Текст книги "Дарители (СИ)"

Автор книги: Мария Барышева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 49 страниц)

II

– А сегодня теплее, да? – сказала Наташа и обернулась, стоя на балконном пороге. В ее голосе не было удовольствия, он звучал скорее умоляюще, словно обратить внимание подруги на перемены, происходящие на улице, было неким жизненно важным делом. Вита, сидевшая в старом жестком кресле с высокой узкой спинкой, оторвалась от груды бумаг и книг, лежавших перед ней на шатком журнальном столике, и раздраженно взглянула на нее, потом стряхнула пепел с сигареты в кофейную банку, полную окурков.

– Закрой дверь – холодом тянет! – хрипло произнесла она и снова уткнулась в бумаги, склонив светловолосую голову с неряшливо темными корнями на проборе.

– Ну пусть хоть немного проветрится – тебя уже ж и не видно из-за дыма!

– Ну и слава богу! Не на что тут смотреть! Отстань от меня! Займись своими делами!

– Какими делами? У меня нет никаких дел! На улицу ты меня одну не выпускаешь, сама идти не хочешь! Сколько можно сидеть взаперти?!

– Ну мы же выходим иногда, – рассеянно пробормотала Вита и начала что-то торопливо писать.

– Только в магазин. Пойдем хоть ненадолго прогуляемся! Город посмотрим. Я ведь здесь никогда не была, ничего не видела. Вита!

– Попозже.

– Ты всегда так говоришь, а в результате мы так никуда и не идем!

– Слушай! – прошипела Вита, вскинув голову, и ее глаза блеснули сквозь сизые дымовые волны. – Уже конец апреля, больше месяца прошло, а мы все еще живы и все еще на свободе! Наслаждайся этим и не приставай ко мне! Любуйся зеленодольским пейзажем! Он очень милый!

– Разве это свобода? – с тоской сказала Наташа, и по ее пальцам, распластавшимся на косяке двери, пробежала уже хорошо знакомая Вите дрожь. Закусив губу, та потянула к себе со столика кружку, до половины наполненную ярко-розовой жидкостью – грейпфрутовым соком смешанным с водкой – сделала большой глоток, открыла толстенный словарь литературного русского языка и начала что-то высматривать, запустив пальцы в короткие волосы. – Сидим тут, как крысы в погребе! Сколько можно?!

– Возможно всегда.

– Нет, я так не хочу! Если мы уж здесь задержались так надолго, так давай попробуем снова жить нормальной жизнью… пока ничего не придумали, – на последнем слове Наташа споткнулась, и ее пальцы снова предательски дрогнули.

– Ничего придумывать мы не будем! – резко сказала Вита, не подняв головы. – Ты уже в Ростове придумала – еле ноги унесли! И то еще неизвестно!

– Это потому что я… а вместе с тобой мы могли бы все сделать совсем по-другому. Теперь-то… когда я знаю, кто ты на самом деле…

– Кто?! – Вита фыркнула и подняла словарь, словно щит, с трудом удерживая его двумя руками. – Спецназ?! Господь бог?! Ничего не изменилось, я всего лишь секретарша с филологическим образованием. То, что было в Ростове, – это так, наитие. Больше такого не повторится.

– Ты же понимаешь, о чем я, Вит, – в голосе Наташи снова проскочили умоляющие нотки, но на этот раз к ним примешалось еще что-то – то ли заискивание, то ли какая-то странная хитринка. – Мы могли бы все сделать совсем по-другому. Ты их лучше знаешь, ты бы могла все продумать, как нам это устроить, а уж я…

– Нет!

– Неужели мы позволим всему закончится вот так?! Нельзя, чтобы им все это вот так просто сошло с рук! И… Слава… и твои друзья, и мои клиенты – столько людей…

– Нет! – повторила Вита и зло взглянула на нее поверх книги. – Вот так все, конечно, не должно закончиться. Но, во-первых, мы сейчас не в том положении, чтобы играть в войнушки! Во-вторых, чтобы что-то придумать, нужно время, много времени и приведенные в порядок нервы. У меня нервы еще не в порядке, у тебя эмоции вообще через край переливаются. А на эмоциях тут далеко не уедешь, ты уже в этом убедилась! Ты видела, что это за люди! С ними нельзя договориться! С ними нельзя объясниться! Их почти невозможно обмануть!

Наташа подтянула тренировочные брюки, которые были ей немного велики, взяла с подоконника сигареты и криво улыбнулась.

