Текст книги "Орбинавты"

Автор книги: Марк Далет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 38 страниц)

– Где остальные ваши книги, донья Росарио? – спросил он громко.

– В библиотеке, – ответила она, не понимая, куда он клонит. – Вас интересует что-то конкретное?

– Я хотел бы взглянуть на какое-нибудь раннее издание «Амадиса Гальского», если у вас таковое имеется.

– Тебе нравится эта рыцарская дребедень?! – спросила Росарио шепотом, округлив глаза.

Алонсо быстро покачал головой, и она ответила обычным голосом:

– Да, такая книга у нас должна быть. Но я боюсь, что найти ее будет нелегко. Я многие годы приобретала книги, каждый раз давая себе зарок, что необходимо навести в библиотеке порядок. Однако, признаться, все время откладывала. И не потому, что мне было лень, а потому что я совершенно не представляю, с какого конца взяться за это дело. Книг становится все больше, а найти нужную – все труднее. «Амадиса» любил перечитывать дон Фелипе. Куда он мог поставить этот роман, я не знаю. Боюсь, что поиски книги могут занять не один час.

– То есть в библиотеке царит такая же неразбериха, как и здесь. – Алонсо кивнул на разбросанные повсюду фолианты. – Только книг там не в пример больше. Я правильно понял?

– Да, вы абсолютно правы.

– Так я и думал, – прошептал Алонсо и продолжал громко: – Ну а я, между прочим, чуть ли не с детства занимаюсь книжной торговлей. Вообразите, донья Росарио, насколько в книжных магазинах больше книг, чем в вашей библиотеке.

Росарио вообразила и ужаснулась:

– Действительно! Как же вы не теряетесь в них?

– Мы пользуемся каталогами. На небольших листках бумаги, аккуратно уложенных в ящички в алфавитном порядке, пишем название книги, автора, год выпуска, если он известен, а также – на какой полке эта книга хранится.

– Какая чудесная и простая идея! – обрадовалась Росарио. – Ведь найти нужную бумажку в ящичках, где всегда царит порядок, куда проще, чем помнить годами, где именно стоит та или иная книга. Боюсь только, что для нашей библиотеки при ее нынешнем состоянии не так-то просто будет составить каталог.

– Я мог бы привести вашу библиотеку в порядок, донья Росарио, – предложил Алонсо. – Это то, что я умею делать лучше всего, – возиться с книгами.

– Благодарю вас, как любезно с вашей стороны! – Она сузила глаза и спросила шепотом: – Что у тебя на уме?

– Это работа на несколько дней. Может быть, на неделю. Пригласи меня пожить в замке на то время, пока я буду разбираться с вашим архивом.

Росарио обдала горячая волна счастья. «Какой же ты молодец!» – говорила она ему взглядом.

– Донья Росарио? – спросил Эмилио, появившись в дверях после того, как она позвонила в колокольчик.

– Эмилио, окажи нам любезность, найди, пожалуйста, в библиотеке роман «Амадис Гальский».

– Конечно, сеньора.

Спустя несколько часов слуга вернулся, весь перепачканный пылью, и принес заветный том о неправдоподобных приключениях безупречного рыцаря Амадиса в различных вымышленных странах еще до времени короля Артура.

– Простите, сеньора, что я так долго возился, – сказал он с виноватым видом.

– Я знаю, Эмилио, как трудно найти там нужную книгу, – успокоила его Росарио. – Поэтому я решила воспользоваться помощью сеньора Гарделя, который утверждает, что легко приведет в порядок нашу библиотеку, так как всю жизнь только и делает, что занимается книгами. С этой целью я пригласила сеньора Гарделя пожить в замке столько дней, сколько понадобится ему для этой работы. Пожалуйста, позаботься о комнате и постельном белье для нашего гостя, а также предупреди об этом остальных слуг.

– Разумеется, сеньора, – кивнул Эмилио.

Спустя два дня Алонсо поселился в замке Каса де Фуэнтес. Ознакомившись с библиотекой, он сказал, что ему понадобится около недели на то, чтобы привести ее в полный порядок и составить каталог. Оставшись наедине с Росарио, Алонсо признался, что при желании мог бы ускорить этот процесс, попросив предоставить ему одного или двух помощников, и завершить его за три дня.

