фернандо) Арагонского его дочь заточили до конца жизни в замке Тордесильяс в связи с ее невменяемостью. Официально она продолжала считаться королевой. В историю вошла под именем Иоанны (Хуаны) I Безумной.


[Закрыть].

Понсе де Леон, отвечая на вопросы Фуэнтеса, рассказал также об изгнании в 1502 году из Кастилии и Арагона всех мавров, не согласных немедленно перейти в христианство. Это произошло через десять лет после такого же изгнания евреев по указу все тех же католических монархов.

Затем, решив, что он уже в достаточной степени удовлетворил любопытство знахаря-идальго, дон Хуан задал интересующий его вопрос:

– Итак, дон Мануэль, вы утверждаете, что с индейским правителем этого острова можно и целесообразно заключить мир?

– Я почти уверен в том, что мои знакомые из числа правителей местных селений смогут убедить его в этом, – ответил Фуэнтес. – На Сан-Хуане можно будет избежать кровавых беспорядков и столкновений. Думаю, что и христианизация острова пройдет весьма спокойно, если ей будет способствовать верховный касик Агуэйбана.

– Ну что ж, дон Мануэль, будем надеяться, что вы правы. Что бы вы хотели в качестве награды за столь значительную услугу короне?

Несколько замешкавшись, Фуэнтес молвил:

– Вы что-то говорили об энкомьенде, дон Хуан.

– Вы хотели бы стать энкомендеро, попечителем индейцев?

– Думаю, что вполне гожусь для такой роли.

– Давайте подумаем. Воевал под Гранадой, – дон Хуан начал загибать пальцы, – участвовал в первом плавании Кристобаля Колона, увенчавшемся открытием новых земель. Добровольно остался в форте Ла Навидад, когда разбился флагманский корабль адмирала. Чуть не погиб на Эспаньоле от рук туземцев. И, наконец, способен значительно облегчить задачу христианизации и покорения крупного острова. Весьма внушительный список заслуг. Что скажет на это наш законник? Сеньор Лас Касас, имеет ли дон Мануэль де Фуэнтес право получить в энкомьенду землю на острове Сан-Хуан?

– Вне всякого сомнения, – тут же ответил Лас Касас.

– Какую же территорию хотели бы вы взять на свое попечение? – поинтересовался Понсе де Леон.

– Это и два ближайших селения, дон Хуан.

– Хорошо. Посмотрим, – произнес, вставая, посланник губернатора.

* * *

В порту Капарры спутники Мануэля окончательно оробели. В отличие от сопровождавших их нескольких рыбаков и охотников, которым уже доводилось прежде видеть деревянные и каменные дома европейцев, Зуимако и дети не могли даже вообразить, что человеческое жилье может быть таким огромным и столь искусно построенным. Казалось, после этого их уже ничто не может удивить, пока их глазам не предстало зрелище кораблей в порту.

– Удивлен? – спросил Мануэль, похлопав Фелипе-Атуэя по плечу. Парнишка, в отличие от сестры и младшего брата, больше походил на отца.

– Такие лодки… – прошептал юноша. – Как в сказаниях о великих духах.

– Их построили не духи, а люди, сын мой. Т аинотоже могут научиться строить такие дома и корабли.

– И все же они выглядят как дело рук богов, – поддержала сына Зуимако.

– Эти «боги» нередко погибают от желтой лихорадки и цинги, – мягко возразил Мануэль, – потому что не знают, как их лечить.

Он вспомнил выражение беспомощности на лице магистра Хуана, когда тот говорил, что ничем не может помочь колонистам форта, умиравшим от лихорадки. Вспомнил двоюродную сестру Алонсо, погибшую от цинги в голодной Гранаде.

– А я умею лечить эти болезни, – добавил он. – Умею, благодаря искусству, которому научил меня бехике-таино Маникатекс, а не белолицые лекари. Каждый народ может научиться чему-то полезному или вредному у другого народа.