– Ну, продолжай – в-третьих, в-четвертых… у тебя ведь много пунктов, подпунктов…

Вита бросила ей зажигалку и снова спряталась за книгой, которую стоймя опустила на стол. Наташа поймала зажигалку и слегка прищурилась.

– Синий цвет, – произнесла она одними губами. – У полета синий цвет… но теплый синий… странно…

– Я не слышу, что ты там бормочешь?

– Говорю, так можно было и в глаз попасть. Так что же в-третьих?

– В-третьих, все нужно придумать так, чтобы это не зацепило никого из посторонних людей, просчитать любые случайности, малейшие детали, понимаешь? Чтобы получился как бы круг, в котором будем только мы и они – никого больше, никаким образом! Если не получится придумать так, чтоб никого не зацепить, то тогда ничего делать не будем, ясно?! И так уже… – голос Виты дрогнул, ее рука мягко, змеей выскользнула из-за книги, схватила стакан и утянула добычу за словарь.

– Но ведь ты даже не пытаешься ничего придумать! – негодующе сказала Наташа. – Ничего не пытаешься!.. Все время, что мы здесь, ты только и делаешь, что роешься в этих дурацких бумажках и пьешь! Ты все время пьешь! Сейчас только одиннадцать утра, а ты уже пьяная! За этот месяц ты превратилась в алкоголичку!

Она испуганно зажала себе рот ладонью, но поздно – слова были уже произнесены. Наташа не хотела этого говорить, но словно кто-то другой завладел ее голосом и губами, как это не раз бывало в последнее время, когда они с Витой ссорились ни с того, ни с сего. Ее щеки залила жаркая волна стыда – она вообще не имела права упрекать подругу в чем-либо после того, что она для нее сделала. Вита с грохотом опустила книгу на стол, и Наташа внутренне сжалась, ожидая, что та сейчас накричит на нее или запустит чем-нибудь. Но когда Вита заговорила, ее голос, слегка растянутый под влиянием алкоголя, оказался ровным и холодным, как и взгляд ее сине-зеленых глаза, и ладони ее спокойно легли поверх раскрытого словаря.

– Да, на этот месяц я – алкоголичка! Ничего хорошего, конечно, в этом, – она постучала ногтем по стакану, – нет. Но по мне это лучше, чем таблетки – всякие снотворные и успокоительные. Потому что я хочу какое-то время спокойно спать! Потому, что так я могу заниматься этими чертовыми письмами, не отвлекаясь на собственные переживания. Потому что… – Вита судорожно глотнула, и на мгновение в ее глазах мелькнул ужас. а правая рука непроизвольно поднялась к шее, но тут же испуганно отпрыгнула, – очень много этих «потому что». Кстати вот, между прочим, алкоголички мы обе! Только я пью водку, а ты свои кошмары и чужую грязь! Мне вот это, – ноготь Виты снова стукнул по стакану, – отнюдь не мешает видеть, как ты в себе копаешься до изнеможения, просчитываешь что-то. Как ты перед зеркалом сидишь – глаза в глаза. Как ты картину свою проклятую разглядываешь! Как у тебя рука дрожит, как ты пальцами в воздухе стрижешь, будто в них кисть или карандаш! Как ты на меня смотришь и на людей там, на улице, словно изголодавшийся пес на кусок мяса! Как ты постоянно пытаешься забраться к ним внутрь! И как тебя каждый раз после этого колотит. Рисовать хочется, да?! Ты думаешь, я тебя на улицу не пускаю только лишь из опаски засветиться?! Я тебя не пускаю потому, что боюсь – а вдруг ты свихнешься или сорвешься снова! У тебя такие глаза… тело здесь, а сама где-то ходишь… – Вита скривила губы – полупрезрительно-полужалостливо. – Да, мы с тобой на этот месяц алкоголички. Только знаешь, в чем между нами разница? Существенная разница? Я всегда могу отставить свой стакан в сторону и забыть о нем, это я и сделаю не сегодня-завтра. Вот так, – стакан от легкого толчка проехался по столику в сторону Наташи, которая сидела напрягшись, судорожно вытянув шею и приоткрыв рот. Розовая жидкость едва слышно плеснулась за прозрачным стеклом. – Отставить в сторону. А ты не можешь так сделать. Вот в чем разница. Мой стакан не управляет мной и он просто стоит в стороне. А твой – часть тебя!

