Текст книги "Орбинавты"

Автор книги: Марк Далет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 38 страниц)

Место было незнакомое. Из Ла Навидад они шли как-то иначе. Мануэлю было важно держаться направления на северо-запад. Если удастся спуститься к морю, то дорогу к форту он как-нибудь найдет.

А пока самое главное – преодолеть открытый участок земли и добежать до кустарника, где спрятаться от воинов будет проще.

Оглянувшись, Мануэль, к собственному удивлению, не заметил погони. Возможно, воины Каонабо просто не знали, куда он побежал.

Набрав полные легкие воздуха, саламанкский идальго выдыхал его уже на бегу. Теперь у него не было времени для того, чтобы оглянуться, и возможности притаиться за укрытием. Только бы добраться до крупного серого камня, расположенного примерно на полпути до кустарника!

Это ему удалось. Пытаясь отдышаться, Мануэль осторожно выглянул из-за валуна. На вершине холма все еще двигались люди, но ниже, между соснами, никого не было видно.

На пути к заветной цели, прямо за камнем росли кактусы в человеческий рост. Бежать к кустарнику можно было либо справа от них, либо слева. На раздумья времени не было, и Мануэль, положившись на удачу, бросился вперед, обогнув заросли справа.

Через мгновение, когда острая боль пронзила плечо, он понял, что выбор был неудачен.

Скривившись и закусив губу, Мануэль добежал до кустарника и лишь после этого осторожно выглянул из зарослей. Три индейца, отделившись от линии сосен, бежали через открытый каменистый склон. Все трое находились значительно левее валуна. Это означало, что, если бы Мануэль побежал не справа, а слева от кактусов, они бы его просто не увидели.

Опять эти «если бы», думал Мануэль, выдергивая стрелу и морщась от обжигающей пульсации в правом плече. Перезарядил пистолет – благодаря шуму ветра и неожиданному раскату грома можно было не заботиться о соблюдении тишины. Тщательно прицелился и выстрелил. Один из преследователей упал, раскинув руки. Двое других поспешно вернулись в защищенное соснами пространство.

Похоже было, что этих воинов – то ли карибов, то ли столь воинственных таино, что их кроткие собратья считали их карибами, – пугало только огнестрельное оружие. Да и что еще могло остановить врага при таком численном перевесе, если не огонь?

Перевязать рану жгутом Мануэль не мог. Для этого требовалась посторонняя помощь. Теперь ему, возможно, предстояло истечь кровью.

Мануэль вспомнил Эсковедо и похолодел от ужаса. Наконечник этой стрелы тоже мог быть отравленным! Если это так, смерть наступит еще раньше, чем от потери крови.

Если бы только он побежал не справа, а слева от кактусов!

Если бы он остался в Ла Навидад, вместо того чтобы сопровождать индианок!

Если бы он неостался в Ла Навидад, а вернулся с адмиралом в Кастилию!

Если бы «Санта-Мария» не разбилась на рифы!

Ему казалось, что терзаемое болью плечо в то же время немеет, теряя чувствительность. Мануэль понимал, что столь противоречивое переживание невозможно, что его породил страх оказаться отравленным. Сердце оглушительно барабанило в груди, как будто посылая толчками кровь к пораженному месту.

Надо было немедленно прогнать страх. Затуманивая мысли, он мог только помешать принятию быстрых и правильных решений.

Но ведь стрела действительно, возможно, отравлена, как и та, что поразила бедного, никому не причинившего зла Эсковедо!

Перед глазами Мануэля возник образ Педро, замученного до смерти теми, на кого он так хотел наброситься сам…

Заскрипев зубами, Мануэль, презирая себя за безволие, опять погрузился в бесполезные размышления о том, что было бы, «если бы». Ему казалось, что от него ускользает нечто важное, предельно важное, связанное с этими мыслями, отчего они, возможно, и не были лишены смысла.

Внезапно, всплыв яркими картинками, нахлынуло воспоминание, чуть не ослепившее Мануэля: зубчатые башни Гранады на холме; падающий с лошади рыцарь; рука, выпускающая меч. И сам Мануэль, полностью изменивший ход событий силой своего желания!