– Но такого желания у меня нет, – добавил он со смущенной улыбкой.

По ночам Алонсо тайком пробирался в спальню Росарио. Они проводили вместе несколько часов. Под утро Алонсо уходил, и она еще успевала поспать до тех пор, пока не являлась Каролина, чтобы помочь ей одеться и уложить волосы.

Правда, в первую ночь они, истосковавшись друг по другу, никак не могли заставить себя расстаться, отчего чуть было не заснули оба на подушке Росарио. После этого Алонсо взял себе за правило следить за временем и в три часа утра объявлять, что Росарио пора спать.

Она сразу полюбила этот обряд. Каждый раз засыпала с таким ощущением, будто погружается в сладостный нектар тепла и защищенности, зная, что Алонсо будет сидеть рядом и ждать, пока она не заснет, а затем тихо задует свечу и бесшумно покинет комнату.

Росарио не переставала удивляться способностям своего молодого тела. Несмотря на постоянную нехватку сна, несмотря на ласки до изнеможения, она в течение дня не испытывала никакой усталости.

– Когда мне в прошлый раз было двадцать пять лет, я не была такой выносливой, – удивлялась она.

– Не забывай, что орбинавт не просто молодеет, – напоминал Алонсо. – Его тело приобретает облик, который в глубине своего сознания он считает для себя идеальным.Ты сейчас не совсем такая, какой была в своей первой юности.

– Я никогда не знала, – говорила Росарио, – такой внутренней силы и такого счастья от самых простых вещей: от дыхания, от прикосновения к обычным предметам, к одежде, к одеялу, от ходьбы, от сна, от пробуждения.

Росарио нравилось делиться с Алонсо своими переживаниями. Никогда в жизни она не встречала человека, который настолько понимал бы ее, настолько не нуждался бы в переводе с ее языка на свой, человека, с которым она была бы настолько раскрепощена.

Впрочем, поправляла себя Росарио, даже Алонсо понимал не все. Ей было трудно отвечать на его постоянные расспросы о том, что она испытывала, меняя реальность. В этом не было ни ее, ни его вины. Просто в человеческом языке не существовало подходящих слов.

– Это совершенно удивительное переживание, – говорила она во время одной из таких попыток объяснить свой опыт. – Ты видишь множество событий и участвуешь в них, но в то же самое время ум становится очень медленным. Он как будто останавливается.

– Что?! – Алонсо от изумления даже присел. – Как ты сказала? Ум становится медленным?

Росарио уставилась на него, не понимая, что привело его в такое возбуждение.

– Я совсем забыл рассказать тебе про этот отрывок из книги, – объяснил он. – Однажды расшифровал его с помощью второй памяти, но так и не понял смысла. А сейчас ты говоришь мне то же самое, что написано там!

– И что же там написано? – заинтригованно спросила Росарио. Она приподнялась, уселась на подушке и натянула одеяло до плеч. В эти ранние мартовские дни ночью становилось зябко.

– Не помню наизусть, – ответил Алонсо, набросив на нее второе одеяло и укутав ее с плечами. – Давай схожу к себе и принесу рукопись. Она у меня с собой.

– Не надо. Расскажи своими словами. Принесешь завтра.

Алонсо наморщил лоб, вспоминая.

– В общем, там говорится, что явь подобна очень медленному сну. В обычном сне наш ум воздействует на происходящее, и это приводит к мгновенному изменению. А в яви изменение не может быть таким быстрым. Поэтому для того, чтобы воздействовать на явь, надо замедлить ум. Там такая логика: коль скоро мы не можем ускорить реальность, нам остается лишь замедлить собственный ум. Но в тех фрагментах, которые до сих пор удалось расшифровать, не объясняется, что это означает.

Росарио слушала, радуясь совпадению собственных открытий с тем, что начертал на пергаменте неведомый автор, живший много столетий назад. Она прекрасно понимала, что имелось в виду в этом отрывке, но даже не представляла себе, как можно объяснить это тому, кто не знает подобных переживаний.

