Текст книги "Орбинавты"

Автор книги: Марк Далет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 38 страниц)

– Да, это так, – вынужден был признать Алонсо. – Крещение не дает гарантии выживания. Но здесь я могу повторить твой довод. Не все попадут на костер. Некоторые выживут. Что-то мне подсказывает, что число тех, кто не выдержит тягот и лишений изгнания, превысит даже число жертв инквизиции. Впрочем, я, конечно, могу и ошибаться. Я не пророк и даже общепризнанным пророкам не слишком верю. Хотя бы потому, что их учения не допускают споров и самостоятельного мышления. Точнее говоря, споры есть, но они очень быстро перерастают в войну и в истребление побежденных. При этом последние объявляются еретиками. Именно так на протяжении веков вели себя и мусульмане, и христиане.

– В нашей вере споры только поощряются. – Рафаэль сделал ударение на слове «нашей». – Талмуд – это не что иное, как огромное собрание изречений мудрецов, спорящих друг с другом по каждому вопросу.

«Но только не о том, – подумал, но не произнес вслух Алонсо, – можно ли доверять основоположнику учения, который вывел евреев из египетского рабства».

– А во что веришь ты, Алонсо?

Алонсо уже не терпелось закончить разговор, но он понимал, что после искренних ответов друга не может проигнорировать его вопрос.

– Это не столько вера, сколько предположение, – сказал он. – Мне думается, что подлинное переживание является более надежным источником знания, чем вера. Ведь если я тебе скажу, что по комнате летает бабочка, а ты мне поверишь только потому, что доверяешь моему авторитету, ты будешь думать, что в комнате есть бабочка, хотя я просто принял игру света за полет насекомого. Если же на твою руку сядет бабочка, то ты точно будешь знать, что она здесь есть, даже если я тебе ничего о ней не скажу.

– Ты имеешь в виду, – Рафаэль хотел уточнения, – что для получения знания о мироздании каждый из нас должен стремиться к непосредственному общению с Богом, а не полагаться на писания, даже священные? Но ведь ты же сам сказал, что ты не пророк. Теперь же ты утверждаешь, что каждый из нас пророк.

– Я не утверждаю, – возразил Алонсо, – а предполагаю, что в каждом из нас где-то в глубине сознания скрыта эта возможность. Если Бог действительно сотворил человека по Своему образу и подобию, то вряд ли имеется в виду их внешнее сходство, ведь Бог – это не физический объект. Возможно, речь идет не о теле, а о сознании. Возможно, где-то в глубинах сознания или даже за пределами этой глубины кроется ключ к пониманию мироздания или того, что мы воспринимаем как мироздание.

– И как же до этого ключа добраться?

– Мы уже с тобой согласились в том, что видения так называемых пророков и святых настолько сильно отличаются друг от друга, что вряд ли могут быть источником знания. Возможно, они представляют собой такие же иллюзии, как горячечные фантазии пьяницы или наши ночные сны. Возможно, наш разум непрерывно их производит. И тогда весь этот мир создан именно нашим сознанием, что звучит не так уж и парадоксально, если оно божественно, то есть единоприродно Творцу или даже является Творцом.

– Смотри-ка, куда тебя занесло… – Рафаэль взглянул на Алонсо с любопытством. – Никогда ничего такого не слышал.

– А отсюда следует, – продолжал Алонсо, – что никакие умопостроения или видения нельзя считать конечной истиной, даже видения самых уважаемых нами людей и великих деятелей древности. Творящая первооснова должна быть открыта где-то за пределами проявлений нашего рассудка. И ее можно обнаружить с помощью особой медитации.Но, подчеркиваю, это лишь предположение.

– Прости, я не понял слова, которое ты произнес. Медитация? – спросил Рафаэль.

– Это на латыни. Meditatio.Означает особый вид размышления, сосредоточенное и созерцательное размышление, – объяснил Алонсо.

Это слово использовалось в рукописи «Свет в оазисе», где приводились наставления по выполнению таких размышлений, вплоть до того, какими должны быть позиция тела и дыхание медитирующего. Алонсо и Ибрагим совместными усилиями недавно расшифровали фрагмент на эту тему.

