Текст книги "Орбинавты"
Автор книги: Марк Далет
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 38 страниц)
– Я рад возможности высказать вам признательность, сеньора, за приглашение посетить это место и за ваше необыкновенное искусство! – воскликнул Мануэль.
– Вам понравилось?! – По ее огрубевшему от многих ветров лицу скользнуло что-то вроде улыбки.
– Согласится ли сегодня Лола говорить со мной? – спросил Мануэль. – Я хотел бы поблагодарить ее за танец.
– Сказать «спасибо» можно и той, что молчит. Можно даже и не благодарить. Она ведь танцевала для всех.
Мануэлю стало неловко. Разумеется, Зенобия была права. А он уж было возомнил, что сегодня Лола танцевала для него одного.
– Девочка хорошо танцует, я неплохо пою, но никто не превзошел в своем искусстве отца Лолы. – Из-за громкого хора Мануэлю пришлось наклониться к Зенобии, чтобы расслышать ее слова.
– И кто же ее отец?
– Тот, что играл на гитаре.
– Пако? – удивился Мануэль, вспомнив гладкое тридцатилетнее лицо гитариста. По возрасту тот никак не мог быть отцом Лолы, которой было уже не меньше восемнадцати лет.
– Он не так молод, как выглядит, – пояснила Зенобия, догадавшись о производимых Мануэлем мысленных вычислениях, и предложила: – Здесь шумно. Если вы не против того, чтобы мы отошли подальше от толпы, я вам немного расскажу о Лоле.
Во время неторопливого рассказа цыганки они ходили около отдаленных от костра жилищ.
Пако, рассказывала женщина, примкнул к их табору восемь лет назад. Он пришел с десятилетней дочкой. Девочка была приветливой и ласковой и быстро освоилась в новой обстановке. Пако не рассказывал никому, откуда они пришли. Сказал лишь, что жена умерла от простуды. Лола тоже болела, у нее сильно воспалилось горло, отчего любые попытки говорить причиняли ей боль.
– Вот с тех пор она так и осталась молчуньей. Болезнь давно прошла, а Лолу и силком не заставишь ничего сказать. Только иногда что-то шепнет. Громко никогда не разговаривает – боится, что вернется боль. Близкие люди вроде меня уже понимают ее по выражению лица и по движению губ, а чужие часто думают, что она немая, или принимают за дурочку. Но и те и другие ошибаются.
Со дня прибытия Пако и Лолы Зенобия воспитывала девочку как родную дочь наравне с собственными детьми. Пако же, хоть он мужчина и видный, так с тех пор и не завел себе подружки. Поначалу к нему относились без особой учтивости, так как он был чужаком в таборе и не настолько стар, чтобы уважать его лишь за возраст, без каких бы то ни было личных заслуг.
Однако вскоре его авторитет среди цыган вырос настолько, что люди даже стали разрешать споры между собой, ссылаясь на его мнение. Это произошло после того, как всем стало ясно, что Пако мастер на все руки и к тому же человек он весьма рассудительный и быстро соображающий. В сложных условиях полукочевой жизни, которую цыгане вели вопреки запретам и зачастую жестоким преследованиям, быстрый ум Пако неоднократно выручал их.
И все же самое сильное впечатление на остальных производило то необъяснимое обстоятельство, что Пако в совершенстве владел самыми разными навыками и ремеслами. На вопросы о том, когда он успел выучиться и на кузнеца, и на ювелира, и на дрессировщика собак и медведей, и на искусного музыканта и где он научился бегло говорить на нескольких наречиях, Пако отвечал уклончиво и неопределенно, и вскоре люди оставили его в покое.
– У нас не принято лезть человеку в душу, – рассуждала Зенобия. – Но все равно странно: в эти дни даже старики не помнят греческого языка, а Пако говорит на нем свободно. Обычному человеку, чтобы уметь все то, что умеет он, понадобилось бы несколько жизней. Подойди, дочка, смелей!
На последней фразе женщина изменила интонацию и добавила еще что-то на кале.Мануэль обернулся и увидел Лолу, стоявшую возле масличного дерева и смотревшую на них. Теперь, в свете полной луны, она выглядела иначе, чем в отблесках костра. Было трудно поверить, что эта робкая девушка и есть та танцовщица с огненным темпераментом, чья дикая и трепетная грация так пленяла его еще совсем недавно. Мануэлю захотелось согреть и защитить ее. Он невольно бросил взгляд вниз, на ее ноги, и обрадовался, увидев, что теперь Лола обута в башмачки.
