Текст книги "Орбинавты"

Автор книги: Марк Далет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 38 страниц)

Марк Далет
Орбинавты

Посвящается памяти отца.

Посвящается маме и дочкам.

Посвящается Милане Рубашевской, при чьем поощрении и активном содействии я решился на этот замысел и осуществил его.

Выражаю глубочайшую благодарность людям, которые в ходе написания «Орбинавтов» помогали мне внимательным чтением каждой главы, откликами и бесценными замечаниями. Перечисляю их в алфавитном порядке: Фред Адра, Михаил Бейзеров, Светлана Вершинина, Лена Кешман, Екатерина Коровина, Милана Рубашевская, Марина Суханова.

Вступление

 
Бесшумный кто-то приоткроет дверь,
И станет в тягость память прежних вер,
Сомнительной – бесспорность прежних мер.
Покажется, что с кем-то ты вдвоем
Ведешь бесплодный спор. Забудь о том:
Я только ветер за твоим окном.
 

Бланш Ла-Сурс

Виа Сан-Лоренцо, преодолев притяжение нависающих друг над другом церквей, палаццо, особняков, вырывалась из тесного лабиринта улочек и переулков, ведя к громаде кафедрального собора Святого Лаврентия. Вечерняя служба еще не началась, людей в соборе и около него было немного, но прихожане постепенно начинали прибывать.

Некоторые только что пришли из коммерческих заведений – так называемых «скамей» или «банков», – которыми так славится Генуя, и теперь, стоя группками у поражающего массивными арками и розеткой фасада, они, не торопясь войти внутрь, тихими голосами обсуждали денежные и торговые дела.

Двое молодых венецианцев присмотрели себе очередную жертву в группке беседующих банкиров у входа в собор. Согласно плану, Альдо должен был отвлечь генуэзского толстосума разговорами, а Джина – аккуратно срезать висящий у него на поясе мешочек. В результате многократных повторений этот трюк был доведен ими до совершенства и до сих пор почти ни разу не срывался, если не считать одного досадного эпизода, когда парочку разоблачили, но Альдо и Джине удалось тогда без труда уйти от погони.

Альдо, машинально поправив складку на элегантном, слегка поношенном плаще, решительно направился в сторону беседующих мужчин, когда кто-то схватил его за запястье. Венецианец попытался выдернуть руку, но хватка оказалась железной. Он оторопел, увидев, что его держит высокая незнакомка в лазурной пелерине.

– Что вам угодно? – спросил он по-тоскански. Местное лигурийское наречие Альдо худо-бедно понимал, но говорить на нем почти не мог.

– Я предлагаю вам немедленно покинуть это место! – произнесла женщина, глядя вору в глаза.

Тосканский для нее тоже не был родным. Альдо не сумел определить ее акцент, но был уверен, что ни одно из итальянских королевств и республик не является ее родиной.

Джина в недоумении уставилась на них, не решаясь подойти. Женщина, публично держащая за руку незнакомого мужчину, – такое зрелище необычно даже для Италии, несмотря на то, что там уже полвека, начавшись с творчества великих флорентийских мастеров, распространялись новые веяния, о чем свидетельствовала невозможная прежде смелость живописи и скульптуры.

– Как видите, на нас смотрят, – проговорила незнакомка в синей пелерине. – Думаю, этим господам будет очень интересно узнать о ваших намерениях. Особенно тому седому синьору справа.

Она быстро и безошибочно, в малейших деталях, изложила план Альдо и Джины.

– Чего вы хотите? – спросил Альдо, задохнувшись от страха.

– Сдать вас городской страже, разумеется, – объяснила иностранка. – Но я готова отпустить вас с условием, что вы больше никогда не попадетесь мне на глаза.

– Мы ведь ничего не сделали, – ядовитым шепотом произнесла Джина, подошедшая к ним и услышавшая часть разговора. На напарника, который по-прежнему был словно парализован – то ли неожиданным разоблачением, то ли решительностью странной незнакомки, – Джина глядела с презрением. – Что вы можете сказать гвардейцам? Что мы собирались кого-то ограбить? А как вы это докажете?