– То, что ты мне сейчас сказал, ты не мог прочесть ни в одной книге мусульманского, христианского или иудейского автора, – предположил Рафаэль. – Или я ошибаюсь?

– Ты прав, – подтвердил Алонсо. – Я прочитал это в тайной рукописи, о которой не вправе говорить. Но я хотел рассказать тебе хотя бы небольшой фрагмент этого тайного знания, в качестве подарка. После вашего отъезда мы, возможно, больше не увидимся. Пусть же у тебя останется на память обо мне это знание, которое, скорее всего, будет для тебя бесполезным. Считай его чем-то вроде подарка на память.

– Что ж, спасибо. Хотя я, безусловно, не смогу извлечь никакой пользы из того, что ты мне сказал, хотя бы потому, что не верю в это ни на йоту.

Рафаэль встал, походил, потом снова уселся и вдруг объявил:

– А сейчас и я тебе кое-что расскажу. Тоже небольшой фрагмент тайного знания. Это будет мой тебе ответный подарок. Возможно, столь же бесполезный для тебя, как твой для меня. Ты, вероятно, слышал имя раввина Авраама Абулафии?

– Да, конечно. Знаменитый мистик и философ тринадцатого столетия по летоисчислению христиан. Родился в Арагоне, много путешествовал, пытался убедить в чем-то даже папу римского.

– Да, верно, – сказал Рафаэль. – Он настолько велик, что считается основоположником особого направления в еврейском мистицизме, которое так и называется: «Каббала Авраама Абулафии». Наша семья состоит в родстве с его прямыми потомками. По словам рабби Авраама, люди ошибаются, полагая, что рай находится где-то в другом месте, что человек был изгнан оттуда в начале времен. В действительности, это человек изгнал Бога из рая! Понимаешь?! Тот мир, в котором мы обитаем, и есть Сад Эдема, только Бог из него изгнан, поэтому для нас – это юдоль скорби. Эдем не надо искать за какой-то таинственной рекой Самбатион. Достаточно лишь вернуть Бога, и мы снова будем в раю!

– О! Эта идея мне очень нравится! Спасибо! – Алонсо действительно был в восторге. – Но, если ты в это веришь, значит, ты допускаешь, что человек в состоянии изгнать Бога. Означает ли это, что ты не считаешь Бога всесильным?

– Нет, не означает, – отрезал Рафаэль. – Бог дает человеку выбор, намеренно сжимая Себя и проявляясь так, словно Его можно изгнать.

И тут он замолк. Алонсо ждал продолжения, однако его друг сидел молча, время от времени покашливая, с таким видом, как будто никакого разговора между ними и не было. «Он больше ничего об этом не скажет», – с сожалением подумал Алонсо, решив непременно почитать труды раввина Абулафии.

В конце концов Алонсо сам нарушил молчание.

– Как вам удалось так быстро распродать столько имущества? – спросил он, оглядывая опустевшие полки, некогда заваленные всевозможной утварью, и на голые стены, с которых были сняты ковры. В детстве эта лавка казалась ему волшебной.

– Удалось! – откликнулся Рафаэль, вложив в это слово всю горечь, на которую был способен. – Христиане знают королевский указ во всех деталях, им прекрасно известно, что мы не можем взять с собой никаких денег. Вот евреи и продают им все за бесценок. Дом отдают за осла, виноградник – за кусок ткани. Уж лучше так, чем ждать, пока ограбят…

В ту ночь Алонсо остановился в местном трактире. На следующий день, вернувшись в дом семейства Абулафия, он предложил Мусе и Рафаэлю продать дом и лавку ему – не за гроши, а за столько, сколько это имущество действительно стоило.

…Алонсо тряхнул головой, пытаясь перестать думать обо всем этом, и зашел проведать Ибрагима, комната которого размещалась на втором этаже, по соседству с его собственной.

– Мир тебе, дед! Вижу, ты не расстаешься с «читальными камнями».

