Текст книги "Орбинавты"

Автор книги: Марк Далет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 38 страниц)

Росарио отодвинулась, повернувшись лицом к далеким кипарисам, среди которых они так часто гуляли в прежние дни.

– Я же могла бы быть вашей матерью, – горько произнесла она.

Алонсо горел от стыда. Желание признаться ей наконец вырвалось на свободу и больше не стискивало его грудь, но от испытываемого облегчения Алонсо было стыдно вдвойне: он оказался настолько несдержан, что разрушил все то прекрасное, что связывало их до сих пор!

Алонсо принял твердое решение не приезжать больше в Лас-Вильяс.

– Простите меня, донья Росарио, – произнес он. – Перед тем как покинуть вас, я хотел бы сказать, что вы вовсе не выглядите так, будто могли бы быть моей матерью.

– Женщинам принято делать комплименты, – проговорила Росарио, продолжая глядеть куда-то вдаль, то ли на кипарисы, то ли на исчезающую среди них римскую дорогу. – Но я знаю, что это не комплимент. В последнее время я действительно почему-то стала выглядеть моложе.

Она проводила его вниз, во двор, где была привязана его лошадь. Когда Алонсо уже сидел верхом, Росарио сказала:

– Вы здесь всегда желанный гость, Алонсо. Вы ничем меня не обидели. Пожалуйста, помните об этом.

Он кивнул в знак признательности, но не ответил. После случившегося Алонсо не мог больше навещать ее и смотреть ей в глаза.

Он покидал Каса де Фуэнтес навсегда.

* * *

В конце декабря, за несколько дней до наступления 1494 года, умер Ибрагим. Как-то очень тихо, почти незаметно, без мучений, словно вышел в соседнюю комнату.

Алонсо именно так и приснилось: будто он нашел деда в потайном помещении одного из его сновидческих чертогов. Ибрагим выглядел моложе, чем перед смертью, и даже ходил не опираясь на посох. Он с удовольствием расхаживал среди полок с книгами, которыми зала была уставлена от пола до потолка. Увидев внука, Ибрагим лучезарно улыбнулся и сказал:

– Вот видишь! Я же говорил, что лучше быть повелителем снов, чем орбинавтом. Тебе повезло, Али! Так что утри слезы…

Алонсо попытался это сделать, но, когда проснулся, глаза все еще были влажными.

Через месяц, вернувшись в Саламанку, Алонсо рассказал об этом сне Консуэло. В последнее время они часто делились друг с другом впечатлениями от сновидческих опытов. Консуэло делала успехи, и ее «сказочные» сны стали устойчивее, чем раньше.

– Вчера, когда поняла во сне, что это сон, мне вдруг пришла мысль ущипнуть себя, – сообщила она. – Я думала, что ничего не почувствую. Ведь люди часто щиплют себя, чтобы убедиться, что не спят. Значит, щипок во сне не должен причинять боли. Так вот, знай, уважаемый вестготский собрат, что все это полная чушь! Мне во сне было так же больно, как если бы я ущипнула себя наяву. Но самое удивительное вот это. – Консуэло закатала рукав и показала отчетливый синяк на левой руке. – Как тебе нравится?! Ущипнула во сне, а синяк и сейчас не проходит! Нужно ли тебе лучшее доказательство того, что явь и сон имеют одну природу?

Алонсо удивленно присвистнул. О подобных явлениях он никогда не слышал.

– Так что, Алонсо, не надо щипать себя, если хочешь убедиться, что не спишь. Лучше попытайся взлететь или пройти сквозь стену. Только не набей шишек!

Разговор зашел о работе над расшифровкой текста рукописи. Консуэло попросила Алонсо принести в следующий раз его собственный экземпляр.

– Мне кажется, одно место ты переписал оттуда не совсем точно, – пояснила она.

Торговые дела заставили Алонсо на несколько дней уехать из Саламанки. По просьбе дяди он вместе с Хуаном побывал в Севилье и Толедо, где встречался с новыми клиентами и поставщиками Хосе Гарделя.

В дом возле моста он пришел уже в начале марта. По желанию Консуэло они сверили свои экземпляры рукописи.

