355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Марк Далет » Орбинавты » Текст книги (страница 7)
Орбинавты
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 23:58

Текст книги "Орбинавты"


Автор книги: Марк Далет



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 38 страниц)

– Каковы ваши впечатления от Кордовы? – спросил Энрике, сопровождавший Мануэля в этой поездке.

– Город удивительной красоты! – искренне ответил Мануэль. – Даже красочнее и теплее, чем Саламанка [23]23
  Саламанка описываемого периода очень отличалась от той жемчужины испанской архитектуры, которой она является сейчас. Еще не было площади Пласа Майор, не было Нового собора и других шедевров стиля платереско, не было даже ворот, посвященных католическим королям Изабелле и Фердинанду при входе в университет. Эти ворота были возведены несколько лет спустя после отъезда Мануэля в Кордову.


[Закрыть]
. Мавры – замечательные зодчие. От арабесок, украшающих многие здания, просто невозможно оторвать взгляда. Наши северные города намного проще и мрачнее.

– Да, – согласился Энрике. – Но говорят, что Гранада еще красивее. О дворцах Альгамбры рассказывают, что такую волшебную красоту не могли сотворить руки человека. Вы, вероятно, скоро увидите все это своими глазами.

Вечером, перед отъездом в долину Гранады, Алонсо опять спустился во внутренний двор, когда там отдыхал Мануэль. Он сообщил ему, что дом книготорговца Ибрагима Алькади следует искать на улице, примыкающей к рынку Алькайсерия с южной стороны.

И вдруг Мануэль спросил:

– Алонсо, кто сотворил мир: Бог или Люцифер?

Начитанный мориск с интересом взглянул на него.

Алонсо, казалось, удивило, что этот высокий, сероглазый, молодой рыцарь с постоянно падающей на лоб русой прядью может интересоваться чем-то большим, чем ратные подвиги.

– Разве Священное Писание не отвечает на ваш вопрос? – спросил он.

– О да, разумеется. Но ведь и Писание можно истолковать по-разному. Например, некоторые люди когда-то считали, что именно из Евангелия можно сделать вывод о том, что наш мир целиком лежит во зле и, значит, Господь, будучи всеблагим, его не создавал.

– Вероятно, вы имеете в виду катаров? – предположил Алонсо.

– Мм… – замялся Мануэль. Это слово не было ему знакомо.

– Существовало такое религиозное движение. Они были во многих странах. В Южной Франции катары называли себя альбигойцами.

Мануэль вздрогнул. Осведомленность этого странного недавнего мусульманина из Гранады продолжала его удивлять. Неужели это он тоже узнал от знакомых купцов? Да нет, что за глупая мысль! Очевидно, из прочитанных книг.

– Да, я имею в виду альбигойцев, – признался он.

– Не волнуйтесь, я не побегу в инквизицию, – улыбнулся Алонсо. – И уверен, что и вы не побежите, чтобы рассказать о наших с вами беседах.

Мануэль оценил последнюю фразу как выражение доверия.

– Ну а как же мой вопрос? – напомнил он.

– О происхождении этого мира? Почему вы думаете, что мне известен ответ? Или что кому-либо вообще известен ответ?

– Я не жду от вас окончательных вердиктов. Просто буду глубоко признателен, если вы поделитесь тем, что представляется вам достоверным. Как вам самому кажется, кто сотворил этот мир? Всеблагой Господь или Князь тьмы?

– А разве других возможностей нет?

Мануэль задумался. Да, действительно, разве нет иных возможностей?

– Пожалуй, есть. Вы хотите сказать, что этот мир, возможно, вообще никто не создавал?

– Да, это еще одна возможность. Но есть и другие.

– Что-то мне больше ничего в голову не приходит. Очевидно, последствия удара по голове, – попробовал пошутить Мануэль. – А какие еще есть возможности?

– Может быть, этот мир просто нам снится…

Мануэль ожидал чего угодно, но только не этого.

– Снится? – переспросил он. – Нам всем снится одно и то же? Что-то я не слышал о таких снах. Или я вас не понял?

– Почему же всем одно и то же? Подумайте, разве вам и мне сейчас снится одно и то же?