Ибрагим поднял на внука бесцветные глаза. Сквозь увеличительные стекла для чтения, удерживаемые с помощью защелки над переносицей, они выглядели крупнее, чем на самом деле, что придавало старику несколько удивленное выражение лица. Он сидел в специальном кресле на колесиках у низкого стола, заваленного книгами.

– Да, Али, это приспособление воистину вернуло мне зрение, – оживленно ответил Ибрагим. – Не знаю, надолго ли. Почему-то каждый раз после их использования у меня перед глазами как будто стоит еще более густой туман, чем до того, как я надел их. И все же я не могу не радоваться. Благодаря этому изобретению я вернулся к чтению книг. За это я многое готов простить христианам.

Подбор для деда подходящих «читальных камней» в гильдии стекольщиков и заказ на их изготовление был первым действием, предпринятым Алонсо после того, как они продали дом в Гранаде и заняли второй этаж у дяди Хосе. Там как раз освободилось место в связи с тем, что Хуан переехал жить к молодой жене. Теперь второй этаж был занят выходцами из Гранады – Ибрагимом, Алонсо и Сефериной. На первом располагались покои кордовских Гарделей. В пристройке с внешней стороны здания находился магазин тканей и одежды.

– Дед, – осторожно начал Алонсо. – Я давно хотел задать тебе один вопрос.

– И что же мешало тебе это сделать?

Внук, подбирая слова, глядел в окно на поблескивающую под августовским солнцем поверхность Гвадалквивира.

– Не решался возвращать твои мысли к дням осады, – проговорил он наконец.

В первые месяцы после того, как Алонсо с Мануэлем привезли Ибрагима в Гранаду из ставки эмира в Альпухарре, старик с крайней неохотой говорил о прошлогодних событиях, связанных с ужасами голода в осажденном городе. Особенно болезненно старик воспринимал любые напоминания о Фатиме, которой так и не удалось спастись. Лучший лекарь визиря ничего не сумел сделать: цинга слишком измучила подорванное голодом тело девушки, и она умерла в Лаухар-де-Андарас на руках у безутешного деда. Ибрагим никак не мог успокоиться, повторяя, что Аллах по ошибке забрал юное существо вместо преклонного старца.

Уговорить Ибрагима продать дом в Гранаде, где прошла вся его долгая жизнь, и переехать в Кордову оказалось не так трудно, как предполагал Алонсо. После того как Мануэль завершил службу и уехал в Саламанку, некому стало их защищать. А защита требовалась – новые власти косо смотрели на упрямого старого мусульманина, отказывающегося принять христианство (несмотря на его же крайне скептическое отношение к догматическому исламу), но живущего вне районов, отведенных новой властью для мусульман. Однако еще более следовало опасаться самих мусульман, особенно старых знакомых Алонсо. После того как отец его соученика, погибшего при защите Гранады, встретив Алонсо на улице, разразился криками, называя его во всеуслышание предателем и вероотступником, Ибрагим прекратил всякие споры относительно необходимости переезда.

На деньги, вырученные от продажи гранадского дома вместе со средствами, предоставленными дядей Хосе, Алонсо открыл две лавки для книжной торговли – в Кордове и в Саламанке. В «золотом городе» в его отсутствие лавка пока не работала, но первые заказы уже принимал у клиентов талантливый переписчик Мартин Освальдо, которого порекомендовал Антонио де Небриха.

– Ты хочешь спросить про своего блохастого приятеля? – спросил дед надтреснутым голосом, снимая очки.

Алонсо вздрогнул. Дед, как обычно, угадал, что у него на уме.

– В общем, да, – признался он. – Как-то неловко интересоваться тем, что стало с животным в месяцы, когда гибли люди. К тому же, как я слышал, в городе тогда ели лошадей и крыс. Я почти не сомневаюсь, что Саладин погиб.

– И ты терпел и не спрашивал почти семь месяцев? – ужаснулся Ибрагим. – С такой выдержкой ты мог бы стать святым, если бы сумел полностью принять какую-нибудь религию!

– Так что же стало с Саладином? Судя по твоему шутливому тону, он уцелел! – Алонсо не смог скрыть забрезжившей в нем надежды.

