Текст книги "Орбинавты"

Автор книги: Марк Далет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 38 страниц)

Глава 10

 
Старые седые стены
Не выдерживают срока.
Сказка началась без тени
Бесполезного упрека —
С тенью смутного сомненья.
Сказка, присказка, причуда,
Бег свой приостанови!
То предчувствие любви
Или легкая простуда?
 

Бланш Ла-Сурс

Наступил новый, 1493 год, и по мере того, как месяцы сменяли друг друга, все явственней сбывалось неутешительное пророчество Ибрагима. После своего возвращения в лоно семьи старый книжник сразу же заявил, что данные маврам обещания католических королей непременно будут нарушены.

– Никакой свободы исповедовать ислам они не допустят, – утверждал старик. – Это была всего лишь непродолжительная вспышка великодушия на волне победоносного завершения Реконкисты. Вспомни, Али, как называли себя прежние правители Кастилии. Королями трех религий. Вот как они себя величали, и еще гордились тем, что под их правлением уживаются представители трех вероисповеданий! А сейчас как они себя называют? Изабелла Католическая! Фердинанд Католический!

У Алонсо были сомнения.

– Но ведь они сохранили за эмиром его владения в Альпухарре, – рассуждал он. – Разрешили ему со свитой жить в стране. Не бросили их всех в темницы, не заковали в кандалы, не казнили, не изгнали.

– Значит, изгонят хитростью или найдут повод напасть, – упрямствовал Ибрагим. – Неужели Фердинанд будет терпеть присутствие в Кастилии бывшего правителя мусульман? Я очень надеюсь, что ты не пребываешь в иллюзиях относительно католических монархов. Они изгнали всех евреев страны – это их благодарность за то, что евреи оплачивали войну с Гранадой. Неужели ты думаешь, что теперь, после победы над последним мусульманским государством на полуострове, Фердинанд и Изабелла не воспользуются возможностью сплотить своих граждан вокруг единой веры? Они хотят быть королями одной религии, а не трех. Или изгнание евреев ни о чем тебе не говорит?

И вот теперь Алонсо убеждался в правоте деда. В самой Гранаде мусульман переселили в два района города, вне которых им запрещалось проживать. Весной по всей Андалусии участились случаи нападения на мусульман и попытки их насильственного обращения в христианство. То здесь, то там вспыхивали беспорядки, но они еще не переходили в массовое восстание. Ибрагим предсказывал, что оно обязательно произойдет.

Что же касается эмира, то его совершенно неожиданно поставили в известность о том, что один из его визирей – Ибн-Комиша – заключил от его имени сделку с королем Фернандо, продав королю все земельные владения Боабдила. Эмир, узнав об этом, чуть не задушил визиря собственными руками, но тот сумел улестить Боабдила, заявив, что католики заставили его подписать этот договор под страхом смерти. Эмир, зная нрав арагонского монарха, не решился оспаривать законность акта продажи и был вынужден перебраться вместе с семьей и приближенными в Марокко.

– Вовремя же ты меня оттуда вывез. – Таким был вывод Ибрагима, когда они обсуждали это событие. – Теперь правлению мавров на Пиренеях действительно наступил конец. Можешь не сомневаться, что через несколько десятилетий здесь будут жить одни христиане, искренние или неискренние. Никакого разрешенного исповедания ислама не будет.

Впрочем, Ибрагим не особенно осуждал действия католиков.

– В истории мусульманских стран, – говорил он, – есть сколько угодно примеров насильственного обращения иноверцев. В том числе и в стране Аль-Андалус, когда ею правила династия Альмохадов. Но все меняется. Сегодня христиане переживают наивысшую точку непримиримости и фанатизма, а исламская культура, напротив, стала мягче и терпимее. Однако, судя по тому интересу к классическому наследию, которое наблюдается в последнее время в Италии и которое неизбежно будет просачиваться и в другие страны Европы, уже набирает силы и другой процесс. Это и иллюстрирует изменчивость всего. Возможно, лет через пятьсот все будет выглядеть иначе, чем сегодня: в христианских странах высшей ценностью будет человек, а не религия или государство, и за каждой личностью будет признаваться право верить во что угодно и пользоваться защищенностью, а среди мусульман, напротив, возобладает темная, слепая ненависть ко всем, кто не соблюдает предписаний ислама.