– Нам сейчас вообще ничего не снится, – неуверенно проговорил сбитый с толку Мануэль. Из знакомых ему людей никто не разговаривал так странно и в то же время так интригующе, как его спаситель-мориск. Только, пожалуй, Росарио.

– Но давайте предположим, что вам снится мир и что он кажется вам настолько подлинным, что вам и в голову не приходит, что это сон. И мне тоже снится мир, который кажется мне настоящим. Вас смущает, что мы с вами видим один и тот же мир, и поэтому вы утверждаете, что мир не может быть сном, поскольку сновидения у каждого свои. Я правильно вас понял?

– Да, правильно.

– Но ведь мы с вами вовсе не видим одно и то же.

– Как же нет?! – Мануэлю хотелось рассмеяться, но он боялся обидеть собеседника. – Разве вы не видите это лимонное дерево?

Алонсо неожиданно встал со скамьи и отвернулся, оказавшись спиной к дереву.

– Нет, – сказал он. – Сейчас уже не вижу. А до этого видел какое-то лимонное дерево. Причем не совсем так, как вы, поскольку смотрел из другого места. А сейчас я вижу лестницу и балкон, которых не видите вы.

– Но вы знаете, что здесь есть лимонное дерево, а я знаю, что здесь есть балкон, – возразил Мануэль.

– Мы никогда не сможем совершенно одинаково увидеть что бы то ни было. Для этого нам пришлось бы полностью совместиться в пространстве. А поскольку это невозможно, мы всегда все видим под разным углом.

– Ну хорошо. – Мануэля начала увлекать эта словесная игра, хоть он и не усматривал связи между ней и своим вопросом о мироздании. – Допустим, мы просто назовем то, что воспринимаете вы, вашим сновидением, а то, что воспринимаю я, – моим. Почему же в обоих этих сновидениях присутствует лимонное дерево, а также лестница и балкон, а также город Кордова и страна Кастилия? Почему в обоих снах сейчас конец пятнадцатого столетия от Рождества Спасителя? Почему обоим снится, что на город спускается ночь и что завтра я намерен отправиться в долину Гранады?

– Вы хотите спросить, почему наши сны так похожи? – уточнил Алонсо.

– Вот именно, почему наши сны так похожи?

– Потому что в данный момент наши рассудки, порождающие эти сны, находятся в сходных состояниях. – Алонсо снова сел на скамью. – Но ведь вы не думаете, что они всегда пребывают в таких похожих состояниях, верно? Вот, к примеру, вы получили дворянское воспитание в католическом городе Саламанке, а я был воспитан моим дедом-книготорговцем в мусульманской Гранаде. В ту пору у наших миров было намного меньше сходства. Завтра вы уедете на войну, а я останусь здесь, и мы опять будем видеть с вами разные вещи. Кроме того, и вам, и мне, когда мы спим, снятся сновидения. Мы можем назвать их малыми снами, в отличие от большого сна, как мы условились называть весь этот мир. Эти малые сновидения являются частью большого сна, ведь их мы тоже видим и переживаем. А это означает, что не далее как через час-другой, когда вы будете почивать в своей постели, а я – в своей, ваш мир утратит сходство с моим, поскольку вы будете видеть совсем не то, что я.

Мануэль задумался. То, что говорил Алонсо, одновременно казалось и не казалось просто словесной игрой.

Мой мир как сумма моего индивидуального опыта… Это не было похоже ни на учение альбигойцев, ни на тезисы их противников. Это вообще не было похоже ни на что, слышанное ранее.

– К тому же, – продолжал Алонсо, – мой мир – это не только то, что я вижу, слышу, осязаю, обоняю, но и те чувства и мысли, которые рождаются во мне в ответ на то, что я вижу, слышу и так далее. Так, например, зрелище огромного католического войска, артиллерийских орудий, вооруженных с ног до головы всадников-рыцарей и пеших солдат-ополченцев может вызвать в вас восторг и гордость за свою страну, а во мне – страх за моих близких и ощущение стыда за христиан. Разве это не означает, что нам снятся пусть и похожие, но все же разные миры?

Мануэль молчал, ошеломленный услышанным.