– Не знаю, уцелел ли он, но мы с нашей девочкой, да упокоится ее душа в мире, сделали все, чтобы он не попал кому-нибудь на стол. В самом начале осады, когда уже было совершенно ясно, к чему все идет, я попросил Фатиму вынести кота за ворота города. В первые дни командующий конницей велел не запирать городских ворот, чтобы доказать христианам, что мы их не боимся. Фатима отдала Саладина одному из всадников, охранявших ворота, и попросила отнести его шагов на двести – триста поближе к стану неприятеля, чтобы кот мог учуять их еду. Что было с ним после этого, я не знаю. Надеюсь, что нюх увел его в лагерь католиков. Если бы Саладин вернулся в город, он наверняка нашел бы дорогу домой, как уже делал много раз.

Ибрагим тяжело вздохнул.

– Что поделывает твой друг из Саламанки? – спросил он.

– Отплытие эскадры Колона, если только можно назвать эскадрой одну старую карраку и две крошечные каравеллы, назначено на сегодня. Я уже не успеваю с ним попрощаться. После вчерашнего прощания с Рафаэлем у меня нет душевных сил снова ехать к берегу и провожать кого-то, кто, возможно, никогда не вернется назад.

– Но ведь ты вчера был в Малаге, – удивился Ибрагим. – Разве Колон отплывает не оттуда же?

– Нет. Они уходят в море из маленького прибрежного городка Палос-де-ла-Фронтера, в районе Уэльвы. Это ближе к Севилье. Да и почти вся его команда, если не считать нескольких чиновников королевы, набрана в маленьких городках этого района – в самом Палосе, в Уэльве и Могере.

– Значит, королевская чета удовлетворила все требования генуэзца? – Ибрагим очень живо заинтересовался судьбой проекта Колона. Алонсо рассказывал деду все связанные с этим предприятием подробности, которые знал из рассказов Мануэля де Фуэнтеса.

– Не совсем. В феврале, уже после падения Гранады, они согласились финансировать отплытие трех кораблей, но категорически отказались выполнять требование Колона о предоставлении ему званий и должностей. К тому времени король и королева покинули Гранаду и вернулись в Санта-Фе, где и встречались с Колоном. Разочарованный мореход заявил, что теперь он направляется во Францию, и покинул город. По слухам, узнав об этом, король выразил свое облегчение, зато королева твердо заявила, что нельзя допустить, чтобы услугами Колона воспользовалось другое государство. Она якобы сказала тогда, что, будучи монархом Кастилии, принимает независимое от Арагона решение удовлетворить запросы Колона и что она даже готова заложить собственные драгоценности, чтобы покрыть часть расходов. Не знаю, можно ли верить в историю про драгоценности. Скорее всего, это очередная легенда из тех, в которые так охотно верят люди. Вроде того, что рассказывали во время войны про нижнюю рубашку Изабеллы.

– Да, любопытно. – Дед несколько раз цокнул языком, как делают арабы, чтобы выразить заинтересованность и удивление. – И что же было дальше?

– Дальше Изабелла отправила за Колоном альгвасила, который остановил его где-то по пути в Кордову и препроводил обратно ко двору. Там ему сообщили, что его требования будут приняты. К середине апреля католические короли предоставили мореходу письменный документ, который, вопреки их заверениям, содержал не согласие с его требованиями, а своего рода компромисс. По этому документу ему и его наследникам жаловали дворянство, он получал титул «адмирала моря-океана», должности вице-короля и губернатора новооткрытых земель, десятую долю с чистого дохода на новых территориях и право разбора на них уголовных и административных дел – в общем, все, что он требовал, но при условии, что он действительно откроет земли в море-океане. В случае же, если его экспедиция не увенчается успехом, он ничего из этого не получит.

– И как поступил гордец? Опять вспылил и уехал?

– Нет, согласился. По рассказам Мануэля, он настолько убежден в успехе своего предприятия, что для него этот компромисс равносилен предоставлению ему всех должностей. Колон буквально излучает уверенность в себе. Матросы считают, что он поведет их на верную гибель, и, несмотря на это, уже сейчас называют его адмиралом и доном Кристобалем, хотя ему лишь предстоит получить эти титулы в случае удачи. Это человек, умеющий внушать уважение к себе даже тем, кто ему не верит.