– Вот здесь, – Консуэло нашла интересующее ее место, – видишь, копируя для меня текст, ты написал букву «айн».

– В моем экземпляре тоже стоит «айн», – сказал Алонсо, склонившись над рукописью.

– Но эта буква не может соответствовать никакому латинскому звуку!

Консуэло была права. Алонсо не понимал, как он упустил из виду это обстоятельство. Буква «айн» использовалась в еврейском и арабском языках для передачи глубокого гортанного звука, который отсутствовал в латыни.

– Да, – проговорил он, – странно, что я об этом не подумал. Почему же она здесь стоит?

– Возможно, – предположила Консуэло, – что это не «айн», а сочетание букв «йод» и «вав». Вообрази, что у переписчика времен Аврелиана случайно дрогнула рука, и буква «вав» вышла не прямой, а похожей на крючок. В результате она коснулась предыдущей «йод» и получилось то, что ты принял за «айн».

Алонсо с растущим интересом присмотрелся к этому месту в своем экземпляре «Света в оазисе».

– В общем, такое могло произойти, – признал он.

– Но в этом случае мы получаем вполне понятное слово, – торжествующе произнесла Консуэло. – «iuvenes», «молодые»! Алонсо, вооружайся скорей словарем и расшифровывай этот фрагмент исходя из того, что здесь действительно написано «iuvenes»! Меня очень интересует вопрос уходящей молодости. Может быть, здесь объясняется, как ее можно продлить…

Целый вечер борьбы с этим фрагментом при использовании словаря Небрихи привел к тому, что он был частично расшифрован. Недостающие места Алонсо удалось разобрать ночью, через вторую память.

Наутро Алонсо помчался не на предмостную площадь, а в Лас-Вильяс, изменив свое решение больше никогда не видеться с Росарио, так как считал необходимым поделиться с ней содержанием только что расшифрованного абзаца.

Ворота замковой ограды оказались заперты, что обескуражило Алонсо, привыкшего к тому, что они всегда распахнуты. Он несколько раз ударил по столбу висящим на веревке деревянным молотком. Эмилио, отворивший ворота, взглянул на него с некоторым неодобрением – или это только показалось гостю? – и отправился внутрь замка, чтобы сообщить хозяйке о его приезде.

Росарио ждала Алонсо в приемной зале, сидя в глубоком кресле, стоявшем вполоборота к входной двери. Свечи не горели, и в царившем полумраке был виден лишь силуэт хозяйки замка.

– Сеньор Алонсо Гардель! – церемонно доложил Эмилио и вышел.

Росарио встала и приблизилась к Алонсо. Со времени их последней встречи прошло около шести недель. Теперь она выглядела не намного старше собственного сына. Худая, стройная, подтянутая, очень привлекательная молодая женщина. Та самая девушка из медальона, но приобретшая жизненный опыт и уверенность в себе.

– Алонсо, наконец-то вы приехали! – радостно воскликнула она. – Как я соскучилась!

Перед тем как сделать сообщение, ради которого он прибыл, Алонсо пришлось прокашляться.

– Донья Росарио, я должен рассказать вам, что расшифрован важный фрагмент в тексте рукописи! И вас он касается самым прямым образом!

Хозяйка замка внимательно ждала продолжения.

– Там говорится, – произнес Алонсо срывающимся от волнения голосом, – что каждый раз, когда орбинавт совершает переход в виток несбывшейся реальности, этот переход сказывается на его теле – и на внешности, и на внутренних органах. В свое время именно такое предположение высказал мой дед Ибрагим, и оно теперь подтвердилось. Характер воздействий таков, что они придают телу облик, соответствующий представлению орбинавта о своем идеальном теле. Это представление лежит глубоко в уме любого человека. Иными словами, мы теперь знаем, почему за последнее время вы так заметно помолодели, донья Росарио!

– Как вовремя вы пришли с этим объяснением, дорогой Алонсо! – Росарио подошла ближе. – Я ведь и сама уже догадалась, что мое омоложение как-то вызвано опытами с изменением реальности, и в последние дни очень боялась превратиться в новорожденное дитя. Теперь, благодаря вам, я знаю, что этого не произойдет. Вряд ли идеальное представление о себе, которое хранится в глубине моего ума, соответствует беспомощному младенчеству!

