Текст книги "Орбинавты"

Автор книги: Марк Далет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц)

Глава 6

 
Я вас заставила
Играть со мной
Согласно правилам
Игры иной.
 

Бланш Ла-Сурс

Ночью, ложась спать в гостиничной комнате, Алонсо был уверен, что увидит во сне Консуэло. Мысли его постоянно возвращались к ней. Но наутро, лежа в постели и припоминая последний сон, он с удивлением констатировал, что, как обычно, видел синеглазую «даму из медальона». Видимо, это было дополнительным подтверждением его предположения о существовании двух разных Алонсо – дневного и ночного.

Вставать не хотелось. Алонсо со вкусом припоминал подробности вчерашнего вечера, предоставляя радости заполнять его существо без остатка. То обстоятельство, что он познакомился с этими людьми, было прекрасно, неожиданно и необъяснимо! Случайно встреченный человек оказался создателем нового жанра в литературе, для которого еще даже не придумано название. Великий знаток риторики делился вчера с ним, никому не известным мориском, своими издательскими и литературными планами. И, наконец, эта женщина! Даже Надия не могла произвести такого впечатления. Откуда здесь, в самом сердце охваченной фанатизмом католической страны, взялась такая Консуэло Онеста?

Непостижимо и как-то очень в духе сновидений!

Алонсо размышлял о том, что, несмотря на бесспорное сходство яви и сна, он находил между ними и важные отличия. В снах поразительно легко нарушается хронология событий, да и законы привычного мира не обладают в них какой-либо устойчивостью. В сновидении можно ощущать себя ребенком, хотя это давно уже не так, можно видеть человека, которого уже нет в живых, например отца. Во сне можно летать, не замечая той силы, что тянет нас к земле и заставляет падать любые предметы, лишенные опоры. А попробуйте сделать то же самое наяву…

Что же по этому поводу говорит «Свет в оазисе»? Алонсо не мог вспомнить, читал ли он там что-либо на эту тему.

Кроме того, сон – это почти синоним бессмысленности, чего-то неважного, незначительного. В детстве, когда Алонсо просыпался после напугавшего его сновидения, Сеферина всегда успокаивала его, говоря, что ничего страшного не произошло, ведь это ему «всего лишь приснилось». И мальчик крепко-накрепко запомнил, что тому, что нам всего лишь приснилось,не следует придавать никакого значения.

Но если жизнь равноценна сну, то ведь и в ней не следует ничему придавать какого-либо значения! Этот вывод беспокоил Алонсо.

Было еще одно важное отличие между снами и явью. Во сне часто происходят молниеносные изменения. Зачастую достаточно лишь подумать о чем-то, как это тут же осуществляется. Но ведь в жизни все не так!

Или так?

Быть может, мы только потому и не пытаемся ничего менять одной лишь силой воображения, что нам и невдомек, что это может тут же сработать?

Это предположение можно было попробовать безотлагательно.

Ну-ка, пусть платан за окном подвинется на пару-тройку локтей вправо!

Дерево осталось на месте. А во сне что-нибудь бы изменилось. Либо платан сдвинулся бы с места, либо он превратился бы во что-нибудь другое, либо сам сновидец оказался бы в совершенно иных обстоятельствах. Алонсо не мог даже вообразить такого сна, в котором после осознанного пожелания что-то изменить все осталось бы прежним.

Необходимо было тщательно поискать объяснения в тексте, несмотря на все трудности, сопряженные с его расшифровкой. Если уж манускрипт сравнивает сон и явь, то в нем должно что-то говориться и о различиях между ними. Ведь именно различие и не позволяет совершать в реальности то, что обычно вполне удается делать во сне.

Алонсо позавтракал в трактире с кузенами.

– Как прошла вчера литературная встреча? – спросил Хуан.

– Очень интересно, – сказал Алонсо, стараясь не выдавать своих чувств относительно упомянутого вечера. – Там был человек, с которым я как раз хотел познакомиться. Но я ничего ему пока не рассказывал о своих планах. Ситуация не располагала для такого разговора.

– Значит, ты точно остаешься в Саламанке?

– Да, мне понадобится побыть здесь какое-то время.