– Вы правы, – спокойно ответила иностранка. – Именно поэтому я вас сейчас и отпущу. Но в следующий раз я дам вам выполнить задуманное и лишь после этого схвачу вас. Если думаете, что сумеете ускользнуть, не буду вас разубеждать. Можете рискнуть, если вам хочется.

С этими словами она отпустила руку Альдо. Джина что-то еще хотела сказать, но напарник, растирая побелевшую кисть, торопливо зашагал прочь.

– Это же ведьма, – уговаривала его Джина, стараясь не отстать. – Как же иначе она могла узнать про нас? А если она ведьма, то мы и сами можем сдать ее страже.

Альдо что-то возражал, но женщина в синей пелерине уже не слышала их.

Того, ради которого она каждый вечер приходила к собору Святого Лаврентия, здесь опять не оказалось.

В первые дни она заходила внутрь и подолгу сидела, любуясь фресками, или ходила по собору, заглядывая в мраморную капеллу Сан-Джованни-Батиста, где хранились мощи Иоанна Крестителя, привезенные генуэзскими купцами в 1098 году. Разумеется, видела она и другие реликвии этого храма – синее блюдо и кубок из зеленоватого стекла. Прихожане были убеждены, что именно на этом блюде жестокой Саломее принесли когда-то отрубленную голову Предтечи, а кубок был одним из тех, которыми пользовались Спаситель и апостолы в Гефсиманском саду во время Тайной вечери.

Все это поначалу казалось интересным, но успело с тех пор прискучить высокой иностранке, и она решила, не задерживаясь здесь дольше, спуститься к морю и погулять в гавани, над которой возвышался достигавший более двухсот футов в высоту знаменитый генуэзский маяк.

На сердце у женщины было тревожно. Тот, кого она надеялась здесь встретить, бежал с родины на несколько дней раньше, чем она сама. Но, в отличие от нее, у него почти совсем не было с собой средств, так как покинуть страну пришлось в спешке, и направился он в Геную не морем, а сушей, через Францию. Его легко могли схватить по пути, и каждый день, проходивший без него, наполнял женщину ощущением унизительной неспособности предпринять что-нибудь ради его спасения. Оставалось лишь томительное ожидание. В последние месяцы она почти уверовала в то, что ей все подвластно, отчего переживание бессилия было особенно мучительным.

Спустившись с паперти на площадь, иностранка в синей пелерине встретила одного из своих немногих местных знакомых. Сухощавый мужчина лет шестидесяти, с кожей, напоминавшей пергамент, книготорговец Бернардо Монигетти как раз направлялся в собор. Иностранка время от времени заходила в его лавку, чтобы купить ту или иную книгу. Ей было приятно и легко с ним разговаривать. Этот генуэзец прекрасно разбирался в литературе и никогда не проявлял любопытства касательно происхождения своей покупательницы.

– Как вам понравились приключения достойного английского рыцаря, донна Мария? – поинтересовался Монигетти, по чьему совету она несколько дней назад приобрела тосканский перевод чрезвычайно популярной в Европе книги под названием «Приключения сэра Джона Мандевиля». В книге, составленной в середине прошлого столетия, автор описывал свое путешествие по разным странам, которое якобы длилось тридцать четыре года.

– Написано увлекательно, – ответила та, кого книготорговец назвал донной Марией, – но, кажется, небылиц в этой книге больше, чем подлинных сведений.

– Что же именно вы считаете небылицами? – Монигетти, заинтересовавшись темой разговора, казалось, больше не торопился в собор. – Вы не верите в существование царства пресвитера Иоанна?

Он имел в виду могущественного царя, якобы правящего огромным христианским государством где-то на Востоке. Многие были убеждены, что рассказы о пресвитере Иоанне являются всего лишь легендами.

– Нет, – улыбнулась донна Мария. – О пресвитере Иоанне я ничего не знаю. Но все эти рассказы о циклопах, великанах, карликах, заколдованных лесах, о людях с песьими головами, о девице, превращающейся в дракона, об источнике вечной юности, наконец… И в то же время – очень интересные и вполне убедительные описания Константинополя, Вифлеема.