Слушая деда, Алонсо удивлялся тому, как с немощным, почти неподвижным телом сочетается столь ясное мышление. В последнее время, глядя на старика, он все чаще возвращался мыслями к рассказам и рассуждениям старого книгочея, которые слышал в детстве и в юношеские годы. Во время одного из таких воспоминаний Алонсо вдруг вскочил в сильном возбуждении.

– Дед! – воскликнул он, кляня себя за то, что лишь сейчас, в середине марта 1493 года, впервые за долгие годы догадался задать этот вопрос. В последнее время он уже склонен был считать, что никаких орбинавтов не существует вовсе, что автор рукописи просто принимал желаемое за действительное, и тут вдруг пришло это воспоминание. Как же он мог забыть?! – Дед, ты когда-то говорил, что лично знал человека, умеющего управлять реальностью силой мысли! Ты даже называл его имя, только я его забыл. Расскажи же о нем все, что знаешь!

– Его знал не я, а мой отец Омар, – поправил Ибрагим. – Звали его Франсиско Эль-Рей, и был он цыганом, или, как они сами себя называют, кале.

– Да, верно, я теперь вспомнил это имя.

– Франсиско был родом из Византии. Цыгане жили там много столетий. Откуда они пришли в Византию, неизвестно. Сами они не хранят преданий на сей счет, а традиции вести исторические записи у них нет. Здесь многие думают, что они из Египта, но к арабам они никакого отношения не имеют, и язык у них совершенно не похож на арабский. Он вообще не похож на другие языки христианского и мусульманского мира, хотя и впитывает в каждой стране, где они живут, множество слов и выражений из местных наречий.

– Если он родился в Византии, то почему у него кастильское имя?

– Имя он поменял, когда перебрался сюда, – пояснил Ибрагим. – Это было лет девяносто тому назад. Турки-османы к тому времени захватили значительные части Византии, и от бывшей великой империи восточных римлян оставалось лишь несколько областей. Цыгане жили в этой стране припеваючи. Там не было издано ни одного закона, притесняющего их. К тому же цыгане, как и остальное население империи, исповедовали греческое христианство, православие, хотя и сохранили какие-то странные мифы и представления, с которыми в эту страну пришли их предки. Наступление турок угрожало их благополучию, и тем не менее большинство не трогалось с места до самого падения Константинополя. Зато после него началось массовое переселение цыган в Западную Европу. Однако Франсиско прибыл сюда лет на двадцать раньше основной массы, когда на такую перемену судьбы решались лишь немногие. Остальные все еще надеялись, что турки остановятся на достигнутом и не пойдут на столицу.

Алонсо слушал, пытаясь представить себе те далекие времена.

– Сколько ему было лет, когда он пришел в Кастилию? – спросил он.

– Около сорока. Он был искусным ювелиром, делал очень красивые украшения, которые здесь сразу понравились дворянам и купцам, а еще больше – их женам. Поэтому в деньгах он не нуждался. Кстати! – Деда словно осенило. – Совсем забыл! Отец передал мне перед смертью кольцо, которое когда-то сделал и подарил ему Франсиско. Если не поленишься и посмотришь вот в том сундуке, нет, не в зеленом, а в коричневом, который за ним, то мы это кольцо найдем. Поищи небольшую шкатулку вроде тех, в которых женщины держат нитки.

После некоторой возни шкатулка была найдена и извлечена. В комнате стояло облако многолетней пыли, которая до этого хранилась никем не потревоженной в глубинах сундука. Отчихавшись, Ибрагим открыл коробочку и вынул небольшой перстень с печаткой, на которой был выгравирован силуэт черепахи, растопырившей лапы.