Росарио уже находилась к нему ближе, чем позволяли приличия, и Алонсо попытался отступить назад, но почувствовал спиной косяк двери.

– Вы, как всегда, очень быстро поняли суть моих разъяснений, донья Росарио… – Алонсо не договорил, потому что хозяйка замка вдруг обняла его обеими руками и запечатала уста долгим и нежным поцелуем.

– Я же говорила тебе, что, будь я моложе, я не устояла бы перед тобой, – прошептала она.

Глава 14

 
И сомненье охватит тебя, может статься.
А до дому – много тысяч шагов.
Много тысяч гудящих ветров —
До дому.
Можно ль верным себе остаться,
Оставаясь верным другому?
 

Бланш Ла-Сурс

– Неужели тебя и в Гранаде звали кастильским именем? – Росарио, сидя рядом с полулежащим Алонсо, пыталась взъерошить его, чему упрямо сопротивлялись его прямые волосы. Рядом с ними, на изящном низком столике с выгнутыми ножками мерцал масляный светильник, озаряя кровать колеблющимся неверным светом. Полог вокруг кровати был отдернут.

– Только мама. Для всех остальных я был не Алонсо, а Али. Дед называл меня так до самой смерти, даже в Кордове. – Алонсо взял кисть ее руки и стал мягко целовать подушечки пальцев, отчего по спине Росарио пробежала приятная прохладная змейка.

– Али. – Она оглядела Алонсо, примеряя к его облику это имя. – Звучит очень по-арабски. Что это означает?

– Высший, Всевышний. Это одно из девяноста девяти имен Бога. Почему ты спрашиваешь? Разве имена обязательно должны что-то означать?

Росарио любила эту его улыбку любознательного и приветливого мальчика-всезнайки.

– По крайней мере, некоторые из них имеют конкретный смысл. Например, мое [59]59
  Rosario (исп.) – четки, а также «розарий» – молитвослов, состоящий из часто повторяемых молитв. Обычно посвящен Деве Марии. Само имя Росарио является сокращением от «Мария дель Росарио» – сочетание, смысл которого можно перевести как «Святая дева розария».


[Закрыть]. – Ей пришла в голову неожиданная мысль. – «Али» и имя того юноши из сказки про волшебную лампу, которую ты мне рассказывал, – они как-то связаны?

– Аладдин? Да, оно означает «Высота божественного суда».

– Ты для меня самый настоящий Аладдин, – решила Росарио. – Джинн – это сны. Твои удивительные, «сказочные» сны. А лампа – это вторая память, в которой ты творишь чудеса.

– Если я Аладдин, то ты дочь султана. – Алонсо привлек ее к себе. – Царевна Будур. Так и буду тебя звать.

– Алонсо, – проговорила Росарио, прижимаясь к нему. Чуть поколебавшись, она добавила: – Али. Аладдин. Ты не скучаешь по миру ислама? Ты же в нем вырос.

– То, что мы с тобой знаем о природе реальности, одинаково чуждо и исламу, и христианству.

– Я говорю не о вере, – пояснила Росарио, – а об обычаях, языке, музыке, стихах. Об отношениях между людьми, об одежде. О еде, наконец. Мы же привыкаем ко всему этому. Может быть, у тебя есть какое-нибудь любимое блюдо, которого тебе не хватает в Кастилии?

– По языку я действительно скучаю, – признался Алонсо. – Но у меня немало книг на арабском. Иногда разговариваю по-арабски с мамой, а она отвечает на кастильском, который знает намного лучше, несмотря на все годы, что провела в Гранаде. Музыку, к сожалению, я вообще плохо воспринимаю. Вкусно поесть могу в любом трактире, принадлежащем морискам. Впрочем, кастильская кухня мне тоже нравится, тем более что в ней много заимствований у мавров. Жаль только, здесь нельзя сварить кофе с имбирем и корицей.

– С имбирем и корицей?! – удивилась Росарио. – Их можно купить только у венецианцев, причем крайне редко и по очень высокой цене. Они стоят столько же, сколько золото.