Маленький Алонсо-Мабо потянулся к сестре, Наикуто взяла его на руки и передала отцу. Мануэль прижал его к щеке и пощекотал усами. Мальчик стал хохотать и вырываться.

– Как странно смотреть на тебя, когда ты носишь все эти накидки, – сказала Наикуто, когда Мануэль опустил сына на землю.

– До сих пор не привыкла? У тебя было достаточно времени.

Мануэль был облачен в европейскую одежду. Помещик-энкомендеро, получивший в опеку землю ее высочества королевы Кастилии, не мог ходить полуголым, как таино. Пришлось заново привыкать к стеснявшим движение и дыхание рубашкам, камзолам, плащам, сапогам, чулкам со шнурками.

Другие энкомендеро на островах, используя свое положение, заставляли индейцев трудиться сверх всякой человеческой меры. По сути, они использовали «попечительство» для того, чтобы превратить индейцев в крепостных. Но попадались и исключения. Например, друг Мануэля, Бартоломе, несостоявшийся «двойник Алонсо», несколько лет назад прибывший в Новый Свет, чтобы вступить в права владельца обширной энкомьенды на Эспаньоле, когда умер ее прежний владелец, отец Бартоломе, Педро де Лас Касас.

Разумеется, и сам Мануэль никогда не стал бы притеснять людей своего народа, добрых людей таино. Для них он по-прежнему оставался чем-то вроде бехике. Они нередко обращались к нему за помощью, и он назначал им притирания, мази и травяные настои.

Платить налог короне было нетрудно. Для этого вполне хватало продажи в Капарре некоторой части собранных людьми коки плодов или наловленной Арасибо и другими рыбы. Особым спросом пользовались ананасы.

Прошлогодние усилия Мануэля и нескольких нитаино и бехике не прошли даром. Хуан Понсе де Леон, назначенный губернатором острова Сан-Хуан, и верховный касик Агуэйбана провели древний индейский ритуал братания гуатьяо.Затем дон Хуан окрестил мать касика, дав ей имя Инес. Обе стороны придерживались принятых на себя обязательств, и если таинона острове и были недовольны возложенной на них в большинстве энкомьенд тяжкой работой, то авторитет касика удерживал их от бунта. Помещики тоже не решались проявлять неумеренной жестокости, поскольку это могло навлечь гнев губернатора.

Мануэль, прекрасно осознавая временный характер сложившейся ситуации, решил воспользоваться тем, что племенам коки, скорпиона и каймана на вверенной ему территории никакие опасности пока не грозили, для того, чтобы нанести непродолжительный визит в Кастилию и повидать свою мать, донью Росарио.

– Я не привыкла, чтобы тебя не было рядом, – прошептала Зуимако. – Кто теперь будет делать мне «бесо»?

– Дети прекрасно владеют этим искусством, родная. – Он обнял ее за плечи и поцеловал в щеку. – Не скучай слишком сильно! Я ведь вернусь через три-четыре луны. Это совсем недолго.

– Когда ты вернешься, Зуимако будет совсем старой.

– Ты вовсе не старая! – рассмеялся он, хотя в сердце что-то укололо. – С каких это пор тридцать три года являются старостью?

– Но я ведь старею, – упорствовала жена. – А ты нет! Когда ты стал моим мужем, я была совсем молодой. А теперь ты моложе меня. Что же будет потом? Твои собственные дети станут старше тебя?

Мануэль не знал, что будет потом. Он, конечно, не сомневался в своих чувствах к родным. Они нисколько не зависели от их возраста. Но как он переживет старение и смерть жены и детей? Мысли об этом были неприятны, однако время шло, и он понимал, что думать об этом все же придется.

– Отец, ты привезешь мне кусок льда? – спросила Росарио-Наикуто.

– Нет, моя дорогая, в дороге он растает и снова превратится в воду.

– Тогда привези мне что-нибудь красивое из стекла.