У саламанкского идальго перехватило дух. Ведь это же произошло на самом деле! Так ли уж важно, что другие об этом не помнят?! Он ведь это сделал! Это вовсе не привиделось ему в приступе безумия, как он сам себе внушил. В конце концов, будь Мануэль сумасшедшим, это давно проявилось бы еще в чем-нибудь.

Почему же он так испугался собственного дара, что гнал от себя воспоминание и в конце концов действительно забыл о случившемся?

Да потому что с детства знал, что колдовство связано с дьяволом! Что за это можно попасть на костер!

Но ведь он, Мануэль де Фуэнтес, не заключал союза с дьяволом! Уж это-то он знал наверняка. Скорее его заключили те, кто сжигали людей живьем. Да и что дурного было в спасении христианского рыцаря от руки сарацина?

Может быть, то, что из-за этого погиб мусульманин?

Нет, эта мысль была неверной. Не Мануэль де Фуэнтес придумал войны в этом мире! Кто-то в поединке должен был погибнуть. И Мануэль помог своему, а не чужому. Он сделал это не потому, что одна сторона в войне несла справедливость и истину, а другая была злодейской и сатанинской. И христиане, и мавры – просто люди со всем их причудливым переплетением светлых и темных качеств.

Мануэль поступил таким образом просто потому, что на войне, если уж не удалось ее избежать, надо помогать своим.

Так или иначе, но здесь, на Эспаньоле, в данный момент не было инквизиции, которая могла обвинить Мануэля в ереси или ворожбе. Здесь не было костров аутодафе. Не было альгвасилов и доминиканцев.

Здесь был колючий кустарник. Был нарастающий ветер, обещавший перерасти в очередной ураган. Были затягивающие небо тучи, взбухшие от желания излиться на землю. Были испуганные крики неизвестных европейцам птиц. Был непрекращающийся пожар в плече. Был страх умереть от яда. Было страстное желание избежать расправы со стороны кровожадных карибов, даже если на самом деле они и не карибы.

– Вот сейчас я и узнаю, привиделось мне все тогда под Гранадой или нет, – прошептал Мануэль. Закрыв глаза, он представил себе, как все происходило и как могло произойти.

У него возникло странное ощущение, словно через его сознание проходит нечто необъяснимое и бесконечное, какая-то всеохватная связующая ткань, в которую вплетены все судьбы и события – и те, что были, и те, что могли быть. Мануэль видел, как все произошло бы, если бы он, выскочив из своего укрытия за валуном, побежал слева от кактусовых зарослей, а не справа. Как бы он двигался, в какой участок леса попал бы, где бы в это время находились трое преследователей.

Множество возможностей возникало практически на каждом шагу, это было не два сценария, это были следующие друг за другом пучки сценариев. Они переплетались друг с другом, и отслеживать один конкретный среди них было одновременно и мучительно, и восхитительно. В одних сюжетах присутствовала боль в плече, в других – смертельная тоска, в третьих – отсутствие боли и ощущение полной безопасности.

И рядом со всем этим пребывала уверенность в том, что необходимо торопиться, что по мере того, как тот момент первого выбора – пойти справа или слева от кактусов– удаляется в прошлое, вариантов становится все больше, а способности ухватиться за какой-то один из них и распутать его, чтобы он сбылся, – все меньше.

«Возможностей становится больше, а возможности – меньше!» – пришла в голову парадоксальная мысль.

Мануэль поспешно зацепился за один из вариантов развития событий. Для этого ему пришлось совершить усилие, но объяснить словами, в чем это усилие состоит, он бы не сумел. Мириады крошечных подробностей стали заполнять его сознание, угрожая затопить его. Однако Мануэлю как-то удалось удержать внимание на выбранном рисунке в ткани бытия…

…Только бы добраться до крупного серого камня, расположенного примерно на полпути до кустарника!

Это ему удалось. Пытаясь отдышаться, Мануэль осторожно выглянул из-за валуна. На вершине холмов все еще двигались люди, но ниже, между соснами, никого не было видно.

На пути к заветной цели, прямо за валуном, росли кактусы в человеческий рост. Бежать к кустарнику можно было либо справа от них, либо слева. На раздумья времени не было, и Мануэль, неполагаясь на сей раз на удачу, бросился вперед, обогнув заросли слева…

…Мануэль открыл глаза и задохнулся от восторга. Он находился за кустарником, но не там, где в первый раз.