– А сегодня куда ты собрался?

– За призом. Я победил в битве поэтов!

Кузены переглянулись.

На самом деле Консуэло просила его зайти вечером, а сейчас еще было только утро. Но Алонсо переполняло такое нетерпение, что он просто не мог сидеть сложа руки в гостинице или участвовать в будничных разговорах с братьями Гардель. Ему казалось, что от этого он мог расплескать какую-то недавно приобретенную, еще почти не освоенную силу, которую следовало беречь и взращивать.

Будь его воля, Алонсо побежал бы в дом над мостом прямо сейчас. Вместо этого он направился в противоположную сторону, как бы нарочно отдаляясь от места, манящего его, как сирена путешественника. Он ходил по золотистому городу, вслушиваясь в пение воображаемой сирены, и ему казалось, что оно становится слабее по мере увеличения расстояния между ним и ею. Но чем тише был голос, тем он почему-то становился желаннее.

Как прекрасен эпизод в «Одиссее», где герой привязал себя к мачте, чтобы послушать сирен! Однако Одиссея спасли не только веревки. Обычного человека они бы не удержали, – уж в этом сейчас у Алонсо не было никаких сомнений. Нет, Одиссей победил в битве с зовом сирен лишь потому, что Гомер его, Одиссея, выдумал.

И если ты, Алонсо, не хочешь завязнуть, как мушка в патоке, будь одновременно и Одиссеем, и Гомером. Тем, кто действует, чувствует, радуется и страдает, но в то же время и тем, кто видит это все со стороны, кто ни на мгновение не забывает о мнимости и нереальности всего, что происходит с героем. Будь тем, кто придумывает Алонсо, ежесекундно шлифуя его образ. Наслаждайся пением сирен, но не забывай, что все – и ты, и они – лишь тени на освещенной факелом стене.

Нагулявшись вдоволь, Алонсо вернулся в гостиницу и заснул крепким полуденным сном. Сновидений не было, однако при пробуждении его в очередной раз посетило чувство, будто он понял что-то важное, что, однако, уже улетучилось из памяти. С тех пор как Алонсо впервые испытал это переживание в начале своей жизни в Кордове, оно время от времени возвращалось. Ему до сих пор так и не удалось вспомнить, в чем состояло ускользающее понимание. Одно он понял наверняка: оно приходило во время неглубокого, сходящего на нет сна, когда уже не было сновидений, но еще не наступило и пробуждение. Просыпаясь, его ум то ли стирал, то ли терял его.

По дороге к Консуэло Алонсо купил ей в подарок серебряную брошь с янтарем, не зная, правильно ли он поступает.

В этот раз, идя вслед за Суад, Алонсо успел разглядеть сад, окружавший дом Консуэло. Орешник, густые самшитовые кусты, мирт. Гранатовое дерево, заглядывающее в окно первого этажа.

Они вошли в дом, где хозяйка уже ждала его в прихожей.

– А вот и победитель, – проговорила она певуче. Консуэло была в тунике из полупрозрачной, очень дорогой ткани. Волосы собраны большим перламутровым гребнем.

– Прошу вас. Награда ждет!

Женщина взяла Алонсо за руку и отвела в комнату под лестницей. Два диванчика, пуфы, столик, ковры и гобелены на стенах, большая, занавешенная кровать и трюмо с прекрасной работы амальгамным зеркалом во весь рост, в котором отражались стоящие на столе горящие свечи, порождали удивительное ощущение уюта.

– Бесценная Консуэло, это вам. – Алонсо вынул из мешочка за поясом брошь и протянул женщине.

– О, Алонсо, как мило с вашей стороны! – Она тут же поднесла вещицу к тому месту, где пряжка держала тунику, и встала перед зеркалом. – У вас есть вкус.

Он не знал, насколько искренне она говорит, но все равно был рад это слышать.

– Как и обещала, я приготовила венок победителя собственными руками. Вам осталось только облачиться в тогу, чтобы я смогла возложить вам его на голову.

– В тогу?!

Консуэло кивнула на кусок красного полотна, лежащий на одном из пуфов. Алонсо протянул к нему руку. В ладони еще жило теплое чувство контакта с ее рукой.