– Я привезу тебе зеркальце. Ты сможешь видеть в нем отражение своего красивого личика намного яснее, чем в ручье.

– А мне привези меч, как у тебя, – попросил Атуэй.

– Обязательно, Фелипе. Я привезу тебе настоящий рыцарский меч.

– А мне? – пропищал малыш Мабо.

– Тебе я привезу маленькую виуэлу, сделанную специально для детей, и научу на ней играть.

Мальчик не знал, что означает это слово, но все равно очень обрадовался.

– Видите, как те люди машут руками? – Мануэль указал на группу кастильцев.

– Да. Зачем они это делают? – спросила Зуимако.

– Потому что те, кого они любят, находятся сейчас вон в той большой лодке с белыми полотнами, которые мы называем парусами. Люди на берегу машут им руками, чтобы показать своим близким, что будут помнить и любить их и тогда, когда те уплывут вдаль.

– Тогда мы тебе тоже будем махать руками! – воскликнул Атуэй.

– А ты, Арасибо? – спросил Мануэль. – А вы, Таигуасе, Гуаярико, Баямон, Дагуао? Вы будете махать мне руками?

Мужчины стали подходить прощаться с Мануэлем.

– Будь внимателен к земле, Равака, – произнес тщедушный Таигуасе. – Ты получил ее не в дар от родителей, а во временное пользование от детей.

– Будь защищен, Равака, – пожелал здоровяк Дагуао. – Когда я тебе понадоблюсь, шепни мое имя в собственном сердце, и я буду рядом.

– Не позволяй вчерашнему дню пожирать сегодняшний, Равака, – напутствовал Мануэля увалень Гуаярико.

– Мысли подобны стрелам, Равака. – Баямон говорил серьезно, словно лишившись своей обычной смешливости. – Будь осторожен со своими мыслями, чтобы не пасть их жертвой.

– Не ступайте на тропу войны без оправданной причины и достойной цели, – ответил им всем сразу Мануэль. И, повернувшись к своей семье, добавил: – Зуимако, Фелипе, Росарио, Алонсо! Пусть надежда навсегда сотрет слезы с ваших глаз!

Они долго махали ему руками. Даже когда порт скрылся из вида, а корабль отошел от него настолько далеко, что очертания острова Борикен стали лишь небольшой частью обширной морской панорамы, Мануэль был уверен, что его родственники и друзья – люди его народа – все еще машут ему вслед.

В пути он не вступал в общение ни с другими пассажирами, ни с матросами. После стольких лет жизни на открытом просторе гор и дождевых лесов его в некоторой степени тяготила необходимость делить небольшое пространство палубы с незнакомыми людьми. Но куда сильнее его мучило странное чувство, будто ему отрубили какую-то часть тела. Мануэль никогда не думал, что ему так сильно будет недоставать жены и детей.

Потянулась длинная череда однообразных дней посреди гулко дышащего пространства океана. Чем больше удалялся Мануэль от Борикена, тем сильнее росла его тревога о судьбе таино, и в первую очередь собственной семьи. У него не было никакого плана на случай, если что-то пойдет не так.

Точнее было бы сказать, на случай, когдачто-то пойдет не так. Когда дона Хуана сменит другой губернатор, не связанный с местным касиком узами братания. Когда умрет Агуэйбана. Когда где-то какой-нибудь индеец не выдержит каторжных условий жизни и нападет на обидчика. Рано или поздно что-то такое непременно произойдет, и Борикен разделит судьбу Гаити. Уроженцев острова будут преследовать специально дрессированными для этой цели мастифами. Будут рубить их надвое мечом, вешать, разбивать тела младенцев о скалы на глазах у родителей.

Мануэль не знал, как ему обезопасить близких людей, когда это произойдет. Не знал, как использовать свой дар. И сколько он об этом ни думал, никакой конкретный план действий в нем так и не созревал.

