Текст книги "Орбинавты"

Автор книги: Марк Далет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 38 страниц)

Консуэло снова вернулась к теме ревности:

– Алонсо, если ты будешь страдать из-за того, что я не принадлежу тебе, мы не сможем стать друзьями. Подумай о том, что мы оба при этом теряем. Ведь нас объединяет не только страсть.

Он признавал ее правоту. Для Алонсо Консуэло была не только необыкновенной любовницей, но и крайне интересным, искрометным, образованным, непредсказуемым собеседником.

На лестнице ценностей Консуэло дружба занимала самую верхнюю ступень.

– Что именно означает для тебя это слово? – спросил однажды Алонсо, когда после очередной встречи литературного кружка гости разошлись и они остались наедине.

– Дружба, – стала перечислять Консуэло, – это когда люди радуются друг за друга, помогают друг другу, восхищаются друг другом. Они могут делать друг другу замечания и даже упреки, но только если причиной упреков является желание блага другому. Они никогда не пытаются друг другом обладать. Алонсо, это самое важное! Слово «никогда» означает, что, если такая мысль приходит кому-то из них в голову, он понимает, что отступил от дружбы, что в этот момент он не является другом. И тогда он должен для себя решить, чего он хочет – остаться другом или попытаться изменить характер отношений.

– И ты считаешь, что мы друзья?

– Мы почти друзья. Когда ты избавишься от любых, даже малейших уколов ревности и будешь только радоваться моей свободе, мы станем настоящими друзьями.

– Консуэло, – Алонсо не мог скрыть, что не до конца понимает собеседницу, – почему тебе важно иметь друзей? Ты ведь и без того окружена блистательными поклонниками. Все они восхищаются тобой, все они очень интересные люди…

– А будут ли они восхищаться мной, если я заболею проказой? – перебила Консуэло, глядя ему прямо в глаза. – Останутся ли они для меня интересными, если сами впадут в старческое слабоумие? Если ответ на эти два вопроса положительный, то это уже не просто поклонники, а друзья. Знаешь, Алонсо, ни молодость, ни красота, ни даже острый ум не вечны. Друг не оставит меня, и я не оставлю друга, что бы ни произошло. Несмотря на все мое богатство, я прекрасно помню те дни, когда попала в плен и стала невольницей. На всем свете у меня не было ни единой близкой души. Для меня это и есть то, что люди называют адом.

– Мне очень по душе твое понимание дружбы, но кое-что меня смущает, – озабоченно произнес Алонсо. – Что-то я не слышал, чтобы друзья предавались любовным утехам.

– Это только потому, что ты никогда раньше не дружил с женщиной.

– Значит, ты считаешь, что мы можем быть друзьями и оставаться при этом любовниками?

– Почему бы и нет? – Консуэло улыбнулась и пожала плечами. – Разве дружба превращает нас в существ одного пола? Если мы друг другу нравимся, почему бы нам не быть любовниками? Главное здесь не то, будем мы предаваться телесной любви или нет, а то, зависит ли от этого наша дружба. Если зависит, то это не дружба, а самообман.

Алонсо подсел к Консуэло и осторожно запустил пальцы в ее волосы.

– Пойдем, друг мой, в наш альков под лестницей… – шепнул он ей в ухо. – Мы уже целые сутки не были любовниками.

– Пойдем. У меня есть для тебя сюрприз. – Консуэло легко вскочила на ноги и выбежала из комнаты.

В спальне она подвела удивленного Алонсо к низкому столику, на котором лежали какие-то непонятные предметы. Он не сразу сообразил, что это такое.

– Чехлы… – выдохнул он наконец, трогая колпачки, сделанные из мягкого, податливого, обработанного чем-то пергамента.

– Да, милый, те самые, овидиевычехлы, с которых началось наше знакомство. Кстати, это твой вклад в нашу дружбу. Благодаря изобретательности древних и твоей замечательной эрудиции жизнь моя избавится от доброй половины тревог, опасений и страданий, связанных с вытравлением нежелательного плода, когда зачатие происходит, несмотря на все травы, амулеты и молитвы Марии Магдалине.

