Текст книги "Дарители (СИ)"

Автор книги: Мария Барышева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 49 страниц)

Второй этаж.

* * *

Художник, внимательно глядя на взбегавшую вверх сумасшедшую, улыбнулся иной улыбкой. Вот он, тот самый момент, то ощущение, которого он еще не испытал. Хватит, пора. Он не пытался отогнать женщину выстрелами, а с любопытством разглядывал ее, как ценитель разглядывает картину. Впрочем, она и была картиной. Особенной картиной. Он больше не смеялся. Он ждал. И только когда женщина приблизилась на расстояние прыжка, его палец спустил курок – ровно и уверенно, хотя и было что-то сожалеющее в этом простом нажатии. Он выстрелил дважды.

Женщина остановилась возле перил, пьяно пошатываясь, к ненависти на ее лице примешалось совершенно детское изумление. Она качнулась влево, привалившись к перилам, потом ее мотнуло вперед. Руки упрямо тянулись к сидевшему совсем рядом человеку, ноги медленно, но верно снова начали делать шаг за шагом, таща за собой раскачивающееся тело, стукавшееся бедром о балюстраду.

Он не стал больше ждать, а одним легким прыжком соскочил с перил и перехватил одну из протянувшихся навстречу рук, дернув на себя и вбок так, что хрустнули суставы. Женщина завалилась вправо, ударилась животом о перила, издав странный квакающий звук, и перевалилась вниз, оставив на перилах широкий красный след. Она не закричала, но вскрикнул кто-то внизу, ставший свидетелем ее падения. Спустя секунду раздался глухой звук удара.

Художник слегка улыбнулся – удовлетворенно, умудренно и с едва заметной печалью, с какой много лет спустя люди смотрят на здание школы, в которой когда-то учились. Он перешагнул последнюю черту. Из всего неизведанного осталась только собственная смерть.

На подбородок попало несколько капель крови, он их вытер, потом склонился над перилами. Женщина неподвижно лежала на ступеньках, выгнувшись так, словно собиралась сделать кульбит. Его взгляд скользнул по ней походя, почти не задержавшись, не задержался он и на Баскакове, который, приоткрыв рот, только что выпустивший тот самый крик ужаса, смотрел на тело, а его рука плыла ладонью к левой стороне груди в удивительно плавном и красивом жесте, словно он долго отрабатывал его перед зеркалом. Но было там, внизу, нечто куда более интересное – там был человек – не обезумевший, не оцепеневший от ужаса, не поддавшийся панике. Он стоял недалеко от подножья лестницы и, подняв голову, смотрел на Художника. Судя по выражению его лица, он увидел его только что, и движение его правой руки лишь чуть-чуть, но все же запоздало за взглядом, и Художник уловил начало этого движения прежде, чем оно дошло даже до середины, и когда воздух пронзила серебристая вспышка, он уже сам двигался в сторону. Нож, завершая свой полет, лишь распорол ему плечо, хотя должен был вонзиться в ямку у основания шеи, по руке побежала тонкая, щекочущая струйка крови – забавное, смешанное с болью ощущение.

А метнувший нож человек уже бежал вверх по ступенькам.

* * *

Он не мог понять, как это произошло. Этого просто не должно было произойти. Так могло среагировать его собственное тело, с отточенной за долгие годы реакцией, но не ее. Он не никак не мог промахнуться. Но, тем не менее, это произошло, и Наташа молниеносно дернулась в сторону, так что нож пролетел мимо, не причинив ей особого вреда и лишь слегка задев руку. Девушка засмеялась – не без сочувственного снисхождения, склонилась над перилами и сделала ему приглашающий жест левой рукой, по которой уже протянулась влажная яркая полоска, и даже с такого расстояния Андрей мог разглядеть безжалостное исследовательское любопытство в ее глазах.

Свой промах он увидел в движении – рванулся к лестнице сразу же после броска. Он еще не знал, что произойдет, когда достигнет последней ступеньки. Другого ножа у него не было, все патроны он давно расстрелял, прихватить чужое оружие возможности, да и времени не было. Если бы только он заметил ее раньше… но когда все началось, Андрей сразу же потерял Наташу из вида – она исчезла, как бесплотный призрак, и он даже не успел понять, как это произошло, отвлекся, как и все, когда на зал словно опустилось тяжелое черное облако. А потом в толпу ворвалась стая демонов, и все вокруг превратилось в мешанину из мечущихся людских тел. Наташа на какое-то время отошла на второй план, а первый занял процесс собственного выживания. Стрелять впустую, на испуг было бесполезно – сумасшедшие не знали страха и не понимали его, почти сразу выяснилось, что не понимали они и боли, остановить их могла только собственная смерть, но убивать он не хотел… кем бы они ни были, Андрей чувствовал свою долю вины перед этими существами, которых уже язык не поворачивался назвать людьми. Тело взялось за привычную работу, передвигаясь, уворачиваясь, ломая чужие кости, а глаза непрерывно искали ту, за которой пришел сюда – искали и не находили. Он увидел Чистову лишь когда наверху прогремели выстрелы, вскользь удивился, что не заметил ее раньше, и кинулся к лестнице, но тут как назло под руку подвернулось несколько чьих-то вусмерть перепуганных подростковых чад, за которыми целеустремленно неслись двое мужчин – судя по остаткам внешнего вида явно чьих-то недавних охранников. Сумасшедших он отшвырнул, задержав на время, а подростков, не церемонясь, как узлы тряпья, выпихнул в одно из разбитых окон, благо этаж был первым – лучше пусть ушибутся или сломают пару костей, чем останутся здесь, на полу, с разорванным горлом.