– В Гранаде это было не так. Их привозили туда арабские купцы из Александрии. Тоже брали недешево, но все же это было доступно. Мы дома всегда пили кофе с имбирем и корицей…

Алонсо произнес это с такой мечтательностью, что Росарио решила поручить Эмилио в ближайшую же поездку в Саламанку поискать там пряностей в венецианской лавке.

Она вдруг заметила, как причудливо переплетены их преувеличенные трепещущие тени на слабо освещенной стене.

– Наши тени ведут себя намного менее скромно, чем мы сами, – поделилась она наблюдением.

– Может быть, пришло время и нам уподобиться им? – сразу предложил Алонсо.

Росарио вздохнула. С тех пор, как она помолодела, в ее теле звенели жизненные соки такой силы, какой она не помнила по своей первой молодости. Эта была властная, всепоглощающая радость бытия. В ней словно кипело плещущее через край шипучее вино. Росарио и не подозревала, какое это, оказывается, счастье – ощущение своей стройности, легкости движений, силы мышц, гибкости, подвижности, зоркости, остроты всего того, что притупляется и теряется с возрастом.

И, конечно же, в ней многократно возросла истома страсти. Подавляя ее, Росарио лишь усиливала ее мучительность.

– Алонсо, я хочу этого не меньше тебя! – горячо сказала она. – Но ты же знаешь причину. Каролина, Эмилио, Альфонсина – все они уже бросают на меня странные взгляды. Ведь для них я сорокапятилетняя дама, мать их сеньора, который и сам уже отнюдь не мальчик. Алонсо, ты младше моего сына! Подумай, как это выглядит с точки зрения этих простых и честных людей! Они и так должны быть не на шутку изумлены моим омоложением. Бог знает, какие им приходят в голову мысли из-за этого!

Радость, которую Росарио испытывала в начале этой игры в ночное уединение, стремительно улетучивалась.

– Почему, называя слуг, ты не упомянула Пепе? – спросил Алонсо.

– Он на днях сказал мне, что будет всегда на моей стороне, что бы ни происходило. Как же мне было стыдно смотреть ему в глаза! Ведь я даже не могла спросить, что он имеет в виду, чтобы не обсуждать с ним щекотливых тем. Только поблагодарила его. А сама думала про жуткую книгу, о которой ты мне рассказывал.

– «Молот ведьм»?

– Да. – Росарио содрогнулась, вспомнив рассказ Алонсо.

Десять лет назад, в 1484 году, папа Иннокентий VIII издал так называемую «ведовскую буллу», предписывающую инквизиции уделять особое внимание искоренению ведьм и колдовства. Спустя пару лет два германских доминиканца написали книгу «Молот ведьм» – практическое пособие для инквизиторов по выявлению ведьм и их допросу.

– Для заключения под стражу, – объяснил тогда Алонсо, – достаточно простого доноса или личных подозрений инквизитора. Ради того, чтобы добиться признания подозреваемых, их подвергают жесточайшим пыткам.

Нет, Росарио определенно было не по душе нараставшее где-то в области солнечного сплетения давящее ощущение тревоги. Алонсо, всегда чутко улавливавший перемены в ее настроении, легко дернул локон у нее за ухом. Это был условный знак: он повторял движение Росарио, на которое обратил как-то ее внимание. Она часто машинально делала это, когда задумывалась.

Росарио улыбнулась. Действительно, в ее положении было глупо предаваться унынию. Она могла менять реальность! К ней вернулась молодость – причем не та, робкая и стыдливая, которую она помнила, а новая – с идеальным, стремительным телом, с поразительной жаждой жизни! Более того, человек, которого она любила и благодаря которому обрела все эти удивительные, непостижимые дары, находился сейчас рядом с ней!

Росарио решила, что Алонсо не заслуживает того, чтобы портить ему настроение, впадая в меланхолию.

– Аладдин, ты меня любишь? – спросила она.

– Люблю, царевна Будур. – Алонсо оживился, зная, что Росарио всегда заводила эту игру, когда испытывала прилив счастья.

– За что?

– За то, что ты такая черноволосая.