– Молитвы?! – недоверчиво переспросил Алонсо.

– А ты не знал, что все блудницы считают Марию Магдалину своей покровительницей? Я, правда, в свое время крестилась только ради выживания, но, если все ей молятся, как знать, может быть, это на самом деле помогает? В общем, – призналась Консуэло, – иногда меня посещают приступы благочестия, обычно они вызваны страхом, и тогда я тоже ей молюсь.

– Но ведь тем самым ты уподобляешься этим несчастным женщинам, которым до тебя как от земли до неба!

– Вот и хорошо! – легко согласилась Консуэло. – Так я не забываю, в каком положении могла бы находиться, если бы мне не повезло. К тому же, милый Алонсо, в букете достоинств, каковым являюсь я, должен быть какой-то мелкий изъян, какая-то капля глупости.

С этими словами «букет достоинств» подобрал для Алонсо подходящий ему по размерам овидиевчехол.

– Теперь всегда выходи на поле любовных битв в этом шлеме! – провозгласила Консуэло. – Смотри не забывай хорошенько мыть его между сражениями.

После первого опыта использования «шлема» Алонсо признался, что ощущения в нем не так остры, как без него.

– Так ведь именно это и позволило тебе так долго воздерживаться от кульминации, что ты заставил меня дважды добежать до рубежей прежде, чем взорвался сам. Следовательно, «шлем» делает тебя еще более выносливым. Посмотри на мое довольное лицо, – рассмеялась Консуэло. – Видишь, как ты угодил женщине?!

Как обычно, в столовой, когда они поднялись туда, их ожидал уже накрытый чьими-то заботливыми руками стол.

– Если мы друзья или хотим ими стать, – произнес Алонсо, смакуя старое, выдержанное вино (что сказал бы на это его учитель в гранадской школе?), – означает ли это, что мы можем смело делиться друг с другом своими секретами?

– С кем же еще делиться, если не с друзьями? – Консуэло есть не хотелось, и, вопреки этикету, она, прихватив лютню, уселась на стул с ногами, скрестив их по-восточному, и стала тихо пощипывать струны.

Алонсо рассказал о своей синеглазой «даме из медальона». Собеседница слушала с большим интересом.

– Какая замечательная история! Алонсо, почему ты не попытаешься ее найти? Ведь она, по всей видимости, живет где-то в Саламанке или в ее окрестностях, как и этот рыцарь, который носит медальон с ее портретом…

– Что во всем этом замечательного? – запротестовал Алонсо. – Она возлюбленная другого человека! Причем у меня с ним сложились довольно теплые отношения. Как же я могу злоупотребить его доверием и, пока он сражается на войне, искать ее?

– Мне кажется, что ты делаешь выводы, не имея для этого достаточных оснований. А если это не возлюбленная, а сестра или племянница?

Алонсо поперхнулся вином. Почему ему самому ни разу не пришла в голову такая возможность?! Достаточно было Матильде сказать: «У него есть возлюбленная», как Алонсо свято в это поверил…

– Как это замечательно дружить с умным человеком! – произнес он с чувством.

– Тут особого ума не требуется. Многие сказали бы тебе то же самое, просто ты ни с кем не делился, а себе сразу вбил в голову, что девушка на медальоне – возлюбленная Мануэля. Ну ладно, это уже не важно. Давай подумаем, как ее найти. Ты говорил, что мать Мануэля училась в университете. Тогда где-то в списках студентов должно быть упоминание о ней и о том, где она живет. Найдя мать, можно попытаться как-то выведать у нее сведения об этой девушке. Пока не знаю как, но меня уже увлекает это приключение! Непременно что-нибудь придумаю и найду тебе твою синеглазую красавицу! В конце концов, друг я тебе или нет?!

– Подожди, Консуэло. Дай мне сначала определиться с решением. Я вовсе не уверен, что хочу ее найти. А если она окажется замужем? Или все-таки это не сестра Мануэля, а дама его сердца? По правде сказать, я уже несколько раз полностью забывал ее образ, но почему-то она вдруг начинает мне сниться, и тогда я снова вспоминаю во всех подробностях, как она выглядит.