– Поразительная личность, – констатировал дед. – За преданность цели он заслуживает того, чтобы добиться ее. Ты согласен со мной?

– В общем, да. Хотя я не в восторге от посулов, которых он надавал королям. Не зная заранее, как сложится судьба экспедиции и кому принадлежат земли, которые он откроет, он уже сейчас обещает, что оттуда в Кастилию польются потоки золота и драгоценностей!

Дед покачал головой.

– В таком случае неизвестно, что сулит Кастилии его проект: превращение ее в империю или втягивание в непосильную войну с великими странами Востока, – проговорил он задумчиво. – Кстати, почему в Кастилии нет столицы и королевская чета постоянно меняет свое местопребывание?

– Они считают, что бремя расходов на поддержание двора не должно всегда падать на один и тот же город, – ответил Алонсо.

– То есть жизнь двора финансируют городские власти? – изумился старик.

– По крайней мере, частично. Дед, – спросил Алонсо, вставая, – тебе что-нибудь привезти из Саламанки?

– Как всегда, новые книги. – Лицо Ибрагима просияло. Казалось, радость разгладила часть морщин. – Ведь теперь я зрячий!

– Ну, это-то понятно! Но, может быть, тебе нужно что-то определенное? У тебя есть еще неделя до моего отъезда. Подумай.

– Скажи, Али, во время той поездки, когда ты занимался магазином в Саламанке, ты встречался с Фуэнтесом?

– Нет. Мы с ним были там в разное время.

…В «золотом городе» Алонсо, как обычно, остановился в «Пиренейском льве». Там его ждала записка от Консуэло.

«Дорогой вестгот! – прочитал Алонсо. – Оказывается, ты в начале лета был в Саламанке и даже и не заглянул ко мне. Меня это не удивило, но немного огорчило. Надеюсь, наша дружба все еще существует. К.».

Да, в тот свой приезд он действительно так и не сумел заставить себя нанести визит в палаццо на предмостной площади после того, как узнал, что Консуэло регулярно встречается с каким-то молодым идальго, вернувшимся с Гранадской войны. Он не знал, что мешает ему навестить ее: ревность или непонимание того, каким будет теперь характер их отношений после длительной разлуки.

Однако в этот раз он принял решение увидеть сьелито.Тем более что у него был припасен обещанный Консуэло подарок.

Сердце его обмирало, когда он приближался к саду, окружавшему особняк возле моста, когда рука его дернула шнурок звонка с лисьей головой и где-то внутри раздались мелодичные переливы, когда Консуэло сама открыла ему калитку. При виде Алонсо лицо ее вспыхнуло от радости, и он опять подивился тому, какой незаметной и заурядной кажется ее внешность при первом взгляде и как любое ее слово, жест, движение, улыбка сразу же магическим образом придают ее облику непреодолимую притягательность.

– Алонсо! – Она кинулась обнимать его с такой непринужденной искренностью, что он вдруг устыдился своих колебаний. Конечно, ее расположение к нему совершенно не зависит от того, с каким мужчиной она проводит дни или ночи. Она действительно по нему скучала.

В доме за прошедшее время произошли изменения: появились новые статуи и гобелены. Исчезли разбросанные повсюду маленькие пуфы, уступив место новым креслам и кушеткам с большим количеством подушек и валиков.

– Я правильно поняла причину, из-за которой ты не навестил меня в июне? – спросила Консуэло, пронизывая его своими желто-зелеными глазами.

Он смущенно прокашлялся.

– Вероятно, да. Ты все всегда правильно понимаешь. Хотя ты ведь еще не сказала, что именно ты поняла.

Она с античной грацией протянула точеную руку и взяла его за пальцы:

– Милый варвар, дверь моего дома открыта для тебя! Уясни же это, наконец!

– Что, если бы я пришел и застал тебя с кем-то?

– Не застал бы. Когда я бываю с кем-то, как ты выражаешься, я велю слугам никому не открывать.