– Но я должен отметить, – продолжал развивать свою мысль Алонсо, – что определенное сходство между нашими мирами всегда будет присутствовать, ведь вы – человек, и я – тоже, а это и означает некоторую близость нашего восприятия. Согласитесь, запах валерианы вызовет в человеке и в кошке совершенно разный отклик. Человек, в отличие от скворца, вряд ли способен углядеть в земляном черве вкусный завтрак.

– Но погодите же! – не выдержал Мануэль. – До сих пор мне казалось, что вы шутите, хоть я и не понимал, почему мой вопрос заставил вас так долго и необычно шутить. Но теперь мне кажется, вы действительно считаете, будто этот мир существует лишь в нашем воображении. Вы действительно так полагаете?

– Ну что вы! – запротестовал Алонсо. – Да я понятия не имею, что такое мир. Я только объясняю вам, что мы ничего о нем не знаем. И альбигойцы о нем ничего не знали, и католики ничего не знают, и мусульмане, да и все остальные. Мы даже не знаем, существует ли он на самом деле. Мы только можем сказать, что мы что-то воспринимаем, причем каждый видит что-то свое, и все эти воспринимаемые миры в какой-то степени похожи и не похожи друг на друга. Если подытожить, я хочу лишь сказать, что мир напоминает сон. Особенно когда мы вспоминаем нечто, что когда-то было и чего уже нет. Разве не точно так же мы вспоминаем привидевшееся нам сновидение? Еще несколько недель назад полумесяц на башне Комарес в Альгамбре был для меня чем-то зримым и реальным. Но через какое-то время на его месте будет возвышаться крест, и полумесяц будет восприниматься как нечто, принадлежащее лишь сфере воспоминаний. Туманных воспоминаний. Как сюжет сновидения.

Мануэль слушал как завороженный, и перед его глазами стоял уже изрядно потускневший за последние годы образ отца.

– Да, – совсем тихо добавил Алонсо. – Я действительно считаю, что мир похожна сон. Но являетсяли он сном – этого я не знаю.

Двор с садом были погружены в темноту, которую здесь и там робко трогал лунный свет. Молодые люди говорили приглушенными голосами, чтобы не разбудить спящих в доме.

– Если мир все же является сном, и каждому снится свой собственный мир, то все вопросы о том, кто его сотворил, отпадают, – произнес Алонсо. – Мой мир сотворил мой ум, а ваш мир – ваш ум.

– Да, вы правы. Но если это действительно так, то, значит, вы мне снитесь. А я снюсь вам. Так кто же из нас сновидец, а кто – персонаж сна? Кто из нас существует на самом деле?

– Я могу лишь предполагать, но отнюдь не претендовать на знание ответа на этот вопрос.

– И каково же ваше предположение?

– Я думаю, – ответил Алонсо, – что в каком-то смысле мы оба существуем, а в каком-то другом смысле мы оба лишь персонажи снов. Причем не только так, как вы только что сказали. Я не только персонаж вашегосна. Я и себе самомутоже только снюсь.

– Если вы себе снитесь, то кто же тот, про которого вы сказали «себе самому»? – удивился Мануэль.

– Это, пожалуй, вопрос, на который персонаж сна ответить не в состоянии. Давайте обратимся к опыту наших малых снов, тех, что видятся нам по ночам. Ведь в отношении их мы оба согласны, что это лишь иллюзорные видимости, которые рассеиваются после пробуждения.

– Хорошо, – сказал Мануэль.

– Скажите, вам никогда не снилось, что вы кто-то другой. Что вы не Мануэль?

Саламанкский идальго вздрогнул. В последнее время такие сновидения посещали его довольно часто.

– Да, это иногда случается.

– Вы можете вспомнить один такой сон?

– Вы хотите, чтобы я его рассказал?

– Как вам угодно. Это не главное. Я буду вам признателен, если вы просто скажете, как вас звали в этом сне.

– Обычно в таких снах я даже этого не знаю, но недавно мне приснилось, что меня зовут Равакой. Совершенно несуразное имя.

– А своих родителей и знакомых в этом сне вы помнили?

– Нет, у Раваки была совершенно другая жизнь. Сейчас уже не помню подробностей, но у меня даже не было ощущения, что я живу в Кастилии.

– А потом вы проснулись и поняли, что вы не Равака, а Мануэль?

– Да, разумеется, – кивнул саламанкский идальго.

