Текст книги "Орбинавты"

Автор книги: Марк Далет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 38 страниц)

– Жгут опавшие листья, сорванцы, – пробормотал Кинг. Аромат был знаком ему с детства, и на мгновение Фрэнсис почувствовал себя ребенком. Такого чувства он не испытывал уже очень много лет. Так много, что, назови он их количество кому-нибудь – скажем, своему работодателю, брокеру или хоть той же миссис Готторн, – любой из них решил бы, что такая шутка нелепа.

Джессика Готторн оказалась высокой, нескладной женщиной лет тридцати пяти. Похоже, она стеснялась собственного роста и оттого сутулилась.

– Выпьете чаю, кофе? Может быть, воды? – спросила она, проводя гостя к дивану через наваленные друг на друга чемоданы и перевязанные саквояжи и коробки.

– О нет, благодарю вас!

– Тогда давайте сразу перейдем к делу, – предложила хозяйка и принесла из соседней комнаты небольшую керамическую шкатулку оттенка светлого обсидиана. Увидев изображение на ее крышке, Фрэнсис оторопел. Это была распластанная черепаха с торчащими во все стороны лапами.

– Вы не помните, – изумленно спросил он, пряча указательный палец, чтобы Джессика не увидела перстень с печаткой, на котором красовалась маленькая черепашка, – где именно ваш отец нашел этот предмет? И почему не сдал его командованию? Я полагаю, он должен был это сделать, ведь коробочка или ее содержимое могли представлять художественную ценность.

– Кажется, отец говорил, что это было где-то в Тоскане. Во Флоренции, что ли… А почему не сдал властям? Вероятно, просто присвоил. Может быть, хотел продать. Вы осуждаете его за это?

– Что вы! – поспешил Кинг. – Я спрашиваю только потому, что мне интересны его мотивы. Я думаю, Билли не сразу решил отдать ее мне, иначе он давно уже успел бы сделать это самостоятельно. Вероятно, такое решение пришло ему в голову незадолго до кончины.

– Возможно, вы и правы, мистер Кинг. Боюсь только, что мы уже никогда в точности не узнаем, что было у него в голове. Тем более что в последние годы отец страдал болезнью, из-за которой большую часть времени не узнавал даже родных. И с годами просветы в его сознании становились все реже.

Поблагодарив Джессику, Кинг поспешил на улицу. По счастью, ему сразу же удалось поймать такси. В отель он ехал в сильном возбуждении. Изображения на крышке шкатулки и на его перстне отличались лишь размерами. В остальном они были идентичны!

В гостиничном номере Фрэнсис принялся обследовать полученное наследство. Многолетний опыт ювелира, кузнеца и музыканта сделал его пальцы проворными и чувствительными, и вскоре он сумел нащупать крошечную выемку. Ему было бы интересно узнать, нашел ли ее в свое время бедняга Билли и видел ли он, что именно находится в шкатулке.

Там лежали сорок восемь пергаментных страниц. Они были заполнены текстом на средневековом испанском языке, написанном крошечными, налезающими друг на друга буквами. Мозг, не обращая внимания на участившееся сердцебиение, машинально рассуждал: глина не пропускает влаги, к тому же это стойкий пергамент, а не бумага; поэтому, вероятно, манускрипт так хорошо сохранился.

На титульном листе изящными крупными буквами, словно на виньетке, было выведено название: «Los viajeros еп mundos» [68]68
  «Странствующие в мирах» (исп.)


[Закрыть].

Сердце Кинга забилось еще сильнее. С трудом веря в то, что все это на самом деле с ним происходит, он с величайшей осторожностью стал перелистывать драгоценные страницы. Как он и ожидал, взгляд сразу же наткнулся на знакомые слова и имена. Слишком хорошо знакомые слова и имена!

Кинг заглянул в конец списка в поисках имени автора. Его там не было. Последний абзац текста гласил:

« Человеческая природа в наши дни так же, как и во времена Александра Великого, не готова к восприятию знания, которому посвящено сие повествование. Попав в руки людей жестоких, себялюбивых, не ведающих милосердия и не почитающих чуда жизни, оно может дать им непреодолимую власть над миром. По настоящей причине автор повести не решается представить ее на суд читателей и препоручает свой труд на хранение керамической шкатулке. Возможно, в будущем люди будут отличаться от нас, и тогда знание о путешествии среди миров станет достоянием многих.