В пути корабль сделал остановку на острове Гомера. Гуляя по его булыжникам и заново привыкая к узким улицам и каменным стенам домов, Мануэль не мог не думать, что ведь и здесь, на Канарских островах, еще совсем недавно жил народ гуанчей. Почти сто лет сопротивлялись они кастильцам, в результате чего были уничтожены или обращены в рабство. Потому что для европейцев они были «дикарями».

Что же можно будет сделать, чтобы спасти семью и остальных людей коки от того, что им угрожало? Может быть, оформить передачу детям дворянского титула? Мануэль тут же отбросил эту идею как совершенно нелепую. Для христиан его брак с Зуимако был жизнью в грехе. Она не была крещеной, они не состояли в таинстве брака, а их дети родились от этого, не освященного церковью, союза. Его дети-индейцы для Кастилии не были наследниками благородного титула своего отца.

Мануэль думал об этом, сидя в портовом трактире, когда неожиданно ему пришла в голову новая мысль. Он подумал, что сможет посоветоваться обо всем этом с матушкой, потому что она всегда его понимала и принимала. В любом случае он собирался рассказать ей о своей новой семье и о своем новом народе. Почему-то ему стало казаться, что Росарио сможет дать ему разумный совет.

И Алонсо – тоже.

Ну конечно! Алонсо – вот с кем еще необходимо было посоветоваться!

До Мануэля вдруг дошло, что, в сущности, Алонсо дважды спас его от смерти. В первый раз, когда нашел его лежащим без сознания после нападения разбойников у въезда в Кордову и привез в дом своего дяди, где его выходили. А во второй раз – когда рассказал Мануэлю, что жизнь подобна сновидению. Ведь без этого знания Мануэль никогда не открыл бы своей способности менять явь и никогда не стал бы Равакой. Вместо этого его кости уже шестнадцать лет назад истлели бы в тропическом лесу страны Сибао после того, как его ранила отравленная карибская стрела.

«Ну что ж, дружище Алонсо, с тебя началась эта история, ты подарил мне последние шестнадцать лет жизни в том виде, в каком я их получил. Вот ты и помоги придумать, как мне спасти дорогих людей!» – думал Мануэль, чувствуя, как на душе становится легче.

Приняв решение посоветоваться с Росарио и Алонсо, Мануэль почти перестал тревожиться. Правда, он все еще не знал, как ему принять старение близких, если сам он наделен вечной молодостью, но он и об этом решил посоветоваться с матерью. Ведь старый Маникатекс сказал тогда правду. Ему можно было верить, а это означало, что и мать Мануэля тоже не состарилась. Бехике говорил и о ней. Если Росарио вечно молода, то и она вынуждена смотреть в лицо дорогим людям, стареющим на ее глазах. Она прекрасно поймет сына, а уж вместе они обязательно что-нибудь придумают!

В последние годы Мануэль не раз задумывался над тем, связана ли его неподверженность старению с даром менять реальность. Такое предположение казалось обоснованным, ведь и то и другое любой обычный человек счел бы чудом. Именно поэтому Мануэль до сих пор ни разу не попытался проверить, получили ли этот дар по наследству его дети. Он опасался, что если кто-то из них обнаружит в себе подобные способности, то непременно начнет ими пользоваться и тогда рискует навсегда остаться ребенком.

Конечно, уверенности в том, что это именно так, у Мануэля не было. Но на всякий случай он решил проверить детей не раньше, чем те достигнут двадцатилетнего возраста. А проверить было необходимо. Дар давал его обладателю неоспоримое преимущество перед остальными людьми.

По мере приближения судна к южным берегам Кастилии Мануэль все чаще думал о матушке. Он не знал, дошло ли до нее письмо, отправленное с моряком из Изабеллы в 1494 году. Он с этой целью тайком побывал тогда на Эспаньоле, где находился меньше суток. «Я жив и нахожусь в полной безопасности, – говорилось в письме. – Люблю. Приехать пока не могу. Мы обязательно увидимся, только наберись терпения. Искать меня не надо. Твой Манолито». Ниже он пририсовал фигуру единорога с фамильного герба.