Наташа вскочила и выкрикнула, еще не успев выпрямиться:

– Неправда! Ты сама… Ничего такого у меня нет, и на людей я смотрю нормально! Да, я хочу рисовать, но всегда этого хочу и прекрасно все контролирую – всегда! И ничего я не сорвусь! И мне это нисколько не мешает! Это ты зависима, а я… я…

– Ну? – Вита прищурилась. – Ну что ты?! Это вообще еще ты?! – она сдвинула брови, пытаясь остановиться, но, как и Наташу, ее тоже уже понесло. – Знаешь, у меня очень много недостатков, но есть и достоинства и одно из них – то, что я умею слушать и умею запоминать. И тогда, в Волгограде, еще не веря во все, еще потешаясь в душе над твоим рассказом, я слушала очень внимательно. И сейчас я легко могу вспомнить, что случилось с тобой в том курортном поселке. Приступ художественного безумия! Этакое художественное раздвоение личности. Теперь этот приступ начинается снова. Он пройдет, я уверена, но пока он не прошел, я никуда тебя не выпущу! Я никого тебе больше не позволю вписать в эту картину!

Наташа вздрогнула, и обжигающая, пьянящая волна гнева на мгновение отхлынула от нее – слишком похоже прозвучали слова…

Все эти люди так или иначе соприкоснулись с тобой – напрямую или через других людей. И теперь они больше не о т д е л ь н ы е, понимаешь? Они – ч а с т ь. Часть полотна.

– Это неправда, – прошептала она. – У меня нет никакого приступа! Ты просто напилась! Ты так и не поняла, что я хочу. Я хочу нарисовать тех, кто все это сделал – всех их вместе с хозяином! А потом… ты знаешь, что надо сделать потом… через какое-то время! Это будет лучший способ мести. А ты должна всего лишь придумать, как это сделать! Тебе вовсе не обязательно идти со мной. Ты должна только придумать…

– Да, только придумать, – медленно произнесла Вита. – Это и вправду была бы замечательная месть, и я действительно могла бы что-то придумать… если бы была уверена, что тебе на самом деле хочется мести.

– А чего же еще? – спросила Наташа с нервным смешком.

– Охоты. Обладания. Власти. Думаю, когда ты начнешь рисовать, ты и не вспомнишь о своей мести, не вспомнишь о Славе, обо мне, обо всех, кто уже умер, более того, ты забудешь даже кто тот человек, которого ты в данный момент рисуешь. Ты будешь наедине с темнотой и будешь наслаждаться ею, как хорошим вином, и тебе захочется все больше и больше этого вина. И рисовать ты будешь не ради мести или ради помощи кому-то, ты будешь рисовать только ради самого процесса. И я не знаю, что тогда с тобой будет и что ты тогда натворишь, мне страшно даже подумать об этом! Потому что я не знаю, кто ты сейчас!

Наташа, сжав пальцы в кулаки, пригнулась, точно кошка перед прыжком, и прошипела:

– Все это бред! Ты просто боишься меня! Боишься и ненавидишь из-за того, что случилось в Волжанске! Ты ведь на самом деле хотела меня пристрелить, ты вовсе не играла! Почему ты меня не убила?! Ты испугалась! Потому и напиваешься теперь, чтобы собраться с духом и…

– Заткнись! – Вита вскочила, тоже пригнувшись, и ее сузившиеся глаза бешено засверкали, и в глазах Наташи тоже загорелся дикий огонь. Казалось, они вот-вот набросятся друг на друга, но Вита вдруг, как-то обмякнув, опустилась в кресло и провела по лицу ладонью, словно сметая с него невидимую паутину. Когда она убрала руку, ее ресницы были мокрыми, а лицо – бесконечно усталым.

– Прости, – негромко сказала она. – Прости меня, Наташ. Я не хотела всего этого говорить. Я знаю, что тебе сейчас трудно. Забудь – это действительно бред.

– Нет, ты права, – пробормотала Наташа, прислонившись к косяку, – ты во всем права… это я… я не имела права… ты столько для меня сделала, а я… я… и после всего, что случилось, ты имеешь полное право…

– Я не ненавижу тебя. И не боюсь, – Вита потерла подбородок. – И я никогда не хотела и не захочу тебя убить. Я не желаю тебе ничего плохого, напротив – я очень хорошо к тебе отношусь, но сегодня… во всяком случае, пока, я думаю, нам не стоит больше разговаривать.

Наташа печально кивнула и шагнула за балконный порог. Обернулась.

– Вита, что с нами происходит? Ведь такого не было… раньше.