– Сеньорита! – воскликнул он и смешался, не зная, как к ней обращаться, на «вы» или на «ты». – Лола! Как ты танцуешь! Я никогда не видел ничего подобного!
Лола на мгновение наклонила голову набок, и губы ее тронула легкая улыбка, отчего на левой щеке возникла ямочка, показавшаяся Мануэлю самым прекрасным зрелищем на свете (он даже забыл напомнить себе, что испытываемый им восторг является всего лишь игрой его воображения).
Неловко переминаясь с ноги на ногу, саламанкский идальго еще раз поблагодарил обеих женщин и вернулся к костру. Бальтасар вскоре нашелся в обществе длинноволосых молодых людей. Мануэль узнал среди них бесстрашных наездников, которые скакали без седел.
В Санта-Фе рыцарь и солдат вернулись за полночь.
В последующие дни Мануэль полагал, что будни воинской службы на виду у осажденного города выветрят из памяти босоногую танцовщицу у костра, но этого не произошло. Он думал о ней, вспоминал, скучал, воображал, что влюблен, иногда даже бормотал какие-то неразборчивые слова о желтом цветке, чем слегка встревожил своего верного слугу, строгого сержанта и спасителя животных Пепе Круса.
В эти дни Санта-Фе стал настоящей столицей страны. Каждый день в ворота города вступали караваны со всевозможными товарами. Сцены оживленной торговли фруктами и всяческой снедью, целые насыпи муки, стада коров и овец – все это было отчетливо видно со стен голодной Гранады. Время от времени группы людей пытались вырваться из осажденного города, но мусульманские стражники у городских ворот безжалостно рубили своих малодушных сограждан.
Отдельным счастливцам, которым все-таки удавалось выскользнуть из Гранады, добраться до расположения христиан и сдаться в плен, рассказывали, что положение в городе стало невыносимым. Дети умирали на руках у родителей. Люди были вынуждены есть лошадей и охотиться на птиц. Собак, кошек и крыс в городе уже давно не осталось.
Слушая эти рассказы, Мануэль не мог не испытывать сочувствия к осажденным. Дни рыцарских поединков и доблести остались в прошлом. Как и многие другие, молодой Фуэнтес выполнял свой долг, охраняя перевалы от возможных попыток доставить припасы в Гранаду, но гордости от этого он не испытывал. Вспоминая же данное им Алонсо обещание позаботиться о его деде, Мануэль понимал, что по мере того, как проходит неделя за неделей, возможность выполнить это обещание уменьшается. Он уже не особенно верил, что застанет старого Ибрагима в живых.
Со времени сентябрьского праздника на цыганской стоянке Мануэль с нетерпением ждал следующего новолуния, но, когда оно наступило, он весь день был занят. Вместе с другими рыцарями обеспечивал безопасность предводителей христиан и мусульман во время тайных переговоров о капитуляции Гранады.
В переговорах участвовали два секретаря арагонского короля и два визиря эмира. Они секретно встречались в деревне Хурриана, давая друг другу знаки заранее оговоренными сериями выстрелов либо договариваясь через тайных посыльных. Начиная с октября сын Боабдила находился в ставке графа Тендильи на положении гостя и пленника одновременно. Эмир отправил его к христианам в знак своей искренности. О содержании переговоров в Санта-Фе ходили всевозможные непроверенные толки и слухи.
Столкновений не происходило, так как с 15 октября действовало шестидесятидневное перемирие.
К концу ноября Мануэль, которому так и не удалось выкинуть из головы мечты о Лоле (всего лишь игра воображения, не так ли, кабальеро?), в один из дней, свободных от патрулирования, отправился в сопровождении Бальтасара в цыганский лагерь возле Альхамы, не дожидаясь очередного полнолуния. Бальтасар никаких вопросов по дороге не задавал, и это было очень удобно Мануэлю, который даже сам себе не мог внятно объяснить причину поездки.
Стоянка цыган на сей раз была полупустой. Встретившаяся путникам старуха объяснила, что все молодые мужчины и многие женщины находятся на заработках в Альхаме или в Санта-Фе. Мануэль решил было, что они не застанут и Лолу, но та оказалась на месте. Увидев гостей, молчаливая танцовщица выскочила из глиняной хижины и пошла им навстречу с сияющим лицом. Волосы Лолы, на этот раз не заплетенные в косы, были собраны под тюрбан. Дверь в дом она оставила открытой, и за ней угадывались в тени очертания стола и кровати. Внутри никого не было.