Отдернув руку и так и не взяв тогу, Алонсо внезапно для самого себя резко привлек Консуэло. Ее губы раскрылись навстречу ему, словно она заранее знала, что так все и произойдет.

Если бы страсть могла поднимать волны на реке, сейчас за окном разразилась бы буря.

– А тога? – прошептала она, когда их губы на мгновение разъединились.

– А тога – потом… Мы же не римляне. – Они уже каким-то образом оказались на кровати, и Алонсо продолжал бормотать охрипшим голосом, пытаясь расстегнуть ее пряжку: – Мы варвары, вестготы…

– Свирепый Алонсо, гроза женщин, – подзадоривала Консуэло, обнимая его и быстро проводя языком по его шее и уху. В ее движениях присутствовала та самая, уже замеченная им точность, и он понял, что они напоминают ему танец. Сложный, продуманный, красноречивый язык жестов, поворотов, движений рук, ног, изгибов, наклонов. Танец, ставший частью ее жизни, ставший походкой, дыханием. Можно ли научиться такой хореографии?

Еще один взрыв страсти, когда она осталась без одежды. Еще один, когда она раздела его. Казалось, вздыбилось все его существо, а не только одна часть тела.

С Консуэло все было не так, как в тот единственный раз с Надией. Тогда он боялся, что у него ничего не получится. А сейчас его это совершенно не заботило. Не было ничего такого, что могло получиться или не получиться. Просто мужчина был с женщиной, и это было главное. Он сливался с ней, – и вне этого не было ни целей, ни задач. Не надо было искать слова, не надо было думать, как следует действовать. Ему было все равно, ведущий он или ведомый, и поэтому он не мешал ей вести в танце, в котором ей все равно не могло быть равных.

Алонсо открывал ее тело, стараясь запомнить каждую мелочь, каждый изгиб. В изящном теле Консуэло жила такая пороховая смесь силы и беззащитности, что он терял от нее рассудок, и сама эта потеря рассудка при полном сознании, без сна или обморока, была долгожданным, вечно желанным отказом от обычного своего образа, от обычного осознания себя неким конкретным Алонсо, с конкретным характером, склонностями, происхождением, предысторией. Все это отпало, как шелуха, и на свободу вышло безымянное, вечное счастье бытия. Острота его требовала выхода, она нарастала до непереносимости, и наконец наступил тот миг, когда Алонсо понял, что именно испытывает вулкан, когда извергает огненную лаву.

Вскоре Алонсо уже несся ко второму извержению, ловя дыхание женщины и впитывая тонкий аромат ее благовоний, когда она вдруг довольно сильно пережала пальцами его стержень.

– Набери побольше воздуха и дыши вот так. – Консуэло вытянула яркие губы узкой трубочкой, словно играя на флейте, и с тихим присвистом выпустила воздух тонкой струей, приятно обдувая его глаза. – Делай так, каждый раз, когда почувствуешь, что вот-вот взорвешься. Это поможет тебе удержаться, чтобы мы могли вместе дойти до финала.

Алонсо повиновался. Подышал, напряжение немного отпустило, извержение вулкана отложилось на более поздний срок. Движения постепенно ускорялись, но теперь обученный мужчина, почувствовав повторное приближение взрыва, вовремя задышал так, как она его научила. Между тем размах и темп движений женщины ускорялся, щеки ее покрыл румянец, и она внезапно вскрикнула:

– Отпусти себя, не сдерживайся!

Его мгновенно прорвало, но после первого толчка, когда, казалось, его выплеснет всего без остатка, вместо этого последовала небольшая пауза из-за ответного толчка внутри ее тела. Через мгновение сжимавшая его сила отпустила, и произошел следующий толчок – многократно острее и слаще предыдущего из-за этой вынужденной задержки, после чего опять ударило что-то в ней, пережав его жезл до абсолютной невозможности терпеть, и так они толчками выплескивали друг в друга свою вулканическую природу. От толчка к толчку – с каждым его стоном, с каждым ее вскриком – блаженство нарастало, удваивалось, усемерялось.