– Ты права, сьелито,но не будь ко мне слишком строга. Я не привык дружить с женщиной, которая вызывает во мне такую страсть. Давай-ка сменим тему, – предложил Алонсо. – Надеюсь, ты оценишь то обстоятельство, что я, при всей своей нелюбви к каллиграфии, собственноручно переписал для тебя рукопись, о которой мы с тобой однажды говорили. Помнишь?

Глаза Консуэло вспыхнули. Она с благоговейным восторгом приняла из рук Алонсо небольшой свиток и бережно развернула его.

– О, мой милый вестгот! – прошептала хозяйка особняка. – Чем же я заслужила такой дар?..

– Вот здесь сам текст, – объяснил Алонсо. – Как ты понимаешь, я не мог поручить эту работу постороннему. А тут я записал обычными латинскими буквами и с пробелами уже расшифрованные фрагменты.

Радости Консуэло не было границ. Она тут же принялась читать расшифрованный текст, сверяя его с оригиналом. Алонсо был доволен, убедившись, что она выполнила свое обещание и выучила двадцать две буквы еврейского алфавита.

– Да, трудное чтение, – заключила Консуэло после нескольких попыток. – Но тем интереснее. Давай я несколько дней почитаю все, что ты уже разобрал, а потом начнем вместе работать над рукописью. Вдвоем мы все очень скоро поймем! Как ты думаешь?

Она отложила рукопись и принялась расспрашивать Алонсо о деде, о том, как идет торговля. Алонсо поведал ей, как они с Мануэлем нашли Ибрагима в ставке эмира, рассказал о Фатиме и об отъезде Мануэля с Кристобалем Колоном на корабле «Санта-Мария» в поисках западного пути в Азию. Она слушала его с огромным вниманием, иногда перебивала, задавала множество вопросов.

Консуэло поинтересовалась его кузеном Хуаном, – в прошлый раз Алонсо делился с ней своими тревогами в связи с ним.

– Как ни странно, он успокоился. – Алонсо до сих пор удивлялся той перемене, которая произошла с Хуаном после женитьбы. – Да и кто бы мог подумать, что его избранницей окажется сеньорита из семьи потомственных христиан!

– Вот тебе еще одно доказательство того, насколько жизнь похожа на сон! Ну а как твои сновидения? Ты меня просто потряс перед нашим расставанием, когда рассказал о том, что ты в них творишь! Тебе по-прежнему снятся сны, которые ты называешь «сказочными»?

– Довольно часто. Почти два-три раза в неделю. И в них я действительно произвожу множество изменений. Но в реальности мне ни разу не удалось этого сделать, и это меня слегка беспокоит. Я уже столько лет этим занимаюсь, а толку никакого!

Во взгляде Консуэло он прочел непередаваемое изумление.

– Нет, ты все же неблагодарный варвар, Алонсо! Как же никакого толку?! – потрясенно воскликнула она. – Ты два-три раза в неделю перемещаешься в волшебный, сказочный мир, переживая это не просто в мыслях, как при чтении книг, а всем своим существом, зрением, слухом, обонянием, и ты еще и недоволен! Стыдись!

– Ладно, ладно, ты, как всегда, права, – примирительно сказал Алонсо.

– А что слышно о той синеглазой девушке, чей портрет ты видел в медальоне своего друга? Она все еще снится тебе?

– Теперь уже очень редко. В последний раз видел ее во сне месяца три назад. Начинаю забывать.

– Узнал что-нибудь о том, кто это? – с интересом спросила Консуэло.

– Нет, твое предположение о том, что это его сестра, не подтвердилось. Мануэль зимой сказал мне, что потерял свою возлюбленную. Так что, суди сама: носит ее портрет, горюет о ней. Это не сестра…

Консуэло возразила, что возлюбленной Мануэля может быть совсем другая женщина, затем разговор перешел на иные предметы. Она хотела знать, когда Алонсо собирается переехать в Саламанку. Он бы сделал это с радостью прямо сейчас и даже вел уже переговоры о покупке понравившегося ему дома с привлекательной, несколько игрушечной внешностью, возле университета. Но сам переезд откладывался из-за того, что ему не удавалось уговорить Ибрагима перебраться в «золотой город» вместе с ним.