3 марта 1509 года, через шесть дней после отплытия с Гомеры, корабль бросил якорь в порту Кадиса. Мануэль не был в Кастилии с августа 1492 года. Волнение, связанное с прибытием на родину после почти семнадцатилетнего отсутствия, охватывавшее его на корабле всякий раз, когда он об этом думал, теперь почему-то улеглось. Гораздо сильнее было ощущение неправдоподобности происходящего.

Был уже вечер, и Мануэль решил переночевать в Кадисе, а на следующий день отправиться на север, в Саламанку.

Он шел по тесным улицам старого андалуского города, кутаясь от пронизывающего ветра в меховую накидку – давно ему не было так холодно, – и думал о том, что уже на следующий день прибудет в Лас-Вильяс и повидается с матушкой. Осознавать это было странно и радостно: после стольких лет осталось ждать всего сутки! В первую очередь он, конечно, поедет в Каса де Фуэнтес. В Кордову, чтобы повидаться с Алонсо, – позже. Однако предвосхищение встречи с другом тоже наполняло его приятным трепетом. Кроме того, Мануэль очень надеялся увидеть Пепе Круса живым и здоровым.

Неожиданно внимание привлекло давно забытое зрелище. На проселочной дороге стоял длинный ряд виселиц, и ветер раскачивал болтающиеся на них тела. Грязный мальчишка мавританского вида бросил камень в сторону одного из тел, распугав расположившихся на нем ворон.

Мануэль поспешил покинуть неприятное место и, пройдя несколько улиц, снова вышел к морю. Ему надо было найти какую-нибудь гостиницу или трактир. Неожиданно берег наполнился людьми, распевающими церковный гимн. Тут и там мелькали капюшоны доминиканцев. Многие держали в руках факелы.

– Что это за шествие? – спросил Мануэль у похожей на ведьму старухи, проходившей мимо него.

Женщина открыла беззубый рот, перекрестилась и возбужденно провозгласила:

– Аутодафе! Будут сжигать еретиков!

Мануэль отшатнулся. Факельное шествие вскоре покинуло берег, направившись в сторону широкой площади, где стояли трибуны, заполненные пышно разодетыми людьми, и пока еще пустой эшафот.

– Здравствуй, родина, – пробормотал Мануэль.

Эпилог

 
Мы просим цвета – и жасмин цветет,
Из редких строф сплетается ограда.
Но в просьбах наших чудится исход
В загадочность эпического лада:
За годы смут, беспамятства, разлада
Поэма наши судьбы расплетет.
 

Бланш Ла-Сурс

ДВОРНИК

По утрам Фрэнсис Кинг никогда не торопился. Несколько лет назад его босс Джек Холдинг после некоторого сопротивления согласился с тем, что он будет приходить на работу в любое удобное для Кинга время. Да и как было Джеку не согласиться? Не всякий дворник способен управиться с бесчинствующей в подворотнях массой подростков с их кричащими транзисторами, нечесаными патлами, а иногда и с припрятанными за пазухой ножами. У Кинга это всегда получалось.

В девять утра, приняв душ и с наслаждением вкушая утреннее яблоко, Фрэнсис изучал свежий номер «Нью-Йорк таймс» в своем двухэтажном викторианском особняке в Бруклин-Хайтс. На столе были аккуратно разложены несколько журналов – в основном посвященных современным технологиям – теме, которая живо интересовала хозяина дома.

Вот и сейчас внимание Кинга привлекла заметка о создании Всемирной паутины, концепция которой зародилась еще шесть лет назад. Кинг не сомневался, что так называемые «веб-страницы», создаваемые на основе разработанного учеными специального протокола и языка разметки, станут основной частью компьютерной сети Интернет. Через некоторое время эта сеть неизбежно превратится в самый важный источник информации практически для всех слоев общества. Впрочем, вне всякого сомнения, она же породит и новые формы зависимости. Как показывал немалый жизненный опыт Фрэнсиса, без зависимостей люди не обходились ни в какие эпохи. Менялись лишь их формы.