– Странная работа. Я бы не сказал, что очень красивая. Но запоминается. – Алонсо вертел перстень туда и сюда, не понимая, откуда пришло желание носить его.

– Возьми его себе, Али.

Алонсо надел перстень на безымянный палец правой руки.

– Не знаю, как отец познакомился с ним. – Ибрагим снял очки и стал протирать их тряпочкой. – Может быть, просто заказал какое-то украшение. Но так получилось, что Франсиско провожал его однажды по горной тропе в Гранаду, когда на них напали лихие люди. В те смутные времена передвигаться по дорогам было очень опасно – не то, что сейчас. Франсиско продемонстрировал какое-то тайное искусство владения мечом. Где он ему научился, неизвестно. Может быть, в Византии. Так или иначе, он в одиночку справился с тремя грабителями, а двое других бросились наутек. Отец рассказывал, что никогда, ни до, ни после, он ничего подобного не видывал. Клинок Франсиско двигался с такой быстротой, что больше напоминал раскрытый павлиний хвост из сверкающих стальных перьев!

– Какая интересная история! – Алонсо подался вперед. – Один человек, которому тогда должно было быть за пятьдесят, в одиночку справился с пятью разбойниками! Почему же ты раньше об этом не рассказывал?

– Забыл, дорогой книгоноша, – виновато произнес дед. – В мои годы легко забыть. Но слушай дальше. Отец мой был человек благодарный. Не зная, чем вознаградить своего спасителя, поскольку тот отказался брать за это подарки или деньги, Омар открыл ему тайну рукописи. Как ты понимаешь, цыган из Византии не знал латыни и уж тем более не был знаком с еврейским алфавитом. Поэтому отец просто рассказал ему своими словами суть древнего манускрипта. И, представь себе, как только Франсиско узнал о том, что можно влиять на реальность, он попытался это сделать, и у него сразу же получилось!

– Аллах велик! – вырвалось у Алонсо подзабытое за последние полтора года арабское восклицание. Он испытывал одновременно неподдельное восхищение и острую зависть. – И как же это выглядело?!

– Франсиско попросил Омара рассказать ему что-нибудь такое, о чем он, Франсиско, знать не мог. Тот подумал и рассказал о полученном им в тот день письме из Малаги, где сообщалось о рождении племянника. Теперь они оба находились в реальности, в которой между ними состоялся этот разговор. И тогда Франсиско Эль-Рей мысленно представил себе, что он ни о чем Омара не просил рассказать, и это сразу же сработало: они оба, а вместе с ними и весь остальной мир, переместились в другую реальность!

– В ту, которая могла состояться, если бы этот разговор не имел места, – продолжил за деда Алонсо, чувствуя, как звенит в его теле дрожь возбуждения. – Именно так и говорится в нашем манускрипте! То есть они скользнули на другую ветвь древа исходов.И что же дальше?

– В этом новом витке, – продолжал старик, – в их прошлом такого события, как разговор о письме, не было. Можешь представить себе изумление твоего прадеда, когда цыган сказал ему, что утром пришло письмо о рождении племянника. «Откуда ты об этом знаешь?» – спросил Омар, и Франсиско объяснил ему: «Ты сам сказал мне это, но в другой яви». Франсиско-то помнил обе реальности – и ту, что была до изменения, и новую. Да и как ему было не помнить, если именно его ум и произвел перемену?..

Рассказывая о событиях восьмидесятилетней давности, дед выглядел таким удивленным, как будто ему самому только что об этом поведали. А у Алонсо и вовсе на мгновение перехватило дыхание.

– Значит, Омар начисто забыл, как рассказывал про письмо? – спросил он, когда дар речи вернулся к нему.

– Нет, не начисто. У него были какие-то смутные воспоминания, которые казались ему просто странной фантазией и детали которых ему было трудно уловить. Вскоре они и вовсе исчезли!

