Текст книги "Дарители (СИ)"

Автор книги: Мария Барышева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 49 страниц)

Вита, опередившая их на несколько шагов, уже перемахнула через огненную полосу, и теперь по другую сторону яростно хлопала по своим тлеющим брюкам. Неподалеку маленький врач, пригнувшись, остервенело рвал на себя ручки дверей, и из его рта вырывались испуганные, всхлипывающие звуки. Слава подхватил девушку на руки и вместе с ней одним прыжком оказался по другую сторону огненного препятствия, вяло успев удивиться, что его тело, которое словно пропустили сквозь огромную мясорубку, еще способно на такие действия. Еще одна пуля оцарапала его шею, он споткнулся и упал, успев толкнуть Наташу к двери, где ее перехватила Вита, и та почти повисла в ее руках, беспомощно свесив руки и склонив голову. Вита крепко держала Наташу за талию, но смотрела не на нее, а куда-то за спину Славе.

Он обернулся и сквозь близкие пляшущие языки пламени увидел, что уже весь дальний конец комнаты охвачен огнем, неумолимо ползущим по стенам к дверному проему. По потолку стелился ровный, мягко колышущийся слой пламени, из которого время от времени вырывалась огненная плеть, но тотчас втягивалась обратно. Ближе к двери к полу то и дело быстро спускались трехцветные жаркие язычки, быстро касались стены, косяка, дверной створки, точно пробуя на вкус, но тут же отдергивались, оставляя густой черный след, и сквозь выстрелы слышались звонкие хлопки лопавшихся в огне электрических лампочек, когда пламя набрасывалось на очередной светильник. Оно то продвигалось с голодной стремительностью, то ползло лениво, как самоуверенный хищник, не сомневающийся, что добыча уже никуда от него не денется. Комнату заволакивали густые, удушливые клубы дыма.

– Обманула меня-а-а!.. не могу управлять!.. почему?!.. обманула!.. убейте!!! всех убейте! все умрите!

То, что было Баскаковым, давно покинуло кресло, теперь превратившееся в доедаемые огнем обугленные деревяшки и пучок торчащих пружин, и, надсаживаясь в горестном вое, медленно, но верно продвигалось к двери. Из-за перераспределившейся массы тела и изрядно сместившегося центра тяжести ему пришлось опуститься на четвереньки, и оно ползло, раскачиваясь из стороны в сторону, упираясь в пол вывернутыми локтями и коленями, цепляясь скрюченными пальцами и волоча за собой разбухшие ноги с остатками туфель. То ли наросты, то ли опухоли, покрывавшие теперь все его тело, проступившие даже на губах, веках, взбугривавшие и без того до предела натянутый на ягодицах и в паху трикотаж белья, дергались и сокращались, точно пытались жить своей жизнью; с некоторых свисали длинные складки кожи, напоминавшие щупальца или хвосты. Испещренные красными жилками глаза смотрели вперед со слепой ненавистью, а в распяленном, разорванном рте трепетал в крике пухлый, грязно-розовый язык.

– Все!.. все!.. всевсевсевсевсе!..

Схимник отступал к двери, держа перед собой давно мертвого охранника с разбитой переносицей и много раз простреленным телом, и всаживал в существо пулю за пулей. Со стороны могло показаться, что он, на пару с мертвецом, исполняет какой-то диковинный, сложный танец, мягко, по-кошачьи перемещаясь слева направо и обратно, раскачиваясь и чуть приседая, и все направленные в него пули либо проходили мимо, либо зарывались в ловко подставленный труп. Но и существо, переваливаясь на ходу, странным образом угадывало движение пальца на курке и траекторию очередного выстрела, и его тело запоздало только дважды, приняв пули в плечо и в голый распухший живот, и теперь за ним тянулся широкий красный слизистый след, точно оно было огромной улиткой.

– Выходите! – крикнул Схимник, не оборачиваясь, и швырнул вконец изрешеченное пулями тело в ползущее существо. – Бегом!

Слава вскочил и бросился к двери. Тем временем Вита, придерживая Наташу одной рукой, оттолкнула Свиридова и, просипев: «Не в ту сторону!» пинком распахнула двустворчатые двери и вылетела в коридор. Маленький врач выкатился следом и застыл, растерянно крутя головой на развилке трех коридоров.

– А куда…

– Не стойте! – рявкнул выпрыгнувший из комнаты Слава. Наташа, до этого момента висевшая на руке подруги, как тряпка, вдруг резко выпрямилась, словно проснувшись, и бросилась вперед.

– Я знаю!.. Сюда!

Вита оглянулась на открытый проем двери, словно зев камина бросавший на стену дрожащие отсветы. Никто не вышел следом за ними, выстрелы утихли, и теперь оттуда доносились лишь нечеловеческий вой и надсадные звуки драки. Прикрыв рот и нос полусогнутой рукой, она крутанулась на пятке и кинулась было обратно, но Слава ловко поймал ее за шиворот и пихнул в ту сторону, куда побежали Наташа и Свиридов.

– Нет, я сам! Беги за ними!

Он повернулся, и тут из комнаты выскочил Схимник. Пиджака на нем уже не было, разорванная спереди рубашка свисала лохмотьями, оскаленное, перепачканное кровью и копотью лицо было страшным. Одна его штанина горела, и он, наклонившись, прихлопнул огонь ладонями – небрежно, точно докучливое насекомое. Потом плавно, почти изящно отступил чуть в сторону и словно бы едва-едва коснулся запястья выпрыгнувшего следом за ним мужчины, слегка поправив его движение и продолжив до стены, о которую тот и ударился с сырым треском. Его тело сползло на пол и осталось лежать, слабо подергиваясь. Схимник подхватил выпавший из его руки пистолет и бросился вперед, молча махнув Славе. На ходу проверил обойму и, заскочив за угол, сунул оружие в руку Новикова.

– Здесь еще три. Давай к лестнице, я пойду следом.

– А как же…

– Мне он не нужен! Делай, что сказал!

Слава, поняв, что возражения излишни и при данных обстоятельствах Схимника лучше послушать, повернулся и помчался дальше по коридору, не оглядываясь. Он проскочил какую-то роскошно обставленную комнату, пробежал еще одну, на этот раз уже не заметив, что она из себя представляла, и попал в следующую, где, в окружении все тех же пресловутых колонн, помещалась поистине гигантская кровать, и окна, располагавшиеся друг напротив друга, тоже были огромными. Наташа, Вита и Петр Михайлович ждали его в дверях, нервно озираясь, и он, взглянув на Наташу, в который раз ужаснулся произошедшим с ней переменам, и сердце рванулось острой болью. Лампы в комнате не горели, но за окнами уже светало, и бледненькие утренние тени только делали ее окровавленное лицо еще резче, углубляя морщины и превращали глаза в темные бездонные провалы, в которых невозможно было разглядеть никакого выражения. Но от всей ее, пусть и осевшей, надломленной, старчески согнутой фигуры веяло некой свободой – словно с Наташи сняли тяжелый, сковывающий гипс, который она вынуждена была носить много месяцев.

– Где Андрей?! – хрипло спросила Вита, не отрывая глаз от пистолета в его руке. – Где…

– Идет следом! – бросил Слава, стараясь, чтобы его голос прозвучал как можно спокойней – настолько, насколько это было сейчас возможно. Машинально глянув в одно из окон, он оценил высоту – этаж третий, не меньше. Сам он, возможно, и спустился бы, но тащить этим путем девчонок и пожилого врача было безумием. – Наташ, он сказал нам к лестнице… куда идти?!

– Туда! – Наташа обернулась и махнула на короткий прямой коридор, упиравшийся в массивную полуоткрытую дверь. – Быстрее, пока…

Ее слова оборвал грохот захлопнувшейся двери. Слава резко обернулся, вскинув руку с пистолетом, но тут же, облегченно вздохнув, опустил ее, увидев в дальней комнате Схимника. Согнувшись, тот волок к закрытой двери тяжелый диван.

– Славка, подсоби! – крикнул он, и Слава поспешно кинулся обратно. – Витек, выведи врача из дома! Наташка тебе покажет дорогу!

– Я без тебя не пойду! – голос Виты сорвался на истеричный, испуганный визг. Тогда Андрей, оставив Славу, надсадно хрипя, перетаскивать к двери мебель, подбежал к дальнему проему и выглянул, тяжело дыша и держась одной рукой за косяк.

– Делай, как говорю, котенок, – быстро, но спокойно сказал он. – Сам он не справится. Выходите и бегите подальше от дома. Мы со Славкой следом. Давай.

За его спиной раздался оглушительный удар. Кто-то с силой толкнулся в забаррикадированную дверь, толкнулся еще раз. Вита кивнула, отвернулась и, обхватив Свиридова за талию, потянула его в коридор. Андрей глубоко вздохнул и повернулся. Слава, держа пистолет обеими руками, быстро пятился к проему, расширенными глазами глядя, как со скрежетом едет по полу наспех приваленная к двери мебель и как толчками открывается дверь, и из образовавшейся щели на них уже смотрит чье-то, залитое кровью и искаженное безумной яростью лицо, и в комнату вползают, извиваясь и перекатываясь, клубы дыма.

– Пошли! – резко сказал Андрей, потом добавил – не своим, странно глухим и невыразительным голосом: – Устал я до черта!..

Слава подскочил к распахнутой двери, за которой открывался полукруглый коридорчик, ведший к спасительной лестнице, и, обернувшись, хотел крикнуть Андрею, захлопнувшему дверь в спальню, чтобы тот поторопился, но в ужасе осекся, только сейчас увидев, что рубашка на его спине промокла от крови и посередине, чуть левее позвоночника, темнеет аккуратная круглая дырочка.

– Шевелись! – произнес Андрей с усталой злостью, повернулся и в несколько прыжков оказался возле Славы. Его тело двигалось все так же быстро и уверенно, но уже начало утрачивать кошачью гибкость, движения стали чуть тяжеловатыми, рваными. Он вытолкнул Славу в коридорчик, едва заметно поморщившись. – Минут пять у вас будет!

Дверная створка стремительно качнулась обратно, но Слава, застывший на развороте, вцепился в косяк, и дверь остановилась за несколько сантиметров от его пальцев.

– Ты… – хрипло пробормотал Слава. Раздраженное лицо Андрея показалось в узкой полоске между косяком и дверью, и взглянув ему в глаза, Слава вдруг отчетливо осознал, что Андрей умирает – и знает об этом. В следующее мгновение его пальцы резко, чуть не сломав, отодрали от косяка.

– Девчонок сбереги, – сказал Андрей, и его лицо исчезло. Дверь захлопнулась с глухим ударом, отсекая от лестницы грохот расшвыриваемой мебели, бессвязные, хриплые, приглушенные расстоянием выкрики, тоскливый болезненный вой, сырые утробные звуки и тяжелое, надсадное дыхание оставшегося по другую сторону человека. Слава услышал, как поворачивается замок, как по полу волокут что-то увесистое, и развернулся, собираясь попытаться выбить дверь. Потом его плечи поникли. Он выругался со злым отчаянием и бросился к лестнице.

Андрей за дверью угрюмо улыбнулся, услышав удаляющиеся шаги, потом, пригнувшись, скользнул к стене, и в тот же момент дверь в спальню слетела с петель и, треснувшая посередине, врезалась в тумбочку, смела с нее массивный канделябр и чьи-то фотографии в широких рамках и грохнулась на пол. Андрей невольно кинул быстрый взгляд на противоположный дверной проем, загороженный массивным шкафом, но Схимник тут же отвел глаза, ухмыльнулся, по-волчьи вздернув верхнюю губу, перехватил первого же ввалившегося в комнату человека, и тот, с вывернутой назад и вверх рукой полетел лицом в пол по короткой дуге, и на середине этой дуги локоть Схимника врезался в его кадык, а в спальню уже вбегали остальные и набрасывались на неожиданное и досадное препятствие. Набрасывались упорно и молча, как призраки-убийцы, и в схватке никто из них не издал ни вопля, ни стона боли. Им нужно было пройти вниз – именно этого хотело ползущее за ними, расплывающееся от собственной тяжести существо, за которым по полу, стенам и потолку коридоров и комнат неторопливо и неотрывно, словно верный пес, следовал огненный вал, гоня перед собой клубы дыма. Один из охранников углядел бледный прямоугольник окна в обрамлении синих штор и, обскочив дерущихся, с разбегу кинулся на него, не раздумывая ни о высоте окна, ни о крепости стекла, и прочнейшее стекло не выдержало нечеловеческой силы удара. Тело, пробив окно, уже наполовину вылетело наружу, когда подскочивший Схимник ухватил охранника за ноги и дернул назад и вниз, насадив животом на торчащие из рамы кинжальные осколки. Человек забился, беззвучно разевая рот, из которого хлынула тугая струя крови, и ввалился обратно в комнату, а Схимник давно отскочил и сцепился с остальными. Кровь уже пропитала его рубашку и спереди, съедая белое нить за нитью, текла из уголков губ, запекаясь в густой черной бороде. Кто-то стрелял в дерущихся из-за мебельного завала, а он хрипло рычал в звериной ярости, оскалившись и сверкая потемневшими глазами. Он обещал пять минут и намерен был выполнить обещание.

XIV

К концу последнего лестничного пролета Свиридов стал задыхаться и охать, бормоча: «Сердце, сердце!» – и почти обвис на руках обеих девушек, предоставив им тащить его чуть ли ни волоком. Это было непросто – маленький врач оказался тяжеленек, и ступив на пол небольшого холла, Вита и Наташа уже сами хрипели от напряжения.

– Куда?! А ну стоять!

Распахнутая настежь входная дверь легко колыхалась взад и вперед – неслыханная во владениях Баскакова вольность – и утренний ветерок свободно перекатывал через порог бурые листья и сухие травинки. Возле двери стоял мужчина, удивленно глядя на спустившихся воспаленными глазами, и Вита сразу же узнала в нем охранника, которого еще в городском особняке так удачно окатила нашатырем.

– Я сказал стоять! – повторил он, не сводя с них глаз и в то же время кося наверх, откуда долетали грохот и странный вой. Его ноздри шевелились, настороженно втягивая уже вполне отчетливый запах гари. Он шагнул им навстречу, и в его руке блеснул нож. – Никто не…

Его голова вдруг запрокинулась назад, из-под суматошно взлетевшей к лицу ладони хлынуло темное, и только потом стоявшие возле лестницы услышали звук выстрела. Охранника мотнуло вправо, он боком свалился на пол и застыл, продолжая прижимать ладонь к лицу.

– Не стойте! На улицу! – крикнул прыгавший через ступеньки Слава. Толкнув Наташу вперед, к распахнутой двери, он подхватил Свиридова и почти понес его к двери. Маленький врач, пыхтя, еле успевал перебирать ногами.

Где-то наверху грохнул выстрел, потом еще один. Раздался приглушенный звон бьющегося стекла. Вита, побелев, замерла в дверях.

– Идем! – выскочившая откуда-то сбоку Наташа схватила ее за руку. – Нам нужно дойти до ворот.

Вита, не тронувшись с места, резко, почти брезгливо отдернула руку.

– Не трогай меня! Я…

– Ты пойдешь, твою мать! – заорал Слава, оборачиваясь, но не останавливаясь. – Или потащу тебя за волосы! Не для того он сейчас…

Он осекся и отвернулся, вспомнив взглянувшие на него из дверной щели глаза. Наташа мягко, но настойчиво потянула Виту вперед, и той показалось, что даже сквозь куртку она чувствует холодную сухость и вялость кожи ее руки.

– Поторопись! У нас очень мало времени!

– А что будет потом? – Вита попыталась обернуться, но Наташа не дала. Ветер привольно играл ее короткими седыми прядями, мягко перебрасывая их с лица на затылок и обратно. Согнувшаяся, сгорбленная, она теперь казалась одного роста с Витой, и дыхание из ее рта вырывалось хриплое, сбитое.

– Потом? Я уже не знаю, но, кажется, будет плохо, – голос Наташи прозвучал печально и в то же время в нем было некое облегчение. – Я ведь не Художник больше. Художник остался там, наверху. А я – не Художник.

* * *

Существо умирало.

Запертое, обманутое, ненавидящее, обреченное, оно упорно продвигалось по коридору к двери в комнату, оставляя на полу широкий кровавый след, и кровь спустя несколько секунд вскипала в ползущем следом пламени. Тело, не в силах нести такую чудовищную нагрузку, разваливалось, сосуды, не выдерживая давления бешеного тока крови, которую гнало в безумном ритме сердце, полопались во многих местах, пулевая рана в животе сильно кровоточила, и жизнь уходила с каждым метром, на который удавалось продвинуться вперед. Это его не останавливало. Оно не хотело умирать. Но и жить таким тоже не хотело, и продолжало ползти и выть от сознания собственного бессилия перед неумолимо надвигающейся смертью. Смертью окончательной.

Оно уже не помнило о существовании человека, чьим телом стало, и не пыталось его искать, хотя знало, что он, возможно, еще барахтается где-то внутри него – бесплотный, безумный сгусток, снова и снова перемалываемый чужими эмоциями. От него осталась только безликая память – как позабытая на столе книга, которую можно листать, как вздумается. По сути, он был уже мертв. Но это было не важно. Важным было то, что оно получило, наконец, в полное владение тот дар, к которому так стремилось, но воспользоваться им уже не могло.

Проталкивая свое тело вперед, существо иногда замедляло движение, чтобы вновь и вновь посмотреть на свои руки. Не обмани его собственный двойник, не придай ему раз и навсегда материальную, живую форму, из-за которой теперь разрушалась, не могущая растянуться и вместить ее в себя, человеческая плоть, – не сделай он подобного, тогда эти руки, бесплотные и послушные, могли бы стать чутким, волшебным инструментом. Но теперь это были ни на что не годные, разбухшие лапы, похожие на огромные волдыри. Из-под растрескавшейся кожи сочилась густая, грязно-алая жидкость, скрюченные вывихнутые пальцы не смогли бы ничего удержать, в том числе и кисть. Этим рукам не суждено было нарисовать ни одной картины.

Да и времени уже не оставалось.

Существо неумолимо разрушалось вместе с телом. Его зрение и слух ухудшались стремительно, гасли ощущения гладкости и легкой теплоты пола и вкуса собственной крови на языке. Дышать становилось все труднее, боль отдалялась, и это приносило существу новый оттенок страха, прежде незнакомый. На ходу оно чувствовало, как где-то внутри него что-то продолжает непоправимо смещаться и рваться, но сделать ничего не могло. Тело, с которым оно срослось, не подчинялось ему, как прежде это делала клетка-Чистова, и не в его силах было исправить хотя бы царапину или заставить глупое сердце биться ровнее. Единственное, что оно могло – это тащить следом покорную волну живого, ненавидящего пламени и отдавать приказы взглянувшим на него людям. Потому что все-таки являлось картиной. Особенной картиной. Пусть и охваченной тлением.

Одной из тех картин, которые не любят, когда на них не смотрят. И которые сами умеют смотреть.

Тяжело переваливаясь, задевая за опрокинутую мебель распухшими полушариями ягодиц, оно вползло в комнату и, часто, по-собачьи, дыша, уставилось на дерущихся. Оно увидело тех, кто с покорностью его воле рвались к лестнице. Увидело одного из бывших охранников, который не ввязался в драку, а, стоя за косяком и глядя перед собой пустыми глазами, стрелял без разбора в самую гущу дерущихся. Увидело человека, сражающегося с яростью зверя. И зверя, сражающегося за то, за что мог бы сражаться только человек. Стрелявший попал в него – и попал еще раз, но он не упал, только зарычал еще яростнее, блестя железным зубом. Этого было слишком мало, чтобы свалить сильного человека, решившего довести задуманное до конца и лишь потом умереть.

Существо застонало и снова двинулось вперед, к дерущимся, почти вбивая локти в пол и таща за ними непослушное тело. Сетка сосудов под кожей бешено пульсировала, прорастая все новыми и новыми фонтанчиками. Отростки и свисающие бугры шлепали по паркету. Кровь мешалась с потом и слезами.

– Вниз… – почти беззвучно шептало оно, – мне надо вниз… вниз…

Человек пропустит его. Пусть только взглянет. Пусть только слегка дотронется взглядом… и тогда поймет, что ему д?лжно умереть. Он и так уже мертв.

* * *

Он сидел в беседке и ждал.

Он сидел совсем недолго, но пистолет успел остыть и неприятно холодил сжимавшие его пальцы. Легкий туман стелился вокруг беседки, и затянутый полупрозрачной дымкой парк перед домом казался зловеще-волшебным, нереальным. Ярко-белая беседка плыла в нем, словно затерявшийся в океане корабль-призрак, деревья и искусственные скалы то резко выступали, то вновь становились размытыми, словно медленно уходили в какой-то другой мир. Где-то далеко в тумане простуженно каркали вороны.

Вначале он смотрел сквозь туман на дом, потом отвел глаза и не поднял их даже тогда, когда где-то наверху разбилось окно, – его взглядом завладели капли холодной, искрящейся росы на перилах беседки. А потом он уставился на кусты японской таволги, высаженные вокруг в несколько извилистых линий. На них еще сохранились листья – удлиненные, ярко-багряные, блестящие от утренней влаги, и бледная дымка только оттеняла их удивительный цвет. Уходящая осень улыбалась сидящему в беседке – улыбалась сквозь ноябрьский туман ласковой багряной улыбкой, как улыбнулась бы любому, но человеку в ней чудилась издевательская усмешка. Как и во всем вокруг. Он смотрел на багряные листья, сам бледный, как призрак, и в глазах его была ночь. Если бы его спросили, для чего он здесь сидит и кого ждет, вряд ли он смог бы ответить.

Шедший от пистолета холод добрался уже до самого сердца. Когда-то он подобрал его в ресторане. Улыбчиво-насмешливое божество бросило оружие, и он почти не сомневался, что пистолет предназначался именно ему – и никому другому. Но теперь его боги были мертвы, желанный золотоволосый призрак, сопровождавший его много дней, исчез, и он хотел знать, кто тому виной.

Одно было определенно. Он ждал кого-то, кто должен был выйти из дома. Из той распахнутой двери, через которую он недавно пробежал, едва не сбив с ног удивленного охранника. Он дождется, когда тот вступит в утренний туман… а потом поедет домой и ляжет спать. Нет, сначала он поест. Он купит свежеиспеченного утреннего хлеба, горячего и хрустящего, и густого, жирного домашнего молока… не для того, чтобы наполнить желудок, а чтобы отбить вкус гари и крови. А потом ляжет спать. Он даже улыбнулся, представив себе все это, но его улыбка тут же увяла, когда он вспомнил, что у него нет дома. Впрочем, и это было не так уж важно. Багрянец листьев, издевательски просвечивающий сквозь туман, – вот что его беспокоило. Когда пятна крови на его сером френче еще не засохли, они были такого же цвета. Но та кровь – не его вина. Ему приказали. И пообещали картину. Ему дали слово бога, что с этих пор только он сможет коснуться ее. Только он станет решать – сохранить ее или разрушить.

Шум шагов и голоса отвлекли его от созерцания листьев, и он вскинул голову. Его рука с пистолетом напряглась, и он чуть пригнулся – нелепая темная, обожженная фигура на фоне ослепительно-белого.

Из дома вышли четверо. Они шли быстро – почти бежали, то появляясь из тумана, то снова ныряя в него, и он слышал, как они шагали по выложенной колотым известняком дорожке. Двое мужчин и две женщины. Один мужчина поддерживал другого, помогая ему идти. Худая седовласая женщина в черном пальто почти тащила за собой другую, невысокую, и та то вырывалась, то покорно шла вперед, и ее истеричный голос резал затуманенную тишину, как зазубренный нож.

Услышав этот голос, он внезапно понял, кого ждал. Это было как озарение, бывающее только один раз в жизни. Фигура шедшей словно окуталась темным ореолом, и из-за ее плеча внезапно выглянула Яна, но не такая, какой она являлась ему постоянно. Не обворожительная красавица в темно-синем белье, а обгорелый, еще дымящийся остаток человека, по которому уже невозможно было понять, что он когда-то был женщиной.