– Божий мир велик и удивителен, – то ли согласился, то ли возразил Монигетти. – Чего стоят, например, недавние открытия нашего соотечественника, генуэзского картографа Кристо́форо Коломбо, сделанные им на службе у кастильской королевы!

По лицу донны Марии при упоминании великого первооткрывателя пробежал мимолетный отблеск какого-то невысказанного чувства.

– Вы хотели что-то сказать? – быстро спросил Монигетти. – Я перебил вас?

– Нет, нет, – заверила его донна Мария. – Продолжайте, синьор Монигетти. Вы же знаете, как я дорожу вашим мнением.

Слегка поколебавшись, книготорговец сделал неожиданное признание:

– Конечно, поверить во все это трудно. Но есть вещи, в которые так хочется верить! – задумчиво произнес он.

– Вы, очевидно, говорите об источнике вечной юности, – предположила собеседница.

– О да! – с жаром подтвердил Монигетти. – Я бы не отказался испить из него. Вам, вероятно, трудно меня понять, ведь вы так молоды.

– Ну что вы, – возразила иностранка. – От такого дара никто бы не отказался – ни стар, ни млад. И я вовсе не представляю собою исключения. Отвергнуть вечную молодость просто невозможно. Однако из этого отнюдь не следует, что подобный дар непременно является благом. Подчас мы не способны отказаться и от того, что сулит неизбежную муку.

Внимательно глядя ей в лицо, словно желая прочесть ее мысли, Монигетти сказал:

– Вы, вероятно, имеете в виду, что подобный дар противоречил бы Божественному замыслу? – Повернувшись лицом к собору, он осенил себя крестным знамением и поднес руку к губам. – Разумеется, вы совершенно правы, и проявленная мною мечтательность доброму христианину не к лицу.

– Я не богослов и не пророк, добрейший синьор Монигетти, – возразила донна Мария. – Воля Господа мне неведома. Я имела в виду совсем не это.

– А что же?

– Видите ли, – медленно произнесла иностранка, подбирая слова, – неувядающая молодость предполагает вечную жизнь, то есть, в сущности, бессмертие. Но я не уверена, что бессмертный может быть счастлив среди смертных. Ведь он неизбежно переживет тех, кого любит. Ему придется наблюдать их старение, болезни, дряхление, подчас сопряженное со слабоумием и унизительными телесными слабостями, и – в конце концов – неизбежную кончину.

Монигетти кивнул:

– Я уже сожалею о том, что на мгновение поддался грезам о вечной юности. Это был весьма незрелый порыв.

Донна Мария оценила его способность признать свою неправоту.

– Впрочем, повторюсь, – поспешила она добавить, – я все равно не смогла бы отказаться от такого дара. – Как видите, я разделяю вашу незрелость.

Книготорговец покачал головой:

– Благодарю вас, синьора, за любезность, однако вы совершенно правы. Счастье невозможно в одиночку. Если бы я нашел источник вечной юности, я позаботился бы о том, чтобы из него испил всякий, кто мне дорог. И всякий, кого я уважаю.

– А все остальные? – спросила донна Мария. – Вы поделились бы только с избранными, но не со всем человечеством?

Вопрос застал Бернардо Монигетти врасплох. На лице его появился румянец, и он отвел глаза.

– Не знаю, – ответил книготорговец очень тихо.

Донна Мария продолжала пребывать в тональности этого разговора и после того, как рассталась с Монигетти. Можно ли быть счастливым в одиночку? Ей представлялось, что для счастья необходимо желать его другим. Она не верила в достижимость всеобщего счастья, но предполагала, что без такого намерения, независимо от его осуществимости, быть по-настоящему, безусловно, безоговорочно счастливым невозможно.

Обходя преграждающее дорогу к порту палаццо Сан-Джорджо, в котором располагался знаменитый банк, донна Мария размышляла о том, кого она каждый день приходила искать у входа в собор. Этот человек когда-то полностью изменил ее жизнь. Открыл ей ее возможности, о которых она не могла и помыслить.