Быстро пробежав страницу международных новостей и не найдя ничего, что привлекло бы его внимание, Кинг отложил газету в сторону. Редакционную колонку читать не стал: мнение редактора его не интересовало. К тому же была пора звонить брокеру.

– Доброе утро, мистер Кинг! – Голос Хью Брайена никогда не терял энергичности. – Вас интересуют наши сегодняшние рекомендации? Или сразу будете делать заявку?

– Хью, вы же знаете, что я всегда прислушиваюсь к вашему мнению. Только учтите, я хочу знать именно ваше личное мнение, а не пересказы пустопорожних разглагольствований людей, почему-то называемых аналитиками.

Кинг лукавил. Ему просто хотелось, чтобы у Брайена сохранилось впечатление собственной значимости. Благодаря этому брокер относил инвестиционные успехи своего клиента на счет собственной проницательности. В действительности же «личное мнение» Хью ничем не отличалось от того, что можно было прочитать в любой газете под рубрикой «инвестиции» или «биржевые ведомости». Тот же общий, ни к чему не обязывающий треп, о том, что курс той или иной ценной бумаги «готовится протестировать уровень сопротивления», о том, что в случае пробоя ему «открывается дорога к следующему значимому уровню», и так далее. Выслушав, как обычно, очередную порцию подобных рассуждений, которые всегда казались Кингу попыткой студента-недоучки произнести шаманское заклинание на неизвестном ему языке, Кинг открыл «длинную» позицию, приобретя изрядное количество контрактов по фьючерсу на индекс S&P-500.

Минут через двадцать он уже въезжал в типовой квартал многоэтажных домов из мелкого грязновато розового кирпича. Для поездок в эти районы восточного Бруклина, где стены покрыты иероглифами граффити, а по темным переулкам ходить не очень безопасно, Кинг из трех своих автомобилей всегда выбирал специально приобретенный для этой цели потасканный, обшарпанный, купленный из четвертых или пятых рук пикап «форд». Не хватало еще, чтобы жители района видели, как дворник приезжает на роскошном «бентли континентал», буквально излучающем ауру дорогого и только что купленного авто.

Взав метлу и ведра, Кинг уже покидал каморку правления, когда столкнулся с Джеком Холдингом.

– Знаешь, Фрэнсис, – прогнусавил босс, вместо приветствия обдавая Кинга зловонным сигаретным дымом, оживленно двигая полным, морщинистым лицом и моргая воспаленными глазами, – я все никак тебя не пойму. Молодой, здоровый парень, а работаешь дворником. Давно уже мог бы пойти учиться, получить нормальную профессию.

– А чем плоха моя? – парировал Кинг. – Разве это не чудесно – создавать в мире чистоту?

Джек пожал плечами.

– Послушай, приятель, сколько тебе лет? – спросил он. – Бьюсь об заклад, не больше двадцати пяти. Ладно, не буду вмешиваться. Это, конечно, твое личное дело – тратить лучшие годы жизни на такую работу. Мне, как твоему начальнику, от этого только лучше.

– Не советую биться об заклад. Никаких закладов не хватит. – Дав сей малопонятный совет, Кинг отправился на улицу.

Октябрьский ветер мел по мостовым сухие листья всех оттенков багрового и желтого, а также многочисленные бумажные и картонные обертки от сэндвичей, мороженого и чипсов. Повсюду валялись бутылки из-под пива и кока-колы.