– Скажите, в том сновидении вы, то есть Равака, имели хоть какую-то возможность понять, что Раваки на самом деле нет, что он только снится Мануэлю.

– Ну, когда я проснулся…

– Нет-нет, в самом сне, – пояснил Алонсо, – до того, как вы проснулись. Как мог Равака понять, что его на самом деле нет?

– Э-э… мне могло присниться, что я все-таки Мануэль.

– Но это был бы уже новый сон, – мягко возразил Алонсо. – Подумайте над этим вопросом, дон Мануэль. Могли ли вы, не прекращая осознавать себя Равакой, понять, что Раваки на самом деле не существует? И может ли Равака, не перестав быть Равакой, понять, кому же он снится?

– Вероятнее всего, нет, – признал Мануэль.

– А если теперь мы допустим, что то, что с вами происходит сейчас, – это тоже сновидение, в котором вы осознаете себя Мануэлем, то можете ли вы, не прекращая осознавать себя Мануэлем, убедиться в иллюзорности Мануэля? Быть может, для этого вам необходимо открыть в себе способность быть не только Мануэлем, но и кем-то еще? Как бы выйти за собственные рамки?

Молодой идальго молчал.

– Вы хотите подумать, – то ли спросил, то ли констатировал Алонсо. – У вас будет для этого время. Завтра вам предстоит длинный день. Надеюсь, вы хорошо отдохнете нынче ночью.

– Благодарю вас за пожелание и за весь этот разговор. Желаю вам всяческого процветания и безопасности всех, кто вам дорог, Алонсо.

– А я, – медленно и очень отчетливо произнес странный мориск, – желаю вам никого не убивать. Если же это окажется неизбежным, то я желаю вам научиться хотя бы не радоваться чужой гибели. Даже в разгаре сражения.

Алонсо тихо покинул внутренний дворик, не дожидаясь ответа.

Наутро Мануэль тепло попрощался с семейством Гардель и отправился в долину Гранады. По дороге он воображал себя Равакой, отчего испытывал необъяснимое ощущение свободы.

Глава 4

 
Густо-черная вязь, шум ушедшего века —
То несметное воинство пробует реку.
И во мраке встает покоренный Багдад,
Всех столиц богоданных оставленный брат.
 
Бланш Ла-Сурс


Два всадника сорвались с места и помчались навстречу друг другу. Католический рыцарь, чье лицо было скрыто опущенным забралом, первым поднял длинное тяжелое копье. На его плаще и на попоне его лошади красовались кресты святого Георгия, покровителя ордена Монтесы: две красных полосы, пересекающие друг друга строго посередине, и обрамляющие их четыре жирные черные лилии.

Смуглолицый соперник рыцаря приготовил свое оружие мгновением позже. Мускулистая рука в перчатке, достигавшей локтя, твердо держала древко.

Никто не вмешивался, соблюдая традиции рыцарских турниров. Каждая сторона подбадривала криками своего воина, но что-то в интонации мавров подсказывало Мануэлю, который наблюдал за происходящим вместе с тысячами других кастильцев и арагонцев, что они ни на секунду не сомневаются в победе своего воина. За спинами мавров распластался на холмах силуэт стен и башен Гранады. Солнце, внезапно вынырнувшее из-за покрытых снегом горных вершин, заблестело на поднятых наперевес копьях.

– Арагонец зря принял вызов, – прошептал рядом с Мануэлем Гильермо Энтре-Риос. – Этого сарацина мы уже видели не раз. Смотрите, какой здоровяк! И забрала никогда не опускает. У него чудовищный удар! Выбить его из седла еще никому не удавалось. С ним может справиться только такой герой, как дон Алонсо Агиляр, но их высочества не позволят, чтобы высокородный кастильский гранд скрестил меч с простым сарацинским всадником.

– Как зовут этого верзилу?

– Все называют его Тарфе, хотя вообще-то у него, как и у всех мавров, длинное и совершенно незапоминающееся имя.

Мануэль мысленно сосредоточился, желая рыцарю-монаху устоять в столкновении, но его пожеланий оказалось недостаточно. Предсказание Энтре-Риоса сбылось с молниеносной быстротой, и выбитый из седла арагонец уже лежал на земле. Будь это настоящий турнир, поверженный воин мог остаться в живых. Но шла война, и Тарфе, недолго думая, добил его ударом копья в горло и вернулся к своим торжествующим сотоварищам.