Днем Алонсо возился в библиотеке, и встречались они только во время еды. Иногда, если позволяла погода, выезжали в лес и гуляли по римской дороге.

Утром Росарио сидела перед зеркалом, а Каролина распутывала и расчесывала ее густые, длинные, черные волосы. Глядя на отражения и невольно сравнивая свою звенящую, вызывающе дерзкую молодость с дряблостью и землистым цветом лица сорокалетней служанки, с ее грузной фигурой, Росарио размышляла о своей новооткрытой неподвластности старению.

Означает ли это качество бессмертие? Может ли орбинавт погибнуть насильственной смертью, от несчастного случая, от болезни? Этого Росарио не знала. У нее было такое чувство, что сильное, свободное от изъянов тело может с бо́льшим успехом сопротивляться болезни, чем ослабленное годами и хворями. Но отсюда не следовало, что орбинавт вообще не способен умереть.

Одно было ясно Росарио: она не умрет от старости! А это означало, что с большой вероятностью она переживет всех тех, к кому привязана и к кому еще будет привязываться. Она переживет Мануэля, если сын так и не решится признать своей необычности. (Впрочем, на этот счет Росарио была спокойна. Как только Мануэль вернется, она непременно откроет ему глаза на то, кем он является). Она переживет любимого Алонсо, и от этой мысли у нее все внутри сжималось. В то, что он сумеет развить дар орбинавта, Росарио не верила, хотя и не говорила ему об этом. Она переживет своих детей, внуков, правнуков, если они у нее будут и если не унаследуют дара.

Это обстоятельство требовало от Росарио какого-то пересмотра всего, что для нее было важно и ценно, какой-то иной жизненной перспективы.

– Донья Росарио, я давно хотела вас спросить, – нерешительно заговорила Каролина, закончив сооружать прическу из волос сеньоры.

– Конечно, Каролина, – ответила хозяйка замка, стараясь не показывать внутреннего напряжения.

– Вы так чудесно выглядите в последнее время! Может быть, поделитесь вашим секретом? Это какие-то притирания, да? Вы чем-то смазываете кожу, и от этого она становится такой гладкой и чистой?

– Нет, Каролина, я просто стала чаще гулять на свежем воздухе, – отделалась Росарио первой пришедшей на ум отговоркой.

Как только служанка вышла, Росарио поспешила изменить реальность последних нескольких минут…

– Донья Росарио, я давно хотела вас спросить, – нерешительно заговорила Каролина, закончив сооружать прическу из волос сеньоры.

– Хорошо, Каролина, только не сейчас, я очень тороплюсь.

– Извините, – смущенно пробормотала служанка.

Этот эпизод встревожил Росарио. Меняй реальность или не меняй, ее молодость не может не вызывать недоумения у слуг, о чем она и сказала Алонсо во время прогулки по римской дороге посреди хвойного леса.

Подумав, он предположил:

– Мне кажется, нам не обязательно постоянно прятаться от слуг, лишая себя радости, которой мы, безусловно, заслуживаем.

Росарио хотела было возразить, что эту тему они обсуждали уже не раз, но решила дослушать его не перебивая.

– Если они и узнают про нашу любовь, в этом не будет ничего ужасного, – развивал Алонсо свою мысль. – Ты незамужняя женщина, я неженатый мужчина. Старше ты меня или нет, это наше с тобой дело. Мы придаем слишком большое значение тому, как люди отнесутся к тому, что мы любим друг друга. А между тем нас намного больше должно беспокоить то, как они объясняют твое неожиданное омоложение. Уж этого-то нам никак не удастся скрыть.

Росарио поежилась, опять вспомнив «Молот ведьм». Нетрудно было догадаться, какое объяснение способны люди дать тому обстоятельству, что у женщины, которой далеко за сорок, вдруг снова потемнели серебряные нити волос, разгладились морщины, подтянулось тело, стали пружинистыми и полными силы походка и стать.

– У тебя есть какие-то новые мысли на этот счет? – спросила она с надеждой.