Флоренция, 1547 год от Рождества Христова».

Такого волнения Фрэнсис Кинг не испытывал с тех времен, когда рядом взрывались бомбы и разлетались осколки гранат. Открыв буфет, он вынул маленькую бутылочку виски, осушил ее разом и уселся за чтение. Однако уже через полчаса, прочитав лишь небольшую часть повести, Кинг понял, что больше не может терпеть. Необходимо было звонить в Монреаль, чтобы поделиться новостью с единственным близким человеком.

Сначала он позвонил Бланш домой, но к телефону никто не подошел.

– Где ее носит в девять вечера?.. – проворчал Кинг. Потом решил, что она вполне может находиться в хореографической студии, где преподает фламенко. Бланш очень любила эту работу и могла заниматься со своими питомцами даже в самое неурочное время, особенно если им предстояло выступление.

На сей раз на звонок ответили.

– Aliô! – произнес мужской голос.

– Bon soir! Est-ce que je puis parler avec mademoiselle Blanche LaSource? – спросил Кинг.

– Mais oui, monsieur, bien sûr! Attendez un moment, s’il vous plaît [69]69
  «Алло!» – «Добрый вечер! Могу ли я поговорить с мадемуазель Бланш Ла-Сурс?» – «Да, мсье, конечно! Пожалуйста, подождите минутку» (фр.).


[Закрыть].

Через минуту в трубке раздался ее мелодичный голос, такой теплый и так напоминающий голос ее бабушки, той, которую она никогда не знала, что у Фрэнсиса, как обычно после многолетней разлуки, чуть-чуть сжалось сердце:

– Я вас слушаю.

– Бланка, это я, – сказал Кинг по-испански.

– Панчито [70]70
  Пако, Панчо, Панчито – все это сокращения от имени Франсиско, являющегося испанским аналогом английского имени Фрэнсис.


[Закрыть]?! Почему ты звонишь мне в студию? Что-то случилось?

– Я напал на след!

– Напал на след? – непонимающе переспросила Бланш.

Он стал рассказывать ей о звонке Джессики, о том, что его фронтовой приятель оставил ему потерянный, а позже найденный пакет…

– Пако, может быть, ты расскажешь мне эту интересную историю на следующей неделе? – перебила Бланш. – Я сейчас, по правде говоря, очень занята. Мои ребята завтра выступают на конкурсе, куда приехали даже группы из Испании и…

– Там повесть, написанная кем-то в шестнадцатом веке, – быстро заговорил Кинг. – В ней рассказывается об орбинавтах.

– Что?! – задохнулась Бланш.

– Да, да! Автор использует именно это слово! И это еще не все. В повести рассказывается о твоем отце! И о твоей бабке! Они оба оказались орбинавтами! Вот откуда твоя удивительная сила: ты получила этот дар в наследство не только по материнской, но и по отцовской линии.

На другом конце провода звенела потрясенная тишина, и Кингу казалось, что он слышит, как гулко стучит сердце его внучки.

– Но главное, – добавил он, теперь уже не торопясь, что, как орбинавты, они оба все еще могут быть живы. Как и мы с тобой, пахарийо [71]71
  Pajarillo – птенец (исп.).


[Закрыть]. А это означает, что пора начинать поиски!

Он уже решил, что произошел какой-то сбой связи и она, вероятно, не слышала его последних слов, когда Бланка вдруг нарушила молчание.

– Как звали бабушку? – спросила она каким-то не своим голосом.

– Росарио де Фуэнтес, – ответил Кинг. – В девичестве Мария дель Росарио Альмавива.