Счастье его было всеобъемлющим, ибо это был триумф освобождения, помноженный на торжество того, кто сумел довести до освобождения свою пару.

– Отдохни немного, ненасытный… – Консуэло уложила его, обессиленного, и стала ласково и нежно, почти по-сестрински, гладить по голове. Алонсо лежал молча, улыбаясь. Вблизи глаза женщины оказались не просто зеленоватыми, а желтовато-зелеными, как у кошки.

Алонсо уловил, что за благовониями скрывается ее собственный, природный запах. Так пахнут деревья, разогретые летним солнцем.

Он решил, что заберет ее запах с собой. И куда бы он отныне ни направился, он всегда сможет вспомнить и почувствовать этот аромат таким, какой он есть. Что-то подсказывало Алонсо, что память о запахе остается даже тогда, когда годы разлуки полностью стирают зрительные и звуковые воспоминания.

– Тебе тоже надо отдохнуть, – пробормотал он почти неслышным голосом. – Ты же дошла до вершины вместе со мной.

– Алонсо, ты можешь стать величайшим любовником в истории человечества, – рассмеялась Консуэло, – по одной лишь той причине, что ты и себя не забываешь, и о женщине заботишься!

– Почему у тебя такой желтоватый оттенок кожи? – спросил он, проводя ладонью по ее бедру.

– Ем много моркови. – Она положила ему голову на плечо. – Люблю цвет шафрана. Люблю солнце.

– Поэтому ты живешь в золотом городе?

– Конечно, поэтому.

– А почему у тебя кожа такая гладкая?

– Слежу за собой, дорогой Алонсо. Благовония, умащения, притирания, ванны…

– Ты притворялась, что не слышала о Шахерезаде?

– Я притворялась, что не слышала сказки об Али-Бабе. Вторую историю я действительно не знала.

– Почему Суад не понимает арабского?

– Она с Атласских гор, в Африке. Там говорят по-берберски.

– Как ты нашла гостиницу, где я остановился?

– Если бы ты пожил здесь столько же, сколько и я, ты тоже знал бы, где останавливаются королевские чиновники, где – клирики, а где – люди, говорящие с акцентом андалусских морисков.

Ему показалось, что в воцарившейся между ними атмосфере доверительности можно задать несколько вопросов о ней самой, о том, откуда она родом, где и как научилась всему, что умеет, и так далее, но не стал этого делать, так как заметил, что характер ее поглаживаний стал меняться.

Они уже не напоминали сестринскую ласку. Скорее, Консуэло изучала его, быстро обходя пальцами плечи, уши, шею, грудь, соски, живот, – и тут непостижимым образом усилился ее аромат. Нет, она не опрыскала себя новой порцией благовоний. Усиливался именно ее собственный запах, напоминавший листья и кору. Была какая-то интимная связь между тем, что она делала сейчас руками, и этим запахом, вместе с которым Алонсо снова забыл свою предысторию, став стихией, такой же, как и она.

В этот и в следующий раз женщина позволила мужчине дойти до завершения в одиночку. Теперь его несло так, что даже специальное дыхание через узкую трубочку губ не помогло бы удержаться.

– Алонсо, милый мой варвар, – вдруг проговорила Консуэло почему-то очень серьезным тоном, когда он, обессиленный, откинулся на подушки, думая о том, что в ближайшие несколько лет ему придется отдыхать от телесных утех. – Нет ничего полезного в потере такого количества семени. И больше мы с тобой не будем так увлекаться. Мне совсем небезразлично твое благополучие и здоровье. Лишь сегодня я сделаю исключение, потому что хочу, чтобы ты понял, в чем именно состоит мой тебе дар. Сейчас я тебя измотаю, свирепый варвар. – Ее голос был почти печален. И вдруг глаза ее осветились заразительным внутренним смехом, и губы тронула улыбка.

– Ты не сможешь! – прохрипел он, прочистив горло. – У меня ничего не осталось.

– Конечно, не смогу, куда уж мне! – Она опять коснулась какого-то места на его животе, внизу, около лобка.