Алонсо сам не смог бы объяснить, почему он на этом настаивал. В Кордове Ибрагиму был обеспечен хороший уход – при нем находились Сеферина и тетя Ортенсия. Может быть, он просто боялся, что старику осталось жить не так уж долго, и хотел как можно чаще бывать в его обществе?

* * *

Алонсо так и не переехал ни летом, ни осенью. Все это время он лишь совершал непродолжительные визиты в Саламанку, встречался с заказчиками, посещал типографию, давал задания переписчикам, встречался с Консуэло, участвовал в литературных сидениях и неизменно возвращался в Кордову.

В один из тех дней, когда Алонсо находился в Саламанке, чернокожая Суад принесла ему записку от Консуэло, в которой та просила прийти к ней как можно скорее.

Не успел Алонсо войти в дом, как Консуэло выбежала ему навстречу из спальни под лестницей. Глаза ее сверкали.

– Алонсо, ты не поверишь! У меня был «сказочный» сон!

– Чудесно! – обрадовался он и обнял Консуэло. – Давай отпразднуем это событие! У тебя есть хорошее вино?

– Я тоже хочу отпраздновать. Наверху уже все готово. Пойдем, я тебе расскажу, как это было!

В столовой на втором этаже был накрыт стол.

– И как же это случилось?! – спросил Алонсо, разливая пенящийся напиток темно-багрового цвета.

– Знаешь… – Консуэло никак не могла успокоиться.

– Это совершенно неповторимое чувство! Мое тело до сих пор хранит ощущение полета! Так бывает после танцев, когда тело еще помнит ритм и движение. Теперь я точно знаю, что никакой настоящей разницы между явью и сном нет. Во сне все точно так же реально, как и в действительности, но потом мы просыпаемся, и воспоминания о сновидении постепенно тускнеют. Поэтому мы и не помним, насколько там все подлинное. Но после «сказочного» сна я все прекрасно помню! А ведь раньше я не верила, что у меня это когда-нибудь получится!

–  Сьелито,выпей вина и расскажи мне все по порядку.

Она послушно пригубила и поставила кубок обратно на стол. По ней было видно, что она пьяна без всякого вина.

– Мне приснилось, что я живу в Альгамбре, – торопливо заговорила Консуэло, словно боясь, что забудет какую-нибудь важную деталь. – Поначалу мне и в голову не пришло, что это сон. Как будто ничего удивительного в этом нет. Я живу в Альгамбре и провожу литературный кружок в Львином дворике. Ты помнишь это место? Помнишь чашу с фонтаном, которую поддерживают двенадцать мраморных львов?

– Ну конечно, помню, – рассмеялся Алонсо. – Я же родился в Гранаде.

– Так вот, мне снится, что мы сидим верхом на львах и читаем вслух стихи. Можешь себе представить. – При этом воспоминании она расхохоталась. – Герцог Альба верхом на мраморном льве. На другом – Небриха. Ну и все остальные.

– Я тоже?

– И ты тоже. И вдруг… Не могу даже описать, в какой момент пришло понимание. Просто я вдруг поняла всю нелепость и невозможность происходящего. Я поняла, что это сон!

От волнения Консуэло вскочила на ноги, чуть не опрокинув стол.

– И что же дальше? – Алонсо был заинтригован. Он десятки раз переживал в сновидениях этот внезапный момент осознания, и тем не менее рассказ о том, как то же самое случилось с другим человеком, вызвал в нем острое чувство соучастия в чем-то чудесном. Не случайно он назвал эти сны «сказочными». Алонсо прекрасно знал то трепетное переживание, о котором говорила Консуэло, переживание подлинности полетов, прохода сквозь стены, перемещения на любые расстояния – подлинности всего того, что не позволяет совершать косная, неповоротливая явь.

– А дальше я, не задумываясь ни на мгновение, сделала то, о чем мечтала с самого детства. Я полетела! Алонсо, я взмыла высоко в небо и полетела! И город с холмами остался далеко внизу!