– Что ж, – Консуэло извлекла триумфальный аккорд, – в таком случае вернемся к твоему обучению.

– Как! Опять в постель! – Алонсо округлил глаза. – Ты хочешь измотать меня, как в наш первый вечер?!

– Нет-нет! – поспешила успокоить его Консуэло. – Сегодня мы приступаем ко второй части ученичества, а она, напротив, предполагает отказ от близости.

– Что?! – вскричал Алонсо, изобразив притворный ужас, который в действительности был не так уж и притворен. – Лучше уж изматывай меня!

– Алонсо, друг мой, я делаю из тебя великого любовника. А великий любовник – это тот, кто умеет дарить наслаждение, умеет сам наслаждаться, но никогда не впадает в зависимость от предмета своей страсти. Между тем, – продолжала Консуэло, – на сегодняшний день ты очень зависишь от близости со мной. Тебе следует научиться преодолеть эту зависимость. Иначе ты не преуспеешь в ученичестве. Помнишь, в первый вечер ты сам сказал, что я дергаю тебя за нитки, как марионетку? Так вот, мой патриций, тебе необходимо перестать быть марионеткой! Наша общая задача – сделать тебя свободным и счастливым.

Алонсо молчал. Ему было грустно, но он не знал, чем можно возразить. Кто же откажется от свободы и счастья? Вот только выглядят они почему-то как одиночество и тоска.

– Есть и вторая причина для того, чтобы ты перестал зависеть от меня. – Консуэло осторожно положила лютню на соседний стул. – Если ты не будешь свободен, мы не сможем стать друзьями. Друг – это тот, кто радуется за меня, когда мне хорошо. Обрадуешься ли ты за меня, если мне будет хорошо с другим мужчиной? Этого может и не произойти или может произойти через много лет, но мне важно знать, что я остаюсь с тобой по обоюдному желанию, а не по принуждению или долгу.

Алонсо вздохнул, постепенно примиряясь с неизбежным. Он уже давно понял, что предлагаемый ею дар дружбы вполне может оказаться ценнее любых взрывов страсти, и теперь, в общем-то, соглашался с ее правотой.

– Я расскажу тебе, – сказала Консуэло, – как упражняться, и ты будешь делать это целых три дня.

– Мы три дня не будем видеться? – Голос Алонсо не смог скрыть, какое лишение почувствовал он при ее словах. Нет, она определенно была права: ему необходимо срочно пройти вторую часть обучения, иначе он так и останется унылым паладином прекрасной дамы.

– Нет, мой милый Алонсо, не будем. Ко мне приезжает дон Гутьерре.

– Ну что ж, в таком случае давай приступим. – Алонсо решительно встал со стула. Теперь он ходил по комнате, держа в руке кубок с вином. – Все, чему ты научила меня до сих пор, ценно и удивительно и наполняет меня огромной благодарностью. Не скрою, ты права: на сегодняшний день мне хотелось бы не расставаться с тобой ни на миг. Учи же меня, как можно быть таким же счастливым, когда тебя не будет рядом!

Консуэло приблизилась к нему и молча обняла его.

– Девочкой в Альхаме, – произнесла она тихо, – я была привязана к родителям, к братьям и сестре, к родному городу, к своему дому. Алонсо, я все это разом потеряла! Не знаю, права я или нет, но с тех пор я очень боюсь к чему-то или к кому-то по-настоящему привязаться.

Алонсо никогда прежде не слышал в ее голосе столько грусти, как в эту минуту.

– Но как же тогда ты можешь говорить о дружбе?! – воскликнул он, недоумевая. – Разве она не предполагает привязанности?

– Можно любить, можно дорожить кем-то и все же оставаться непривязанным.

– То, что ты говоришь, совершенно невероятно! – удрученно признался Алонсо.

– Просто надо постоянно воображать, – стала объяснять Консуэло, – что все, что с нами происходило, происходит и будет происходить, – это чудесный, яркий сон.

Алонсо ошеломленно посмотрел на нее.