Вита подтянула к себе какой-то листок и сказала, не глядя на нее:

– Мы много пережили и переживаем до сих пор, мы с тобой существуем в отдельном собственном мире, постоянно на глазах друг у друга и этим постоянно напоминаем друг другу о том, что было, мы живем в постоянном страхе, в кошмарах и напряжении, а от этого люди и куда крепче нас звереют. Остается надеяться, что это пройдет. А теперь… пожалуйста, я хочу поработать.

– Хорошо.

Наташа вышла на балкон, положила ладони на перила и устремила неподвижный взгляд на одну из огромных раскидистых лип, росших возле самого дома – в этом городе старые липы росли повсюду и в таком количестве, что Зеленодольск казался выстроенным посреди липового леса. Ее губы дрожали, и снова и снова прокручивая в уме все сказанное Витой, она бормотала про себя: «Неправда, неправда! Я хочу мести, я не хочу темноты, я хочу рисовать не ради темноты!» Но тут же Наташа вспомнила свой сон, а потом то неповторимое ощущение от своей последней работы… где она рисовала тогда – в Киеве? кого? – тот человек уже стерся из памяти… да он и не имел никакого значения… взглянула на мгновение на прохожих внизу и закрыла лицо руками.

Страшно, правда? А может больно? А может прекрасно? Величественно? Очаровывает? Ведь все твое. Все – от тебя.

Вита права. Тысячу раз права. Люди и их поступки становились чем-то незначительным – важно было только то, что в них. А из собственных чувств важна только ненависть, потому что она полезна для работы. Потому что в ней особая сила. Но ведь рисовать она будет не из-за ненависти. И не ради нее. А ради…

…столько картин… столько пойманной тьмы…

Что-то действительно происходило, и это было хуже, чем тогда, в поселке. Что-то особенное. Наташа чувствовала, что приближается к некоему озарению, что еще немного, и она сможет понять и обрести нечто большее, чем было дано Андрею Неволину… а может, будет дано именно ему, если часть его сущности осталась в ней… и часть других… Может, именно они толкают ее к этому? Они разжигают в ее руке и в мозге проклятый огонь, требующий пищи… прекрасный холодный огонь… Наташа зажмурилась, сжала пальцы на перилах так, что стало больно. В любом случае она скоро поймет, но чтобы понять, нужно больше разбираться в себе… больше смотреть – в себя и в других. Но это противоречит другому ее желанию – снова стать нормальным человеком.

Отставить свой стакан в сторону.

Я не знаю, кто ты сейчас.

Когда Наташа пыталась разобраться в себе, происходящее вокруг мало ее волновало, но в остальное время ее очень беспокоили и огорчали все учащавшиеся ссоры с Витой. Размолвки начались почти сразу же, как они поселились в Зеленодольске. Ссоры вспыхивали порой из ничего, и инициаторами они выступали попеременно. Возможно, это действительно объяснялось тем, что сказала Вита, а может и нет. Несмотря на то, что Наташа успела очень сильно к ней привязаться, Вита то и дело раздражала ее. Она запрещала ей выходить на улицу, она постоянно возилась с этими ужасными письмами – возилась с каким-то фанатизмом, напоминавшим Наташе ее собственный. Кроме того, она что-то недоговаривала. Наташа ни разу не рассказала ей о своем сне, но это был всего лишь сон, Вита же замалчивала что-то реальное. Однажды, не выдержав, она попробовала заглянуть в нее и в ответ получила пощечину и приказ никогда больше так не делать. Правда, Вита почти сразу же извинилась, сославшись на нервы, но потом ушла в ванную, где, как уже давно поняла Наташа, пряталась от нее, чтобы выплакаться под шум льющейся из крана воды, и после этого не разговаривала с ней до вечера. Конечно, Наташа уже знала, что в Волжанске погибло несколько близких Вите людей, но иногда раздражение все же на мгновения поглощало сочувствие и вину. Возможно, если бы Наташа в подробностях знала, что случилось в «Пандоре», ее отношение было бы иным, и она бы безоговорочно приняла и вспыльчивость, и жесткость, и словесную жестокость подруги, и ее фанатичную работу над письмами. Но она не знала и, кроме того, была слишком поглощена собой.