Алонсо захлестнул такой водопад страсти, что ему стало трудно дышать. Он хотел Консуэло так, как хочет изголодавшийся по женской ласке солдат, вдруг оказавшийся наедине с привлекательной обнаженной девушкой. Он рвался к ней так, словно от немедленного слияния их тел зависела судьба мира. Сам не помня, когда он опять оказался внутри ее, он двигался быстро и ритмично, подобно дервишу, все более ускоряющему кружение на месте в стремлении к экстазу. И экстаз наступил. Теперь это был не вулкан, а дождь – золотой дождь, пролившийся из огромной тучи, которая рассеялась, выпустив всю свою влагу и уступив место безбрежному солнечному сиянию.

–  Сьелито,небо мое ясное! Так ты волшебница! – Он был выпотрошен и счастлив, счастлив и пуст, пуст и полон обожания.

– Я могла бы дать тебе поспать, – тихо говорила Консуэло, – но сегодня я вынуждена проявлять некоторую жестокость. Только так ты поверишь в безграничные возможности того знания, которым я хочу с тобой поделиться. Поэтому я сейчас сразу, без передышки, снова доведу тебя до кульминации.

– О, пожалуйста, не надо! – взмолился Алонсо, встревожившись не на шутку. Он уже не сомневался в том, что это не пустые слова.

– Ну, коль ты так вежливо просишь…

После пяти минут отдыха мужчина изменил свое решение.

– Консуэло, – произнес он с некоторой нерешительностью. – Я готов рискнуть, если ты обещаешь не касаться того места у меня на животе. Мне кажется, что то, о чем ты говоришь, просто невозможно.

– А вот здесь можно касаться? – Сверкнув кошачьими глазами, женщина молниеносно протянула руку и тронула заднюю сторону его шеи. Алонсо почувствовал горячую волну, но не там, где она коснулась, а глубоко в чреслах. – А здесь ты разрешаешь? – Консуэло обвила ногами его бедро и сжала его.

Дыхание Алонсо участилось. Он обнял ее и провел рукой по линии талии, не переставая удивляться совершенству ее тела. Оно было красивым не только для глаз, но и для рук. Оно было красиво на ощупь!

Алонсо попытался выдернуть ногу из ее хватки, но силы его уже давно покинули. Впрочем, Консуэло вскоре сама разжала ноги и стала проводить ногтями по внутренней стороне его бедра. Он, возжелав ее так, как будто никогда не желал раньше, ринулся, чтобы погрузиться в ее плоть и выплеснуть то, чего уже не было, но Консуэло его не впустила.

Испытав смесь удивления и облегчения, мужчина стал успокаиваться. Напряжение почти спало, когда женщина опять провела по какому-то месту на его теле. Он ринулся к ней, и она снова не впустила его. В следующий раз, опередив ее движение к какой-то точке на внутренней стороне его левой ноги, он быстро закрыл ее руками. Тогда она потянулась к соску. Он успел вовремя закрыть и его, но в это время ее вторая рука втиснулась между его поясницей и постелью и нажала на какое-то место на спине. Мест на теле Алонсо было больше, чем у него рук, и он не мог прикрыть все сразу. Его бросило к ней, как сжатую и отпущенную часовую пружину, и на этот раз снисходительная Консуэло Онеста, мечта морисков и начитанных торговцев тканями, пустила его внутрь, и Алонсо разрядился длинной серией толчков, причем из него уже ничего не выстреливалось, не выплескивалось и даже не вытекало.

В нижней части туловища все стонало и ныло, и, когда они встали на ноги, Алонсо обнаружил, что ему больно ходить. Консуэло облачила его в красную тогу и нахлобучила на его спутанные волосы венок из ярких разноцветных бумажных цветов.

– Пожалуйста, прости меня, мой патриций, – ворковала она, помогая ему подниматься по лестнице. – Я больше никогда не буду так себя вести. Но теперь, когда ты знаешь могущество моей науки, я обучу тебя ей, чтобы ни одна понравившаяся тебе женщина не могла перед тобой устоять.

– Зачем тебе это? – спросил он слабым голосом, силясь собраться с мыслями. В голове было почти так же пусто, как и в чреслах.