– В связи с молодостью? Пока нет, – развел руками Алонсо. – Но я непременно что-нибудь придумаю. Я хочу пока сказать, что мы могли бы перестать встречаться украдкой и начать делать это открыто.

– О нет, Алонсо! – горячо запротестовала Росарио. – Ты пойми, мы сейчас говорим не о ком попало, а о слугах, которые прекрасно знают меня, Мануэля, знали моего мужа. Они преданы нашей семье, и поэтому мы хотя бы можем рассчитывать на то, что они не поторопятся осудить меня из-за неожиданного омоложения. Возьми, к примеру, Эмилио. Что бы он ни думал обо мне, он не поспешит объявить меня ведьмой. То же самое можно сказать и об остальных. Но совсем другое дело, если я, потеряв скромность, открыто покажу им, что у меня связь с человеком, который младше моего собственного сына. Это уже будет не одна странность, а две странности. И в этом случае они, возможно, перестанут закрывать глаза на молодость своей сеньоры, которая должна выглядеть в их глазах совершенно противоестественной.

Как выяснилось, даже эта длинная речь не убедила Алонсо.

– Ладно, – сказал он, – я согласен, нельзя, чтобы они знали про наши отношения. Но ведь если кто-то из слуг и увидит, как мы целуемся или обнимаемся, ты всегда можешь поменять реальность. Почему бы нам не использовать твои способности?

Алонсо повернулся к ней, ожидая ответа.

Росарио хотелось подобрать такие слова, после которых ее точка зрения станет для него предельно ясной.

– Перечислю свои доводы по пунктам, дорогой Аладдин. Во-первых, в такой ситуации я непременно испытаю нестерпимый стыд, что, согласись, малоприятно! Во-вторых, может получиться, что кто-то нас увидит, а мы об этом даже не узнаем. В-третьих, и это самое главное: о том, как мы были счастливы вместе, ты забудешь, если я изменю реальность. Это радостное переживание останется лишь в моей памяти, и тогда оно ничем не будет отличаться от простой фантазии. Разве это правильно? Ведь вся прелесть того, что с нами происходит, заключается именно во взаимности.

Алонсо выглядел сконфуженным.

– Прости, царевна Будур, я совсем об этом не подумал, – признался он.

Ночью 8 марта они отпраздновали месяц, прошедший после первого поцелуя. Алонсо принес из своей комнаты кувшин с вином, и они пригубили его. Долго любили друг друга, а потом лежали, обнявшись.

– Мы стали такими же бесстыдными, как наши тени, – сказала Росарио.

– Нам надо пожениться, – объявил вдруг Алонсо.

– Это совершенно невозможно! – воскликнула она, в то же время испытывая удивительную радость от его слов. – Неужели нужно опять перечислять пункты? Давай я лучше опять попытаюсь взъерошить тебе волосы. Должен же ты хотя бы иногда напоминать вихрастого мальчугана.

– Мы можем переехать в Кордову и жить с моей родней, – не унимался Алонсо. – Они никогда не заподозрят тебя в ведовстве. Во-первых, потому? что не верят в него. А во-вторых, мы им просто не скажем, сколько тебе лет. Мануэля же, когда он вернется, мы предупредим. Уж он-то нас поймет. Ведь он сам орбинавт.

– Я согласна только с тем, что Мануэль нас поймет. Во всем остальном ты не прав. Какими бы замечательными и просвещенными людьми ни были твои родственники, мы не можем быть уверены, что какая-нибудь случайность не откроет им правды о моем возрасте. Как можно гарантировать, что я никогда не встречу знакомого человека из Лас-Вильяс, Торо или Саламанки? Нет, Алонсо, если мы хотим быть вместе, нам придется покинуть страну.

Алонсо сел на кровати.

– Покинуть Кастилию?

– Но это же очевидно, Алонсо. – Росарио приподнялась, облокотившись о спинку кровати, и взяла со столика кубок.

– И ты готова на это? – удивленно спросил он.