ВЕЧНО ЮНЫЕ

– Выспался? – Бланка вплыла в гостиную, изящно пройдя между стулом и дорожной сумкой Фрэнсиса. Тонкая талия, высокий рост, горделивая посадка головы. Осанка и стать босоногой танцовщицы Лолы, синие глаза хозяйки замка Росарио и русые волосы саламанкского идальго и индейского шамана Мануэля-Раваки.

Фрэнсис Кинг, он же Франсиско, или Пако, Эль-Рей, протерев глаза, с удовольствием смотрел на внучку. Выглядели они как брат и сестра примерно одного возраста.

– Ты давно на ногах? – спросил он.

– Да. Несмотря на то, что всю ночь читала повесть. Вставай, лежебока! Будем завтракать и обсуждать загадочную историю орбинавтов.

В ее голосе Пако расслышал легкую нотку недоверчивости. У него было достаточно времени, чтобы до тонкостей изучить интонации внучки. Что-то около пятисот лет.

Пако не ошибся. Настроена Бланка была весьма решительно.

– Панчо! – воскликнула она, когда они сидели в гостиной и пили кофе с имбирем и корицей, приготовленный в лучших традициях давно исчезнувшего народа испанских мавров. – Этого не может быть! Таких совпадений просто не бывает! Где-то в Италии хранится рукопись, написанная полтысячи лет назад, где речь идет ни больше ни меньше, как о моих родственниках, о тебе, об орбинавтах! В ней есть даже упоминание обо мне! Повесть лежит там веками и ждет своего часа, затем попадает в руки твоего фронтового товарища и наконец, спустя еще полвека, приходит прямиком к тебе. Из всех людей на этой земле – именно к тебе, одному из персонажей, пусть и не главных, самой повести! Мое мнение таково: либо ты меня разыгрываешь, и я надеюсь, что у тебя хватает ума этого не делать, потому что в этом случае я очень не скоро соглашусь снова с тобой встречаться, либо разыграли тебя самого.

– Да кто же мог такое сделать?! – воскликнул Пако. – Кто мог знать о том, что в тысяча четырехсотом году никому не известный Омар Алькади из Гранады сообщил еще менее известному цыгану Пако тайну, в которую во всем мире посвящены, быть может, лишь единицы? Кто мог знать имена Омара, его сына Ибрагима, его внука Дауда и его правнука Али? Все они упоминаются в «Странствующих»! Или ты думаешь, что это подстроил Билли? – Пако хохотнул. – Что годы, прошедшие после войны, он посвятил исключительно самообразованию, научился читать не только комиксы, но и исторические материалы, овладел тонкостями языка Кастилии шестнадцатого века, освоил искусство письма в соответствующем стиле? И все это ради того, чтобы разыграть меня?

Бланка пожала плечами и ничего не сказала. За окном на фоне белесого неба неторопливо парили темные очертания снежинок. В Монреаль зима пришла раньше, чем в Нью-Йорк.

– Как ты спас его на войне? – спросила она наконец. – Поменял реальность?

– Да, – коротко ответил Пако. Ему не хотелось вдаваться в подробности.

Бланка подняла на него взгляд. Глаза ее подозрительно блестели.

– Но если это не розыгрыш… – произнесла она. – Если это все правда, то получается, что мы не одни в этом мире…

– Вот именно, цыганочка! – радостно провозгласил Пако. – Вот именно!

Бланка резко встала и ушла в свою комнату. Через несколько секунд она вернулась с листами ксерокопии, которую привез ей дед. Оригинал «Странствующих в мирах» он оставил в сейфе своего бруклинского дома, чтобы не подвергать древний пергамент риску.

– Вчера по телефону ты не сказал, что у меня были два брата и сестра, – заметила она, опускаясь в кресло. Голос ее вдруг немного охрип.

– Если твои индейские родственники получили в наследство от Мануэля дар, то, возможно, они у тебя не только были, но и есть.

Бланка кивнула, тряхнув волосами. Обычно русые, они теперь были выкрашены в медно-рыжий, почти красный цвет.

– Я тебя не спросила, как ты поживаешь? – сказала она. – По-прежнему «торгуешь» на бирже? – Она черкнула пальцами обеих рук, как бы рисуя в воздухе кавычки.