Алонсо молчал, потрясенный. Это было именно то, к чему он так стремился с семнадцатилетнего возраста!.. Значит, орбинавты действительно существуют. Но можно ли развить такие способности? Вот в чем главный вопрос. Автор «Света в оазисе» утверждает, что можно. Алонсо же начал в этом сомневаться. Ему все чаще приходила мысль, что с таким даром необходимо родиться, а опыты со сновидениями и так называемые медитации здесь бессильны.

– Ты как будто разочарован, – заметил дед.

– Да, но не Франсиско, а собой.

– Ну, и зря. Ты блестящий молодой книгоноша, умеющий летать во сне. Разве этого мало?

Алонсо казалось примечательным и странным то обстоятельство, что дед и сьелитоговорят ему одно и то же.

– Что еще ты знаешь про этого счастливца? – вздохнул «блестящий молодой книгоноша». – Франсиско стал вершить реальность, и все, что мы теперь имеем – падение Гранады, усиление инквизиции, изгнание целых народов, – это дело его рук?

– Нет, конечно. – Старик замахал на внука рукой. – Даже если бы он мог вызывать изменения таких масштабов, как можно винить в том, что происходит сейчас, человека, которому восемьдесят лет назад было около пятидесяти? К тому же, как он сам жаловался Омару, его вмешательство в ход реальности очень сильно ограничивалось необходимостью удерживать в сознании древо исходов.Ты помнишь это место в тексте «Света в оазисе»?

– Да, там говорится о глубине ствола.

– Совершенно верно. От того, насколько далеко в прошлом находится событие, которое хочет изменить орбинавт, зависит сложность его задачи. У Франсиско получались изменения с глубиной стволавсего в несколько минут. Он мог, например, выпить кубок вина и вообразить, что полминуты назад не брал этого кубка, и тот оказывался на месте нетронутым. Но вот однажды Эль-Рей выехал из Басы в Гранаду, чтобы купить золота для своей работы и так и не добрался до Гранады, так как в дороге его настигла неожиданная гроза. Он вернулся домой мокрый до нитки и весьма раздосадованный, поскольку золото ему было нужно, чтобы успеть в срок сделать заказанный браслет.

Алонсо поправил сползший набок валик за спиной деда, а тот между тем продолжал рассказывать:

– Наутро Франсиско попытался изменить это событие и стал представлять, что было бы, если бы он выехал в путь на пять часов позже, когда гроза уже миновала. Сначала все получилось как обычно: он открыл глаза и увидел перед собой золотую пластинку. Он хотел было начать работу с ней, но она исчезла. И так повторялось несколько раз, в результате чего Франсиско, измотанный до предела, отказался от дальнейших попыток и снова отправился в Гранаду. Там, купив золото, он заглянул к Омару и рассказал ему о своей неудаче. Отец прочитал ему фрагмент из текста, где речь шла именно о таких затруднениях. Со вчерашнего дня в мире уже произошло много событий, связанных с прошедшей грозой. Кто-то из-за нее отказался от своих планов. Кто-то простудился и умер. Если бы грозы не было, он бы выжил. Орбинавту трудно удерживать в воображении одновременно столько измененных деталей. Поэтому чем больше глубина ствола,тем более неустойчивы произведенные орбинавтом перемены.

Все это Алонсо знал из рукописи, но слушать о конкретном человеке было намного интереснее.

– Впоследствии, – добавил Ибрагим, – в христианской Кастилии появилось много новоприбывших цыган из Византии, и Франсиско, оставив эмират Гранады, присоединился к одному из таборов. Цыгане, как ты понимаешь, не особенно любят сидеть на одном месте. Франсиско стал время от времени неожиданно появляться в Гранаде, а затем надолго исчезал. Почему-то отрастил бороду. После очередного исчезновения он больше не приходил. Отец говорил, что я его однажды видел, но мне было тогда всего три года, и я этого не помню. Вот, собственно, и все, что я могу рассказать.

У Алонсо, пока он слушал деда, созрел план.

– Мне кажется, – стал он рассуждать вслух, – что человек, который действительно все это умеет делать, мог бы рассказать об искусстве орбинавтов нечто из собственного живого опыта, что невозможно понять, просто читая рукопись, тем более написанную столько столетий назад. Как знать, быть может, от успеха нас отделяет какая-то ничтожная малость, которой мы не замечаем! Было бы славно, если бы возможно было поговорить с Франсиско!