Бальтасар поспешно ретировался, сказав Мануэлю, что будет ждать его возле лошадей.
– Вот, Лола, это я привез твоей воспитательнице и тебе, – смущаясь, сказал Мануэль и вынул две новые шелковые шали красивой отделки с длинной бахромой. – Эта шаль – для Зенобии, а эта – для тебя.
– О-о… – выдохнула девушка, когда он набросил шаль ей на плечи. Это было первое слово, которое Мануэль от нее услышал.
– Нравится? – спросил он.
Лола кивнула и быстро провела ладонью по его руке. Мануэль обрадовался, увидев ямочку, появившуюся на левой щеке девушки во время улыбки.
– Я по тебе скучал, – признался он. – Неужели ты даже имени моего не произнесешь? Говорить совсем не страшно. Я уверен, что у тебя красивый голос. У тебя все красивое. Как жаль, что я тебя не слышу!
Лола поманила его и быстро пошла мимо своего жилья, на ходу закинув туда шаль для Зенобии. Мануэль следовал за ней. Они шли дольше, чем он мог ожидать.
– Куда мы идем? – спросил он.
Лола, не отвечая, продолжала путь. Время от времени она оборачивалась, чтобы убедиться, что молодой идальго не отстал. Он больше не задавал вопросов.
Когда они подошли к холму, защищавшему стоянку от ветра, Лола жестом велела Мануэлю, чтобы он ей помог, и они вместе разобрали груду веток, за которой обнаружился невысокий лаз. Лола осторожно пробралась в него и спустилась вниз. Сразу за лазом обнаружились два выступа в скальной породе, по которым, как по ступенькам, Мануэль сошел вслед за Лолой.
Он оказался в гроте из нескольких помещений и связывающих их подземных ходов. Здесь было теплее, чем снаружи, где дул холодный порывистый ветер. Наткнувшись на валун, Мануэль стал двигаться с большей осторожностью. Пол пещеры был усыпан острыми камнями, но Лола, казалось, обходила их не глядя.
Девушка подвела Мануэля к выемке в стене и показала жестом, чтобы он приставил к уху ладонь. Он повиновался, а Лола, прыснув, отбежала к противоположной стене. Ее почти не было видно, потому что в то место, где она сейчас находилась, свет снаружи не проникал.
На Мануэля накатила взрывная волна его собственного имени. От неожиданности он едва устоял на ногах.
– МАНУЭЛЬ, – звучало со всех сторон. Звук был очень странный – по сути, это был шепот, но такой громкий, что казался грохотом. Он накатывал – вал за валом – одновременно отовсюду.
Не понимая, что происходит, Мануэль отпрянул, и все разом стихло, будто никакого звука не было вовсе. Из темного угла пещеры донесся тихий смех Лолы.
– Что ты там делаешь?! – собственный голос, хоть и усиленный эхом, показался Мануэлю жалким подобием звука после того, что он только что слышал. Он подошел к Лоле, и она показала ему небольшое, размером с блюдце, углубление в скальном выступе. Наклонившись к этому углублению, она сложила ладони чашечкой и прошептала-дунула в эту чашечку: «Мануэль…» Обернувшись к нему, Лола снова указала рукой в сторону свода, возле которого он стоял в первый раз, и Мануэль послушно направился туда.
Оглядываясь, он видел, что девушка продолжает шептать в «блюдце», но теперь, с расстояния в несколько шагов, слов не было слышно. И вдруг, когда Мануэль оказался вблизи свода, снова сработала таинственная акустика пещеры, и раздался исполинский жаркий шепот.
– МАНУЭЛЬ, – гремело вокруг, заполняя всю его черепную коробку, – ЛОЛА. МАНУЭЛЬ. ЛОЛА. МАНУЭЛЬ…
Молодой идальго стоял, закрыв глаза, погружаясь в последовательность имен, которая звучала для него самой изысканной и желанной музыкой на всем белом свете.
Все стихло. Лола подошла к нему и показала в ту сторону, где находилось переговорное «блюдце».
– Ты хочешь, чтобы и я сказал тебе что-нибудь через пещеру?! – догадался рыцарь.
Она радостно кивнула и показала, что будет слушать.
– Лола, ты танцевала для всех или для меня?
Она слегка наклонила голову в сторону и хитро прищурилась.
– Это означает: и для всех, и для меня?!