Росарио могла бы жить с ним и без венчания. По мере того как она привыкала к своему дару, она все острее осознавала условность человеческих ритуалов. Верить в таинство брака можно было, лишь разделяя картину мироздания, которую предлагала – точнее, навязывала – церковь. Но в этой картине реальность была незыблемой, твердой, созданной Творцом, запредельным всякому творению. Орбинавт же на каждом шагу сталкивался с текучей, сновидческой природой яви, что опровергало упомянутую картину мира.

В то же время Росарио прекрасно понимала желание Алонсо создать семью. Ему было уже двадцать три года. По его рассказам, мать и тетка в течение последних нескольких лет постоянно возвращаются к вопросу о его женитьбе. Ему уже пытались подыскать невесту, но он под разными предлогами уговаривал их не спешить с этим. Алонсо оставался холостым, надеясь встретить женщину, которую полюбит. Теперь это произошло, и он имел право желать счастья. Росарио же хотела жить с ним. Ради этого она могла и постоять какое-то время в церкви под венцом.

– Конечно, готова. Только сначала дождемся возвращения Мануэля.

Росарио потянулась к Алонсо, и они обнялись.

– Мы будем жить там, где никто нас не знает, и никому не придет в голову, что я старше тебя на двадцать один год, – шептала она между поцелуями.

Потом они долго обсуждали, куда именно переедут жить.

– Когда мне было восемнадцать лет, мы с Фелипе побывали в Италии, – рассказывала она. – Мы тогда только недавно поженились. Фелипе был в Риме и Флоренции с официальным поручением от старого герцога Альбы, отца нынешнего герцога. С тех пор у меня осталась мечта еще раз увидеть эти удивительные здания, статуи и картины. О, Алонсо! Все-таки люди постепенно меняются. Двести лет назад за изображение обнаженного человеческого тела можно было попасть на костер. А сегодня художники и скульпторы делают это по заказу кардиналов и пап! Видя такую красоту, поневоле начинаешь верить, что наступают новые времена.

– Ты хочешь жить там? – спросил Алонсо.

– Почему бы и нет? Раньше мне это казалось несбыточной мечтой. Но теперь я точно знаю, что многое кажется нам невозможным только потому, что мы не догадываемся о своих истинных возможностях.

– Во Флоренцию сейчас нельзя, – рассудительно сказал Алонсо. – Они сжигают там произведения искусства, наслушавшись проповедей Савонаролы, который уже стал фактическим правителем республики. Сам Боттичелли умудрился подпасть под его влияние и уничтожить какие-то свои работы. Хорошо, что друзья увезли большую часть его шедевров подальше от Флоренции.

Росарио вздохнула:

– Да, я слышала. Но ведь это безумие когда-нибудь кончится. И тогда мы переедем во Флоренцию. А сначала поживем в Риме. Только все это – после возвращения Мануэля.

На следующий день Алонсо опять пропадал в библиотеке, а Росарио занималась с Пепе хозяйственными делами. Правда, длинные разъяснения добросовестного управляющего она слушала вполуха. Мысли ее витали далеко.

В последнее время, раздумывая о рукописи «Свет в оазисе», Росарио все больше склонялась к предположению, что этот текст либо является компиляцией из не связанных друг с другом фрагментов, либо с самого начала был посвящен различным темам. Как бы то ни было, Росарио была почти уверена, что из способностей мастера-сновидца невозможно развить дар орбинавта.

Доказательством тому служили, как ей казалось, два факта: Алонсо, так же как его деду и матери, никак не удавалось научиться влиять мыслью на явь, а ей, Росарио, хоть как-то воздействовать на сюжет снов. Это были различные искусства.

Отсюда следовала тщетность надежды Алонсо стать орбинавтом с помощью опытов по управлению сновидениями, что, впрочем, нисколько не умаляло в глазах Росарио его достижений в том, что касалось управления снами. Она считала их не меньшим чудом, чем свой дар. Ей хотелось верить, что мастерство сновидца тоже приводит к омоложению, но в глубине души Росарио понимала: если уж речь идет о действиях во сне, то в лучшем случае оно и омолаживать может только во сне.