Трава, придавленная головой неподвижного монаха, окрасилась в коричнево-алый цвет. По рядам наблюдавших за поединком христиан прокатился разочарованный гул.

– Помяните мое слово, дон Мануэль, – сказал Энтре-Риос, когда они возвращались верхом в осадный лагерь. – Скоро их высочества запретят нам принимать вызовы на поединки. Уж слишком часто в них побеждают наши противники. Ведь они в отчаянии, и деваться им некуда. Вот тогда и начнется настоящая война. Как в Басе и в Малаге.

Мануэль был рад, что попал под командование герцога Кадисского, знаменитого Родриго Понсе де Леона. Это произошло совершенно случайно в тот день, когда он приехал из Кордовы.

В войске, расположившемся в осадном лагере в долине Гранады, многие дворяне служили в городских ополчениях наряду с солдатами-наемниками неблагородного происхождения. Особенно если эти дворяне не относились к крупным монашеским орденам, как ордена Сантьяго и Калатравы, и не состояли на службе у какого-нибудь знатного сюзерена.

Молодой Фуэнтес был как раз в такой ситуации и очень опасался, что ему придется служить в ополчении из Саламанки. Мануэль был практически уверен, что горожане продолжают свою междоусобицу и здесь, несмотря на войну.

Несколько десятилетий назад население города раскололось на две враждующие группировки, поддержавшие прихожан двух церквей – Сан-Томе́ и Сан-Бенито. Все началось когда-то с нелепой ссоры, в результате которой двое братьев, прихожан Сан-Томе, убили двоих братьев из другой паствы, после чего бежали из страны, опасаясь наказания властей. Мать погибших юношей, которую впоследствии прозвали Мария Ла Брава [24]24
  Мария Ла Брава – Мария Отважная ( исп.).


[Закрыть]
, отправилась вслед за убийцами, отыскала их в Португалии и умудрилась обезглавить обоих. Их головы она привезла в Саламанку и положила в приходе Сан-Бенито на могилы своих сыновей. Городская молва приписывала ей фразу: «Если их мать хочет забрать эти головы, ей придется поклониться моим сыновьям».

С тех пор вражда не утихала. То и дело вспыхивали кровавые потасовки, и в темных переулках находили убитых людей. Даже многие студенты университета, несмотря на то что они в большинстве не являлись жителями Саламанки, – а некоторые и вовсе были иностранцами, – оказались втянутыми во внутригородские распри. Это обстоятельство было связано с тем, что все четверо участников ссоры, положившей начало междоусобице, были студентами.

Фуэнтесам, жившим в фамильном замке за пределами города, не часто приходилось вступать в общение с горожанами, и Мануэлю до сих пор удавалось избегать участия в конфликте, который вызывал у него сильнейшую неприязнь нескончаемой бессмысленностью и беспримерной кровожадностью, проявляемой обеими партиями. Но теперь ему угрожало оказаться в самом центре противостояния. Скорее всего, так оно бы и случилось, если бы он попал в отряд ополчения.

Однако все сложилось иначе.

Приблизительно на полпути из Кордовы в Гранаду Мануэль остановился пообедать в небольшой харчевне в цитадели Алькала Ла Реаль. Он уже приступал к паэлье, когда к его столу подошел полноватый немолодой мужчина с глазами навыкате.

– Благородный сеньор, – произнес он, – извините, что обращаюсь к вам во время трапезы. Меня зовут Педро-Луис Валенсиано. Мы с братьями – маркитанты, жители соседней деревни. Везем продовольствие для наших доблестных воинов, сражающихся в долине Гранады.

– И чем же я могу быть вам полезен? – Мануэль уже догадывался, каким будет ответ на этот вопрос.

– Если вы, так же, как и мы, направляетесь в долину Гранады, мы могли бы предложить вам проделать остаток пути в нашем обществе.

Было ясно, что вооруженный всадник, тем более рыцарь, прошедший многолетнюю воинскую выучку, всегда является желанным попутчиком для маркитантов, так как в случае нападения на обоз он существенно усилит их охрану. И, хотя Мануэлю хотелось побыть в одиночестве и разобраться со своими мыслями, он все же решил помочь этим людям.