– По-прежнему считаешь это неэтичным? – откликнулся Пако, удивляясь, как можно возвращаться к одной и той же теме каждые десять лет.

– А ты, разумеется, убежден, что допустимо все, что хорошо для тебя. – Это прозвучало как утверждение, а не вопрос. – Использовать свой дар орбинавта для личного обогащения.

В прошлом веке Пако несколько раз выигрывал на скачках, но вскоре понял, что регулярные выигрыши привлекают к нему излишнее внимание. Попробовал менять реальность в игорных домах, однако руководство казино, заметив, что он слишком уж часто выигрывает, запрещало нежелательному клиенту там появляться. Вопрос привлечения ненужного внимания становился еще острее. Вечная молодость и без того заставляла Пако, так же как и его внучку, время от времени переезжать с места на место, а раз в двадцать-тридцать лет еще и искать способ оформления новых документов для смены имени.

В тридцатых годах XX века внимание Пако привлекла биржа. Какое-то время он изучал разные виды анализа – технический, фундаментальный, графический. Это мало что ему дало. Затем он тщательно проштудировал все выпущенные к тому времени книги и статьи легендарного Уильяма Ганна, который, видя на графиках ценовых курсов какие-то одному ему понятные углы и движения, умудрялся точно предсказывать значительные перемены курса. Говорили также, что он, как это ни странно, успешно использует в своих прогнозах астрологию.

Одни называли Ганна великим человеком, другие – шарлатаном. Пако считал его одновременно гением и мистификатором. Ганн, по его мнению, действительно понимал природу циклических процессов, как никто другой (ведь предсказал же он обвал «бычьего» рынка 1929 года, Вторую мировую войну и нападение Японии на США), но сведения о своем методе, которые он давал читателям книг и слушателям курсов, были обрывочны, туманны и совершенно недостаточны для того, чтобы его последователи могли совершать такие же чудеса, как их кумир.

Так или иначе, зарабатывать на бирже, используя технический и всякий другой анализ, Фрэнсис Рейес (как звали Пако в тот период), подобно миллионам других незадачливых биржевых игроков, так и не научился. В чем заключалась причина – в нем самом или в ущербности методов анализа, – Пако выяснять не стал. Вместо этого он начал стабильно зарабатывать на биржевых сделках с помощью своего дара орбинавта. Для этого он разработал формулу «2:1», следя за тем, чтобы на каждые две прибыльные сделки приходилась одна убыточная. Иначе его очень скоро заподозрили бы в использовании инсайдерской информации. Даже если бы это не привело к судебному разбирательству, Пако привлек бы к себе столько общественного внимания, включая и интерес со стороны прессы, что сохранять незаметное существование, столь важное для вечно юного орбинавта, стало бы значительно сложнее.

Когда-то Пако имел неосторожность поделиться разработанным им способом заработка с Бланкой. Им двигало одно лишь желание – снабдить единственного в мире близкого человека безотказным и простым способом обеспечить себе безбедную жизнь. Тем более что, в отличие от лотереи, где выигрышные номера становились известны лишь через сутки после прекращения продажи билетов, заработать (или намеренно потерять) какую-то сумму на бирже можно было уже через несколько часов после открытия позиции на рынке. Для Пако и Бланки это имело важное значение из-за ограничений глубины ствола.За столетия тренировок Пако довел этот показатель до восьми часов, а Бланка – до двадцати. Менять реальность суточной давности было опасно.

Бланка не воспользовалась предложенным методом и даже не выразила никакой благодарности за оказанное ей великое доверие. Вместо этого она обрушилась на деда с острейшей критикой, обвиняя его в «нечестной игре».

Разговор проходил в Чикаго, где Пако тогда жил.

– Что же тут нечестного? – Еего недоумение было совершенно искренним. – Каждый участник спекулятивных торгов пытается найти способ склонить на свою сторону статистическое преимущество. Можно сказать, что это игра, в которой все заранее договорились, что каждый постарается перехитрить остальных. Это и есть правила игры! Если мое поведение нечестно, то и футболист, применяющий обманное движение, чтобы обвести защитника другой команды, тоже поступает нечестно!