«Ты свалил все на меня! Но ведь о письмах узнала она! Она их забрала. Она их отдала и объяснила, как их использовать. Из-за нее мне задавали вопросы. Если бы они знали про мое больное сердце, они задавали бы их более милосердно. А так меня потом просто спалили, как старые газеты. Разве это справедливо?»

Вздрогнув, он моргнул, и видение исчезло, оставив только темные фигуры идущих. Возможно, его никогда и не было.

В любом случае он устал ждать. Ему очень хотелось горячего хлеба.

Женщины теперь шли порознь – невысокая чуть позади, постоянно оглядываясь на дом – туда, где за стеклами третьего этажа мелькали жаркие всполохи. Он встал и вышел из беседки в туман. Остатки его светлых волос серебрились от унизавшей их росы. Не таясь, он поднял руку с пистолетом, и ночь в его глазах сменилась абсолютным мраком.

* * *

Наташа, обеспокоенная тем, что Вита снова отстала, не в силах оторвать глаз от дома, обернулась, намеренная схватить подругу за руку и тащить, пока хватит оставшихся сил. Они как раз проходили мимо окруженной невысоким кустарником беседки, похожей на маленький минарет, и она протянула руку, когда совсем рядом вдруг увидела Шестакова-Сканера. Наташа готова была поклясться, что доли секунды назад там никого не было, но теперь он стоял там, и туман словно расплескался вокруг него. Он стоял неподвижно, отчего казался удивительно гармоничной частью паркового ансамбля, – двигалась только его правая рука, сжимавшая пистолет побелевшими пальцами.

За крошечный промежуток времени Наташа успела увидеть еще очень многое. Она увидела, что пистолет нацеливается точно в затылок пятившейся, неотрывно глядящей на дом подруги. Увидела, что его глаза, казавшиеся почти белыми, совершенно безумны, а губы неистово дергаются, точно он страдал жесточайшим нервным тиком. Потом она снова увидела Виту, но уже такой, какой она была в том памятном сне, – бледной, равнодушной, далекой. А затем вдруг почему-то увидела Надю, стоявшую на темной дороге с развевающимися волосами, раскинувшую руки, точно пытаясь поймать ветер.

Крик бы опоздал.

Крики всегда опаздывали.

Она бросилась к Вите, протянув руки, – бросилась со всей силой, которая оставалась в ее ослабевшем, ставшем совсем чужим теле, и этой силы хватило на прыжок и на то, чтобы ее раскрытые ладони ударили в спину подруги, и та, вскрикнув, сунулась лицом в мокрые от росы заросли таволги. Она падала почему-то очень медленно, и Наташе казалось, что она целый час смотрела, как удаляется от нее стриженый светлый затылок. А потом что-то тупо и больно ударило ее в спину – верно кто-то метнул в нее камень – и она сразу же перестала чувствовать свои ноги. Звука выстрела Наташа так и не услышала. Ее толкнуло вперед, и известняковая дорожка понеслась навстречу с пугающей стремительностью. Так же в недавнем видении

видении?

летели навстречу острые, облепленные клочьями пены скалы, и боль там была много сильнее. А что, если ничего не произошло? Если она до сих пор не вернулась, и это – очередная чудовищная ловушка, и где-то в комнате с горящим камином живой и невредимый Баскаков наблюдает, как некто бросает на холст мазок за мазком?..

Она успела закрыть лицо руками, ударившись, ободрала ладони и мягко перекатилась на спину. Камни оказались очень холодными, холод мгновенно проник сквозь пальто и пополз внутрь, и только где-то в спине отчаянно жгло, словно туда ввинчивали раскаленное сверло. В ноздри лез густой запах сырости, мокрых листьев и почему-то моря, хотя моря здесь не было, и впервые за много дней у этого запаха не было цвета. Она лежала и слышала чьи-то крики, топот, низкий вой, перемежающийся с обезьяним хихиканьем и удаляющийся треск ломаемых веток.