Порой донна Мария ловила себя на том, что воображает, будто сочиняет книгу, в которой описывает все, что с ними произошло. С чего бы она начала? О чем рассказала бы в первой главе? О своем детстве? Может быть, о том, как складывалась ее жизнь до встречи с ним?

Иногда ей казалось, что начать нужно с древности – может быть, со времен индийского похода Александра Великого или с периода римского императора Аврелиана.

Однако в этот раз перед мысленным взором донны Марии вдруг возник образ мальчика. Это был тот, кого она ждала, но не сейчас, а в то далекое время, когда ему было двенадцать лет и престарелый дед в обреченном мусульманском городе открыл ему тайну их семьи.

Донна Мария очень отчетливо представила себе отрока, жаждущего овладеть способностями, которые кажутся ему волшебным даром. Ему еще невдомек, что счастье в одиночку невозможно.

Донна Мария воображала минареты, зазубренные башни, лепящийся на зеленых холмах город и мальчика, который силится увидеть этот город как собственный сон. Вот он бродит по террасам парка, и рядом журчит, пенясь каскадами, вода фонтанов. Она бежит по узким каналам и заполняет водоемы.

Нет, мальчику пока не удается увидеть привычный, знакомый с рождения ландшафт как сновидение. Он слишком привык воспринимать всю эту декорацию вокруг себя незыблемой явью, миром навсегда установленных объектов. Взор мальчика поднимается, минуя купы цитрусовых рощ и темные заостренные силуэты кипарисов, и ему предстают сверкающие на фоне яркого неба, покрытые вечными снегами вершины далеких гор.

Глава 1

 
И, ожидая того, что не ждут,
Я, посетитель случайный
Многих уютных домов, бреду
По закоулкам тайны.
 

Бланш Ла-Сурс

– Попытайся прожить жизнь так, чтобы никого не убить, – поучал Алонсо худого серого кота, который, как обычно, увязался за ним по дороге на рынок. – И чтобы тебя и самого никто не убил.

Мальчик и кот двигались очень похоже – мягко, пружинисто, бесшумно. Около старого масличного дерева, чей причудливо перекрученный ствол навел Алонсо на мысль о заколдованных царевичах из старинных багдадских сказок, кот внезапно остановился, словно потеряв интерес к происходящему. Уселся, торопливо протер лапой морду и снова побежал за мальчиком.

– А если будешь помнить, что жизнь очень похожа на сон, – Алонсо значительно посмотрел на четвероногого собеседника, который в целом не возражал против сказанного, – то сможешь управлять своей жизнью лучше, чем большинство людей, не говоря уже о животных. Так утверждает дед Ибрагим, а его все считают мудрецом. Даже визирь самого эмира Мухаммеда, да продлит Аллах его годы, приходит покупать у него книги и разговаривает с ним с большим уважением. Запомнил, Саладин? Повтори то, что я сказал.

Кот не успел ничего повторить, потому что они зашли за угол улочки и тут же оказались в самой гуще толкотни и многоголосого гула, по которым даже чужестранец сразу понял бы, что оказался на восточном базаре. А Алонсо в этом городе чужаком не был. Апельсиновые рощи, масличные деревья, тесные улочки ремесленников и купцов, мечети, минареты, тенистые сады, фантастические очертания эмирского дворца, называемого Красной цитаделью, Калаат аль-Хамра,таинственные дорожки примыкающего к нему парка – все это было знакомо мальчику с самых ранних лет.

Рыночная толпа была пестра, человеческие ручейки сливались и расходились, торговцы призывали покупателей и привычно спорили с ними о цене и качестве товара, а договорившись, щедро накладывали сверх взвешенного количества лишнюю пригоршню инжира или увесистый лоснящийся гранат. Воздух полнился запахами, солнечным светом, жарой, человеческими голосами, криками ослов и верблюдов. Чернокожий воин-бербер, проходя мимо, случайно толкнул зазевавшегося мальчика.