– И, как всякий сон, – продолжала хозяйка особняка, – он текуч, изменчив и непредсказуем. Любая попытка остановить эту изменчивость принесет только страдание. Наслаждайся всегда тем, что есть. Представь себе, что ты младенец, которого принесли в роскошный храм. Все вокруг восхищает его, но ему и в голову не придет считать, что он обладает этим, так как он еще ничего не знает об обладании.

Алонсо не мог прийти в себя от потрясения. Консуэло не в первый раз удивляла его, и все же в этот раз она поразила его сильнее, чем когда-либо прежде. Она самостоятельно постигла то, о чем он, Алонсо, как и дед, и мать, знал из тщательно оберегаемой веками рукописи! Ему пришло в голову, что она, пожалуй, достойна быть посвященной в тайну манускрипта.

– Откуда ты это знаешь? – спросил он.

Консуэло непонимающе взглянула на него.

– Откуда ты знаешь, что жизнь подобна сну? – уточнил Алонсо.

– Я не говорила этого. Я лишь сказала, что так надо воображать. Это единственный известный мне способ не привязываться и не страдать, теряя то, к чему привязался.

Алонсо пришла в голову неожиданная мысль. Ему до сих пор не удалось расшифровать текст рукописи «Свет в оазисе» настолько, чтобы найти в нем рассуждения на тему различий между явью и сном. Он подумал, что Консуэло с ее сообразительностью и воображением могла бы помочь ему разобраться в этом.

–  Сьелито, —предложил он, – давай проведем небольшой диспут.

– Диспут? – оживилась она. – Как в университете? Ты хочешь, чтобы, споря с тобой, я ссылалась на мнения отцов церкви, как это принято у магистров и школяров? Знаешь, хоть я иногда по глупости и молюсь Марии Магдалине, я так по-настоящему и не прониклась христианством. А мусульманство из меня и вовсе выветрилось. На чем же я буду основывать свои доводы?

– Нет, не надо ссылаться на чужие мнения. В отношении к христианству и исламу мы с тобой очень похожи, сама знаешь. Ты говори то, что покажется убедительным тебе самой.

– И какой же тезис я буду отстаивать? – Консуэло увлеклась предложенной игрой.

– Ты будешь доказывать, что реальность имеет природу сна и, по сути, от сна не отличается. А я буду оспаривать этот тезис. Хорошо?

Консуэло поразмышляла.

– Хорошо. Я согласна. Начинайте, бакалавр Гардель!

Алонсо обошел стол и встал с противоположной стороны от своего оппонента. Уперев руки в столешницу, он произнес:

– Итак, лиценциат Консуэло Сьелито Онеста, вы утверждаете, что жизнь подобна сновидению и, по сути, от него не отличается! Согласны ли вы с тем, что наши мысли во сне немедленно воздействуют на его содержание?

– Я не знаю, так ли это, – ответила заинтригованная Консуэло своим обычным голосом. – Просто снится что-то, и ты думаешь, что все это с тобой происходит на самом деле. А потом просыпаешься и понимаешь, что это был сон. И в большинстве случаев забываешь его.

– Неужели тебе никогда не приходилось во сне что-то пожелать или чего-то испугаться?

– Да, ты прав, мой дикий, но наблюдательный вестгот. В сновидениях часто бывает так, что ты страшишься какого-то развития событий и именно оно и происходит.

– Вот именно! – вскричал Алонсо. – Причем происходит сразу, безотлагательно. Верно?

– Ну что ж, да, пожалуй, так оно и есть.

– Теперь просто поверь мне, – так как у меня есть такой опыт, – что, если ты в сновидении чего-то пожелаешь, то оно обычно происходит. Не всегда в точности в том виде, в каком ты этого ждешь, но происходит немедленно.

– Верю! – Консуэло с огромным интересом смотрела на Алонсо. – А ты расскажешь мне про этот свой опыт?

– Расскажу. – Обещание слетело с его уст прежде, чем Алонсо понял его смысл. Но он тут же успокоил себя: в сущности, в тот момент, когда Консуэло предложила ему воображать, что явь – это сон, он уже принял решение поделиться с ней тайной «Света в оазисе». – Но не сегодня, сьелито,мне нужно собраться с мыслями. Давай вернемся к нашей теме.