– И как же ты собираешься говорить с человеком, который родился в середине прошлого столетия? – ухмыльнулся старик. – Пойдешь к медиуму? К алхимику? К колдунье за мгновение до того, как ее сожгут на костре?

– Я думаю, надо разыскать потомков Франсиско Эль-Рея, – предположил Алонсо. – Ведь он мог делиться с ними своими переживаниями. Мог даже попытаться передать им свое искусство.

С этим старик спорить не стал.

– Не знаю, где ты их найдешь. Но почему бы не попытаться. – Казалось, его тоже заинтриговала идея внука.

В дверь постучали. Точнее, забарабанили. Ибрагим удивленно посмотрел в ту сторону.

– Да, Матильда, входи! – крикнул Алонсо. Никто, кроме бесцеремонной кузины, не мог вести себя таким образом.

– Алонсо! – воскликнула с порога Матильда, от возбуждения даже не поздоровавшись. – Немедленно идем в Соборную мечеть. Сейчас во всех церквях объявляют о возвращении адмирала Колона!

– Что?! – одновременно воскликнули дед и внук.

– Да! Он вернулся вчера на корабле «Нинья» в порт Палос, откуда они отплыли прошлым летом! И, представьте себе, через несколько часов туда же прибыл их второй корабль «Пинта», который пропал в пути во время бури! Но самое главное, что адмирал со своими людьми сумел пересечь Море Тьмы и найти землю!

Уже в соборе, послушав глашатаев и потолкавшись среди людей, Алонсо узнал следующее.

Храбрые мореплаватели открыли группу островов, в том числе весьма крупный остров, который Колон назвал Эспаньолой.

Раньше всех – еще в октябре прошлого, 1492 года – был открыт островок Сан-Сальвадор.

Возле Эспаньолы флагманский корабль Колона «Санта-Мария» разбился о прибрежные рифы из-за ошибки стоявшего на вахте моряка, и поэтому не все участники экспедиции смогли вернуться домой.

Адмирал убежден в наличии за этими островами материка и намерен готовить вторую, уже массовую, экспедицию к новым землям.

Новооткрытые территории обитаемы, а их жители, сразу же названные индейцами по имени страны, не знают истинной веры, ходят полуголыми, считают кастильцев чем-то вроде небожителей и исполняют любые их желания.

Индейцы чрезвычайно дружелюбны и на некоторых островах даже не знают оружия.

Все эти земли объявлены собственностью кастильской короны.

Через несколько дней началось триумфальное шествие адмирала и его людей из Палоса, расположенного на юго-западе Пиренеев, через всю Кастилию, а затем через Арагон к королевскому двору, который в эти дни находился в Барселоне, то есть в северо-восточной части полуострова. В каждом большом городе, через который проходила роскошная процессия, толпы людей восторженно встречали храбрецов, бросая в воздух цветы и украшая окна и балконы пестрыми гобеленами. В соборах служили мессы. У городских ворот адмирала встречали алькальды, произнося в его честь многословные речи.

В главном соборе Барселоны король и королева ожидали Колона под балдахином из золотой парчи. При его приближении они не позволили ему опуститься на колени. Более того, сами встали с тронов и встретили его стоя, после чего посадили рядом с собой. Подобной чести не удостаивался ни один из грандов обоих королевств. Придворные, кардиналы, ученые и прочие недавние недоброжелатели Колона и противники его проекта соревновались друг с другом в проявлениях льстивого внимания к его персоне. Теперь это был не безродный генуэзец, а адмирал моря-океана, открыватель заморских земель, дон Кристобаль Колон, своей беспримерной настойчивостью, мужеством и преданностью идее превративший маленькую европейскую страну в морскую империю.