– Гм… – Росарио прищурилась. – В прошлый раз ты любил меня за высокий рост. А в позапрошлый – за то, что я немного умею играть на клавесине.

– Ну, что ж поделать? Я очень непостоянен. Сегодня я люблю тебя за волосы.

– Благодаря тебе в этих волосах нет ни одного седого.

Вдали послышались приглушенные расстоянием раскаты.

Росарио отстранилась от Алонсо.

– Ты слышал?

– Да, гром, – пробормотал он. – Скоро будет дождь.

– Скоро будет звон колокольчика. И мне надо будет выйти в залу к Эмилио и Альфонсине. Он будет обсуждать со мной закупку припасов, а она пожелает посоветоваться о том, что готовить на обед.

– Откуда ты знаешь? – спросил Алонсо и тут же сообразил. – Это уже было, и ты изменила реальность?

– Именно так, мой милый Аладдин.

Росарио перевернула стоящие на столике песочные часы. Золотистая струйка потекла вниз.

– У нас две минуты до колокольчика. За это время я должна привести в порядок прическу и платье, иначе они все поймут, глядя на меня. – Росарио соскочила с кровати, не прекращая говорить, и направилась к столу, на котором стояло небольшое овальное зеркало в серебряной оправе. – Поверь мне, я это знаю наверняка, так как уже побывала в такой ситуации, из-за чего приходится сейчас проживать новый виток реальности. А тебе до того, как весь песок окажется внизу, надо успеть совершить целый ряд действий. Задернуть полог кровати. Открыть шторы. Тихо выскользнуть через заднюю дверь и по правой винтовой лестнице вернуться на веранду. Там сейчас никого нет.

Алонсо задул свечу и, спустившись по ступеньке с возвышения, на котором стояла кровать, закрыл ее полог.

– Как-то странно думать, что мы сейчас живем в твоем прошлом, – рассуждал он, отдергивая плотные шторы и впуская в комнату дневной свет. – Что в недалеком будущем, которое отделяют от нас несколько минут, ты сидишь с закрытыми глазами, выстраивая в уме все то, что мы сейчас с тобой делаем.

Алонсо был прав. Росарио не смогла бы даже объяснить, насколько все это действительно было странно: сидеть, закрыв глаза, на диване в приемной зале, которую только что покинули слуга и кухарка, и в то же время быть здесь, заново переживая виток реальности, превращающийся из несбывшегося в сбывшийся.

Комнату озаряло зимнее солнце. Теперь, когда Алонсо выскользнул, двигаясь своей бесшумной кошачьей походкой, ничего, кроме прикрытой пологом примятой постели, не напоминало их недавней искусственной ночи.

В первый раз они прибегли к этому ухищрению неделю назад. Им так хотелось жить вместе, спать вместе, вместе встречать рассветы, что они решились на кратковременную имитацию ночи при задернутых шторах и горящей свече.

Зазвонил колокольчик. В течение нескольких минут Росарио отвечала в зале на вопросы Эмилио и пожилой кухарки Альфонсины, а затем отпустила их и села, закрыв глаза. Теперь та Росарио, что сидела на диване, меняя явь, и та, что проживала новый виток сбывшейся реальности, снова слились воедино.

Еще через несколько мгновений она вздрогнула и медленно потянулась. Покалывания в затылке вскоре прекратились.

Росарио встала и поднялась на веранду, где ее ждал Алонсо. Альфонсина приготовила деликатесы саламанкской кухни – сдобные булочки больо маймони сладости из яичного желтка с мукой, лимоном и медом, называемые чочос де йема.Алонсо, нахваливая их, называл собеседницу «донья Росарио» и обращался к ней на «вы». Один раз, когда никого из слуг поблизости не было, они украдкой коснулись друг друга пальцами и встретились взглядами, отчего Росарио окатила волна нежности.

Вскоре Алонсо попрощался и отправился в Саламанку. Он всегда уезжал, а Росарио оставалась мечтать о тех временах, когда они смогут ночевать под одной крышей.