– К теме нашего диспута! – поправила его Консуэло. – До сих пор перевес в нем был на твоей стороне, но предупреждаю: легкой победы не жди!

– В таком случае вот мой самый трудный вопрос. – Он опять заговорил официальным голосом участника научного или богословского диспута. – Если во сне наша мысль мгновенно приводит к переменам, а в реальности этого не происходит, то не разбивает ли данное наблюдение в пух и прах ваш основной тезис, уважаемый собрат?

– Я не согласна с тем, что в реальности этого не происходит. Ведь все, что нас окружает, берет начало в человеческой мысли! И эти гобелены, и эти кружева, и форма этого стола, и его цвет, и способ обработки древесины, из которой он сделан. Все это сначала кто-то придумал и продумал. Даже в природе можно найти много такого, чего в ней не было бы, если бы не человеческая мысль: планировка садов, постриженные кусты, выведение новых сортов фруктов.

– Подожди, подожди! – То, что говорила Консуэло, было совершенно очевидным, но не имело отношения к его вопросу, и Алонсо решил, что она его не поняла. – Вероятно, я плохо объяснил свой тезис.

– Тогда высказывайтесь проще, господин бакалавр, ради туго соображающего оппонента, – смиренным голосом попросила Консуэло, однако в глазах ее бегали такие же смешинки, какие он часто видел во взгляде Фернандо де Рохаса.

– Если ты сейчас представишь себе, – сказал Алонсо, – что этот стол проделал три шага в сторону всеми своими ножками, то на самом деле ничего не произойдет. Между тем, если вообразить то же самое в сновидении, то что-нибудь обязательно случится: или стол сделает именно то, что ты представила, или он как-то трансформируется, или вообще исчезнет эта комната, и ты окажешься в другом месте. Твоя мысль непременно скажется на содержании сна.

– Опять верю тебе на слово. Алонсо, ты действительно умеешь делать такие вещи?! А я думала, ты умеешь только читать океаны текстов, ходить бесшумно, как большой кот, и соблазнять женщин, следуя учению старой и мудрой доньи Консуэло. Не забудь, что обещал рассказать мне о своих сновидческих опытах! – Восхищенная Консуэло вышла из роли лиценциата на диспуте, но предмета спора не забыла. – И все же, при всем уважении к твоему немыслимому управлению снами, должна оспорить твой вывод. Приведенный пример вовсе не доказывает, что природа яви существенно отличается от природы сна.

– Как?! – Алонсо показалось, что он все объяснил очень понятно. Неужели придется искать третий способ изложения столь простой мысли?

Не пришлось. Как оказалось, на сей раз собеседница прекрасно поняла, о чем он толкует.

– Алонсо, – терпеливо пропела она своим контральто. – Неспособность сдвинуть стол одним только воображением можно объяснить очень просто. Явь – это более медленный сон, чем те, что ты видишь по ночам или во время сиесты. Она соткана из более тягучей и неповоротливой материи. Поэтому этот большой сон длится намного дольше, чем малые сны. Вот и все! Ну что? Признаешь себя побежденным в диспуте?

– Нет, подожди! – Алонсо с удивлением припомнил, что и сам использовал термины «большой сон» и «малый сон», когда говорил с Мануэлем де Фуэнтесом во внутреннем дворе дома дяди Хосе. Теперь он еще больше утвердился в решении рассказать Консуэло о манускрипте. – Ты хочешь сказать, что достаточно просто пожелать, чтобы этот стол сдвинулся с места, после чего можно спокойно пойти заниматься другими делами, а когда пройдет достаточно времени, скажем, неделя, стол действительно шагнет в сторону?

– Почему именно неделя? Может быть, для этого нужно двести лет? Откуда же мне знать?

– А быстрее нельзя?