Стрелы в плече не было!

Раны не было!

Пульсирующей боли не было!

Карибского яда в теле не было!

Если не считать небольшого головокружения после круговерти событий, которые пронеслись только что в его сознании, Мануэль не испытывал никакого неудобства.

Итак, он действительно умеет менять реальность!

Или, может быть, это дано всякому, но люди просто об этом не подозревают? Нет, вряд ли. Подобная способность, будь она всеобщей, не осталась бы тайной для всего человечества с древнейших времен. О ней писали бы греческие трагики и римские поэты, а нынешние флорентийские скульпторы ваяли бы волшебников, плывущих по ткани бытия.

Мануэль почувствовал прилив благодарности к Алонсо, который рассказал ему во внутреннем дворике кордовского дома своего дяди о том, что реальность похожа на сон. Именно эта мысль толкнула Мануэля под Гранадой на отчаянный шаг, ставший спасением для Гарсиласо. Молодой начитанный мориск оказался прав! Явь похожа на сон, она текуча, податлива и подчиняется воздействию мысли. Если бы не тот разговор в патио, Мануэль так и прожил бы весь свой век, даже не подозревая, что может изменять действительность!

Он – волшебник! Такова реальная ситуация. Мануэль мог отрицать в себе этот дар, мог на годы предать его забвению. Или же – пользоваться им, как сделал только что. Ведь фактически благодаря способности изменить ход событий силой воображения он уберегся сейчас от верной смерти. Даже если бы стрела не была отравленной, разве был бы он в состоянии продолжить свой путь к форту через незнакомую, поросшую зачастую непроходимыми зарослями местность, не ведая точного пути, с открытой раной в плече, которую он даже не мог перевязать, чтобы остановить кровь и предотвратить опасность заражения?

Мануэль точно знал, где в этот момент находились трое преследователей, ведь он видел их в предыдущем сценарии реальности. Выглянув из зарослей, он убедился в том, что не ошибся. Трое индейцев уже шли вниз по открытому склону, приближаясь к его убежищу.

Ему не хотелось лишать человека жизни, но он точно знал, что остановить преследователей сможет только огонь.

Мануэль зарядил пистолет, не боясь выдать металлическим лязгом свое присутствие, в это самое мгновение прогремел гром. Тщательно прицелился и выстрелил. Индеец упал на землю, раскинув руки. Двое других поспешно ретировались обратно под укрытие сосновых стволов.

Мануэль стремительно бросился вниз по склону, не обращая внимания на острые сучья и бьющие по лицу ветви. Вскоре он оказался в лесу, и, как выяснилось, это произошло очень вовремя. Земля в очередной раз подверглась яростной атаке урагана с дождем. Густой древесный полог и плотное переплетение толстых ветвей и длинных прочных лиан создавали шатер, ослабивший силу бури. Правда, здесь тоже постоянно что-то звенело и капало с листьев, но это не шло ни в какое сравнение с тем, как буйствовали стихии на открытых участках земли.

Казалось маловероятным, что воины Каонабо продолжат преследование в такую погоду, и все же желательно было отойти от мест их обитания как можно дальше. Мануэль продолжал двигаться вниз, придерживаясь направления, представлявшегося ему более или менее верным.

Он вздрогнул, увидев вдруг под скалистой террасой чью-то руку, между пальцами которой пузырилась бурая дождевая вода.

Осторожно подойдя поближе, саламанкский идальго, к своему огорчению, обнаружил, что Тальярте так и не удалось выжить. В боку у мертвого англичанина зияла рана. Самой стрелы видно не было – по всей видимости, Тальярте выдернул ее до того, как добрался до этой скалы.

Теперь Мануэль почти не сомневался, что у «гвардейцев» Каонабо все стрелы были отравлены.

Ему хотелось похоронить убитого британца, но нечем было копать. К тому же задержка могла стоить жизни.