Девушка рассмеялась и опять показала ему, чтобы он шел к «блюдцу». Мануэль повиновался, но у самого «блюдца» замешкался, не зная, что сказать.
– Лола, – тихо проговорил он и увидел, как она отшатнулась. Он понял, что его шепот дошел до нее слишком мощным взрывом, и поспешил успокоить девушку: – Извини, я буду говорить тише. – Теперь он едва выдыхал слова. – Вот так, очень тихо. Хотя, я знаю, там, у тебя это звучит громко.
Он продолжал шептать такие же незначительные слова, словно разговаривал с ребенком. В очередной раз посмотрев в ее сторону, Мануэль увидел, что Лолы там нет. Ринувшись в сторону «блюдца», он огляделся по сторонам. Где же она?
– Лола, где ты?
Слева в глубине грота что-то зашуршало. Там могло быть какое-то животное, угрожающее Лоле. Но могла шуршать и ее юбка.
Мануэль вдруг осознал, что всегда видел ее в одной и той же юбке. Вероятно, у нее просто нет другой. Они здесь вообще живут очень бедно. Надо купить ей хорошую одежду.
В том углу опять раздался неясный звук. Возможно, Лола была в опасности и нуждалась в его помощи. Желание защищать ее, которое он испытывал, даже когда просто вспоминал о ней, теперь многократно усилилось. В данных обстоятельствах оно могло оказаться вполне оправданным.
Мануэль вынул из-за пояса кинжал и осторожными шагами направился в сторону звука. Там сразу все стихло. Идальго остановился, и в углу снова что-то прошелестело и взвилось куда-то ввысь, под купол.
Летучая мышь, догадался Мануэль и немного успокоился. Но где же Лола? Неужели покинула пещеру? Он нерешительно двинулся в сторону светлого пятна, из которого они спустились в пространство грота. В то мгновение, когда справа от него оказалось знакомое сводчатое углубление, на него снова накатила сокрушительная волна шепота:
– МАНУЭЛЬ.
Мануэль молниеносно ринулся к углу с «блюдцем», на ходу втискивая кинжал обратно за пояс. На этот раз девушка не успела выскользнуть, чтобы спрятаться. Она заливалась счастливым смехом, когда он схватил ее, продолжала смеяться, когда он уткнулся ей в шею, и, даже когда он жарко целовал ее, проталкивая язык ей в губы, ее тело все еще смеялось, но уже беззвучно. Слабый отсвет солнечных лучей, процеженных пещерным мраком, освещал ее лицо, придавая ему невыразимую прелесть и загадочность.
Наполовину прикрыв большие черные глаза, девушка гладила своего рыцаря с нежностью, способной расплавить окружавшую их толщу каменных сводов.
Оторвавшись от его губ, Лола взяла Мануэля за руку и отвела в тот угол, откуда раздавалось шуршание. Там, в углублении, образовавшем каменную чашу, лежал толстый слой сгнивших листьев и травы. Лола бросила на него подаренную Мануэлем шаль. Быстрыми движениями пальцев она расстегнула пряжку, державшую плащ рыцаря с фамильным гербом, и положила его поверх шали.
На этом ложе они долго любили друг друга. И Мануэль говорил Лоле, что теперь они муж и жена, жена и муж, муж и жена, жена и муж. Что он будет просить ее руки у Пако, что его мать полюбит и примет Лолу, потому что для Росарио происхождение не имеет значения, ведь она унаследовала от своих предков, пусть и не во всей полноте, религию любви, что ему не важно, что скажут о нем соседи и знакомые, что любовь никогда не бывает низменной, что она всегда возвышенна, – и еще многое в том же духе, малопонятное ему самому и тем более безграмотной и почти бессловесной цыганской девушке, которая в ответ целовала его шею и руки, сопровождая поцелуи быстрыми движениями горячего язычка. Словно писала им что-то, и он решил, что ничто никогда не смоет с его рук и шеи эти письмена.
Мануэль совсем забыл, что он просто придумал свою влюбленность. Теперь для него не существовало ничего более подлинного, чем это чувство.
Когда они встали и подошли к выходу из пещеры, Лола показала ему, чтобы дальше он шел один. Видимо, не хотела, чтобы в лагере их видели покидающими пещеру вместе. Перед выходом Мануэль еще долго целовал ей лицо и руки, и в самый последний момент он разглядел печатку с контурами черепахи на перстне, который она носила на указательном пальце правой руки. Там, на их ложе любви в глубине пещеры, было недостаточно светло, чтобы разглядеть такие мелкие детали.