– Попробуй. Но я думаю, что придется желать этого долго и неотрывно. Одной мимолетной мысли здесь не хватит. Это же медленный сон! Легко ли плавать в варенье, если ты муха? Нет, нелегко, потому что варенье для мухи – это очень вязкая среда. Надо прилагать усилие за усилием. В данном случае речь идет об усилии твоей мысли. А ты захотел просто один раз пожелать, чтобы стол двинулся, и этим отделаться. Думаю, мы не видим, как наши мысли сказываются на реальности, именно потому, что постоянно скачем с мысли на мысль. А вот если сумеем продолжительное время сосредотачиваться на чем-то, то, как знать, к чему это может привести?..

Алонсо неожиданно понял, что такое объяснение совершенно не противоречит логике. С восхищением взглянув на оппонента, он признал:

– Да, в этом диспуте ты победила, сьелито.Но прежде чем мы закончим разговор и я удалюсь на целых три невыносимо долгих дня, скажи мне еще кое-что. Если бы я попросил тебя поменяться со мной ролями и отстаивать противоположный тезис, ты бы все равно победила?

– Возможно, но не обязательно, потому что я своим глупым женским естеством чувствую, что явь действительно соприродна сну. Естественно, мне легче защищать те идеи, в которые я верю. В конце концов, мы с тобой все-таки не в университете.

Алонсо казалось, что он начнет скучать по Консуэло еще до того, как вернется в гостиницу, но он ошибся вдвойне. Во-первых, скучать он начал намного раньше – как только вышел из ее дома. А во-вторых, тоска по ней оказалась не смертельной.

Он действительно в течение трех дней исправно напоминал себе, что все вокруг есть не что иное, как его сон. Алонсо делал это всякий раз, когда мысли возвращались к Консуэло. И оказалось, что в результате такого упражнения тоска по обитательнице особняка на предмостной площади немного смягчается. Но для настоящего душевного покоя этого было недостаточно.

Тогда Алонсо припомнил свой последний сон: ему приснилось, что он новорожденный младенец и мать меняет ему пеленки. Это была не Сеферина, а другая женщина, да и себя он почему-то видел со стороны.

Самое главное заключалось в том, что в этом сновидении не было и не могло быть никакой Консуэло (там не было даже Алонсо, а тот, кто себя осознавал ребенком, был кем-то другим). Из этого сновидения Алонсо извлек для себя важный урок, состоявший в том, что в его мыслях есть места, еще не занятые Консуэло Онестой, ведь в противном случае он думал бы о ней и во сне. А коль скоро в мыслях есть такие свободные места, их следовало отыскать. И тогда тоска по ней уступила бы место другим переживаниям.

«Попробуем, к примеру, проверить, насколько нас интересуют другие женщины», – решил Алонсо.

Проходя по людным местам, он делал то, чему его научила Консуэло. Когда он, якобы случайно, встречался глазами с незнакомой женщиной, он вежливо отворачивался, но через несколько мгновений внезапно снова выстреливал в нее взглядом. Консуэло утверждала, что если при этом он застанет женщину глядящей на него, то это верный признак того, что он ей понравился («смотрит на тебя украдкой, думая, что ты этого не заметишь»). Если же окажется, что взгляд женщины направлен в другую сторону, то для покорения ее понадобится намного больше усилий и изобретательности. «Лучше даже не стараться» – таково было личное мнение наставницы.

К своему удовольствию, Алонсо замечал, что, по результатам этого испытания, он нравился очень многим женщинам, даже замужним. Раньше он ничего подобного за собой не замечал. После ученичества в академии профессора Консуэло Онеста в нем появилась какая-то внутренняя уверенность в себе, которую инстинктивно чувствовали барышни и дамы.

– После отъезда дона Гутьерре я хотела дать тебе еще день-другой поупражняться в независимости от меня, – объявила ему Консуэло, когда они наконец встретились после трех дней разлуки. – Но у меня есть новости про Гранаду, которые могут быть тебе интересны. Поэтому я решила не тянуть время. Известно тебе это или нет, но двадцать пятого ноября уже была подписана капитуляция.

– Так давно?! – удивился Алонсо, испытывая противоречивые чувства. – Месяц назад! Почему же об этом не объявляют на каждом шагу герольды?