Ночью Росарио спросила:

– Как ты мог влюбиться в женщину, чей сын старше тебя? Ведь ты же тогда не знал, что я стану молодой? Как такое вообще возможно?

– Для меня ты всегда была самой красивой и желанной, независимо от возраста, – Алонсо смотрел на нее очень серьезно. – Как бы высокопарно ни звучали эти слова, это чистая правда, которая и мне самому не давала покоя. Это была ужасная мука: безуспешно бороться с чувством, думая, что мы никогда не сможем быть вместе.

– Ты самый настоящий чародей, Аладдин, – благодарно проговорила Росарио, чувствуя, как к горлу подступает комок. – Ты омолодил меня своей любовью…

Они лежали молча, прислушиваясь к звукам ночи. За окном шелестела листва, потом заиграло тихое рондо дождя. В груди Росарио мерно стучало сердце.

– Я в тебя влюблен с апреля тысяча четыреста девяносто первого года, – сказал вдруг Алонсо.

Росарио повернулась на левый бок, удивленно уставившись на него.

– Ты была моей «прекрасной дамой из медальона», – объяснил Алонсо. – Еще я называл тебя «девушкой из медальона».

– Из медальона? Ты, вероятно, имеешь в виду крошечный портрет, который написал художник во Флоренции, – догадалась Росарио. – Мануэль показал его тебе?

– Нет, Мануэль лежал тогда без сознания в доме дяди Хосе. Матильда, моя двоюродная сестра, потащила меня в комнату, чтобы я полюбовался на спасенного мною рыцаря, который показался ей писаным красавцем. В комнате она бесцеремонно открыла медальон на его груди, и мы оба увидели этот портрет. Я, конечно, не должен был смотреть, но не устоял перед любопытством. Мы тогда решили, что это возлюбленная Мануэля.

– И ты посмел влюбиться в возлюбленную своего друга? – рассмеялась Росарио.

Она чувствовала, что тает, когда он глядел на нее с таким нескрываемым любованием.

– Мы еще не были друзьями, – сказал Алонсо и коснулся губами ее руки. – Да я и не особенно хотел влюбляться. Но ничего не мог с собой поделать. Стоило мне хоть чуть-чуть подзабыть твои черты, как я начинал видеть тебя во сне и тут же снова вспоминал. Так продолжалось до самой нашей встречи. Два года, царевна Будур… Вдумайся в это: ты мне снилась в течение двух лет!

– Невероятно! – Росарио уткнулась ему в плечо, теперь уже откровенно отирая глаза от выступивших слез. – Ты никогда мне раньше этого не говорил. Значит, я твоя девушка из медальона?

– Незадолго перед тем, как я рассказал тебе про орбинавтов, мне приснился очень яркий сон, после которого я и открыл вторую память. В этом сне ты, как сорокапятилетняя мать моего друга, сражалась с юной девушкой из медальона, после чего вы слились воедино. Мог ли я подумать, что этот сон окажется вещим?

Весь день после этого Росарио ходила окрыленной, чувствуя себя таинственной, прекрасной «дамой из медальона».

Ночью же у них впервые произошло нечто вроде размолвки.

Росарио высказала свое любопытство относительного того, как Алонсо удалось стать таким искусным любовником.

– У тебя было много женщин до меня? Где ты научился так ублажать женщину?

– Нет, много не было. Меня всему научила одна-единственная женщина, но уж она-то знает о любовной науке все, что только возможно.

– Вот как. – Росарио почувствовала странный, неожиданный укол. «Неужели ревность?» – подумала она. – Расскажи подробнее.

Пока Алонсо говорил о своих необычных взаимоотношениях с Консуэло Онестой, Росарио думала о том, что Каспар де Сохо, оказывается, не лгал.

– Росарио, царевна Будур! – Алонсо, кажется, заметил, что ей не очень приятно это слушать. – Я прекратил всякую близость с ней, как только мы с тобой познакомились! Когда тебе было сорок четыре года и ничто не предвещало твоего волшебного омоложения! Когда я даже помыслить не мог, что когда-нибудь буду говорить с тобой на «ты»! Уже тогда близость с другой женщиной стала дня меня невозможной! Пойми, кроме тебя, для меня никто не существует!