Наташа чуть передвинулась и в прореху в свежей зеленой листве стала разглядывать дома, недалекую поблескивающую поверхность Волги, где виднелись черточки самоходок и вверх по реке неторопливо ползла баржа, потом перевела взгляд на улицу, на которой расположилась их пятиэтажка. «Улица» – это, конечно, было громко сказано – шесть домов – вот и вся улица. Ее родной город нельзя было назвать большим, но по сравнению с ним Зеленодольск казался крохотным – от одной его окраины до другой можно было не спеша дойти пешком за полчаса. Кроме того, он был тихим и странно, по игрушечному чистым, чем ее собственный город похвастать никак не мог. И хотя Наташа толком не видела Зеленодольска, он ей нравился. Здесь было спокойно. И в последнее время все чаще приходило сладкое, расслабляющее чувство безопасности. Она постоит здесь, посмотрит на город, успокоится. Пусть Вита занимается своими делами, им действительно пока лучше не разговаривать. Не видеть друг друга.

Она не знала, что в этот момент Вита, оторвавшись от бумаг, смотрит сквозь занавеску на ее неподвижный силуэт на балконе и расстроенно-задумчиво хмурит брови.

Вита жалела о том, что они снова сцепились, и о том, что и как сказала ей, но сказала она именно то, что думала. Возможно, жалеть об этом и не стоило, если бы сказанное могло отрезвить подругу. Наташа менялась, Вита отчетливо видела это и ей это не нравилось, более того, это пугало ее. Она боялась, что однажды просто не сможет ее удержать, и оставалось только надеяться, что это действительно приступ, а не нечто более постоянное. И сейчас Вита подумала: а не довольно ли ее щадить? Она так ничего и не рассказала Наташе о Кужавском и о том, как он умер, но возможно, если Наташа узнает, что создала убийцу, то вернется в реальный мир и постарается забыть о своем удивительном и страшном даре. Но потом Вита вспомнила глаза Наташи, всего несколько минут назад смотревшие на нее со звериной яростью. Раньше ее глаза казались Вите окнами заброшенного старого замка, за которыми кружатся бледные печальные привидения, но в тот момент привидения словно обрели плоть и улыбнулись Вите очень острыми зубами. Разве могло что-то отрезвить эту Наташу? Этой Наташе уже не казалось значительным то, что погибло несколько ее клиентов, не казалась значительной даже недавняя смерть Натальи Конторович, преподавательницы философии из Ростовского университета – Вита узнала о ней случайно, еще когда проезжая через Ростов-на-Дону направлялась в Крым. Нормальная, здравомыслящая, благополучная во всех отношениях женщина ни с того, ни с сего бросилась под машину. Вита не знала, но подозревала, что и тут дело не обошлось без проклятого письма. Ее эта смерть особенно напугала – Конторович погибла в тот день, когда Вита уже покинула Волжанск, а это значило, что некто систематически продолжает уничтожать Наташиных клиентов. Кто и зачем? Это было совершенно нелогично. Слава богу, все остальные пока были живы, но сколько это продлится? Как остановить того, кто пишет эти письма? Возможно, поняв как он их пишет и кто он такой.

Сканер. Какой-то Сканер. Он приходил тогда в магазин, он знал. И Схимник тогда неспроста на него набросился – он понял, что это сделал именно Сканер, тем самым нарушив какие-то планы, в которые убийство работников «Пандоры» и ее собственное, совершенно бессмысленное на тот момент, не входило. Интересно, как Схимник использовал те сведения и письма, что она дала ему?

Кто такой Сканер? Что за письма он пишет? Что в них?

А может, все-таки, не в письмах дело? Пока ее не было в «Пандоре», приехали люди Сканера и всех убили, а потом подбросили письма – вроде как знак какой-то. А Сканер потом просто зашел проверить. Вполне ладная теория, славная – потому что реальная. Но тут же в памяти всплыло безумное лицо Элины, запихивающей шпильку себе в горло, содержимое папки редакторши с «Веги ТВ», сама редакторша, рассадившая себе голову о любимое зеркало (если не врала покойная мачеха), всплыли счастливые улыбки на мертвых губах пандорийцев, Женькины пальцы, накрепко обхватившие кинжальный осколок витрины, который он словно и после смерти пытался протолкнуть поглубже в тело. Не вытащить – именно протолкнуть. Воспоминания, умытые, свежие, закружились у Виты перед глазами. Она схватила стакан, поспешно глотнула из него, а потом посмотрела на розовую жидкость с отвращением. Действительно пора было заканчивать с выпивкой… а что делать, что делать, если все, что случилось недавно, не уходит, не дает ни на чем сосредоточится, выползает из снов, затягивает в вязкий первобытный ужас, извлекает на свет даже детские кошмары, в которых плещется мутная вода и снова, и снова захлопываются на щиколотке челюсти гигантской рыбины?! Что делать, если в реальности близость желтоватой волжской воды снова начинает ее беспокоить, снова начинает пугать, как в детстве? Если все это не прекратится, она просто сойдет с ума.