Мануэль продолжил бег, борясь с зарослями и в то же время пытаясь придумать, как бы помочь Тальярте. Затем до сознания дошло, насколько абсурдна эта мысль. Как уж тут поможешь…

И тут же пришло новое понимание, от которого у идальго перехватило дыхание: в его нынешнем положении, когда он знал про свой дар, в ней не было ничего абсурдного!

Он действительно мог оживить не только Тальярте, но и всех остальных!

Мануэль чуть не закричал от радости.

Надо было только добраться до безопасного места, где можно будет спокойно сосредоточиться и изменить реальность последних дней. Он пока не знал, как именно следовало это делать. Предстояло тщательно продумать все сценарии и выбрать наилучший из них. Но то обстоятельство, что это вообще возможно, придало Мануэлю новых сил. Ликующий рассудок не желал считаться с усталостью тела!

Когда лес наконец закончился, Мануэль уже не знал, сколько времени он бежал. Впереди виднелось море, однако путь к воде преграждали мангровые заросли, образовавшие прямо на берегу настоящее болото. Ветер стих. Солнце деловито принялось за свой обычный труд и с успехом уничтожало следы только что прошедшего тропического дождя.

По расчетам Мануэля, форт должен был находиться на западе. Но как далеко он был отсюда, Мануэль не имел никакого представления. Да и идти напрямик на запад было невозможно из-за болотистой местности. Необходимо было вернуться в лес и уже там как-то пробираться в нужном направлении.

Мануэль сел под навесом, образованным небольшим холмом и растущими повсюду деревьями, на самой кромке леса. Несмотря на обуревавшую его жажду деятельности, тело все сильнее требовало отдыха.

Взгляд упал на камушек, который Мануэль по рассеянности подобрал, усаживаясь на землю. Улыбнувшись сходству камушка с маленькой лягушкой, Мануэль запустил его, что было сил в сторону поблескивающей впереди воды, и голыш, булькнув, утонул в мангровой топи. Можно было вообразить, что он квакнул.

Настроение у Мануэля было приподнятым. Он понимал, что заблудился. Он понимал так же, что семеро колонистов убиты и что Каонабо непременно нападет и на оставшихся в форте. Понимал, что в обычной ситуации ему следовало как можно быстрее добраться до своих.

Но ситуация не была обычной.

Мануэль был волшебником, и поэтому ему не надо было искать форт. Ему не надо было сообщать Аране о гибели стольких людей.

Вместо этого у него была возможность изменить случившееся!

И тогда все останутся в живых!

Не только Эсковедо и остальные шестеро, убитые сегодня по приказу Каонабо.

Но и астурийцы!

И андалусцы!

И те, кого сразила лихорадка! Бедному Гонсало совсем не обязательно было умирать в расцвете лет!

Вот, наконец, наступил миг, когда можно было превратить «если бы» в «так и было».

Если бы «Санта-Мария» не напоролась в ту злосчастную ночь на рифы из-за ошибки рулевого, все эти люди могли сейчас быть в живых. Более того, все они, включая Мануэля, могли находиться сейчас в Кастилии. Матушка не беспокоилась бы о нем. Он уже нашел бы свою возлюбленную Лолу. Диего де Торпа и Педро из Талаверы не совершали бы гибельных глупостей из-за потребности в женской ласке.

Если бы «Санта-Мария» не разбилась, все было бы намного лучше!

Мануэль вспомнил только что отправленный на дно камушек. Решил провести небольшой опыт, просто ради удовольствия лишний раз почувствовать себя всесильным чудотворцем.

Он зажмурился, окунулся на мгновение в ткань бытия, быстро настроил ум на другой сценарий и снова открыл глаза.

Камень, несколько секунд назад лежавший на дне, был теперь у него в руке!

И он действительно очень напоминал маленькую лягушку. «Лягушонок», – подумал Мануэль и тихо засмеялся. Ему захотелось сохранить этого маленького свидетеля своих первых побед над неповоротливой явью, и он положил «лягушонка» в мешочек на поясе.

Итак, решение принято! Никто из колонистов не должен был остаться в форте Ла Навидад и погибнуть. Да и самого форта не должно было существовать, ибо в той яви, которую Мануэль переживал в данный момент, собираясь превратить ее в бледную несбывшуюся возможность, Ла Навидад строился из обломков флагманского корабля. Если нет крушения «Санта-Марии», то нет и форта Ла Навидад!