Конечно, он был прав: ее не должна была волновать какая-то старая история. Но волновала.

– Ты ведь не перестал с ней видеться после этого, не правда ли? – спросила Росарио, хотя только что решила не задавать подобных вопросов.

– Да, потому что мы друзья. Более того, мы вместе изучаем рукопись, обсуждаем ее, делимся впечатлениями от опытов со снами.

– Неужели?! – Как ни старалась Росарио, в ее голосе прозвучал яд.

– Царевна, – с укоризной произнес Алонсо. – Мануэль тоже мой друг. Представь себе, что кому-то эта моя дружба была бы неприятна!

– Может быть, ты и прав, – проговорила неуверенно Росарио. – Во всяком случае, я вовсе не требую от тебя отказа от дружбы с кем бы то ни было. Просто мне как-то трудно поверить, что ты ничего, кроме дружеских чувств, не испытываешь к женщине, которая когда-то так тебя воспламеняла.

– Но ведь после нашей с тобой первой же встречи я не смог предаваться с ней любви! – увещевал возлюбленную Алонсо. – И это несмотря на то, что надежды быть с тобой у меня тогда не было! Разве это не доказывает, что никаких женщин, кроме тебя, для меня просто не существует? Почему же я должен стыдиться своей дружбы с ней? Она настоящий и верный друг. И, кстати, когда около двух лет назад я рассказал ей о девушке из медальона, она сразу же захотела помочь мне отыскать эту девушку. А позже, узнав, что я тебя наконец встретил, она раньше меня догадалась, что я в тебя влюблен. И была очень рада за меня!

– Хорошо, Алонсо, не будем больше об этом. Я просто должна подумать.

Он хмыкнул:

– Точно так же обычно говорит Мануэль, когда… – Алонсо пытался подобрать слова.

– Когда ему нужно подумать? – подсказала Росарио.

– О, ты шутишь, значит, настроение исправилось! – обрадовался он.

– Алонсо, – попросила она, – что-то меня утомил этот разговор. Уложи меня спать.

– Так рано?! – протянул Алонсо. – Когда мы еще с тобой проведем вместе ночь?

Наутро он собирался вернуться в Саламанку. Свою работу в библиотеке он уже завершил. Все книги и сборники нот аккуратно стояли на полках, и любое сочинение можно было сразу найти с помощью каталога.

– Ты уложи меня спать, а через минут пятнадцать снова разбуди, хорошо?

Не дожидаясь ответа, Росарио улеглась калачиком. Алонсо покорно сел рядом с ней, взяв ее за руку.

Она закрыла глаза, вернулась на полчаса назад и настроилась на проходящую через ее сознание ткань бытия. Перебрав пучок возможностей, выбрала одну и соединила начало нового витка с нынешним моментом времени… Пустое пространство в ее уме стало заполняться событиями, и она словно раздвоилась. Одна Росарио проживала события нового витка со всей остротой переживаний, которая отличает явь или сон от фантазий и воспоминаний, а другая как будто ждала воссоединения с ней на более позднем конце, где оба витка снова встречались…

…Пока Алонсо говорил о своих необычных взаимоотношениях с Консуэло Онестой, Росарио думала о том, что Каспар де Сохо, оказывается, не лгал.

– Росарио, царевна Будур! – Алонсо, кажется, заметил, что ей не очень приятно это слушать. – Я прекратил всякую близость с ней, как только мы с тобой познакомились! Когда тебе было сорок четыре года и ничто не предвещало твоего волшебного омоложения! Когда я даже помыслить не мог, что когда-нибудь буду говорить с тобой на «ты»! Уже тогда близость с другой женщиной стала для меня невозможной! Пойми, кроме тебя, для меня никто не существует!

Да, конечно, он был прав: ее не должна была волновать какая-то старая история. Но волновала.

– Ты продолжаешь с ней видеться? – спросила она.

– Да, потому что мы друзья.