Консуэло подбежала к окну, словно собираясь вылететь из него, затем так же порывисто вернулась к столу.

– Я до сих пор так отчетливо помню это! А самое главное – чувство полета осталось в теле и после пробуждения. Как ощущения, которые остаются после бега или танца.

– Да, это чудесное переживание, и объяснить его тому, кто с ним не знаком, совершенно невозможно, – кивнул Алонсо. Он очень хорошо понимал, какой всеохватный восторг переживает сейчас Консуэло. – Как долго ты летала?

Консуэло сникла:

– Совсем чуть-чуть. Почти сразу проснулась.

– Это от перевозбуждения, – объяснил Алонсо. – В тексте есть указания на этот счет. Если чувствуешь, что начинаешь просыпаться, сосредоточься на какой-нибудь детали сна, как будто создаешь нить, привязывающую тебя к этой детали, а значит, и к этому миру сна.

Консуэло бросилась его обнимать.

– О, мой чудесный вестгот! Я бы никогда не узнала ничего подобного, если бы не ты! Теперь это будет происходить все чаще и чаще, верно?

– Если будешь постоянно напоминать себе о том, что реальность похожа на сон, то тебе все чаще будут сниться «сказочные» сновидения. Но обязательно перед сном настраивайся на то, чтобы удержать осознанность и не проснуться от волнения.

– Обязательно буду делать это, – торжественно пообещала Консуэло.

Однако вскоре выяснилось, что у нее в работе со снами есть препятствие. Никакие меры не помогали ей справиться с сильным волнением в тот миг, когда она понимала, что ей снится сон, и она тут же просыпалась. Обеспокоенная Консуэло надеялась отыскать в тексте какие-нибудь способы преодоления такого препятствия.

Что же до Алонсо, то его осознанность в сновидении была вполне устойчива, и предмет его забот был иным. У него все чаще возникали сомнения в том, что автор рукописи прав, утверждая, что способности орбинавта можно приобрести с помощью изменения сюжетов сновидений.

– Что если с этими способностями необходимо родиться и никакие сны и так называемые meditatioнисколько не могут помочь тем, у кого этого дара нет?

Этот вопрос Алонсо задавал и Консуэло, и Ибрагиму, и даже один раз Сеферине, но ни у кого из них не находилось ответа.

Несколько раз Алонсо пытался убедить Консуэло открыть тайну рукописи Фернандо де Рохасу, к которому он проникался все большим доверием.

– Конечно, Рохас – человек надежный, – соглашалась Консуэло. – Можно сказать, что он практически не скован религиозными представлениями. И в инквизицию он точно не донесет. Если уж с кем-то делиться тайной, то именно с ним. Но еще лучше – ни с кем не делиться. Видишь, я не такая щедрая, как некий вестгот, который однажды рассказал мне про орбинавтов.

– Втроем мы можем понять что-то, что сейчас ускользает от нас, – уговаривал ее Алонсо.

– Я чувствую, – возражала Консуэло, – что еще чуть-чуть, и мы с тобой поймем что-то очень важное, после чего ничья помощь нам уже не понадобится.

Алонсо не настаивал на своей правоте, но чувствовал, что терпение его на исходе. Ему все меньше верилось в то, что он когда-нибудь овладеет искусством управлять реальностью. Когда же Консуэло доказывала ему, что его владение снами уже само по себе является удивительным достижением, Алонсо умом понимал ее правоту, но почему-то никакой радости при этом не испытывал.

Сеферина все чаще заговаривала с Алонсо о том, что давно пришло время подыскать ему жену. Он уходил от этих разговоров. Не мог же он объяснить матери, что для того, чтобы полностью отказаться от любовных сражений с Консуэло (сейчас они случались редко, но все же случались), он должен испытывать к жене весьма глубокие чувства. Все существо Алонсо восставало против мысли о том, чтобы изменять жене. Однако это придется делать, потому что при отсутствии настоящей любви тоска по саламанкской куртизанке станет непереносимой. Что же до глубокого чувства, то как можно испытывать его к женщине, которую тебе «подыскали», Алонсо не представлял.