Стоя на балконе, она смотрела на удаляющуюся между кипарисов и сосен фигурку одинокого всадника и думала о том, что Алонсо не только открыл ей ее дар. Благодаря ему Росарио убедилась, что, вопреки здравому смыслу, она была права всякий раз, когда, теряя дорогого человека, чувствовала, что могла бы его спасти, если бы в нужный момент знала об угрожавшей ему опасности и очень сильно пожелала отвести ее.

Впервые Росарио испытала это чувство во время гражданской войны в Кастилии, спустя восемь лет после того, как вышла замуж за Фелипе де Фуэнтеса, покинула замок своих родителей близ леонского городка Торо и переехала в Лас-Вильяс. Судьба распорядилась таким образом, что решающая битва в той войне произошла именно в краю, где родилась Росарио. В битве под Торо португальский артиллерийский снаряд угодил прямо в замок, похоронив под обломками Иньиго Альмавиву и его жену Ракель.

Росарио казалось тогда, что в гибели родителей косвенным образом была виновата и она сама. Ее не отпускала странная, необъяснимая, необоснованная, но по-детски бесспорная уверенность в том, что, если бы она не отвлекалась, если бы все время думала о безопасности родителей, они остались бы живы. Словно она могла мыслями их защитить.

Росарио так мучило это чувство, что она даже однажды попыталась заговорить с Фелипе, но, увидев его искреннее непонимание и изумление, она раз и навсегда прекратила подобные разговоры. Для ее мужа заявление о том, что наши мысли способны оказать воздействие на реальность, могло прозвучать либо глупостью, либо ересью. Свою жену он глупой не считал, а вот ереси боялся как огня…

Теперь, уже после открытия в себе дара орбинавта, постепенно доведя глубину ствола,на которой она могла безопасно для себя менять реальность, до четырех часов, Росарио задавалась вопросом: сумела бы она спасти родителей, если бы знала о своих способностях еще тогда, в 1476 году? И приходила к положительному ответу.

Когда она поделилась своим выводом с Алонсо, тот не сумел скрыть удивления.

– Как скоро после гибели родителей ты узнала о ней? – спросил он.

– Священник из Торо рассказал мне об этом через три дня, – ответила Росарио, понимая, чем вызван этот вопрос.

– Но ведь ты после стольких недель тренировок довела максимальную глубину ствола, с которой можешь работать безопасно для себя, до нескольких часов, но отнюдь не до трех суток! – воскликнул Алонсо. – Получается, что ты никак не успела бы помочь родителям!

Поколебавшись, Росарио все же решилась признаться.

– Я узнала об их смерти сразу, – тихо произнесла она.

Алонсо недоумевающе наморщил лоб. Она на мгновение коснулась его лица, словно желая разгладить морщинки, и тут же убрала руку, оглянувшись, нет ли никого из слуг рядом.

– По словам священника, снаряд попал в замок в два часа дня, – стала объяснять Росарио. – В этот же самый момент, хотя я находилась здесь, в Каса де Фуэнтес, у меня возникло ощущение какой-то внезапной пустоты. Как будто незримые нити, соединявшие меня с дорогими людьми, вдруг оборвались. Если бы я уже тогда знала, что могу менять реальность; если бы я могла делать это на четырехчасовой, как умею сейчас, я бы отыскала такой виток, в котором мои родители покинули замок за несколько часов до обстрела.

– Если бы такой виток нашелся, – осторожно ввернул Алонсо.

– Находить нужный виток – это часть искусства орбинавта. – Росарио поймала себя на том, что рука тянется к локону за ухом. С тех пор как Алонсо показал ей это движение, она стала замечать его за собой. – Алонсо, можешь ли ты поверить в то, что я действительно чувствовала, что с близкими мне людьми что-то стряслось? Или ты думаешь, что это мои фантазии?

Когда-то Фелипе считал именно так, но Росарио полагала, что Алонсо отреагирует иначе, и не ошиблась.

– Конечно, я верю. – Алонсо даже слегка удивился такому вопросу. – Если мир – это продукт наших мыслей, то почему бы некоторым людям не иметь такой чувствительности к тому, что в нем происходит? Просто я не подозревал, что у тебя есть еще и эта способность.