Устроившись поудобнее, Мануэль закрыл глаза. Для начала он просто погрузился в воспоминания о ночи, когда корабль сел на рифы. Незадолго до этого эскадра во время бури на полтора месяца потеряла «Пинту».

Как же изменить случившееся?

Мануэль задумался.

Можно было, например, выйти ночью к рулевому и уговорить его держаться от берега на том же расстоянии, на котором находилась вторая каравелла «Нинья». Ведь она уцелела.

Или, еще лучше, убедить адмирала не плавать ночью. Впрочем, нет: старый опытный мореход, Колон не стал бы прислушиваться к мнению человека, для которого это было первое в жизни плавание. С юнгой, стоявшим за рулем, договориться будет проще. Если же он начнет спорить… Действительно, что делать, если юнга проявит характер?

Мануэль оборвал себя – зачем гадать обо всем этом? Ведь, войдя в нужное состояние, он мог просто увидеть разные варианты развития событий и выбрать из них наилучший.

Войти в нужное состояние оказалось совсем не трудно, хотя никакие слова не объяснили бы это человеку, не ведающему подобного опыта.

Мануэль начал исследовать разветвление сценариев с того момента, когда наступила та памятная ночь. Сюжетов было огромное множество, и рассудок приходил в замешательство, не зная, как зацепиться за один из них, не спутав его с другими. В некоторых витках хозяину «Санта-Марии» Хуану де ла Косе, который очень дорожил своим имуществом, удалось убедить адмирала отказаться от идеи плавать по ночам. В других – штурман корабля Пералонсо Ниньо лично стоял всю ту ночь за рулем, вместо того чтобы поручать это задание юнге. В третьих – юнга справился с управлением. И каждый из этих вариантов порождал бесчисленное множество новых.

Наконец Мануэль выбрал из запутанного клубка одну конкретную нить событий. Она начиналась с того, что адмирал просто запретил плавание по ночам вблизи островов из-за опасности наткнуться на подводные рифы. Оказывается, существовал и такой вариант. Теперь надо было попытаться полностью отделить этот сценарий от остальных, связав его начало с нынешним мгновением.

Если все получится, Мануэль, открыв глаза, сможет обнаружить себя в Каса де Фуэнтес.

Сознание теперь словно держало за два конца пустой промежуток времени длиной в девять долгих месяцев.

И тут пустота стала стремительно заполняться водоворотом мириад мелких деталей, вскоре превратившись в огромный вал.

Мануэль вспомнил тот день, когда он, совсем еще непривычный к морским бурям, впервые узнал, что это такое. Волна, поднявшая тогда корабль на своем гребне, не уступала по высоте главному собору в Саламанке. Чувство, которое идальго испытал в тот миг, яростно вцепившись в поручни и глядя вниз с непостижимой высоты, нельзя было сравнить ни с каким другим переживанием!

Поток событий и подробностей, обрушившихся сейчас на его рассудок, был подобен гигантскому морскому валу. Нет, он был намного больше – он охватывал весь мир, смыв нити, за которые можно было ухватиться. Мануэль только сейчас понял, насколько верным было наблюдение, сделанное недавно в дождевом лесу: чем больше возможностей, тем меньше возможности управлять ими.

Об этом ему следовало подумать до того, как он опрометчиво нырнул на многомесячную глубину!

Теперь Мануэлю хотелось лишь одного: прервать эту попытку, вернуться к действительности мангрового болота, чтобы отдохнуть и начать все сначала.

Нет, об отдыхе и новых попытках думать рано. Необходимо просто сохранить рассудок!

Просто уцелеть!

Просто выжить!

Как ни пытался Мануэль перевести внимание на ощущения своего сползающего на землю тела или хотя бы просто открыть глаза, чтобы вновь оказаться в этой реальности, ему это все никак не удавалось. Титаническая воронка событий полностью овладела сознанием и кидала его, как щепку, пока наконец не подступила тьма беспамятства, в которую Мануэль ринулся с отчаянной надеждой обрести спасение хотя бы в забытьи.