– Переговоры считаются тайными, хотя многие уже знают о них, потому что в Санта-Фе постоянно приезжают и уезжают люди, вступают в контакты с армией, а среди рыцарей и солдат все время ползут всякие слухи. Впрочем, нам с тобой слухи не нужны, так как я тебе обо всем сейчас доложу из первых рук.

Консуэло рассказала, что войскам дан строгий приказ не приближаться к городу, несмотря на подписанную эмиром капитуляцию. Король опасается, что эмир не контролирует ситуацию и поэтому могут последовать неожиданные нападения со стороны мусульман. В городе весь декабрь было сильное брожение. Вдруг объявился какой-то дервиш, заявивший, что только что вернулся из Марокко. Он ходил по улицам и площадям, призывая народ сопротивляться христианам. Громко кричал, что эмир Феса обещал поддержать Гранаду. Никто не знает, откуда он на самом деле взялся. Скорее всего, просто отсиживался до этого где-то в городе. Но многие поверили ему, и ненасильственная сдача Гранады оказалась под угрозой срыва. Эмир, видимо, перепугался, что горячие головы предпримут какую-нибудь вылазку против христиан, и тогда либо рыцари ворвутся в измученную голодом столицу эмирата и начнут там побоище, либо голод затянется еще на несколько месяцев.

– И что же?

– В один прекрасный день, – продолжала Консуэло, – дервиш неожиданно исчез, а вместе с ним – еще несколько человек, которые выступали против эмира, хулили его и призывали горожан к сопротивлению. Остается лишь догадываться, как это произошло. В общем, несколько дней назад Абу-Абдалла, – она использовала правильное, арабское имя Боабдила, – опять тайно встречался с командованием христиан в ставке дона Фернандо и заверил его, что город готов к капитуляции и что беспорядков больше не будет. Дата сдачи города назначена на шестое января.

6 января. Через неделю. Пора собираться в путь!

– Как поступят победители с населением? – спросил Алонсо. – Опять будут всех обращать в рабство, как делали в других городах?

– Нет, как ни странно, в этот раз король и королева настроены на удивление великодушно. Дон Гутьерре утверждает, что маврам Гранады обещана неприкосновенность и гарантирована возможность оставаться жить в городе и даже исповедовать ислам. Удивительно! Ты в это веришь?

– Хочется надеяться, что так и будет. Что еще рассказывает дон Гутьерре?

– Он невероятно горд тем, что скоро войдет в историю. Как-никак – окончание восьмисотлетней Реконкисты, к тому же королева желает, чтобы он, будучи ее казначеем, первым вступил на территорию Альгамбры. По ее замыслу это будет означать формальный акт перехода Альгамбры в собственность кастильской короны.

Алонсо подумал о том, как удивительно складываются обстоятельства. Наложница знатного кастильского гранда, который через неделю от имени королевы войдет в цитадель его родного города, обучает его любовной науке!

– У меня есть для тебя подарок! – сообщил он, решив, что торжественный миг наступил.

– Алонсо, ты же знаешь мой принцип, – торопливо заговорила Консуэло. – Я от подарков не отказываюсь. Я, можно сказать, живу на подарки мужчин. Но я уже неоднократно говорила, что от тебя их не жду. Меня содержат другие. Ты для меня в первую очередь друг, все остальное – потом.

– Это не шаль и не платье. Таких подарков тебе еще никто не дарил.

Алонсо вынул из сумки шкатулку, из которой осторожно извлек «Свет в оазисе», после чего рассказал все, что знал об этом тексте. О древнем воине-ибере, об учении неизвестного индийского мудреца, о сходстве реальности со сном («Удивительно, как ты сама об этом догадалась, сьелито!»), о невероятных способностях орбинавтов, о трудностях расшифровки текста, о содержании уже расшифрованных его частей.

Консуэло была потрясена. Счастлива и потрясена.

– Можно посмотреть?! – спросила она благоговейным шепотом.

Алонсо протянул ей свиток. Она осторожно развернула его, разгладила на столе, поводила пальцами по краям, почти не касаясь их. Разглядывала какое-то время.