– Разве во сне бывает больно? – пробормотал Алонсо, потирая плечо, и тут заметил, что кота рядом нет. Впрочем, это обстоятельство ничуть его не озаботило. Серый хитрец, носивший гордое имя султана, который освободил от неверных святой град Иерусалим, всегда находил дорогу домой. Гранаду он знал не хуже своего двенадцатилетнего хозяина.

В лавке Мусы царила спасительная тень. Здесь никогда не бывало жарко, даже в разгар суховея. Разнообразные предметы, которыми торговал Муса, создавали атмосферу волшебства: масляные лампы разных размеров и форм, светильники, всевозможная медная и серебряная утварь, сосуды для вина. Ханна, жена Мусы, приветливо улыбнулась Алонсо.

– Мир тебе, Али. – Она протянула ему связку сладких фиников. – Ищешь Рафаэля? Вот и он!

Отодвинув край темной бирюзовой ткани, прикрывавшей вход в лавку, Рафаэль, сверстник и друг Алонсо, впустил внутрь слепящий сноп андалусского солнца.

Вслед за ним в лавку вошла группа арабов знатного вида. Посетители стали разглядывать предметы, выставленные на продажу, расспрашивая о них Мусу, который сменил жену за прилавком. Мальчики вышли на задний двор, где их уже ждала смешливая Дина, младшая сестра Рафаэля.

Их любимое место во дворе, под кроной развесистой шелковицы, в круге, образованном за долгие годы синими чернильными пятнами тутовых ягод, было занято стайкой воробьев. При приближении детей они загалдели и разлетелись.

– Опять будете играть в войну мусульман с неверными? – поинтересовалась Дина, смешно произнося слова.

– Да, – с жаром объявил ее брат. – Только сегодня победоносным султаном буду я, а Али станет предводителем христиан, который попросит меня пощадить его самого и его презренное войско!

– Что за детские игры, – отмахнулся Алонсо. – Гораздо интереснее играть в сновидения.

Эта мысль только что пришла ему в голову, и теперь ему уже казалось, что такая игра действительно существует.

– В сновидения?

Алонсо поманил друзей, и они уселись тесной кучкой.

– Но это страшная тайна, понятно?

Рафаэль и Дина закивали.

– Наша жизнь очень похожа на сон, а сны можно менять. Значит, можно менять и жизнь. Так говорит…

Он хотел добавить, что так говорит его дед Ибрагим, но, похолодев, оборвал себя. Ведь дед строго-настрого велел ему никому об этом не рассказывать.

«Ничего, – успокоил он себя. – Пусть думают, что это просто игра».

– Как можно менять сны? – не понял Рафаэль.

– А я знаю! – Дина вскочила с места и запрыгала на одной ножке. Темно-русые локоны подпрыгивали в такт ее движениям. – Мне сегодня приснился страшный джинн, и я хотела от него убежать, и проснулась. А потом решила увидеть его снова, но так, чтобы он меня слушался и делал все, что я повелю.

– И что? Получилось? – насмешливо полюбопытствовал ее брат.

– Почти.

Девочка отвернулась, демонстрируя отсутствие интереса к скучным мальчишеским разговорам, и отсела в сторонку, время от времени поглядывая украдкой на Алонсо. Неожиданно что-то яркое и жгучее заставило того зажмуриться. Рафаэль с удивлением взглянул на друга, но тут сверкающее пятнышко перебежало с лица Алонсо на его собственное, и ему пришлось заслонить глаза ладонью.

Дина звонко рассмеялась и вскочила на ноги. Мальчики, проявив проворство, подскочили к ней раньше, чем она успела убежать.

– Что это у тебя в руке? Дай сюда! – потребовал Рафаэль.

Она, смущенно улыбаясь, протянула плоский овальный предмет, обрамленный золотой оправой и снабженный костяной ручкой. Поверхность предмета блеснула, и Алонсо сначала показалось, что это стекло.

– Откуда у тебя это? – спросил Рафаэль.

– Отец подарил.

– Смотри, какое зеркало! – Рафаэль протянул вещицу другу.

Алонсо покрутил ее в руке. Держать ее было приятно. Неожиданно из нее выглянул мальчик! Настоящий живой мальчик: прямые волосы, тонкий, слегка удлиненный нос, миндалевидные глаза!