– Что ж, я не возражаю, но вам придется подождать, пока я завершу трапезу.

Валенсиано рассыпался в извинениях и благодарностях. Сказав, что маркитанты уже готовы выехать в путь и сделают это незамедлительно, как только благородный идальго соблаговолит присоединиться к ним, он удалился.

Два брата Педро-Луиса ехали на лошадях и были вооружены арбалетами. Обоз состоял из трех повозок. Помимо братьев Валенсиано, в нем были женщины и несколько подростков. В дороге Педро-Луис, не умолкая ни на секунду, подробно объяснял Мануэлю сложные семейные связи между участниками обоза: кто кому жена, кто кому сын, кто племянник, кому сколько лет и прочее. Молодой идальго лишь время от времени рассеянно кивал. Пучеглазый маркитант, не получая никакого отклика, тоже в конце концов умолк. Ему, видимо, и в голову не приходило то простое обстоятельство, что, если желаешь удержать внимание собеседника, не следует утомлять его лишними подробностями.

Последний отрезок пути шел в гору. О близости Гранады стало ясно по появившимся на горизонте заснеженным вершинам Сьерра-Невады.

Мануэль жалел, что во время разговора с Алонсо во внутреннем дворике дома Хосе Гарделя ему не пришли в голову вопросы, которые донимали его сейчас. Ну почему этот разговор не состоялся хотя бы на день раньше?! Теперь одному Богу известно, когда он снова сможет увидеть начитанного молодого мориска. Мануэлю хотелось о многом его расспросить. Алонсо, судя по всему, был моложе его самого, однако Мануэль видел в нем единственного человека, который, вероятно, мог ответить на его вопросы.

Если бы у Мануэля была сейчас возможность поговорить с Алонсо, он в первую очередь спросил бы его, откуда тот почерпнул свои странные идеи. Неужели ему самому пришло в голову это сходство между жизнью и сновидениями? Или же Алонсо прочитал об этом в какой-то книге? Даже не будучи великим книгочеем, Мануэль многое дал бы за возможность ознакомиться с содержанием подобного сочинения.

Мануэль прогнал прочь эти мысли. Он понимал, что они приходят к нему под влиянием разговора с Алонсо, и это ему было неприятно: мысли воспринимались как чужие, а не свои.

Где-то впереди, в том направлении, куда двигался обоз, раздался отдаленный гул, который затем распался на отдельные дробящиеся удары. В той же стороне показался дымок. В обозе раздались испуганные голоса.

Мануэль, сообразив, что там идет сражение, погнал коня, оторвался от медлительного обоза маркитантов, проскочил около трехсот футов и остановился. Под ним расстилалась окруженная холмами долина, где кипел бой. Гулкие звуки, которые они только что слышали, производили ядра, выпускаемые с обеих сторон мортирами и бомбардами.

С того места, откуда наблюдал Мануэль, было хорошо видно все: и квадратная форма шатрового лагеря, окруженного в нескольких местах рвами и укреплениями, и возвышающийся на горизонте город. Отсюда Гранада выглядела кукольной, ненастоящей, отчего ее незабываемая с первого же взгляда красота казалась еще более неожиданной и невозможной.

В зрелище сражения было что-то нереальное. Крошечные люди выпускали стрелы, неслись на маленьких лошадях, разворачивали миниатюрные знамена, падали замертво. И сам этот неправдоподобный город с его еле заметными взгляду зубчатыми башнями был миражом, ибо таких волшебных городов не бывает.

И в то же время все это было очень настоящим – кровь, опасность, азарт, стремление к победе, ненависть к врагу!

Там, внизу, сражались и погибали люди, и Мануэль почувствовал, как, вместо благоразумия и естественной заботы о собственной безопасности, теперь его переполняют совсем другие чувства и что им некогда искать названия.

– Советую вам дождаться конца сражения! Даст Бог, еще увидимся! – крикнул Мануэль маркитантам и пустил Августа вниз по склону. Мимо понеслись холмы и деревья, и в Мануэле зазвучала музыка нарастающей скорости, канцона воющего ветра и безоглядной отваги. Она становилась все громче и громче, вбирая в себя приближающиеся хлопки, грохот, перестук множества копыт, свист копий и стрел.