В отличие от первого витка реальности Алонсо сейчас не добавил фразы о том, что они вместе изучают рукопись. Возможно, потому, что не услышал в тоне Росарио ничего саркастического и ему не пришлось обороняться, прибегая к дополнительному доводу в пользу своей лояльности Консуэло.

– Вероятно, мне просто до сих пор не очень везло, – задумчиво сказала Росарио. – У меня ведь нет друзей. Подружки, которые были у меня в детстве, все теперь замужем, ухаживают за мужьями и растят детей. Когда мы раз в несколько месяцев встречаемся на каком-нибудь балу, мне не о чем с ними говорить. Пожалуй, я считаю верным другом Пепе Круса, но он вряд ли согласился бы с таким определением. Для этого ему пришлось бы преодолеть пропасть, созданную различием в происхождении, хотя для меня это просто условность. В том, что он делает для меня работу, а я ему плачу, нет ничего такого, что мешало бы мне видеть в нем равного мне человека.

Алонсо внимательно слушал ее. Росарио собиралась сказать что-то малозначительное и перевести разговор на другую тему, но, к своему удивлению, обнаружила, что говорит о вещах, которые ее по-настоящему волнуют.

– Я могу лишь позавидовать этой Консуэло, у которой так много друзей. Очень необычно для женщины в наши времена. Такое, может быть, было принято в классическом Риме. Что же касается твоей верности дружбе, то ею нельзя не восхищаться.

– Я знал, что ты меня поймешь! – Радость Алонсо была такой явной, что она передалась и Росарио, которая теперь недоумевала, как она могла почувствовать огорчение в том, другом витке реальности. Как вообще могло возникнуть в ней недоверие к Алонсо? Ведь он же сказал ей, что дружба с Консуэло никак не могла угрожать их отношениям.

– Кажется, я передумала спать! – сообщила Росарио и, обняв Алонсо за шею, притянула к себе.

– Разве ты собиралась пойти спать так рано? – удивился он, зарываясь в лаву ее волос. – Это же последняя ночь моей «книжной описи»! Может быть, не будем торопиться с расставанием?

Они не стали торопиться и расстались только под самое утро.

Днем Алонсо привел Росарио и Эмилио в библиотеку, где, к вящему восторгу хозяйки замка, научил их пользоваться каталогом. Теперь Росарио могла мгновенно отыскать любую книгу в царстве гармонии и порядка.

Алонсо уехал, а Росарио, прохаживаясь в замковом саду среди зарослей мирта и лавра, еще долго размышляла о ночном происшествии. Какой-то осадок оставался, и она не могла понять, с чем он связан. То ли это было недовольство собственным поведением, то ли все-таки тем обстоятельством, что Алонсо продолжает видеться с женщиной, которую когда-то находил желанной.

И вдруг Росарио поразила молнией мысль. И Алонсо, и его мать, и его друг Консуэло – все они пытались стать орбинавтами, но у них до сих пор ничего не получилось. Росарио была почти уверена в том, что с этим даром надо родиться.

Если ее предположение было верно, оно означало, что с очень большой вероятностью она переживет их всех!

Росарио вдруг мысленно увидела будущее, в котором она, по-прежнему звеня цветущей юностью, находится рядом со старым, морщинистым, согбенным Алонсо, и поняла, что это произойдет очень скоро. Всего лишь через несколько десятков лет, которые не покажутся ей долгими, так как ей предстоит куда более продолжительная жизнь. Она вообще не представляла себе, что именно может оборвать жизнь орбинавта, хотя, конечно, не собиралась выяснять это, проводя смертельные эксперименты на самой себе.

Обижаться на людей, чей жизненный срок в несколько раз короче твоего собственного, – это вдруг показалось Росарио апогеем нелепости! Ей следовало дорожить каждой минутой, пока Алонсо жив, вместо того, чтобы упрекать его за то, что его внимание отдано не только ей одной. Не говоря уже о том, что его способность быть верным другом действительно достойна лишь восхищения. Он был прав, напомнив Росарио, что Мануэль тоже был его другом. И это означало, что верность Алонсо ее сыну не подлежала никакому сомнению.