Кинг действительно получал наслаждение от этой работы на свежем воздухе. Она вводила его в какое-то приятное состояние бездумного наслаждения всем, что попадало в поле его внимания: движениями тела, звуками ветра и даже грохотом городского транспорта. Да и насчет чистоты Фрэнсис говорил вполне искренне: ему нравилось видеть, как меняется облик улиц и дворов после того, как благодаря его стараниям весь этот мусор исчезает. В этом было что-то магическое, некое необременительное, но отрадное преображение пространства.

Фрэнсис выпрямился и с удовольствием потянулся. Сегодня после работы он собирался отправиться в конный клуб, и эта мысль наполняла его приятным предвкушением.

– Мистер Кинг! Идите к нам, мистер Кинг!

Несколько старшеклассников махали ему рукой со спортивной площадки, предлагая присоединиться к ним и покидать мяч в корзинку. С тех пор как он показал им такое владение мячом, которого они не увидели бы даже на играх Национальной баскетбольной ассоциации, он стал в их глазах непререкаемым авторитетом.

– Не сегодня! – крикнул Кинг, помахав в ответ.

Закончив работу, он вернулся домой, позвонил брокеру и узнал, что за прошедшие после их утреннего разговора несколько часов успел потерять несколько тысяч долларов. Хмыкнув, Фрэнсис велел зафиксировать убыток.

– Вы уверены, мистер Кинг?! – забеспокоился Брайен. – После публикации индексов ситуация может перемениться. Ожидания на рынке…

– Все в порядке, Хью, – перебил Кинг, – вы же меня знаете. Иногда приходится затягивать пояс и с достоинством принимать убытки.

– Но когда я говорил вам о перспективах конкретных финансовых инструментов, я имел в виду несколько более долгосрочную стратегию, мистер Кинг.

– Не беспокойтесь. Я не собираюсь упрекать вас. Какие бы вы ни давали мне рекомендации, принятие решений лежит на моей совести. Так что не будем спорить. Сегодня не повезло – повезет в другой раз. Закрывайте сделку!

Если бы Брайен мог видеть его в эту минуту, то с удивлением обнаружил бы удовлетворение на лице Кинга.

Повесив трубку, хозяин дома задумался, где бы ему сегодня пообедать, когда внезапно зазвонил телефон. Кинг поднял трубку с некоторым любопытством. Он практически ни с кем не переписывался и не созванивался. Не заводил ни с кем тесных связей – ни любовных, ни дружеских. Был скрытен. В этом мире существовал лишь один человек, знавший его биографию весьма подробно, но и с этим человеком Фрэнсис разговаривал или обменивался письмами не чаще чем раз в несколько лет. Обычно они просто сообщали друг другу об очередной смене места проживания. Иногда – и о смене имени.

Этого человека звали Бланш Ла-Сурс, но звонившая женщина ею не была.

– Мистер Кинг? – спросила она. – Фрэнсис Кинг?

– Да, это я.

– Здравствуйте. Меня зовут Джессика Готторн. Мы с вами однажды уже разговаривали. Это было в девяностом году.

– Погодите. – Кинг наморщил лоб и вспомнил. – Вы дочь Билли Ковальски, верно?

– Да, вы правы. У вас хорошая память. Боялась, что вы не вспомните. Все-таки пять лет прошло.

– Вы звонили мне тогда, чтобы сообщить о кончине отца.

– К сожалению, это было именно так. Вы помните, что еще я вам рассказала?

– О каком-то пакете, который ваш отец хотел передать мне? – Обмениваясь репликами по телефону, Кинг поглядывал на экран телевизора, пытаясь одновременно прислушиваться к диктору программы новостей. – Признаться, я тогда не понял, о чем идет речь.

– Я вам говорила, – голос Джессики Готторн отвлекал его от телевизора, – что перед смертью отец несколько раз вспоминал тот случай, когда вы в Италии спасли его от смерти.

Кинг в ответ только кашлянул. По экрану ползли танки. Надпись в углу оповещала, что репортаж посвящен событиям в Руанде.

– Он очень хотел передать вам один пакет, – продолжала собеседница, – но не мог вспомнить, куда его подевал.