Миновав и оставив позади нагромождение шатров, Мануэль ворвался в самую гущу сражения, в водоворот, образованный движущимися людьми и лошадьми, запахами их тел, криками гнева, боли и выкриками команд. Он с удовлетворением отметил, насколько был прав, предпочтя бригантину [25]25
  Бригантина – пластинчатый доспех, наклепанный на суконную основу. Чаще всего бригантина защищала только туловище. Для защиты конечностей использовались дополнительные элементы: латные, шинные (то есть состоящие из металлических полос) или кольчужные.


[Закрыть]
сплошным латам. Конечно, легкие доспехи не защищали тела полностью, оставляя многие его части уязвимыми для ударов противника. Но они весили намного меньше.

Рыцарь, полностью облаченный в латы, был подобен ходячей (или, точнее, верховой) крепости. Очень трудно было нанести ему ранение. Когда строй таких рыцарей метал копья, они представляли собой весьма грозную силу. Однако в ближнем бою теряли всякое преимущество, обездвиженные тяжестью лат.

Именно в такой ситуации находился рыцарь, на помощь которому ринулся Мануэль. Поверх его сплошных лат был накинут просторный желто-синий плащ-сюрко, предохранявший их от перегрева. Не человек, а металлическая статуя. Лошадь, как и всадник, была закована в тяжелую броню, прикрывавшую морду и значительную часть туловища. Трудно было даже вообразить тяжесть, которую приходилось нести этому животному. Неподвижность, как наездника, так и коня, была почти полной. Сложность положения рыцаря усугублялась тем, что ему приходилось одновременно отражать атаку окруживших его трех сарацинских всадников в легких подвижных доспехах, как и Мануэль. Они быстро накатывались на рыцаря и так же быстро отскакивали от него. Было ясно, что долго рыцарь не продержится.

Мануэль налетел на мавров как смерч. Первый же удар меча выбил одного из них из седла. Со вторым пришлось повозиться – удар, лязг клинков, отскок, совсем как в годы ученичества. Изловчившись, идальго ранил противника в правое плечо. Тот с криком выронил меч на землю и, развернув коня, помчался прочь. Третий противник, пытавшийся найти уязвимое место в броне желто-синего рыцаря, уже успел нанести мощный удар по его шлему, и рыцарь, покачиваясь, с трудом удержался от падения с лошади. Мавр вдруг заметил, что оказался один против двух соперников. По-видимому, это шло вразрез предписанной ему тактике боя, и он тут же ретировался.

Вокруг неожиданно заиграли трубы. Бой, кажется, шел уже давно и теперь приближался к завершению. Мануэль видел вокруг себя одних христиан. С некоторым трудом успокоив возбужденного Августа, который все норовил встать на дыбы и издавал то ли победное, то ли перепуганное ржание, он осмотрелся и увидел, как мусульманская конница отступает к воротам города. К его изумлению, после того, как последний всадник-сарацин скрылся за городскими воротами, они остались открытыми.

– Не удивляйтесь, – раздался приглушенный голос. – Так распорядился Муса, командующий их конницей.

Мануэль обернулся и увидел, что с ним разговаривает желто-синий рыцарь, поднявший забрало. Его живые карие глаза контрастировали с некоторой одутловатостью лица.

– За каждыми воротами постоянно находится наготове отряд отборных всадников, – пояснил рыцарь. – Их кони всегда оседланы. Муса заявил, что его люди будут теперь цепями и засовами города, что запирать ворота нет необходимости, так как, по его словам, наши войска не представляют для Гранады никакой угрозы. Так он пытается поднять настроение горожан, но, думаю, когда мы в очередной раз зададим им жару, как сегодня, вмешается эмир и отменит это решение.

Голос звучал изнутри шлема глуховато, но достаточно отчетливо. Легко узнаваемый астурийский акцент напоминал леонский. Незнакомец представился как Гильермо Энтре-Риос из Овьедо.

По дороге в осадный лагерь Энтре-Риос, узнав, что Мануэль только что прибыл в лагерь и намерен вступить в отряд ополченцев из Саламанки, воскликнул:

– Дорогой мой земляк! Надеюсь, вы не против того, что я вас так называю? Неужели вы действительно пойдете туда служить под началом какого-то безродного наемника?