За день до этого Алонсо с тысячами других людей наблюдал процессию Колона, шествующую через Кордову. По улицам города медленно двигались лошади и мулы, груженные всевозможными ветвями и плодами невиданных деревьев, странными украшениями, клетками с крошечными птицами размером с бабочек и крупными яркими попугаями. За ними шли несколько индейцев. Они были стройны, темнокожи с бронзовым отливом, волосы у них были прямые и черные, у некоторых были разрисованы лица и шеи. Ни у одного из мужчин не было никаких признаков растительности на лице – бороды у них не росли. Индейцы не были похожи ни на европейцев, ни на азиатов, ни на африканцев. И толпа, глядя на них, не сдерживала изумления.

Высокий адмирал, горбоносый, рыжеватый с сединой, возвышался над всеми, сидя на украшенном дорогой попоной вороном коне. Даже издалека было видно, как он наслаждается заслуженным триумфом. Среди моряков, важно шествовавших рядом с ним, Алонсо, как ни вглядывался, так и не увидел Мануэля. Впрочем, тот мог сразу отправиться в Саламанку к матери. Алонсо также допускал, что его друг был в партии из тридцати девяти человек, которая осталась в форте на острове Эспаньола в ожидании второй экспедиции. Форт был с помощью местных жителей выстроен из обломков «Санта-Марии» и назван Ла Навидад [48]48
  La Navidad – Рождество (исп.).


[Закрыть], поскольку крушение корабля произошло в рождественскую ночь, 25 декабря минувшего года.

После окончания шествия Алонсо отправился в свою книжную лавку, где провел несколько часов. Вернувшись в дом дяди, он узнал, что в его отсутствие там побывал некий моряк из Могера по имени Теодоро Абриль, участник плавания Колона, и передал для него посылку от Мануэля де Фуэнтеса. В оставленной Абрилем деревянной шкатулке обнаружились два письма и связка бумажных листов в глиняной бутылке. Одно письмо было адресовано сеньору Алонсо Гарделю, другое – донье Росарио де Фуэнтес.

«Дорогой друг, – писал Мануэль. – Ты, вероятно, уже понял, что я остался на острове. Здесь нас мало, мы со всех сторон окружены местными племенами. И хотя на сегодняшний день они не проявляют враждебности, ситуация может измениться, особенно в свете того, что некоторые мои товарищи по неразумию своему злоупотребляют кротостью туземцев, загружая их порой непосильной работой и в придачу заставляя их повсюду искать золото.

Именно потому сеньор адмирал вооружил форт пушками с «Санта-Марии», и именно поэтому каждый, кто умеет хотя бы держать меч в руках, может оказаться необходимым для защиты форта в случае нападения со стороны индейцев. Как ты помнишь, я попросился в эту экспедицию, предложив услуги воина. Поэтому я, разумеется, добровольно вызвался остаться, когда адмирал заговорил с нами об этом.

Дело в том, что один из наших кораблей куда-то исчез, а еще один, самый большой, флагманская каррака «Санта-Мария», потерпел крушение. Впрочем, ты, вероятно, это уже знаешь. Единственная оставшаяся каравелла «Нинья» никак не может вместить всех нас.

Уверен, что в тот день, когда ты читаешь это письмо, вся Кастилия чествует адмирала и наших моряков. Не скрою, я очень хотел бы быть среди них! И, конечно же, я сильно соскучился по матушке. Но ничего не поделаешь. Мою встречу с родными, с друзьями, с родиной придется отложить еще на полгода-год.

Я знаю, ты иногда бываешь в Саламанке. Второе письмо в этой шкатулке адресовано моей матушке. Не мог бы ты оказать мне любезность и передать его? Я, конечно, могу попросить сделать это Теодоро: ведь адмирал с командой с большой вероятностью проедет и через Саламанку. Но дело в том, что у меня к тебе есть дополнительная просьба как к человеку, связанному с книгопечатанием. На листочках, которые ты найдешь в бутылке, содержатся мои путевые заметки. Писатель из меня никакой, не моя это стихия, но думаю, что даже простые записи о впечатлениях от столь длинного и крайне необычного путешествия будут интересны тем, кому я дорог.