– Я скоро вернусь, – сказал рыцарь, отпустив ее руку, и покинул пещеру, не оглядываясь, потому что перед этим предпринял несколько неудачных попыток уйти, но каждый раз оглядывался и снова бросался к ней.
Мануэль надеялся, что в Санта-Фе он немного успокоится и тщательно обдумает сложившуюся ситуацию. Молодой идальго не мог даже представить себе, как отнесутся Пако, с одной стороны, и Росарио, с другой, к его желанию жениться на Лоле. Однако решение было принято и пересмотру не подлежало. Мануэль был готов, если понадобится, кочевать с цыганами весь остаток жизни, забыв обо всех преимуществах рыцарского сословия, лишь бы быть с Лолой.
Впрочем, он был уверен, что сможет объяснить матушке силу своих чувств и она его поймет. Хуже обстояло дело с их соседями и знакомыми: те вряд ли одобрили бы такой выбор молодого дворянина. Сам Мануэль не придавал слишком большого значения тому, что подумают другие люди, но подозревал, что для матери, как, впрочем, и для его будущей жены, это может оказаться важным. Он не хотел делать дорогих ему женщин объектом чьей-то враждебности.
Непонятно было и то, как воспримет его решение моложавый отец Лолы. Следовало как-то убедить его в силе своих чувств и заручиться его согласием подождать до падения Гранады, после чего Мануэль сможет побывать в Саламанке и поговорить с матерью. Вопрос был серьезный, и его не следовало препоручать письму. С Росарио надо было поговорить лично.
Но согласится ли Пако ждать? Не сочтет ли такое ожидание оскорбительным? Возможно, он уже знает от Лолы о том, что она и Мануэль были близки… Мануэль клял себя за то, что не объяснил ей, что до поры до времени ее отец не должен об этом знать. Но как он мог ей это сказать? В удивительном порыве нежности и взаимной теплоты, который они испытывали в гроте, подобные расчетливые рассуждения прозвучали бы для нее невыносимым диссонансом.
В общем, все это Мануэль хотел спокойно обдумать в последующие дни, но, как оказалось, они вовсе не способствовали неторопливым размышлениям.
Десятилетняя гранадская война – вместе с восьмисотлетней Реконкистой – стремительно катилась к драматичному завершению. Стороны наконец договорились об условиях капитуляции, и соответствующий акт был подписан 25 ноября в Санта-Фе королем и королевой в присутствии старого визиря эмира Абу-Касима Абдель-Малика. После этого визирь вернулся в Гранаду в сопровождении королевского секретаря Эрнандо де Сафры и представил документ на подписание эмиру. Боабдил сделал это на заседании совета, где сообщил, что сумел добиться от победителей наилучших в данных обстоятельствах условий капитуляции.
Согласно этим условиям, все жители города станут подданными Кастилии, однако мусульманам будет предоставлено право продолжать исповедовать ислам, придерживаться законов шариата и выбирать городского судью – кади, – подчиняющегося только короне. Тем жителям, которые все-таки предпочтут переправиться в Северную Африку, будет обеспечен свободный проход до любого морского порта.
Что же касается самого эмира, то в его владении будут оставлены несколько городков в горной местности Альпухарра, к югу от Гранады, где он сможет проживать вместе со своим семейством и придворными.
В армии христиан эти известия вызвали настоящее потрясение. Их высочества воистину проявили к бывшему союзнику по борьбе с Малагой и к его подданным великодушие, равное которому трудно было найти в истории!
Вслед за подписанием капитуляции в осажденном городе начались волнения. Неизвестно откуда там появился дервиш по имени Хамет Абенсеррах. Ходили слухи, что он побывал в Марокко и теперь каким-то образом сумел вернуться и проникнуть в Гранаду. Судя по тому, что он был таким же отощавшим, как остальные голодающие жители города, это было не так. Да и как бы ему это удалось, если арагонский флот контролировал все подступы к южным берегам Кастилии, а сама Гранада много месяцев находилась в блокаде? Тем не менее, вопреки всякому здравому смыслу, изголодавшиеся и цепляющиеся за последнюю надежду люди ему верили.
Несмотря на проливной дождь с ураганным ветром, более двадцати тысяч вооруженных людей в течение суток буйствовали на улицах, потрясая оружием и призывая сражаться с неверными, ибо сам Аллах велел дервишу повести за собой мусульман. Перепуганный эмир заперся в Альгамбре. Однако утром дервиш куда-то исчез, и волнения прекратились.