– Нет, Пако, не пытайся задурить меня. – Бланка была непреклонна. – Футболист играет по правилам игры, а если он их нарушает, судья наказывает его. Ты же нарушаешь правила! И речь здесь вовсе не идет о статистическом преимуществе! Благодаря орбинавтике ты знаешь точныйисход, а не его вероятность! Статистику, причем фиктивную, ты создаешь сам, когда намеренно проводишь отдельные убыточные сделки.

– А когда орбинавт меняет реальность, чтобы кирпич, упавший ему на голову, в новом витке яви пролетел мимо, это честно?! – Пако было досадно, что, имея опыт столетий, она не понимает простых и очевидных, как ему казалось, вещей.

– Мы наделены способностью, которой нет у миллионов, даже у миллиардов других людей, – втолковывала ему Бланка, испытывая примерно такие же чувства. Она считала, что деду оказалось недостаточно почти шестисот лет жизни для понимания элементарных основ нравственности. – Это накладывает на нас определенные обязательства. Отводя падающий кирпич, орбинавт спасает свою или чужую жизнь, свое или чужое здоровье. А используя знание того, куда пойдет ценовой курс, он просто нечестным способом набивает свой карман!

После долгой и ожесточенной перепалки каждый остался при своем мнении, и с тех пор в разговорах они старательно обходили эту тему. Однако пять лет назад Пако допустил неосторожность, заявив, что ученики Бланки что-то уж подозрительно часто побеждают на конкурсах фламенко. Темпераментная цыганка-дворянка завелась с полуоборота.

– На что ты намекаешь? – воскликнула она с жаром. – Если на орбинавтику, то она здесь ни при чем! Ты не допускаешь, что я просто могу быть хорошим преподавателем?

– В том, что ты хороший преподаватель, нет никакого сомнения, Бланкита, – примирительно протянул Пако. – Но разве тебе никогда не приходилось изменить реальность, если ты убеждалась, что конкретному ученику лучше подойдет другой способ объяснения, чем тот, которым ты только что воспользовалась?

– Разумеется, приходилось! – признала Бланка. – Но я делаю это не для того, чтобы обмануть жюри на конкурсе, а для того, чтобы помочь ученику легче и эффективнее овладеть знанием. Ты считаешь это нечестным?

– Да нет, я-то как раз так не считаю. Это ты считаешь это нечестным. Вспомни, что ты говорила про мою игру на бирже.

– Ты еще скажи, что я веду себя нечестно, потому что, в отличие от всех остальных преподавателей, видела собственными глазами, как возникала традиция фламенко, как танцевала моя мама в пещерах Сакромонте, когда никто даже не использовал само слово «фламенко», когда в Испании еще не было вееров, когда ритм отбивали не кастаньетами, а босыми ногами и цыганки носили не красочные разноцветные юбки, а серое нищенское тряпье!

В общем, преодолеть фундаментальное взаимное непонимание по данному вопросу им не удалось и в тот раз. Поэтому Пако сейчас поспешил сменить тему.

– Давай лучше обсудим повесть, которую ты только что прочитала, – предложил он. – Какое впечатление произвели на тебя отец и бабка?

– Они оба мне очень понравились. – Бланка улыбнулась. – Жаль, что я не была знакома с ними. Теперь я не сомневаюсь, что Росарио взяла бы меня на воспитание, если бы знала о моем существовании. И вместо того, чтобы жить с цыганами, вечно боявшимися изгнания и преследований, я выросла бы, окруженная роскошью, в дворянском замке. Получила бы хорошее образование.

– По-моему, ты невнимательно читала, внучка! – запротестовал Пако. – В тысяча четыреста девяносто четвертом году, когда тебе было всего полтора года, Росарио пришлось бежать в Геную. В каких условиях она там жила, мы не знаем. Так что ты вряд ли выросла бы в фамильном замке Каса де Фуэнтес. А образование ты и без того получила отменное.