Сам Энтре-Риос был одним из несметного множества безземельных дворян, которые во время войны получали жалованье от короны, но, несмотря на отсутствие земельных уделов, чрезвычайно гордился своим древним родом. Здесь, в лагере, он находился в подчинении у герцога Кадисского и командовал небольшим подразделением.

– Видите ли, дорогой дон Мануэль, герцогу нужны такие решительные и благородные молодые люди, как вы. Нам не хватает дворян, которые командовали бы рыцарскими копьями [26]26
  Рыцарское копье – кавалерийское подразделение в составе от 5 до 12 человек, которым командовал рыцарь. Помогавший ему оруженосец, иначе называемый сержантом, мог быть и благородного и неблагородного происхождения. Среди остальных участников копья могли быть и солдаты-наемники.


[Закрыть]
. Позвольте мне рекомендовать вас его сиятельству и рассказать о проявленной вами доблести. Надо думать, вы уже сегодня или завтра встанете, как и я, во главе копья. Решайтесь!

Мануэля не надо было уговаривать. Он был только рад такому повороту событий.

Саламанкский идальго отметил про себя, что Энтре-Риос ни словом не обмолвился о том, что во время сражения Мануэль спас его от неминуемой гибели. Видимо, на войне взаимопомощь и спасение жизни товарища были вполне обычным и ожидаемым делом.

Наутро Мануэль стал командовать рыцарским копьем, поселившись в том же шатре, где располагался его новый приятель.

Вечером следующего дня молодой Фуэнтес с двумя всадниками из своего отряда, преодолев изрядное расстояние, нашел место расположения саламанкского ополчения. На участке пустыря между двумя длинными шатрами они обнаружили компанию пехотинцев, сидевших вокруг костерка. Ночь, как обычно в этих горных краях, была прохладной. Солдаты грелись у огня, передавая друг другу бутылку вина, и вели неторопливый разговор.

– Говорят, ее высочество приняла обет не снимать нижней рубашки до тех пор, пока мы не войдем в город, – сказал на леонском наречии рябой солдат, на что несколько человек откликнулись заинтересованным хмыканьем неопределенного содержания. Было совершенно очевидно, что, если бы речь шла не о королеве, комментарии были бы более красноречивыми.

«Если это правда, то как она терпит грязь и запах?» – подумал Мануэль, вспоминая с тоской свои ежедневные омовения в доме Хосе Гарделя.

– Да это было не здесь, а во время осады Басы, – возразил другой. – Я там был и хорошо помню, что ходили точно такие же разговоры.

– Вот ведь молодняк, – беззлобно проворчал по-кастильски коренастый бородач лет пятидесяти, перемешивая прутиком угли в костре, отчего они вспыхивали, как светлячки. – Им только дай почесать языком. Все эти истории про рубашку королевы и выдумывают такие, как вы, а потом сами же начинают в это верить.

Тема нижнего белья доньи Исабель не могла получить развития, ввиду неприкосновенности образа главной героини, и обсуждение начало уже было угасать, когда рябой опять заговорил (похоже, он считал себя обязанным подбрасывать хворост в костер общих бесед):

– До сих пор нам не особенно достается в этой осаде. Что ни день – поединки между рыцарями. Нас, простых крестьян, почти никто не трогает. Если так будет продолжаться, можно надеяться, что вернемся домой в целости и сохранности.

– Так продолжаться не будет, – проговорил чей-то голос с шепелявым галисийским акцентом, напоминавшим португальский язык. Что делал его обладатель среди выходцев из Саламанки? Просто подсел, как и Мануэль со своими солдатами? – Вот и в Малаге поначалу было то же самое. А потом такой начался ад, господи помилуй! Столько народу там полегло…

– А что сделали с жителями города после его падения? – спросил рябой.

– Тех, что сумели собрать деньги и откупиться в течение восьми месяцев, поселили в отдельный квартал и запретили покидать его. Остальных продали в рабство, и таких было видимо-невидимо. Королева дарила невольников-мавров придворным дамам, король посылал их в дар своей сестре, неаполитанской королеве, а также его святейшеству папе в Рим, многих невольников подарили военачальникам и грандам.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю