Текст книги "Дарители (СИ)"

Автор книги: Мария Барышева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 49 страниц)

Волк упал тяжело, яростно взвыв, и сразу же вскочил, сильно кренясь на правый бок. Его правая передняя лапа до самого локтя бесследно исчезла, но не единой капли крови не вытекло из гладкой, словно срезанной острейшим ножом, короткой культи. Казалось, лапу стерли резинкой. На горле зияло несколько дыр, в которых виднелось что-то более темное, чем волчья шерсть, и одна глазница щерилась пустотой. Гротескно подпрыгивая на трех лапах, волк снова двинулся вперед, и пока Наташа, ошеломленная болью, смотрела на него, правая лапа волка вдруг начала появляться из ниоткуда – сантиметр за сантиметром. Глазницу, точно поднимающаяся по весне вода, стала стремительно заполнять темно-красная, тут же стекленеющая и оживающая голодом и ненавистью жидкость. Казалось, время, если оно только здесь существовало, потекло в обратную сторону. В пальцах правой руки защипало, и, отняв ее от плеча, Наташа увидела, как пальцы и ладонь прямо на глазах, сквозь влажную кровь, покрываются короткими, хищными порезами, оставляемыми невидимой бритвой. А потом все вокруг качнулось и начало стремительно бледнеть, пропуская сквозь себя знакомые очертания комнаты и холст с вихрем цветных мазков на нем. Наташа поняла, что там, в другом мире, что-то начало происходить, и хозяин волка встает, теряя с ней связь.

– Нет!!! – закричала она, не отдавая себе отчета, на каком языке кричит и поймут ли ее там. – Не двигайся! Не смей! Назад! Будет хуже!.. Назад!!!

Комната исчезла, и Наташа снова увидела снежную равнину и взвившегося ей навстречу в прыжке зверя. Его пасть была распахнута, оба глаза смотрели на нее и видели. На правой лапе теперь не хватало только запястья, но расти она перестала.

В этот раз прыжок застал Наташу врасплох, и она сделала единственное, что можно было сделать – попыталась увернуться. Ей почти удалось, пасть обмануто щелкнула где-то наверху и позади, а Наташа проскользнула между лапами вбок. Одна из них задела ее, и тупой коготь оставил на спине длинную кровоточащую царапину. А потом земля вдруг кончилась, и ноги Наташи провалились в пустоту. Вскрикнув, она извернулась и ухватилась за край, повиснув на вытянутых руках и какой-то своей частью осознавая, что если упадет, то с ней может произойти нечто худшее, чем просто смерть. Пальцы неумолимо сползали, и на одной руке ногти один за другим ломались о каменную раскаленную землю, в то время как пальцы другой скользили, сгребая к краю валик рассыпчатого снега. Разорванное плечо тупо пульсировало, словно у него появилось собственное сердце. Наташа закинула голову в нелепой надежде, что сейчас откуда-то чья-то появится спасительная рука, но увидела только привычный, грязно-серый фон, всегда сопутствовавший этому миру. А потом над краем, заслоняя все, точно полная луна из-за горизонта, выплыла волчья голова с жестко торчащими ушами. Клыки под вздернувшейся верхней губой мертвенно поблескивали и по цвету походили на клавиши старого рояля. Голова нырнула вниз, чтобы сомкнуть челюсти на запястье Наташиной правой руки, но та вдруг исчезла, прыгнув в сторону и снова ухватившись за край. Потом человек последним отчаянным усилием дернулся вверх, выбросив свое тело над краем, и в тот же момент его левая рука соскочила, а правая намертво вцепилась в волчью лапу, срослась с ней, утопив пальцы в шерсти, коже, мышцах и сухожилиях, проникнув даже в кость. Волк взвыл, и наполовину свесился через край, упираясь культей и задними лапами. Его челюсти щелкали, безуспешно пытаясь дотянуться до вцепившейся, тянущей в пустоту руки. В запрокинутое лицо Наташи посыпались снег и взрытая сухая земля. Холодные красные глаза смотрели на нее с ненавистью, в которой теперь чувствовался далекий страх.

– Пошли со мной!.. – просипела она, вскинула другую руку, которая тоже вцепилась в волчью лапу. Ручеек крови стекал по ее спине, впитываясь в бриджи. – Раз так… то со мной!..

Прикрепленная к волчьему ошейнику, свободно провисшая цепь, до сих пор не препятствовавшая обоим сползать в пропасть, вдруг дернулась, натянувшись до предела, и вытащила их обратно, чтобы тут же снова провиснуть. После этого раздался легкий треск, ошейник лопнул и исчез вместе с цепью, предоставив волку абсолютную свободу.

Но свободы для волка больше не было. Он еще не осознавал этого, но в его движениях, рычании, безумном блеске глаз уже чувствовалось приближающееся эхо обреченности. Волк подмял Наташу под себя, но ее рука и его лапа уже стали одним целым. Лапа равномерно исчезала, человеческая рука поглощала ее, втягивая в себя, словно амеба. Разверстая пасть дернулась вниз, на этот раз успев только ударить одним клыком уже разорванное плечо, но вторая рука Наташи вцепилась в толстое пушистое горло, медленно, но верно отодвигая от себя лязгающие челюсти. На ее губах пузырилась слюна, и глаза теперь были такими же безумными, как и волчьи.

Левой лапы зверя больше не существовало, и когда Наташа выдернула свою руку, в теле волка осталась дыра с неровными краями. Волк, бешено крутя головой, завалился набок, и Наташа вцепилась ему в горло уже обеими руками, выворачивая голову в сторону, отводя как можно дальше от себя страшные челюсти. Приподняв бедра, она обхватила волка ногами, и повалила его на себя, крепко прижала, сунувшись лицом в жесткую шерсть, пахшую протухшей кровью, и раздался дикий, отчаянный, обманутый вой попавшего в ловушку животного. Задние лапы волка взбили тучу колючей снежной пыли, повисшей в воздухе. Тело Наташи сотрясалось в страшных судорогах, цвета сменяли ощущения, ощущения – чувства. Льющаяся из раны в плече кровь дымилась на мертвом морозе.

Волк исчезал. Вырваться он больше не пытался. Наташа обнимала его, и зверь медленно погружался в нее, словно в озеро. Его передних лап уже не существовало, исчезла и одна из задних, вторая утонула в человеческом теле по скакательный сустав. Вой превратился в невнятное задушенное хрипение – вывернутая набок и прижатая к груди Наташи волчья голова исчезла уже наполовину и продолжала беззвучно погружаться. Торчал гладко срезанный остаток уха, на морде – там, где до нее добрались пальцы охотника, темнели небольшие отверстия с округлыми краями. Темно-красный глаз бешено вращался в глазнице. Снег под бьющимися телами стал грязно-алым.

Потом наступил особенный, переломный момент, в который мир вокруг изменился, потому что она взглянула на него чужими глазами, восприняла его чужой жестокостью, с чужой маниакальной страстью влюбилась в пролитую кровь и закричала, пожираемая чужим голодом, для которого все прочие чувства и желания безразличны и бессмысленны, голодом, разрастающимся до размеров Вселенной, голодом, заменившем язык мышления. Мир вокруг задернулся белым звенящим туманом безумия, а потом все вдруг исчезло, и когда Наташа открыла глаза, волк исчез тоже.

Nec Deus intersit [15]15
  Пусть бог не вмешивается (лат.)


[Закрыть]– шепнул кто-то глубоко внутри на неизвестном ей языке – кто-то очень знакомый – шепнул ликующе. – Вот теперь и сродни ты хладной и безжалостной вечности. Вот и сошло к тебе творческое могущество, пред коим все смертные головы склонят и вострепещут сердца их в восхищенном ужасе. Теперь ты завершена, кровь от крови моей, душа от души моей, тьма от тьмы моей… A die ad aeternitatis… [16]16
  Из дня в вечность (лат.)


[Закрыть]

Наташа, жадно ловя воздух высохшими губами, села. К нижней губе прилипла волчья шерстинка, она выплюнула ее и поднялась. В воздухе еще витало нечто, как эхо исчезнувшего зверя – бледно-голубая, пронизанная красным и мертвенно-желтым туманная дымка. Пошатываясь, Наташа сделала несколько шагов и остановилась. Ее ноги онемели от холода, онемело и распоротое плечо. Вокруг было одно и то же – перед ней бесконечная снежная равнина, за ней – узкая полоска раскаленной мертвой земли, и со всех сторон – грязно-серая пустота. Чистейший снег холодно поблескивал, и в этом блеске чудилось нечто зловещее… Каждая снежинка – капля чьей-то пролитой крови. Злой крови. Наташа не понимала, почему все еще здесь.

Судя по тому, что больше ничего не было видно, волк Схимника жил на своем, личном уровне, куда не было доступа иным чувствам и желаниям. Теперь здесь стало пусто. А скоро начнется сращение, перемещение, и бог его знает, что тут поселится.

Кровь продолжала стекать по плечу и груди широкой лентой, на топике только с правого бока осталось несколько белых пятен. Она не могла толком разглядеть рану, но чувствовала, что та очень плоха. Рука почти не слушалась, вяло повиснув вдоль тела. Наташа сосредоточилась на ней, но рана не исчезла, кровь не остановилась. Это напугало ее. Когда демон Виты сжег ей руку, она восстановила ее с легкостью, не напрягаясь, почти мимоходом, хотя и тогда боль была реальной. В чем же дело? И почему не удается уйти? Может быть, она слишком истощила себя, сожгла в этой схватке? В мозгу слова перетекли в цвета – нервные, яркие, мечущиеся, словно стайка испуганных птиц. Внезапно Наташа осознала, что может умереть здесь, истечь кровью на снегу, в одиночестве… И никто не вмешается.

Сжав зубы, она снова закрыла глаза, а когда ее веки опять поднялись, то поднялись уже там. Она была в комнате.

* * *

Наташа лежала на спине среди мусора, разбросанных коробок, тюбиков и кистей. Когда она открыла глаза, ее голова была прижата правой щекой к полу. В метре от нее уходили куда-то ввысь «ноги» мольберта. Она чуть скосила глаза вниз – рядом на полу валялось лезвие «Жиллет», густо вымазанное кровью. Ее кровью. Но это было не так уж плохо. Хуже было то, что, несмотря на возвращение, она по-прежнему чувствовала боль в плече, чувствовала горящую огнем царапину на спине, оставленную волчьим когтем. Это было невозможно.

Застонав, она попыталась приподняться, опираясь на правую руку, и над ней склонилось лицо. Выражение его было жестким, напряженным.

– Помоги, – прошептала Наташа, – помоги мне… сесть…

Андрей осторожно чуть приподнял ее, и через секунду затылок Наташи оперся о стену. Он содрал с себя рубашку, не утруждаясь расстегиваньем пуговиц и наклонился к ней. В его руке блеснул нож, и она чуть съежилась, почему-то решив, что сейчас он перережет ей горло, но лезвие всего-навсего приподняло бретельку и разрезало ее – насквозь пропитанная кровью, та поддалась с трудом.

– Он укусил меня там… – с хриплым удивлением сказала она. – Почему же я истекаю кровью здесь? Ты видишь? Ты тоже видишь?

– Вижу, – глухо ответил он, что-то делая с ее плечом. Слышался треск рвущейся ткани. Его действия ощущались как-то издалека, словно во сне. – Сейчас не это важно. Ты можешь не болтать?

– Нет, подожди… Я хочу знать, что там… Ты можешь сказать, что именно ты видишь? Это очень важно. Скажи мне!..

– Рваная рана, похоже, от собачьих зубов… Очень большой собаки. Какого хрена… – Андрей тут же оборвал себя – удивляться он будет потом, хотя невозможно было отогнать от глаз эту жуткую и фантастическую картину – как голое девичье плечо вдруг само по себе словно взрывается, расплескивая кровь, и кожа полукругом превращается в рваные лохмы, проседает глубокими кровоточащими дырами.

– Не собаки… волка… – теперь в голосе Наташи слышалось странное удовлетворение. – Он укусил меня там… твой волк меня укусил… Но я его поймала… вот так…

– Мой волк?.. – на его лице появилось изумление смешанное с болью, словно кто-то всадил нож ему в спину. – Но ведь это…

– Всего лишь продукт деятельности мозга? Иллюзия? – тяжело дыша, она улыбалась. – Да, для вас это по-прежнему иллюзия. Для меня больше нет… либо он был слишком силен. Ты вырастил страшного зверя, Схимник, страшного… Не смотри так, я сама не знала, что из этого получится… Ты сможешь остановить кровь?

– Уже остановил. Сейчас поедем в больницу. Я…

– Не надо больниц. Пока не надо… Сходи в аптеку, купи… что надо… и перевяжи нормально… стерильно… Тебе ведь приходилось перевязывать в полевых условиях… и похуже раны?..

– Спятила?! – грубо произнес Андрей, вставая. Его руки были в крови. – У тебя мышцы разорваны… кость наружу!.. Зашивать надо!

– Ты ведь остановил кровь? – упрямо сказала Наташа. – Час ничего не решит. Делай, что говорю – я это заслужила! И принеси какую-нибудь одежду – рынок рядом. Если я пойду по улице в таком виде – люди не поймут.

– Ты просто дура! – он повернулся и вышел из комнаты. Наташа услышала, как он открыл в ванной воду. Через минуту громко хлопнула входная дверь. Наташа улыбнулась и закрыла глаза, оставаясь наедине с самой собой. Он даже не взглянул на картину, не взглянул… Наташа вдруг поняла, что больше не боится его. Не потому, что он стал ни на что не способен – все навыки остались при нем, и он по-прежнему мог убить легко и спокойно, если сочтет убийство необходимым – не было только потребности в этом, сжигающего, иссушающего, доводящего до безумия голода. Не было темного волка. Волк теперь был в картине. И частично в ней самой. Пальцы Наташи сжались на коленях. Нельзя винить волков за голод. Они убивают не ради забавы, а ради пропитания. Они свободны от совести. И потому особенно сильны. Она чувствовала себя головоломкой, в которую только что вставили последний кусочек, и теперь все разрозненные части медленно, но верно притягиваются друг к другу, чтобы стать единым целым. Даже этот укус, каким-то образом появившийся на теле – это очень важно. Отчего-то вдруг в памяти всплыли строчки из Надиного дневника, о котором она не вспоминала уже очень давно.

Мы очень близко подобрались к чему-то… мне кажется, что мы уже дотронулись до него, и теперь оно нас не выпустит.

Да, Надя, ты была права. Оно вас не выпустит. Никого из вас. Очарование власти… ты и малейшего понятия не имела о том, что такое настоящая власть.

Нужно было взглянуть на картину, и Наташа попыталась приподняться, но тут же поняла, что у нее ничего не получится. Тогда она, все еще продолжая улыбаться, закрыла глаза и перестала чувствовать время – оно текло где-то в стороне и было не интересно. Она не слышала, как хлопнула входная дверь, не чувствовала, как Андрей перевязывал ее, и открыла глаза только тогда, когда в руку ей вонзилась игла.

– Больно, – тихо сказала она, и Андрей нахмурился, бросая шприц на пол.

– Сейчас пройдет. Почему ты не хочешь сразу пойти в больницу?

– Потому что сейчас есть дела поважнее. Я ведь не при смерти, верно? Кстати, ты что-нибудь чувствуешь? Что-нибудь новое?

– Абсолютно ничего, – в его голосе проскользнуло тщательно скрываемое разочарование. – По-моему, ничего не изменилось.

– Да нет, ты теперь ампутант, Схимник. Теперь очень многое изменилось. Но сразу этого не поймешь – должно пройти несколько дней, может быть, неделя. Неужели ты не хочешь посмотреть на нее?

Рассеченная бровь Андрея вздернулась, и на широком лице появилась странная ухмылка, словно Наташа сказала какую-то пошлость.

– Хочу… но не думаю, что мне это нужно. Кроме того, я помню, как твои картины действуют на психику.

– А ты не смотри долго, – она протянула здоровую руку. – Помоги встать, мне тоже нужно… заглянуть в клетку.

Андрей наклонился и легко поднял ее на руки, потом повернулся туда, где стоял мольберт, и Наташа, со спокойствием опытного человека взглянувшая на холст, почувствовала, как его мышцы напряглись и задеревенели.

Картина была еще влажной, и оттого выступавший из ее глубины зверь казался особенно живым. Угольно-черный волк, ощерившись, летел навстречу смотрящему, распластавшись в прыжке. Раскосые, беззрачковые, холодные глаза смотрели с бешеным, безумным голодом, ловя взглядом из любой точки. Облачко взметнувшегося снега клубилось над задними лапами, из пасти вырывался пар. Казалось, холст прозрачен, как хорошее стекло, и волчья морда почти касается его поверхности изнутри – сейчас холст с треском прорвется, и хищник приземлится на пол комнаты, готовый пуститься в бесконечный голодный рейд. Из картины толчками исходила почти осязаемая угроза и вполне реальный густой запах протухшего мяса – дыхание из распахнутой пасти, и только отворачиваясь, Андрей все-таки осознал, что это иллюзия. Комната приобрела прежний запах заброшенного помещения, но все равно осталось ощущение упорно глядящих в спину чьих-то глаз, призывающих обернуться и смотреть, смотреть… и может быть, распороть холст, чтобы заглянуть еще дальше…

Наташа, пока Андрей снова не опустил ее на пол, не сводила глаз со своей картины. За этот короткий промежуток времени она успела понять две вещи, которые для Андрея остались недоступны. Во-первых, волк на картине был определенно не весь. Чего-то не хватало – то ли в глазах, то ли в выражении хищной морды, то ли в легкости прыжка. Не составляло труда понять, куда это «что-то» подевалось, и теперь исчезли последние сомнения. Во-вторых, она обнаружила, что собственные картины на нее больше не действуют. Наташа смотрела на нее – и только. Все ощущения, которые она испытывала раньше, пропали.

– Вот и все, Схимник, – тихо сказала она, привалившись к стене. – Теперь и для тебя нет обратной дороги. Ты, как и мы трое, миновал точку возврата, и двигаться можно только вперед. «До» для всех закончилось, теперь есть только «после».

Андрей хмыкнул и сел рядом, тоже прислонившись к стене.

– Чего ты хочешь?

– Я? – Наташа повернула голову. – Не так уж много. Я хочу, чтобы ты поехал со мной в Волжанск.

Его лицо осталось равнодушным, словно он ждал этого вопроса.

– Нет.

– Ты очень хорошо знаешь людей, которые мне нужны… Ты знаешь город. И ты хорошо подготовлен, – невозмутимо продолжила она, словно не получив никакого отказа. – Конкретного плана я тебе сейчас не скажу, чтоб ты себе голову не забивал. Я ведь не садист, Схимник. Я тебе время дам, хотя ты мне когда-то его не дал. Впрочем, даю я его не столько тебе, сколько Витке. С ней даже говорить не надо – видно, что ей с тобой хорошо, так пусть отдохнет – заслужила. В общем, все лето ваше. Ты мне будешь нужен в конце сентября. Как раз и в Волжанске все уляжется, подзабудется слегка.

– Что ты хочешь сделать в Волжанске? – осведомился Андрей со снисходительной усмешкой, внимательно поглядывая на ее перевязанное плечо. – Убить Баскакова?

– Убить – это слишком просто, – задумчиво сказала Наташа. – Умереть – это все равно что сбежать. А я не хочу, чтобы он сбегал. Я хочу, чтобы ему было очень плохо – так же плохо, как и нам. У меня есть время, чтобы все продумать, но кое-что я уже знаю. Вита говорила, у него там, кажется, дочка имеется?

Его взгляд полоснул ее по лицу, злой и в то же время заинтересованный.

– Она еще ребенок.

– Я представляю себе этого ребенка… лет четырнадцать-пятнадцать, избалованная маленькая блядь. Уж в любом случае не стоит никого из «Пандоры», большинства моих клиентов и наших с Виткой испорченных нервов! Впрочем, какая разница – я ведь не собираюсь ее убивать… я собираюсь, – Наташа вдруг сузила глаза, и ее голос начал срываться на крик: – Ты обещал мне! Ты еще не понял, что с тобой случилось, но ты поймешь и тогда… – она чуть привстала, приподняв вверх забинтованное плечо. – Ты видишь, что из-за тебя со мной случилось!

– Не верещи – я ведь еще не повторил отказа, – Андрей закурил и посмотрел на часы. – Слушай, на кой черт тебе все это надо? Ведь не девочка, юношеский максимализм давно пережила. Художественные исследования в области эмоциональной устойчивости?

– Люди, подобные Баскакову, ставят себя выше закона. Не того, который прописан в глупых бумажках – настоящего закона…

– Тебе наплевать на законы, – он протянул ей сигарету. – Почему бы тебе не бросить это все, не успокоиться, просто жить, раз у тебя появилась такая возможность? Ты хотела обратно Славку – ты его получила, ты хотела, чтобы за тобой не охотились – охоты нет. Тебе, глупой, держаться за это нужно и радоваться – ведь это же все может кончиться в любой момент.

Наташа покачала головой.

– Такой человек, как я, не может удовлетворяться какими-то мелкими, обывательскими интересами. Мне нужна сверхзадача, которая бы оправдывала мое существование. И тут уже не в мертвецах дело.

– Твоя сверхзадача – Баскаков? – скептически спросил Андрей и покосился на картину. – М-да. Сколько времени ты собираешься провести в Волжанске?

– Пока не знаю. Кстати, чтоб тебе лучше думалось, могу сообщить, что твоя картина останется у меня.

– Да ну? – отозвался он и наклонился, осматривая ее плечо. – А ты знаешь, что…

– Знаю. Мы обменяемся. В городе, из которого мы уехали, осталась картина. Картина из Зеленодольска. Очень ценная. Хочешь ее?

Их глаза встретились, и Наташины тут же закрылись.

– Знаю, хочешь сказать мне, что я – сука. Говори все, что хочешь. Мне все равно. Пришлось все предусмотреть. Итак, я даю тебе адрес и ключ. Ты уходишь и оставляешь меня здесь. Не беспокойся, я ничего не сделаю с твоей картиной – просто мне нужны гарантии. До больницы доберусь сама, не беспокойся, расскажу какую-нибудь историю про бешеных собак…

– Хорошо, я согласен. Но она ничего не должна узнать.

Открывшиеся навстречу его взгляду глаза показались больными и невероятно старыми.

– Неужели ты так ее любишь?

Выражение его лица не изменилось, и он продолжал спокойно курить, разглядывая противоположную стену, а Наташа внимательно смотрела на него, переводя взгляд с лица на его голую, блестящую от пота грудь и обратно. Крепкий, сильный, решительный человек, ожесточенный и умеющий доводить дело до конца несмотря ни на что, кроме того, весьма привлекательный. У нее мелькнула мысль, что такой сейчас подошел бы ей несравненно больше, чем Слава – мелькнула и исчезла бесследно. Слава был священен. Слава был тем светлым, что она не могла от себя отпустить, и подумав об этом, она вдруг расплакалась – беззвучно, без всхлипываний и аханий – просто слезы потекли вдруг по неподвижному лицу, как будто внутри что-то таяло. Андрей заметил это и вдруг понял, что видит настоящую Наташу Чистову в последний раз. Он взглянул на часы – с того момента, как они встретились, прошло почти три часа, Вита должна была уже проснуться. Ему хотелось как можно скорее уйти, и он резко пододвинул к ней принесенный пакет с одеждой.

– Одевайся, поехали в больницу.

Она покачала головой, потом протянула к нему сжатый кулак и разжала над его ладонью.

– Ключ и адрес.

– Одевайся, – сказал Андрей, проводя указательным пальцем по ее горлу. – Я не уйду, пока не буду уверен, что ты попала в больницу. Ну? Или тебя отключить и одеть как куклу?! Давай, я помогу.

С его помощью она стащила пропитанную кровью одежду, которая уже начала затвердевать и надела принесенный им длинный темный сарафан, оказавшийся великоват, и легкую широкую кофту. Помогая, Андрей рассеянно смотрел куда-то сквозь Наташу, и в его прикосновениях к ее голому телу не было никакого сексуального подтекста. С оттенком оскорбленности Наташа чувствовала, что он почти забыл о ее присутствии.

Прислушивается к своей пустоте…

Придерживаясь за его плечо, Наташа вышла на площадку, потом оба обернулись, глядя на темнеющий проем комнаты, в которой оставалась картина. Дверь скрипнула, закрываясь и отрезая их взгляды, негромко щелкнул замок. Андрей повернул ключ, и Наташа протянула раскрытую ладонь.

– Давай.

– Нет уж, – Андрей спрятал ключ в карман джинсов, холодно глядя на нее. – Я поеду с тобой в этот чертов город – это я тебе обещаю. Но картину я тебе не оставлю! Как только она высохнет, я ее заберу. Не нужно скрежетать зубами, подруга! Только так состоится твоя поездка. Без меня ты не проживешь там на свободе и пяти минут! Тебе ясно?!

– Предельно, – сказала она, зло улыбаясь. Андрей кивнул и, придерживая, повел ее вниз по лестнице.

Они распрощались в одном из узких больничных коридоров с рядом старых деревянных кресел вдоль стены и нескольких придавленных жарой пациентов на них – распрощались молча и холодно – просто один повернулся и пошел к выходу, а другая осталась стоять, придерживая ладонью перевязанное плечо. Когда Андрей уже почти подошел к дверному проему, Наташа окликнула его, и в ее голосе был льдистый смех.

– Эй, Схимник! Как ты себя чувствуешь, совершив жертвоприношение?!!

Спина идущего человека на одно почти неуловимое мгновение сгорбилась, словно под непосильной тяжестью, но он сразу же выпрямился и, быстрым взмахом ладони пригладив растрепавшиеся волосы, исчез за открытой дверью.