Это было так неожиданно, что Алонсо чуть не выронил зеркальце из рук. Ему никогда не доводилось раньше видеть зеркала, покрытые оловянной амальгамой. То, которым пользовалась его мать, было сделано из полированного стекла, и отражение в нем было очень мутным.

– Али, я тебя не понял, – Рафаэль, поправив сползшую подвязку чулка, решил вернуться к прежней теме. – Почему ты говоришь, что жизнь похожа на сон?

– Э-э… это просто такая игра. – Алонсо почему-то расхотелось посвящать друга в страшные тайны деда.

– Может быть, то, о чем говорится в нашей Книге: «Все суета сует и всяческая суета»?

– Может быть. Давай сыграем в мавров и вестготов. Я буду великим Тариком, а ты – графом Родриго.

– Ну вот опять! – запротестовал Рафаэль, тут же забыв о сходстве между явью и сновидением. – С какой стати всегда я должен быть тем, кто терпит поражение?

– Ладно, я буду Тариком, а ты и Дина – верными воинами ислама, и я скажу вам: «О люди! Куда бежать?!»

Алонсо вскочил на ноги, отдал зеркальце Дине и встал в горделивую позу, вскинув голову, что, как казалось, должно было соответствовать драматизму момента.

– Море за вами! Враг перед вами! – произносил он звонким голосом. – У вас нет ничего, кроме стойкости и терпения!

– «Ничего, кроме стойкости и терпения!» – нарочито пискляво передразнила Дина и бросилась наутек. Алонсо подался было за ней, но она уже вбежала в дом.

– С такими воинами ты не скоро завоюешь страну Аль-Андалус [1]1
  Аль-Андалус – средневековое арабское название Пиренейского полуострова (Здесь и далее – примечания автора).


[Закрыть], – заметил Рафаэль.

Об этой фразе Алонсо размышлял по дороге домой. Идти было недолго: дом книготорговца Ибрагима Алькади находился на улице, примыкавшей к ограде рынка Алькайсерия.

– Все гордятся воинами и полководцами. И христиане, и мы, – рассуждал Алонсо, когда они с дедом вечером разбирали рукописи и печатные книги. – Даже евреи, хоть у них и нет своей страны. Они восемь дней празднуют в честь Маккавеев, которые когда-то разгромили греков.

Дед с любопытством поднял на Алонсо бесцветные глаза, ожидая продолжения.

– Но ведь все эти воины сражались и убивали врагов, – рассуждал внук. – Именно за это их и считают героями. Почему же ты учишь меня никого не убивать? А если, когда я вырасту, христиане нападут на Гранаду? Как же я смогу воевать в славном войске эмира, если буду стараться никого не убить? Разве это возможно?

Ибрагим с трудом встал с циновки и проковылял, опираясь на посох, к столу, где лежала совсем недавно выполненная искусной рукой мастера-переписчика сказка о девушке-иприте, которая влюбилась в юношу-гончара и вселилась в него.

– Да и в школе учитель говорит, что тот, кто погиб в священной войне, сразу попадает в рай. А ты постоянно повторяешь мне, что надо стараться, чтобы меня никто не убил.

– Про восьмидневный праздник ты знаешь от Рафаэля? – спросил дед.

– Да, зимой я был у них дома, и они угощали меня вкусными пончиками в честь своего праздника.

Старый Ибрагим любовно разгладил слегка согнувшийся край рукописи. Невольно проследовав взглядом за этим движением, Алонсо прочитал заголовок трактата на кастильском языке: «Практическая музыка». Сочинитель – Бартоломе́ Рамос де Пареха.

– Алонсо, ты до сих пор ничего не ел!

Мальчик и старик не заметили, как в комнату вошла Сеферина. Бесшумную походку Алонсо унаследовал от нее.

– Мама, не называй меня так! Меня уже дети дразнят на улицах.

– Хорошо, Али, пойдем, поешь плов с маслинами.

После ужина мальчик вернулся в комнату деда, чтобы задать ему мучающие его вопросы, но у Ибрагима был посетитель, с которым дед обсуждал какой-то толстенный том. Было ясно, что беседа затянется надолго, и мальчик решил перенести разговор с дедом на следующий день.