Консуэло ввела его в столовую. На длинном столе стояли блюда с холодными закусками, горели свечи в высоких подсвечниках, приглашающе поблескивало вино, уже разлитое в кубки.

– Мне это нужно потому, что я считаю тебя другом. Но ты сейчас очень устал, поэтому мы отложим разговор на эту тему на следующий раз.

– А откуда ты знаешь, чего хотят другие женщины? Им может нравиться не то же самое, что тебе.

– У меня было много мужчин. А у них были другие женщины. Я всегда подробно расспрашиваю своих любовников об их опыте. Некоторые соглашаются и рассказывают. Не все. Кроме того, между женщинами существуют не только отличия. Есть и немало общего.

Как выяснилось, Алонсо очень проголодался, и еда была встречена им с большим воодушевлением. Вкушая копченое мясо с подогретой лепешкой и сыром, он постепенно приходил в себя. Напротив него сидела женщина, которая сейчас не казалась ему какой-то необыкновенной красавицей. Да, она миловидна, но не более того. Внешне уступает многим кастильским красоткам. Однако эта женщина способна заставить мужчину желать ее больше жизни, и это странно. Странно, жутко и захватывающе притягательно!

– Я, конечно, знаю о твоем теле далеко не все, так как знать все невозможно, – проговорила-пропела Консуэло.

– Но я уже знаю о нем куда больше, чем ты сам.

– Да, это я уже понял, – откликнулся Алонсо, оторвавшись от еды. – Как тебе удалось так быстро изучить мое тело? Ведь я знаком с собой намного дольше, но до сих пор не имел ни малейшего понятия обо всем этом.

– Я не просто водила по тебе руками. Я искала и изучала твои потайные места.

– Потайные места? – Алонсо понравилось это сочетание. – Так ты называешь те ниточки, за которые ты дергаешь меня, превращая в свою марионетку?

– Алонсо, мы подробно поговорим об этом в другой раз.

Они замолчали. Алонсо ел, наслаждаясь своим новым открытием: оказывается, при Консуэло можно молчать, не испытывая никакой неловкости. Это было ново и несло с собой ощущение легкости и свободы. Обычно в присутствии дам приходилось все время говорить что-то любезное.

– В какой момент ты поняла, что мы будем близки? – спросил он наконец.

– Как только увидела тебя. Или, может быть, чуть раньше, – когда услышала от Суад про твои рассуждения о защитных чехлах. Ведь для таких девушек, как я, вопрос предохранения очень важен. Но сам момент, когда ты на меня набросишься, я все же не угадала. Опоздала где-то на полсекунды. – Консуэло рассмеялась.

Алонсо вернулся в гостиницу за полночь, однако избежать встречи с кузенами не удалось. Они сидели в трактарном зале в обществе женщин, внешность и манеры которых не оставляли сомнений относительно их рода занятий.

– Алонсо! – окликнул его Энрике. – Наконец-то ты появился. Иди к нам!

– Оставь его, – сказал Хуан. – Посмотри на эту деревянную походку. Ему сейчас лучше всего полежать в бане, да поздно уже. Пусть идет спать.

Алонсо именно так и поступил. Ему казалось, что он не сможет заснуть из-за перевозбуждения, однако сон захватил его мгновенно, и на этот раз ему ничего не снилось. Или же он спал так глубоко, что просто не запомнил ни одного сновидения.

На следующий день кузены со слугами уехали в Кордову. Алонсо оставался в Саламанке до начала января.

Он время от времени приносил Консуэло дары – то шелковую, ажурную мантилью для ее гребня, то парчу с золотой нитью, то засахаренные фрукты, – понимая, что никакие приношения никогда не оплатят того, чем одаривала его эта женщина.

– У тебя хорошая походка, – говорила она. – Мягкая, бесшумная. Но ты немного сутулишься. Выпрямись полностью, а главное – наполни себя уверенностью, что ты – награда для любой женщины, желанный цветок! Чувствуй это, и тогда твоя походка котенка превратится в поступь льва…

Консуэло показывала ему, как искать «потайные места» на теле женщины, как запоминать, где они находятся и как на каждое из них следует воздействовать. По ее словам, некоторые куртизанки Древней Греции довели искусство воздействия на особые точки до такой высоты, что могли довести мужчину до кульминации одним касанием пальца.