– Да, только через пятьдесят лет после рождения, – беззлобно парировала Бланка и налила себе апельсинового сока. – Дон Мануэль, оказывается, искал маму во многих местах, но почему-то только в Андалусии. Надо же! Почему ему не пришло в голову поискать в Бургосе? Или в Толедо? Или, вместо того чтобы ехать открывать Америку, остаться в Кастилии и года через три нанести визит в пещеры Сакромонте в Гранаде?

– Да, да, почему ему не пришло в голову искать Лолу в Старой Кастилии? Или в Арагоне? – подхватил Пако. – Или в Леоне? Или в Португалии? Или в Англии? Или в России? Где еще он должен был искать твою мать?

– Значит, теперь ты его защищаешь. А что ты мне говорил, когда мне было двадцать? Разумеется, ты не знал, откуда Мануэль родом, и поэтому не мог его найти. А почему он сам нас не нашел, мы не имели представления. И тем не менее у тебя не было никаких причин для того, чтобы настраивать меня против неведомых нам Фуэнтесов.

Когда Бланке было двадцать, в далеком 1512 году, Пако говорил ей:

– Ты не должна обижаться на отца из-за того, что он не проявил достаточно упорства, чтобы найти твою мать. Про твое существование он вообще ничего не знал. К тому же он дворянин, а мы – бесправные цыгане. Вряд ли его родня была бы рада, если бы мы вдруг заявили о себе. Знаешь ведь, как высокомерны так называемые «благородные». Чего доброго, они еще пожаловались бы властям, что к ним пристают безродные бродяги! Только нам с тобой, дочка, их милости не нужны. Мы сами – куда более высокородная аристократия. Мы – орбинавты!

К тому времени Бланка жила с ним, и он частенько называл ее дочкой, хотя по виду был старше ее всего лет на пять. Лола Эль-Рей умерла от оспы, когда ее дочери, тогда еще Бланке Эль-Рей, было всего десять лет. Ее продолжала воспитывать бабка Зенобия, но Бланка к тому времени уже знала, что Зенобия была не матерью, а воспитательницей Лолы. В том, что со стороны отца она происходит от кастильских дворян и что ее настоящая фамилия де Фуэнтес, Бланку просветил Пако, неожиданно появившись в ее жизни, чтобы проверить ее на наличие дара.

Пако Эль-Рей так часто терял близких людей, которые умирали от болезней или от старости, когда его самого не брало ни то ни другое, – он был вечно юн, а его идеальное здоровье справлялось с болезнями без особого труда, – что однажды он решил, что больше не будет заводить семью. Быть вечно молодым и видеть, как стареют близкие, смотреть им в глаза – это оказалось выше его сил. Лола была последней дочерью Пако.

В жизни каждого из детей загадочного кузнеца (ювелира, дрессировщика медведей, гитариста и так далее – список профессий был длинным) наступал момент, когда моложавый отец рассказывал ему, что реальность можно менять силой мысли. Затем следовало испытание, каждый раз оканчивавшееся неудачей. Ни у кого дара орбинавта не обнаружилось, и Пако всякий раз говорил очередному ребенку, что это была просто шутка. Или игра. В зависимости от возраста испытуемого.

Последним отпрыском, которого Пако проверял на наличие дара, была его внучка. Беленькая цыганочка дворянского происхождения, сероглазая, русоволосая и невероятно темпераментная Бланка. Она оказалась единственной, у кого Пако обнаружил дар.

В жизни Пако до того дня, когда он сидел в монреальской квартире Бланки, обсуждая выплывшую из глубины столетий повесть, было всего несколько мгновений предельного, почти непосильного волнения. Когда он обнаружил в себе способность менять реальность. Когда этот же дар оказался у его внучки. Когда он выжил после сабельного ранения в одной из Наполеоновских войн: в тот раз он потерял сознание более чем на сутки и поэтому не смог воспользоваться даром, чтобы оказаться в другом витке реальности. И когда извлек из керамической шкатулки повесть про жизнь орбинавтов, в которой упоминался и он сам.

От воспоминаний Пако отвлек телефонный звонок. Бланка, коротко переговорив с кем-то, вернулась к столику, за которым ее ждал дед.