– Боже мой, какое сокровище ты мне сейчас показываешь, вестгот! – шептала она, едва дыша. – Жаль, что я не знаю еврейской грамоты.

– Но текст написан на латыни, которую ты прекрасно знаешь, – напомнил Алонсо. – Выучи еврейские буквы до моего возвращения в Саламанку через несколько месяцев. Это совсем нетрудно. Букв там меньше, чем в арабском, а правила чтения очень похожи. Запомни эти буквы, и мы будем вместе читать и разбирать рукопись. Будем находить ответы на вопросы. Будем выполнять предлагаемые в тексте упражнения и помогать друг другу совершенствовать новые навыки. Теперь ты ведь посвящена в тайну, значит, ты тоже хранитель.

– «Хранитель»… – повторила она, словно пробуя это слово на вкус. И вдруг спросила: – Почему ты решился доверить мне такую тайну?

Алонсо знал, что она спросит об этом.

– Помнишь, сьелито,как ты сказала, что наши страдания происходят из-за привязанности?

– Да. – Она вдруг покраснела. – Только я ведь могу и ошибаться.

– Можешь и ошибаться, – согласился Алонсо. – Главное для меня не то, права ты или нет, а то, как свободно и независимо ты мыслишь. В мире, где нам с детства внушают – и христиане, и мусульмане, – что мы страдаем в наказание за наши грехи, что человек, даже если он только что родился и еще не успел нарушить ни одного из бесчисленного количества запретов, уже должен расплачиваться за первородный грех, ты осмеливаешься самостоятельно размышлять на эту тему и находить совсем иную причину! Ты утверждаешь, что источником страдания являются не наши проступки, а наши привязанности. К тому же, вторя автору рукописи, еще даже не зная о ее существовании, ты предлагаешь видеть в жизни разновидность сна, поскольку это притупляет привязанность, а значит, и уменьшает страдание.

– Да, мне это действительно помогает. – Консуэло улыбнулась и с благодарностью подняла на него глаза.

– Я знаю, что для восприятия идей, изложенных в этом манускрипте, – продолжал Алонсо, – необходимо именно такое свободное и непредвзятое мышление. И я думаю, что не зря поделился с тобой своей тайной. Достаточно посмотреть на то, с каким восторгом ты на это откликнулась!

Ничуть не меньшее впечатление, чем сообщение об орбинавтах и их способности менять реальность силой мысли, произвел на Консуэло рассказ Алонсо о его собственных ночных опытах, о «сказочных снах», в которых сновидец, зная, что все вокруг есть лишь его сон, меняет его содержание по собственному усмотрению.

– Ты понимаешь, чего ты добился, Алонсо?! – Она схватила его за воротник и дернула. Он еще ни разу не видел Консуэло в таком возбуждении. – Мне кажется, ты не отдаешь себе в этом отчета! Даже если ты никогда не станешь орбинавтом, ты уже умеешь делать нечто такое, о чем бесчисленные поколения людей даже не подозревали. Ты управляешь заветным миром своих сновидений! Да одного этого вполне достаточно, чтобы навсегда стать счастливым! Какой же бесценный дар получила я от тебя, мой милый торговец коврами!

Она крепко обняла его и покрыла его лицо поцелуями, в которых на этот раз не было ничего приглашающего в постель.

Алонсо обещал к следующему приезду в Саламанку изготовить для нее отдельную копию рукописи, а Консуэло заявила, что непременно прослушает в университете курс древнееврейского языка.

– Так ты привлечешь к себе лишнее внимание, – возразил Алонсо. – Слишком уж ты яркая личность, чтобы остаться незаметной в большой аудитории. У людей может возникнуть вопрос, почему из всех дисциплин, преподаваемых в этом саду знаний, тебя заинтересовал именно еврейский язык. И это в те времена, когда людей жгут на кострах по одному лишь подозрению в интересе к иудаизму. Лучше попроси нашего друга Рохаса или дона Антонио раздобыть тебе грамматику и разберись с буквами сама. С твоим умом ты сделаешь это без труда.