Консуэло учила его быть внимательным к словам, фразам и жестам женщины, к тому, как она откликается на его ласки, как меняется цвет ее кожи, извлекая из всего этого бесценные сведения о том, чего она от него ждет и в чем никогда не признается. Консуэло говорила о том, как чередовать знаки внимания со знаками равнодушия, когда демонстрировать свою страсть, а когда – скрывать ее.

– Обычно женщина разогревается медленнее, чем мужчина, – наставляла она благодарного ученика, проводя острым ноготком по его плечу, отчего в руке возникали тихие звенящие потоки. – Заставь ее поверить, что на земле не осталось ни одной женщины, кроме нее. Будь терпелив, дождись отклика. Вообрази, что вы два музыкальных инструмента, которым предназначено исполнить самое неповторимое и совершенное произведение. Вспомни, как звучит одна флейта, а как – две. Одна может лишь сыграть мелодию, а две создают гармонию. Не забывай о музыке, Алонсо!

– Боюсь, съелито,мне это сравнение не очень поможет, – признавался он. – Музыкант из меня никакой. А петь мне вообще надо запретить: все звуки получаются на одной и той же высоте.

– Если ты не владеешь голосом, это еще не означает, что ты не можешь получать удовольствия от музыки.

Как-то сам собой разговор сменил тему.

– Да, слушать музыку я люблю.

– Если бы ты научился играть на флейте простые мелодии по нотам, мы могли бы музицировать вместе. Флейта и лютня – замечательное сочетание.

И Алонсо, будучи полностью лишен музыкального слуха, стал брать у нее уроки флейты, потому что ей этого хотелось. В отличие от голоса, флейта прекрасно выдерживала правильную высоту звука, если пальцы зажимали нужные отверстия. Правда, от Алонсо требовалось не сбиваться со счета, но этому он научился быстро.

Хоть Алонсо и шутил, что в его случае флейту правильнее было бы назвать дудочкой, он вскоре убедился в том, насколько права Консуэло в своих рассуждениях о гармонии. Они сыграли вместе несколько весьма незамысловатых песенок, и тот быстро утомляющий ухо монотонный свист, который Алонсо удавалось извлечь из маленького деревянного инструмента, теперь, при поддержке искусных переборов и благозвучных аккордов лютневых струн, стал частью пусть и незамысловатого, но бесспорно музыкального действа.

– Так же и в любви, дорогой мой ненасытный вестгот, – говорила довольная Консуэло, откладывая лютню и забирая флейту из рук ученика. – Любовь – это дуэт.

Дни пролетали с непостижимой скоростью, Алонсо понимал, что его счастливая любовная одиссея приближается к неизбежному концу. Потребность в телесной близости была уже не такой сильной, как раньше. Иногда ему даже хотелось передышки. Но видеть Консуэло, слышать ее певучий голос, спорить с ней, делиться, обсуждать книги – как же мучительно будет лишиться всего этого! Мысль об этом доставляла ему почти телесное страдание. В то же время Алонсо со всей ясностью понимал, что покинет Саламанку, как только станет известно о падении Гранады. А это означало, что каждый новый день пребывания в раю над древним римским мостом был равносилен еще одному дню голодных мук для дорогих ему людей в родном городе.

Консуэло уже знала от Алонсо множество фактов его жизни. Понимая, как он беспокоится за деда, она пыталась его приободрить.

– Если в городе наступает голод, то последними его жертвами становится знать и богатые люди, так как они могли заранее позаботиться о припасах.

– Не думаю, – сомневался Алонсо, – что дед позаботился о припасах. К тому же во время голода нужна еще и охрана.

– Но ты говорил, что твой дед дружен с визирем эмира, – настаивала Консуэло. – Чего стоит дружба, если визирь бросил его в трудные времена?! Скорее всего, он позаботился о твоем деде.

Алонсо и самому приходили в голову такие мысли.

О Консуэло он знал, что она, как и он, была из рода мулади.Ее родной город, Альхама [41]41
  Альхама – город в эмирате Гранады. Перешел в руки христиан в 1482 году, в начале десятилетней войны, завершившейся взятием столицы эмирата.