Ночью ему приснилась влюбленная в него прекрасная персидская царевна, которая неожиданно превратилась в демона-иприта. Алонсо испугался, что она вселится в него, и проснулся, все еще помня свой страх. Он лежал неподвижно, пока успокаивалось колотящееся в груди сердце. Снова и снова перед его мысленным взором повторялась сцена превращения чарующей женской улыбки в чудовищный оскал злого духа.

Неожиданно Алонсо осенило, что он может попытаться изменить этот сон. Но как он мог снова оказаться в том же самом сновидении? И каким должен быть новый сюжет? Может быть, Алонсо следовало вообразить, что злой дух снова обретает черты юной красавицы? Но разве после случившегося можно было всерьез поверить в то, что это настоящая принцесса?

Устав от размышлений и усилий, Алонсо заснул, и больше ему в эту ночь ничего не снилось.

В последующие дни он забыл о странных наставлениях деда – слишком много было дел. По настоянию Ибрагима он не только овладевал всеми тонкостями производства книг, но и учился понимать написаное в них. Для этого Алонсо приходилось изучать латынь и древнееврейский, что для мальчика в мусульманской Гранаде было не вполне обычным занятием.

Впрочем, оба языка давались ему без особого труда (чего нельзя было сказать о математике). Еврейский во многом был похож на арабский, а латынь напоминала кастильский – язык, на котором мать разговаривала с ним с самого детства. Сеферина была из семьи кордовских мавров, принявших христианство два поколения назад. Выйдя замуж за Дауда, она переселилась с ним в эмират Гранады – последний оплот ислама на Пиренейском полуострове.

Отца Алонсо не помнил. Дауд умер молодым от болезни, чуть было не унесшей жизнь всех членов семьи. Когда никого из посторонних рядом не было, мать по привычке называла мальчика его кастильским именем, хотя для всех остальных он был Али ибн Даудом.

Больше всего времени занимали уроки каллиграфии. Ибрагим готовил внука к тому, что тот когда-нибудь унаследует семейное дело. Дед хотел, чтобы Алонсо не только умел заказывать книги и торговать ими, но и собственноручно переписывал рукописи. Многим заказчикам были не по средствам ксилографии, при изготовлении которых приходилось мастерить для каждой страницы отдельную деревянную доску с вырезанными углублениями букв. Заказать рукописную книгу было немного дешевле.

Каллиграфия Алонсо не давалась никак, и в конце концов Ибрагим смирился с этим и отказался от мысли сделать внука переписчиком.

* * *

К тому времени, когда Алонсо исполнилось семнадцать лет, он уже в полной мере участвовал в книжной торговле. Ибрагим заметно сдал, ему было все сложнее вести переговоры с покупателями. Самая досадная неприятность состояла в том, что с годами у него заметно ухудшилось зрение. Внук, разделявший его одержимость книгами, часто читал старику вслух. Книги были для Алонсо всем его миром. Точнее говоря, каждая из них открывала перед ним целый мир.

Дед и внук слышали об особом методе книгопечатания, около полувека тому назад изобретенном Гуттенбергом в далеком Майнце. Если бы Ибрагиму удалось приобрести необходимый для этого наборный станок, процесс производства книг перестал бы быть таким медленным. Не пришлось бы ни переписывать книги от руки, ни вырезать буквы для каждой страницы отдельно. В гуттенберговском методе использовались уже готовые подвижные литеры, которые можно было соединять в любой последовательности. Алонсо мечтал когда-нибудь побывать в славном университетском городе Саламанке и своими глазами увидеть, как этот способ набора применяется в печатном доме Антонио де Небрихи.