Я прошу тебя прочитать их и сделать с них две копии. Одну оставь себе, а оригинал передай моей матушке в замке Каса де Фуэнтес в Лас-Вильяс, к северо-востоку от Саламанки. Вторую же копию сохрани, пожалуйста, для меня. Когда вернусь, возьму ее и с новой силой примусь за поиски своей возлюбленной. Третья копия предназначена ей. Обременять тебя ее поисками не желаю, поэтому не сообщаю здесь ни ее имени, ни каких-либо иных подробностей о ней.

Заранее благодарю, дорогой Алонсо.

Поклон сеньору Ибрагиму Алькади, сеньору Хосе Гарделю, твоей матушке, сеньорите Матильде и вообще «всему вашему семейству» (хоть и не писатель, а сам себя цитирую)!

Твой Мануэль».

Алонсо взглянул в первый листок путевых заметок.

«7 сентября 1492 г. Вчера продолжили путь на запад с Канарских островов, где останавливались из-за течи и поломки руля на «Пинте». Когда находились на острове Гомера, адмиралу кто-то сообщил, что в районе острова Йерро нас поджидает португальская эскадра с целью помешать выходу в открытый океан. Благодаря мастерству и опыту сеньора Колона нам удалось проскочить мимо них незамеченными».

Далее следовала приписка: «Никогда не думал, что труднее всего будет не научиться морскому делу, а привыкнуть к замкнутому пространству корабля. К этой небольшой площадке, которую приходится делить с другими людьми, не имея никакой возможности покинуть ее пределы. И лишь вид безбрежного океанского простора дает хоть какое-то облегчение».

Чтение заметок оказалось до крайности увлекательным. Несмотря на отсутствие литературных красот, они были намного интереснее сказки о приключениях Синдбада, поскольку повествовали о подлинных событиях.

Например, Алонсо узнал, что при продвижении далеко на запад стрелка компаса по непонятной причине перестает указывать на Полярную звезду. Некоторое время Колон, раньше остальных заметивший эту странность, скрывал ее от матросов, зная их склонность к суевериям и страхам перед лицом всего нового и непонятного. Они и без того роптали с самого начала этого путешествия в неизвестность, и всегда находились зачинщики, которые вселяли в остальных уверенность в скорой гибели в пучине океана. Несколько раз ситуация доходила почти до бунта.

Когда скрывать смещение стрелки стало невозможно, адмирал придумал ему совершенно фантастическое объяснение. Он с завидной уверенностью объявил матросам, что неправильно ведет себя именно звезда, поскольку компас ошибаться не может, что это общеизвестно, и громко пристыдил их за невежество [49]49
  Речь идет о так называемом магнитном склонении – явлении, которое, наряду с Саргассовым морем и Америкой, было открыто в ходе первой экспедиции Колумба. Только объяснение его противоположно тому, которое дал Колумб. В действительности от северного направления отклоняется не Полярная звезда, а именно стрелка компаса, поскольку она указывает на магнитный, а не на географический полюс.


[Закрыть]. Мануэль даже не сомневался в том, что адмирал все это придумал прямо на месте, но звучавшая в его словах уверенность была куда важнее их содержания. Она-то и успокоила суеверных матросов.

«25 сентября 1492 г. Уже больше недели мы находимся в странном месте, сплошь устеленном до самого горизонта зелеными водорослями. Такое впечатление, что корабли плывут по бесконечному весеннему лугу [50]50
  Так было открыто Саргассово море.


[Закрыть], только в его травах не прыгают кузнечики и не снуют зайцы. Лишь время от времени можно заметить крупные темные тела тунцов».

Невыносимыми были последние недели плавания, когда всем казалось, что океану не будет конца, когда что ни день, то на одном, то на другом корабле раздавались крики «Земля!», а потом выяснялось, что это – очередной мираж, что вахтенный принял в предрассветном полумраке скопление облаков за далекие горы, и сумасшедшая радость людей сменялась глубочайшим отчаянием. Как появление какой-нибудь птицы или дельфина вызывало необоснованные, но возбужденные толки о близости суши.