– Да, я помню, вы говорили, что искали пакет, но не смогли найти.

– Совершенно верно. У вас действительно отличная память. Да и голос у вас такой молодой!

Кинг подумал, что уже второй человек упоминал сегодня его молодость. Может быть, это означает, что пришло время готовиться к переезду?

– Некоторые голоса с возрастом не меняются, – сказал он, стараясь говорить уверенно. Собственная убежденность часто действует на слушателей лучше, чем слова и формулировки.

– Мистер Кинг, – в голосе Джессики послышалось оживление, – я звоню вам потому, что мы с мужем нашли этот пакет! Мы готовимся к переезду, собираем вещи. Дом вверх дном. И вот вчера на антресолях, за разным барахлом, обнаружился пакет, на котором рукой отца написано, что содержимое предназначается вам.

– Вот как! Очень любезно с вашей стороны сообщить мне об этом. Но вам, вероятно, некогда ходить на почту, ведь переезд – такая морока. Представляю себе, сколько у вас сейчас хлопот!

Он нажал на кнопку пульта дистанционного управления, чтобы немного прибавить звук. Говорили что-то про Испанию. Содержимое пакета, который в приступе сентиментальности оставил ему старина Билли, не слишком интересовало Кинга.

– Нет, сходить на почту совсем не сложно. Только я не знаю, что внутри пакета. Вдруг что-то ценное…

– Вы не могли бы открыть его и посмотреть? – попросил Кинг.

– Конечно, мы просто не решались сделать это без вашего разрешения.

Последовала пауза, после которой Джессика сообщила:

– Тут шкатулка. Непонятно, как ее открыть. По виду старинная. Я сейчас вспомнила: отец говорил, что нашел ее в руинах какого-то дома после бомбежки. Это было в сорок пятом, когда вы с ним уже были на разных участках фронта.

– Скажите, завтра вы еще не переезжаете? – спросил Кинг. Ему вдруг захотелось сменить обстановку, а тут как раз подворачивался повод для непродолжительной поездки на Запад.

– Нет, только через три дня.

– Тогда дайте мне ваши координаты. Я завтра сам нанесу вам визит. Посылать по почте не стоит, если вещь старинная.

– Правда? Чудесно! – обрадовалась Джессика.

Уладить внезапный выходной за свой счет было несложно. Как всегда в таких ситуациях, Фрэнсис сказал Джеку:

– Если тебя это не устраивает, можешь уволить меня и даже лишить последней зарплаты. Я судиться с тобой не буду, – и повесил трубку. Он прекрасно понимал, что Холдинг от такого работника не откажется. А если и откажется, то уж работу дворника Кинг всегда найдет. Если вообще захочет. Можно было какое-то время просто побездельничать где-нибудь во Флориде.

В Калифорнии оказалось заметно теплее, чем в Нью-Йорке. В отеле Кинг потратил какое-то время, чтобы основательно поработать с гримом. Этим искусством он уже давно овладел в совершенстве. Сидя перед зеркалом, Фрэнсис медленно и со вкусом превращал себя в старика. Все-таки ему предстояло отправиться к дочери фронтового товарища, а с окончания Второй мировой войны прошло уже пятьдесят лет. Выглядеть на двадцать пять было бы просто неприлично.

С наслаждением вдыхая воздух, но и не забывая сутулиться и старчески пришаркивать ногой, Фрэнсис Кинг приближался к дому, где жило семейство Готторн. Резкий, знакомый, дымный запах вдруг ворвался в его сознание и на несколько мгновений безраздельно завладел им. Удивленно обернувшись, Кинг поискал глазами источник запаха. Тот обнаружился не сразу. Пришлось зайти за угол, на соседнюю улицу, и там глазам состоятельного нью-йоркского дворника предстала небольшая кучка тлеющих листьев и ватага десятилетних поджигателей, которые, завидев Кинга, тут же дали деру.