[Закрыть], пал, когда ей было пятнадцать лет. Вся семья погибла, сама она была продана в рабство. Так бы и осталась невольницей до конца жизни, если бы ее не полюбил купивший ее хозяин, человек знатный и влиятельный. Он дал ей свободу, позаботился о том, чтобы она получила превосходное образование, купил для нее дом в Саламанке, окружил ее роскошью. Сначала Консуэло не хотела называть его имя, но потом призналась, что речь идет о доне Гутьерре де Карденасе, верховном казначее кастильской королевы и градоначальнике Толедо.

– У него в Толедо большая семья, к тому же он постоянно сопровождает королеву в ее передвижениях по стране. У нас ведь нет постоянной столицы, как, скажем, у французов. А жаль. Мне кажется, Саламанка вполне соответствовала бы этой роли. – Консуэло сделала жест рукой, как бы обводя открывающуюся перед ними величественную панораму города, реки и моста.

Они часто совершали в эти дни длинные пешие прогулки. Иногда разговаривали, иногда подолгу молчали.

– И все же дон Гутьерре иногда находит время выбраться и навестить меня. После некоторых уговоров с моей стороны он даже согласился участвовать в литературном кружке. Остальные догадываются о его особой роли в моей жизни, но ни о чем не спрашивают.

– Как он относится к тому, что ты близка с другими мужчинами? – спросил Алонсо.

– Он предоставляет мне полную свободу. Разумеется, когда сам находится далеко. Но в те дни, когда он здесь, я ни с кем больше не вижусь. Думаю, он заслужил такое внимание от меня.

– Мне все равно это непонятно! – Алонсо придержал ее локоть. – Взять, к примеру, меня. Умом я тоже понимаю, что ты свободная женщина, не связанная ни браком, ни принятыми в обществе представлениями. И мне очень нравится в тебе эта свобода! Но как только я представлю себе, что ты занимаешься с другим мужчиной тем же, чем ты занимаешься со мной, что ты точно так же ласкаешь его и изучаешь его потайные места, – голос Алонсо становился все громче, и Консуэло смотрела на него так, будто впервые видит, – у меня все внутри сжимается! Такое чувство, словно кто-то вставляет внутрь меня кол! Эта картина настолько невыносима, что я немедленно пытаюсь перевести внимание на что-нибудь другое! И это я – человек, который познакомился с тобой совсем недавно. А как же дон Гутьерре, вырвавший тебя из неволи и обеспечивший эту твою безбедную жизнь и свободу?! У него больше, чем у меня, оснований ожидать от тебя полной преданности. Как же он может быть равнодушен к тому, что ты бываешь близкой с другими?

– Алонсо! – огорченно воскликнула Консуэло. – При всей своей хваленой наблюдательности и знании людей я даже не подозревала, что ты способен на ревность!

– Я и сам этого не подозревал. Я становлюсь ревнивцем, когда думаю, что потеряю тебя.

– Это потому, что ты думаешь, что обладаешь мной. – Она была очень расстроена. – Ведь если не обладаешь, то и о потере не думаешь. Что же до дона Гутьерре, то здесь все объясняется очень просто. Он настолько старше меня, что годится мне в деды. По сути, он и относится ко мне как к внучке.

Чуть-чуть поколебавшись, Консуэло внесла уточнение в сказанное:

– Ну, почти как к внучке. О других мужчинах мы с ним просто не разговариваем. Конечно, он все понимает, но не задает лишних вопросов, а я, со своей стороны, не испытываю его на терпимость. Быть может, в глубине души ему неприятно, что я не жду его месяцами, как верная жена ждет возвращения моряка из плавания. Дон Гутьерре прекрасно осознает, что я не могу позволить себе зависеть только от него одного. Хотя бы потому, что его внимание и щедрость не могут быть отданы одной лишь мне, ведь у него большая семья. К тому же никто не знает, сколько он еще проживет. Он стар и постоянно находится в центре придворных интриг, что отнюдь не безопасно для жизни и здоровья. Я не могу отказаться от внимания других богатых покровителей.