Многие из матросов не верили в шарообразность Земли и боялись, что, плывя все время на запад, они в конце концов окажутся на краю диска, и водоворот сметет их за этот край в какую-то непостижимую, гибельную бездну.

Мануэль рассказал в заметках, как однажды матросы «Санта-Марии» все-таки взбунтовались и категорически потребовали вернуться в Кастилию. Как адмирал сумел и на этот раз выдержать натиск доведенных до отчаяния людей и убедил их продолжать плавание, вновь использовав присущую ему нечеловеческую силу убеждения и воспользовавшись двумя доводами. Колон самым красноречивым образом нарисовал матросам сцены их сказочного обогащения в странах, которые им предстояло открыть. «Золото восхитительно! – со страстью произносил адмирал. – Оно создает сокровища и распространяет свою власть даже на чистилище, освобождая из него души!» Если бы не этот, первый довод, второй скорее всего довел бы матросов до кровопролития. Состоял он в том, что припасов пищи и воды уже не хватало для того, чтобы добраться до Кастилии, и путешественникам был открыт лишь один путь – вперед. Теперь оставалось либо открытие земли, либо гибель. Третьего не было дано.

В записках рассказывалось, как 12 октября 1492 года [51]51
  Этот день считается официальной датой открытия Америки.


[Закрыть], через два с половиной месяца после отплытия из Палоса, с каравеллы «Пинта» раздался выстрел: вахтенный наконец увидел долгожданную твердь. Счастливым взорам измученных людей предстал небольшой остров, покрытый буйной растительностью, посреди которого голубело чистое озеро. И Кристобаль Колон, посвятивший этому мгновению многие годы своей жизни, облекся в адмиральскую мантию, теперь он действительно стал дворянином, адмиралом и вице-губернатором, взял королевское знамя, отправился в лодке с несколькими матросами к берегу, первым сошел на сушу, дошел до песчаной отмели, встал на колени, долго молился, затем поднялся на ноги, развернул знамя и заявил, что от имени королей Кастилии и Арагона нарекает этот остров, ставший отныне собственностью кастильской короны, именем Спасителя – Сан-Сальвадор [52]52
  San Salvador – Святой Спаситель (исп.).


[Закрыть].

Мануэль рассказал и о несправедливости Колона. В свое время католические короли обещали щедрую ежегодную пенсию тому моряку, который первым заметит в этом плавании землю. Кроме того, во время одного из противостояний с матросами адмирал добавил от себя к этой награде еще и шитую серебром куртку. Однако Родриго де Триана, увидевший остров, ничего этого не получил, ибо Колон заявил, что ночью, еще до того, как Триана закричал: «Земля! Земля!», он уже видел слабый свет огонька, который могли зажечь только на земле, но тот был настолько нечеток, что адмирал не стал никого будить.

Такое поведение вызвало сильное недовольство со стороны матросов, однако радость от обнаружения земли была сильнее, и на сей раз они спорили с адмиралом не слишком упорно и вскоре уступили.

«Думаю, – писал Мануэль, комментируя это происшествие, – адмирал просто страшился, что если он уступит матросу, то история запомнит в качестве открывателя западного пути в Индии не его, Колона, посвятившего этому лучшие годы жизни, а простого матроса, который по воле слепого случая увидел эту землю раньше остальных. Однако мне кажется, что адмирал мог хотя бы как-то наградить его».

На острове оказались люди! Они вышли из леса и встретились с кастильцами в первый же день их прибытия. Мануэль писал о необычной внешности индейцев народа таинои о том, как они отдавали свои золотые украшения за безделушки, не имеющие никакой ценности.

Затем европейцы открыли несколько других островов, мелких и крупных. И наконец Мануэль рассказал историю нелепого крушения «Санта-Марии» и возведения форта Ла Навидад, где он сам и еще тридцать восемь человек остались до того времени, когда за ними прибудет следующая эскадра адмирала Колона.