– Отец совсем не такой, как ты, – заявила она вдруг.

– В каком смысле? – подозрительно спросил Пако, не очень довольный тем, что его собирались сравнивать с другим человеком и, как он чувствовал, не в его пользу.

– Во-первых, он решил не применять придуманной им техники «взмаха» в индейской ритуальной игре в мяч, потому что считал, что это будет нечестно по отношению к другим игрокам.

– В двадцать с чем-то лет я тоже был идеалистом, – комментировал ее слова Пако и сердито засопел.

– Ты?! – Бланка не удержалась и рассмеялась. – Ладно, не обижайся! Сам знаешь, что идеалистом ты не был никогда! Но, к сожалению для тебя, я еще не закончила сравнение. Дон Мануэль, он же шаман Равака, не проверял своих детей на наличие дара, потому что боялся, что, обнаружив дар, они перестанут расти. Он ждал, пока им исполнится двадцать лет. А ты о такой возможности подумал, когда проверял меня? Что если бы я перестала расти и навсегда осталась двенадцатилетней? Как бы я сейчас преподавала фламенко?

По ее тону трудно было понять, в какой степени она шутит, а в какой – действительно упрекает собеседника.

– Что это за глупая идея?! – возмутился Пако. – С какой стати ты перестала бы расти?

– А с какой стати ты перестал стареть? С какой стати Росарио помолодела?

– Но ты же не перестала расти! Судить надо по результатам, а не по намерениям.

– Вот тут мы с тобой и расходимся, дорогой дедушка. Судить вообще не надо. А намерение зачастую важнее результата.

Бланка поставила какую-то незнакомую Пако музыку и, отрегулировав громкость, чтобы она звучала тихо и не мешала разговору, вернулась к низкому столику, возле которого они сидели. Тема неторопливого блюза была незапоминающейся и оттого не надоедала.

– Кстати, теперь мы точно знаем, что не стареем именно из-за дара, – сказала Бланка.

– Это и без того было ясно. В этом смысле повесть нам ничего не открыла. Мы оба всегда это понимали.

– Ничего подобного! – Лицо ее осветилось новой мыслью. – Мы оба понимали это неправильно. Мы думали, что само наличие дара останавливает процесс старения.

– Так и оказалось, разве нет?

– То-то и оно, что нет. Если бы было так, я бы осталась в возрасте двенадцати лет. Даже нет! Я бы осталась в нулевом возрасте. Потому что дар орбинавта у меня от рождения. В действительности именно применение этого дара, а не просто его наличие оказывает воздействие на организм орбинавта. Да и воздействие состоит не в прекращении старения, а в формировании идеального тела!

– Да, ты права, – признал Пако. – Вот почему ты продолжала расти и после того, как стала применять свои способности. Мы ничего этого не знали. И Мануэль этого тоже не знал, когда жил на острове. Алонсо расшифровал соответствующий фрагмент только в конце тысяча четыреста девяносто третьего года.

– Ты мог это узнать не в двадцатом, а в пятнадцатом или хотя бы в шестнадцатом столетии. Если бы потрудился получить причитающуюся тебе – да и мне тоже, между прочим! – копию рукописи.

– О нет, не начинай снова! – взмолился Пако. – Невозможно выслушивать каждые полвека одни и те же упреки!

С годами, точнее говоря, с веками бывший цыганский беженец из Византии, благодаря природной любознательности, цепкому уму, хорошей памяти и практически неограниченным ресурсам времени, находящимся в распоряжении нестареющего орбинавта, выучил множество языков. Он стал – поначалу просто от скуки – интересоваться развитием наук и искусств, прочитал невероятное количество книг. С XVII по XX век Пако, вероятно, был одним из самых образованных людей в мире. Как и его внучка, прошедшая сходный путь к знаниям.

Но это не всегда было так. Когда Омар предложил сделать для Пако копию древнего манускрипта «Свет в оазисе», где рассказывалось, как развить дар орбинавта, Пако, подумав, что он никогда в жизни не станет возиться с расшифровкой латинского текста, написанного еврейскими буквами, бездумно отказался.