Очнувшись, он понял, что жив, хотя где-то рядом подстерегал следующий обморок. Мануэль наконец стал чувствовать руки, ноги, спину и подкатывающую к горлу тошноту. Как успокаивающе, оказывается, действует на рассудок ощущение наличия тела. Правда, тело это почему-то поднималось и опускалось, слегка покачиваясь под мерный плеск воды. Природа этих движений была неясна.

Мануэль понял, что так и не сумел спасти погибших на острове, потому что опоздал прийти к ним на помощь со своими чудесами! Менять давно сбывшуюся реальность оказалось делом чрезвычайно опасным, возможно, даже смертельным для чудотворца.

При мысли о том, что форту угрожает опасность, а он, Мануэль, единственный, кто знает об этом, так до него и не добрался, он в отчаянии застонал и с усилием открыл глаза.

И убедился, что находится отнюдь не в Каса де Фуэнтес. Впрочем, он уже смирился с неудачей своего спасательского эксперимента. Странно было, что он не находился и на границе дождевого леса и мангровых зарослей.

Вместо этого он лежал в длинном каноэ. Пятеро молодых индейцев, сидящие спиной к Мануэлю, одновременно опускали весла в воду то справа, то слева. При каждом гребке узкая продолговатая лодка без уключин легко скользила вперед.

Уже вечерело. Солнце находилось где-то сзади. С трудом приподняв голову, Мануэль увидел справа длинную береговую линию. Рельеф показался ему знакомым. Да, это был берег Эспаньолы, каким Мануэль видел его с палубы «Санта-Марии» минувшей зимой.

Мануэль попытался отыскать глазами Ла Навидад, но вскоре понял, что форт находится далеко к западу, а плыли они на восток.

– Ох! – воскликнул он с досадой, борясь с приступами тошноты.

Сидящий перед ним гребец обернулся к нему и улыбнулся. Лицо у него было молодое, без морщин, только над бровью красовался небольшой шрам, из-за чего казалось, что при улыбке парень заговорщически подмигивает.

У сидящих в лодке туземцев волосы были выстрижены не только на лбу, но и на затылке. По бокам они свободно свисали. Мануэль видел индейцев с такой стрижкой в те дни, когда маленькая эскадра адмирала открывала в этом море остров за островом. Но на Эспаньоле среди подданных Гуаканагари он ее не встречал.

– Мне надо вернуться вот туда! – объяснил Мануэль, показывая рукой на запад. Он с трудом шевелил губами. Голова раскалывалась, и идальго боялся снова упасть в обморок. Надо было как-то объяснить дружелюбному индейцу свою мысль на языке таино, но Мануэль не мог сейчас вспомнить ни одного слова.

Сердце колотилось так, что грозило выскочить из груди. Дышать было трудно.

Улыбчивый сосед протянул ему глиняный кувшинчик с замысловатыми рисунками и поддержал ему голову, пока Мануэль жадно пил из сосуда воду.

Ткнув пальцем в свою грудь, индеец произнес:

– Арасибо.

Затем он показал рукой на Мануэля.

Вероятно, он назвал свое имя и теперь ждал, что и Мануэль назовет свое.

Саламанкский идальго уже хотел это сделать, но тут вдруг с ним произошло нечто странное. Он совершенно отчетливо вспомнил, что ему все это однажды снилось. Давно. Кажется, в Кордове, когда он оправлялся после удара по голове. Во сне он находился в лодке среди этих людей, но сам был не Мануэлем, а кем-то другим.

Да, да, его звали Равакой. Позже он обсуждал этот сон с Алонсо.

– Равака, – машинально произнес он, пробуя на вкус странное имя.

–  Аравака! – радостно откликнулся незнакомец и что-то быстро затараторил, обращаясь к сидящим перед ним гребцам. Очевидно, туземец принял это слово за имя. Он повернулся к Мануэлю и одарил его очередной заговорщической улыбкой, отчего шрам слегка сморщился. – Равака-аравака! – радостно сказал он, тыча Мануэля в грудь.

«Как же мне теперь попасть в форт?» – думал Мануэль, призывая на помощь все свои силы, чтобы не потерять сознание.

–  Гаити? – выдавил он наконец, вспомнив местное название Эспаньолы.

Туземец указал на восток, куда плыла лодка, и произнес непонятное слово:

–  Борикен.