Где-то, очень высоко над ней, из тумана вдруг выплыло лицо Виты, бледное, исцарапанное, с широко раскрытыми глазами, твердыми и тускло-зелеными, как два пыльных изумруда. Наташа попыталась спросить ее, почему здесь пахнет морем, но вместо слов изо рта хлынула кровь.

* * *

Сканер уронил разряженный пистолет, и тот с громким «чвак!» шлепнулся на раскисшую от ночного дождя землю. Дернувшись назад и чуть согнувшись, он хрипло выдохнул, точно чей-то невидимый кулак с размаху ударил его в живот. Потом его руки взлетели к лицу, пальцы, согнувшись, впились в виски и с силой поехали вниз, к подбородку, ногтями в клочья раздирая кожу и мышцы. Резко повернувшись, он скачками понесся прочь, но не к воротам, а в глубь парка. Теперь его руки вытянулись вперед, окровавленные пальцы комкали и раздирали воздух, словно он пробивал себе дорогу сквозь податливую преграду. Он спотыкался, падал и тут же вскакивал, ни на мгновение не останавливаясь. Глаза его закатились, и из-под век слепо сверкали белки, и надрывное «а-ха-ха-ха!», летевшее из разинутого рта, то и дело сменялось бессмысленным, вибрирующим на одной ноте криком, и человек, бежавший в тумане позади него, кричал тоже, но в его крике звучала ярость раненого зверя.

Сканер добежал до небольшого декоративного озерца, обложенного сланцем и несколькими крупными красноватыми валунами, когда человек догнал его и в прыжке сбил с ног. Оба рухнули в ледяную неглубокую воду, по пути сломав росшую возле озерца молоденькую березку и подняв тучу брызг.

Слава навалился Сканеру на спину и, схватив его за уцелевшие волосы, с силой вдавил лицом в дно. Руки Сканера забили по воде, потом его тело выгнулось и он вскочил, легко сбросив с себя Славу, и тот, отлетев в сторону, рассадил себе бок об острое ребро камня. На секунду наступила тишина – только слышно было, как безмятежно журчит стекающий в озерцо ручеек. Потом Сканер издал захлебывающийся, кашляющий звук, прыгнул в сторону и без особых усилий выдрал из берега большой кусок сланца, выворотив при этом еще несколько мелких камней. Он развернулся, держа камень так легко, словно тот был имитацией из папье-маше. Голова Сканера ушла в плечи, и на разодранном лице теперь было отчетливое выражение скупца, наткнувшегося в своей драгоценной кладовой на орудующего вора.

– Ничего не урвете! – выкрикнул он в туманный воздух. – Ни Дударев, ни вы… с-с-суки! Мое!

Слава пригнулся, и сланец, ударившись о валун за его спиной, брызнул во все стороны осколками, словно хрупкая ваза. Сканер, всхлипывая и причитая, бросился за новым снарядом, и в этот момент Новиков снова прыгнул, но уже молча. Удар смел Сканера на камни, и его лицо вмялось в них с сырым звуком, тут же приподнялось, и ударилось опять. Озверев, Слава бил снова и снова, громко и хрипло выдыхая при каждом ударе и не слыша, как в тумане полный ужаса девичий голос снова и снова пронзительно выкрикивает его имя. Скрюченные пальцы Сканера прыгали по камням все медленнее и медленнее, пока не застыли на них двумя мертвыми, окровавленными пауками, а впадающий в озеро ручеек тихо напевал что-то сам себе, торопясь поскорее разлохматить и растворить выматывающиеся с камней в неспокойную воду страшные, темные, густые нити, которым здесь было совсем не место.

* * *

– Забавно, что я все-таки сдержала слово, – пробормотала она склонившемуся над ней лицу. Говорить было больно, и Наташа выталкивала из себя слова вместе с кровью – торопливо, боясь не успеть. – Я обещала Сканеру, что никто, кроме него, не тронет больше его картину. Так и вышло… она в моем пальто была… под подкладкой… Глупый, он сам себя уничтожил…

– Не важно… – хрипло сказала Вита. Исчезнувший в тумане Шестаков и погнавшийся за ним Слава волновали ее сейчас меньше всего – она почти забыла о них. – Не болтай. Я сейчас найду… я позвоню… я…