Сегодня подобный довод показался бы Пако смехотворным. У него было достаточно времени и упорства, чтобы выучить любой, даже самый сложный в мире язык и попытаться расшифровать какой угодно документ. Но дело было сделано. Рукописи у Пако не было.

Он уже почти и забыл о ее существовании. В 1506 году, после смерти Зенобии, воспитавшей и Лолу, и Бланку, юная наследница Фуэнтесов покинула пещеры Сакромон-те, где в последние годы обитала их группа, и по настоянию деда переехала к нему в Толедо. К тому времени он больше не примыкал ни к каким цыганским поселениям. В последнем сообществе, с которым он прожил с 1483 по 1502 год, когда пришел с маленькой Лолой, Пако уже почти не мог скрывать своей неподверженности старению. Даже странно, что этот факт так и не дошел до Святой палаты.

После приезда Бланки дед и внучка много лет прожили вместе до тех пор, пока она не вышла замуж. Для того, чтобы прийти к таким же выводам и к такому же образу жизни, который вел Пако, – вечные скитания, смена имени (для чего приходилось подкупать чиновников), а главное, отказ от привязанностей, семьи, детей, – Бланке потребовалось пройти собственный путь.

В первый же год жизни с дедом четырнадцатилетняя девочка высказала пожелание взглянуть на рукопись, фигурировавшую в рассказах деда-орбинавта. Ему пришлось признаться, что когда-то он от нее отказался. Спустя еще лет пять повзрослевшая Бланка, опять вспомнив о рукописи, обратилась к Пако со всей решимостью:

– Мы должны найти потомков Омара и попытаться раздобыть копию «Света в оазисе».

– Почему это так важно? – удивился дед. – Мы оба умеем управлять реальностью. Что такого может нам рассказать этот древний текст? Я понимаю, когда ему придают огромное значение люди, не родившиеся с даром орбинавта, но по наивности полагающие, что его можно развить. Для нас же с тобой эта рукопись сделала свое дело: благодаря ей мы узнали о своих способностях. Что еще она может нам дать?

Бланка, которую уже и тогда невозможно было переубедить хлипкими, но многословными аргументами (Пако называл это ее качество «занудством»), стала загибать пальцы:

– В ней могут содержаться ответы на множество вопросов. Как часто дар передается по наследству? Есть ли какой-нибудь предел глубины ствола, до которого его можно довести постепенным увеличением? Можно ли развить дар до такой силы, чтобы менять события, происшедшие месяц назад, год назад, десятки лет назад? Можно ли менять человеческую историю? Не предлагает ли автор рукописи какие-то неизвестные нам способы увеличения глубины? Что означает странная пульсация в затылке, которую мы оба чувствуем всякий раз, когда меняем явь?

– Для того чтобы вести замечательную жизнь, все эти знания совсем не обязательны, – пытался было возразить Пако, но Бланка тут же его перебила.

– Может ли орбинавт умереть от болезни или от ранения? – добавила она. – Это тоже необязательное знание? Или ты предлагаешь получить ответ личным опытом?

Переспорить Бланку было трудно даже в тех ситуациях, когда она была не права. А тут Пако понимал ее правоту и сопротивлялся скорее по привычке. Кончились эти разговоры тем, что они предприняли ничего не давшее путешествие – сначала в Гранаду, где ни один человек к тому времени не знал, куда делись книготорговец Ибрагим и его внук Али, затем в Саламанку.

– Почему именно в Саламанку? – спрашивала Бланка.

– Я слышал, что внук Ибрагима принял христианство, взял себе новое имя, превратившись из Али Алькади в Алонсо Гарделя, и открыл в Саламанке книжную торговлю, – уклончиво отвечал Пако.

Бланка заподозрила, что он что-то скрывает, и заявила:

– Где это ты мог такое «услышать»?

В конце концов Пако признался, что в 1493 году Алонсо сам нашел его на цыганской стоянке в пригороде Толедо и представился как потомок Омара Алькади и как «книготорговец из Саламанки».

– И чего он хотел от тебя? – не унималась Бланка, которая всегда стремилась выяснить все до конца.