Однажды Ибрагим показал юноше небольшой, очень древнего вида свиток. Алонсо бережно раскрыл его, и взору предстал рукописный текст, начертанный древнееврейскими буквами. Название читалось без труда: «Свет в оазисе». Однако сам текст был абсолютно непонятен. Пробелы между словами отсутствовали. Алонсо уже сталкивался с таким явлением. Во многих старинных книгах не было пробелов: переписчики старались вместить как можно больше сведений и не тратить драгоценный пергамент на пустые промежутки. Поэтому само по себе отсутствие пробелов не было таким уж непроходимым препятствием, однако в данном случае, как Алонсо ни пытался разбить сплошной текст на слова, ничего осмысленного не получалось.

Он вопросительно взглянул на деда.

– Здесь шифр, – пояснил Ибрагим, усаживаясь на диван, на котором в беспорядке валялось множество небольших подушек. Алонсо помог деду устроиться поудобнее, подложил ему за спину валик, а посох прислонил к стене. – Я расскажу тебе, как читать эту рукопись, но сначала тебе необходимо кое-что узнать. И о рукописи, и о нашей семье.

Заинтригованный юноша опустился на низкий тугой пуф.

– Помнишь, когда-то я сказал тебе, что жизнь похожа на сон, и тот, кто может управлять своими снами, способен научиться управлять и своей жизнью? – спросил Ибрагим.

– Разве это была не игра? – удивился Алонсо. Он помнил об этом, но был уверен, что дед тогда просто развлекал маленького внука.

– Нет, Али. Я хотел, чтобы ты с самого детства привыкал к этой мысли, пусть даже и в форме игры. Я еще говорил тебе, как важно прожить жизнь, стараясь никого не убивать. Даже животных. А ты пытался понять, как же при этом можно стать героем.

– И как же при этом можно стать героем? – Алонсо невольно улыбнулся, отвечая на хитрую ухмылку старика.

– Если героизм сопряжен с убийством, лучше не быть героем, – ответил Ибрагим вполне будничным тоном.

– И кто же тогда будет защищать ислам? – Алонсо почувствовал, как в нем нарастает возмущение.

– Если тебе придется сражаться, защищая близких, сражайся. Если придется разить врагов, потому что иначе пострадают те, кто тебе дорог, рази. Но заранее реши, что никакой доблести в этом нет. И всегда сожалей о тех, кого пришлось убить. Считай, что ты не сумел распорядиться своей жизнью наилучшим образом, коль скоро обстоятельства привели тебя к необходимости лишить кого-то жизни.

Алонсо задумался, уставившись на висящий персидский ковер, расшитый затейливыми миниатюрами. Повсюду на полках лежали книги. Занавеска, прикрывавшая дверь, была наполовину отдернута. Было видно, как ветер раскачивает оливковое дерево возле дома. Вдали, над низкими апельсиновыми рощами, возвышались острые черные конусы кипарисов.

В комнату вошла Сеферина с подносом, на котором стоял кофейник и три чашки. Вкусный запах кофе с имбирем и корицей наполнил помещение. За годы жизни среди мусульман Сеферина научилась варить кофе, как это делают арабы, но так и не привыкла к тому, что женщина не должна есть и пить в присутствии мужчин. Вот и сейчас мать налила ароматный черный напиток всем троим, включая и себя, и села в сторонке, как будто собираясь участвовать в разговоре. Алонсо полагал, что Ибрагим попросит ее выйти, но ошибся. Дед нисколько не возражал против присутствия невестки.

– Как же я должен распорядиться своей жизнью, чтобы мне не пришлось убивать? – спросил Алонсо, пригубив кофе.

– К сожалению, не могу дать тебе готовых наставлений. – Ибрагим словно не заметил прозвучавшей в вопросе иронии. – Однако, мой мальчик, это не единственное, о чем тебе следует всегда помнить. Вторая твоя задача – не дать другим убить себя, уцелеть, что бы ни происходило, и сохранить рукопись, название которой ты прочитал как «Свет в оазисе».

– Разве она не так называется? – Алонсо потянулся к кофейнику за добавкой, но в нем оказалась одна гуща. Увидев разочарование на его лице, мать улыбнулась, отчего ее крупные карие глаза на слегка удлиненном худощавом лице словно озарились светом.

– Сейчас принесу еще. – Тряхнув длинными прямыми волосами, тоненькая Сеферина выплыла из комнаты. Дома она не покрывала головы.