Вита зло грохнула стаканом о стол, чуть не разбив его, и уткнулась в лежащее перед ней письмо. Постепенно она снова втянулась в работу. Довести ее до конца казалось ей жизненно важным – не только для того, чтобы понять в чем же дело. Разгадав загадку этих писем, она сможет доказать – хотя бы самой себе, что все погибшие – и недавно, и два года назад – не сумасшедшие, не убийцы, не самоубийцы, а жертвы.

Жертвы чего?

Шевеля губами, она еще раз перечитала бессмысленный набор слов, который, в принципе, уже знала наизусть, потом снова начала писать на листке собственные семантические варианты, то и дело принимаясь копаться в собранном за все время научном материале. Язык… система… язык связан с мышлением… направления менталингвистики… из какой области исходить? Каким образом написанные на бумаге слова могут влиять на психику, да еще так, что хочется умереть? Набор слов… неверные окончания… метафоры… ассоциации… нет контекста… художественные метафоры без контекста умирают… набор слов… метафоры или не метафоры… множество глаголов – значит действие… множество личных местоимений второго лица – ты, ты, ты… действие, применимое к тебе или предпринимаемое тобой… ничего не понятно… бред… набор метафор… как возможно расшифровать метафору, если она вырвана из контекста… а контекст – питательная среда, без него художественная авторская метафора умирает… как понять мертвую метафору – ведь она уже разложилась на бессвязные слова, она не существует… И была ли она вообще? Черт, у нее нет нужной подготовки, она и то немногое, похоже, забыла. Почему неверные окончания? Сладкая лед огня… Сладкий… периферийные значения – то, что доставляет удовольствие, и то, что соответственно желанно, лед – холодный, мертвый, огонь… Желание смерти? Смерть желанна? Смерть доставит удовольствие? Нет, не то, не то, не все так просто. А может, напротив, слишком просто? Не в словах дело? Какой-то яд, какой-то особенный яд?

Вита покосилась на нераспечатанный конверт, адресованный ей самой. Конверт был аккуратно положен на край стола, белел там издевательски и зазывающе. Легко проверить, очень легко – достаточно только открыть. Ее рука потянулась к письму, но как только пальцы коснулись бумаги, тотчас же отдернулась. Вита взяла одну из книг и бросила поверх конверта.

– Сиди в чехле, – пробормотала она и снова зарылась в свои бумаги, вновь и вновь перечитывая отрывки из работ известных исследователей метафоры. Скляревская, Шмелев, Телия, Гусев… Фамилии устроили в ее мозгу сумасшедшую пляску, и Вита схватилась за голову, изо всех сил сжимая виски ладонями. Кто подскажет? У кого спросить? Она взяла ручку и начала рисовать некую схему, понятную лишь ей одной.

Несмотря на многочисленные сомнения, Вита все же какой-то частью сознания, а может, и подсознания чувствовала, что продвигается в правильном направлении. Эта часть шла по запутанному следу, пропитанному особым манящим и в то же время пугающим запахом, каким пахнет истина. Так же, как и Наташа, Вита чувствовала, что приближается к некому озарению, так же, как и Наташа, она и хотела его и страшилась. Но помимо близости этого озарения она чувствовала и еще кое-что, что пугало ее не меньше, и чем чаще она думала об этом, тем сильнее становилось ощущение, что и в них с Наташей, и вокруг них сгущается тьма.

Что-то должно было произойти. И скоро.

Что-то нехорошее.

Из открытой балконной двери потянуло холодом, и Вита зябко поежилась. Не отрывая взгляда от бумаг, она протянула руку к стакану, но тут краем глаза уловила резкое движение прямо перед собой, ее рука дернулась, толкнув стакан, и тот кувыркнулся со стола и, стукнувшись о пол, раскололся пополам.

– Не страшно, – негромко сказала Наташа, стоявшая напротив стола. Ее глаза улыбались, но выражение их было странным, точно они смотрели внутрь себя. – На кухне есть еще.

Это были последние слова, прозвучавшие в квартире в этот день. До глубокой ночи ни она, ни Вита больше не проронили ни звука.