В ходе всех этих событий войска христиан находились в постоянной готовности к возможным нападениям. Поэтому выезд Мануэля в стоянку цыган возле Альхамы откладывался.
В тот день, когда это наконец произошло, Мануэль с Бальтасаром отправились в путь рано утром. Редкое зимнее солнце почти не показывалось из-за туч. Время от времени накрапывал дождь. Путники молчали всю дорогу. Мануэль в тысячный раз воображал предстоящее объяснение с Пако.
Но объясняться ни с кем так и не пришлось. Цыганской стоянки на месте не оказалось. Исчезли люди, лошади, повозки, веревки с бельем. Остались лишь пустые хижины.
Мануэль бегал между ними, заглядывая внутрь и отказываясь принимать случившееся.
– Как же так! – восклицал он в гневе и отчаянии. – Почему ты не предупредил об их уходе, Бальтасар?!
– Я не живу с ними, дон Мануэль. – Солдат-цыган, понимая чувства своего командира, старался говорить как можно мягче. – Я и сам ничего не знал.
Идальго стиснул зубы и замолчал, понимая, что неоправданные упреки и демонстрация собственного бессилия роняет его авторитет в глазах Бальтасара.
Но как могла Лола не дождаться его?!
Он тут же отогнал безумную мысль. Не могла же Лола сидеть здесь одна, в оставленном доме, дожидаясь, когда наконец ее рыцарь найдет свободное время, чтобы навестить ее. Да никто ей этого бы не позволил, и в первую очередь ее отец.
Пако! Вероятно, он узнал о том, что произошло между ними в пещере, и в гневе решил их разлучить.
Хотя могло быть и так, что городские власти пригрозили цыганам расправой и тем пришлось тронуться с места.
Мануэль ходил взад-вперед, пытаясь понять, что же ему теперь делать. Бальтасар молчаливо ждал.
– Где бы ты стал их искать? – спросил Мануэль.
– Я бы расспросил цыган на других стоянках. Сначала в этом же районе, а если это ничего не даст, то можно попробовать в Кордове, в Севилье. Если бы, конечно, нашел время, чтобы добраться туда. Но должен вас предупредить, дон Мануэль, что порой и расспросы не могут привести к результату.
– Знаешь ли ты, как найти другие цыганские таборы возле Альхамы?
Бальтасар знал про один.
– Едем к ним сейчас же! – воскликнул идальго.
– Дон Мануэль, я думаю, что, увидев дворянина, они ничего рассказывать не будут, боясь, что вы ищете цыган по приказу властей. Даже мне они могут ничего не сказать, ведь я солдат, хоть и цыган. Но у меня есть хотя бы возможность поговорить с ними на нашем языке и постараться убедить их, что я им не враг.
Мануэль молчал, не зная, на что решиться. Жажда действий толкала его на немедленную поездку к цыганам, но доводы Бальтасара были разумными.
– Разрешите мне сделать это одному, дон Мануэль, после того, как мы вернемся в Санта-Фе, – увещевал солдат.
– Нет, езжай к ним прямо сейчас!
Бальтасар, видя, что споры бесполезны, вскочил на коня и умчался.
Глядя ему вслед, Мануэль подумал, что еще не все потеряно: Бальтасар непременно разузнает, где найти табор Пако!
От нахлынувшей надежды стало легче дышать.
Мануэль прошел мимо домиков, добрался до холма, нашел вход в пещеру. На этот раз он даже не был замаскирован ветками и валежником. Идальго, торопясь поскорей оказаться внизу, поскользнулся на влажном выступе и чуть не упал.
Он шел по гроту, вспоминая каждое мгновение тех волшебных часов, которые провел здесь вместе с Лолой. Надежда куда-то исчезла. Здесь, где все напоминало Мануэлю возлюбленную, он вдруг осознал, что потерял ее, и прохрипел в муке, словно чья-то железная рука стиснула ему внутренности.
В эту минуту Мануэлю было бы легче, если бы пришлось отбиваться от многочисленных врагов. По крайней мере, он дал бы выход своему отчаянию!
Вот зачарованное место, превращающее шепот в грохот.
Вот выступ, за которым находится их ложе любви.
Вот «блюдце», куда Лола выдыхала их имена.
В этот день солнце пряталось за облаками, и сюда не проникали его лучи. Факела у Мануэля тоже не было. Поэтому он так и не разглядел на переговорном «блюдце» оставленного ему Лолой перстня с изображенными на печатке контурами черепахи.