– Есть, – произнесла Росарио очень уверенно. – Поэтому я за тебя и не беспокоюсь. Если с тобой что-то случится, я сразу это почувствую – ведь нас с тобой теперь соединяет очень прочная нить. Почувствую и приду на помощь.

– А как ты это сделаешь? – растроганно спросил Алонсо. – Если ты не будешь знать, что именно произошло, то как же ты решишь, какое именно изменение необходимо произвести?

– Что-нибудь придумаю. Я больше своих близких в обиду никому не дам!

Такое же чувство неожиданной внутренней пустоты Росарио испытала четыре года назад, когда в столкновении «святого братства» с разбойниками погиб Фелипе. Она вдруг перестала ощущать связывавшую их нить. Как и в случае с родителями, Росарио не оставляла необъяснимая уверенность в том, что она могла бы уберечь мужа, если бы непрерывно думала о его безопасности. Но как можно все время думать только об одном? К тому же он всегда утверждал, что в его службе в «святом братстве» нет ничего опасного.

После гибели Фелипе к ней стал захаживать их сосед Каспар де Сохо, вдовец, с которым Фелипе приятельствовал. Оба служили в «святом братстве». При жизни мужа Росарио почти не вступала с Сохо в разговоры, предоставляя это Фелипе и не понимая, как он может терпеть общество этого человека. Сосед, несмотря на благообразную внешность римского патриция, пугал ее. Когда он открыто восхищался борьбой инквизиции с еретиками и неверными, когда с восторгом рассказывал об арестах и пытках, в его глазах горело нечто такое, от чего на него было неприятно смотреть, словно он поражен каким-то безобразным недугом.

Теперь Каспар де Сохо стал регулярно появляться в Каса де Фуэнтес на правах соседа, утешающего вдову погибшего друга. Росарио не знала, как вежливо отвадить его. Спустя год он признался ей в любви и предложил выйти за него замуж. Росарио ответила ему, что между ними ничего быть не может, так как ее сын начал ухаживать за его дочерью, и они не должны препятствовать счастью своих детей. С таким доводом Каспар спорить не мог.

Однако весной 1492 года, когда после возвращения Мануэля с гранадской войны стало ясно, что он не намерен возобновлять ухаживания за Долорес, Каспар снова заговорил о женитьбе.

На этот раз Росарио прямо сказала ему:

– Дон Каспар, я не могу велеть сердцу полюбить вас. Это не зависит от моих приказов.

– В нашем возрасте, – не отставал упорный вдовец, – романтическая любовь не так уж и важна. Главное, чтобы муж был опорой жене, а жена – помощником мужу, как сказано в Священном Писании.

– Боюсь, что ни то ни другое не может возникнуть без взаимной привязанности и доверия, – возразила Росарио.

– Вы хотите сказать, донья Росарио, – глаза Каспара потемнели, – что я чем-то вызвал ваше недоверие?! Чем же, позвольте узнать?

Росарио прикусила губу. Про доверие она сболтнула не подумав. Не могла же она сказать ему: «Тем, что вы водите дружбу с инквизиторами»!

– Дон Каспар, вы не можете принудить меня к женитьбе помимо моей воли, – заявила она наконец, решив, что в такой ситуации необходимо проявить твердость. – Если бы я хотела что-то изменить в своей жизни и обратилась к вам с просьбой об участии в такой перемене, я, вероятно, должна была бы как-то обосновать свой поступок. Но я ничего у вас не прошу и ничего не собираюсь менять. Почему же вы считаете, что я должна вам что-то объяснять?

Дон Каспар смерил ее взглядом, поклонился и ушел, ничего не сказав.

На следующий день он прислал со слугой записку, в которой заверял Росарио в том, что по-прежнему испытывает к ней самое искреннее дружеское расположение и что она всегда может рассчитывать на его помощь.

В апреле 1493 года они неожиданно встретились на балу у герцога Альбы. Каспар рассказал ей о торжественной встрече, которой удостоила королевская чета вернувшегося после первого путешествия Кристобаля Колона. Сохо подчеркнул, что, по рассказам морехода, туземцы на открытых им островах отличаются удивительным дружелюбием и поэтому у Росарио нет причин беспокоиться о судьбе сына, оставшегося на одном из этих островов.

Дон Каспар был вежлив, хотя и немногословен. Казалось, он забыл об их неприятных разговорах, чему Росарио была искренне рада.

После этого они не виделись вплоть до того дня, когда Росарио гуляла в лесу с Алонсо и им неожиданно повстречались отец и дочь Сохо в сопровождении слуг. Это было еще до того, как Росарио узнала о своем даре, и уж тем более до того, как Алонсо открыл ей свои чувства. Спустя неделю Каспар пожаловал в ее замок.

– Не желая отнимать ваше время, – заявил он после обмена формальными приветствиями, – я позволю себе сразу перейти к цели своего прихода. В нашей округе, как среди крестьян, так и в дворянской среде, ходят различные толки о том, что к вам зачастил молодой человек, с которым вы познакомили меня неделю назад во время нашей встречи на римской дороге.

– Вот как? – Росарио подняла бровь. – Вы пожаловали сюда, чтобы рассказать мне о досужих сплетнях?

– Я пришел, чтобы предупредить вас, что подобный интерес со стороны молодого человека к женщине вашего возраста сильно компрометирует вас.

– Что ж, я благодарна вам за предупреждение, – ответила Росарио.

– Полагаю, вы примете его во внимание и дадите знать сеньору Гарделю, что его присутствие здесь нежелательно?! – спросил Сохо, испытующе глядя на нее.

От возмущения Росарио на мгновение лишилась дара речи.

– Вы действительно считаете себя вправе давать мне указания о том, что я должна делать и чего не должна?! – изумленно проговорила она. – И думаете, что из-за каких-то сплетен я должна отказать от дома лучшему другу сына? Признайтесь – это какое-то недоразумение. Ведь вы вовсе не это имели в виду?!

– Вы все прекрасно поняли, сеньора Росарио, – с нажимом произнес Сохо, не сводя с нее мрачного взгляда. – Вы пытаетесь представить сейчас ситуацию в таком свете, будто сеньор Гардель – этакий милый, невинный мальчик, трогательно навещающий мать своего друга. Только он не мальчик и уж точно не является невинным. К вашему сведению, это крещеный мавр, который бежал из Гранады за несколько дней до того, как началась осада. Не может быть и тени сомнения в том, что христианство он принял с одной лишь целью уберечь собственную шкуру, а в душе остался мусульманином и, следовательно, нашим врагом. При этом он очень удобно устроился в католической Кастилии. Используя любознательность и любовь нашего народа к чтению, он торгует книгами уже в трех городах – в Кордове, в Саламанке и в Толедо. В Саламанке он постоянно посещает дом некой женщины с сомнительной репутацией. Думаю, что, как мать, вы должны разъяснить все эти факты дону Мануэлю, как только он вернется домой.

– Вы шпионили за сеньором Гарделем?! – Росарио начала догадываться, что, пожалуй, до сих пор плохо знала своего соседа.

– Я навел необходимые справки, – уточнил Каспар де Сохо. – Прощайте, донья Росарио.

Не дожидаясь ответа, он развернулся и вышел во двор, где его ждали двое слуг и три лошади.

Осадок от разговора еще долго держался в душе Росарио. Но последние драматические события – обнаружение волшебного дара, внезапная юность и счастье любви – погасили ее страх перед Каспаром.

– Пусть теперь недоброжелатели сами меня боятся, – говорила она себе.

* * *

– Помнишь тот день, когда я в первый раз тебя поцеловала? – вполголоса спросила Росарио. На столе, на диване и на полу лежали в беспорядке книги и ноты.

– Конечно, помню.

– Я имею в виду, помнишь ли ты дату?

– Восьмое февраля, – не задумываясь ответил Алонсо, перелистывая очередной том.

Любой, кто вошел бы сейчас в залу, увидел бы, что они пытаются разобраться в беспорядке, царящем среди книг.

– Значит, послезавтра тому поцелую исполнится месяц, – шепнула Росарио. Заслонившись титульным листом первого попавшегося сочинения, она выглянула из-за него и тепло улыбнулась Алонсо.

По неожиданно сменившемуся выражению его лица Росарио поняла, что его озарила идея.