Взбегая вверх по ступенькам, Андрей еще раз успел обозвать себя идиотом – ждать той минуты, когда Наташа отправится уничтожать картины, дабы убить сразу двух зайцев, и не предположить, что она решиться доверить это Сканеру, боящемуся даже собственной тени. Дурак, ой дурак!

– Остановись, Схимник! – звонко и весело крикнули ему сверху. – Стой! Я не хочу тебя убивать! Спасай себя – ты все равно опоздал, не трать себя бестолку! Вы уже проиграли! Покинь это место с благодарностью!

Он не ответил и не остановился, передвигаясь не только вперед, но и из стороны в стороны, и зная, что там, наверху, Наташа водит дулом пистолета следом, стараясь поймать в прицел его голову.

– Ты удивлен неожиданным проворством? Но мне теперь видны малейшие оттенки движения – малейшие изменения чего-либо… Знаешь, ведь даже у времени есть цвет.

Грохнул выстрел, и по левому виску обжигающе чиркнуло, с неприятной щекоткой проворно побежали струйки крови. Теперь он перемещался, глядя на нее, снисходительную и обманчиво расслабленную, ловя малейшее напряжение мускулов, чтобы снова опережающе уйти с линии огня. Уж чточто, а этому его хорошо обучили. У вас просчитывание оттенков, госпожа художница, у нас – реакция – поглядим, кто кого. Тебе еще дважды стрельнуть осталось, так валяй!

– Ты дурак, Схимник! – теперь в голосе появилось и легкое разочарование. – Ты не смог оценить того, что тебе дали. Неужели тебе не жаль умирать теперь?

«Зло болтливо», – вдруг с усмешкой подумал он, и одновременно с метнувшейся в его голове мыслью, внизу, справа от лестницы голос, без труда опознанный Андреем как принадлежащий бывшему шефу, выкрикнул имя дочери в таком отчаянно-обреченном ужасе, что Андрей не выдержал и повернул голову, чтобы взглянуть вниз. В тот же момент Наташа шагнула назад, отступая от перил, и зафиксировала прицел на его затылке.

* * *

Когда Анна сбросила вниз женщину, в которую перед этим еще и выстрелила, Баскаков окончательно уверился в том, что избирательное безумие, насланное Чистовой (да полно, действительно ли она на такое способна?!), не миновало и несостоявшуюся владелицу антикварного магазина. Не выдержав, он вскрикнул и дернулся назад, в полукольцо своих телохранителей. Кто-то промчался мимо него к лестнице в легком уверенном беге – уверенность и собранность в данных обстоятельствах изумляла, но Баскаков не стал на него смотреть. Охранники торопливо потащили его к выходу, двое из них, изрядно помятые, сами еле передвигались.

– Быстрей, Виквантиныч!..

Но он почти сразу же остановился, как вкопанный, вяло отмахнувшись от них. Охранники не стали открывать дискуссию – молча подхватили под локти и почти понесли к выходу, а Баскаков выворачивал шею, не в силах оторвать мутного взгляда от мертвого лица жены, полуприкрытой скомканной занавесью. Инна лежала среди битого стекла неподалеку от одной из полукруглых ниш, убранство которой было разнесено в клочья. На раскрытых, с остатками помады губах подсыхала розовая пена, правый глаз, уже стекленеющий, походил на отполированный обсидиан, втиснутый в не по размеру распяленные, вздувшиеся веки. В левой глазнице торчала, глубоко всаженная черенком, тонкая, изогнутая курительная трубка. Золотые волосы веером рассыпались по полу… красивые волосы, волосы спартанки… У Баскакова задергалась челюсть, он отвернулся, мазнув напоследок мертвым взглядом по уже почти опустевшему пространству возле лестницы, и в нем вдруг всплеснулся живой ужас.

– Соня!!! – пронзительно и отчаянно взвыл он, рванувшись назад. – Моя дочь! Заберите мою дочь!

Охранники резко остановились, и двое помчались обратно к лестнице, хрустя битым стеклом. Они бежали очень быстро, но Баскаков какой-то, очень далекой частью своего сознания уже понимал, что они не успеют.

* * *

Сканер вошел в зал, цепляясь за двери, и остановился. Его лицо было черным от копоти, часть волос сгорела, на левой щеке и шее расцвели яркие пятна ожогов, обожженная левая рука висела, как плеть, серый френч был местами прожжен, местами выпачкан в крови. Широко раскрытые глаза смотрели бессмысленно и без всякого выражения.

Какой-то человек, пробежав мимо, толкнул его, и Сканер, тонко заскулив, прижался к стене. Происшедшее он помнил крайне смутно, кровь и трупы на полу зала его сознание воспринимать отказывалось, а уж связать это с пожаром наверху, в кабинете, и вовсе. Он искал выход, но не помнил, где он. Ему хотелось уйти. Просто уйти и все.

Потом Сканер увидел Баскакова, и на его лице появилось робкое, искательное выражение побитой собаки, жаждущей вернуть хозяйское расположение. Он оттолкнулся от стены и двинулся вперед, приволакивая левую ногу.

Его никто не заметил.

* * *

Когда все началось, она не побежала вместе со всеми, а забилась под стол, и из-под свисающей скатерти наблюдала за тем, что творилось в зале, то и дело зажмуриваясь от ужаса и зажимая ладонью рот, чтобы никто не услышал стука ее зубов. С людьми в зале происходили странные, кошмарные вещи, словно она каким-то образом оказалась в одном из своих любимых ужастиков. Но это был не красочный голливудский фильм, это была голая, дикая реальность, и даже зуб, разболевшийся еще в самом начале торжества, продолжал напоминать о себе совершенно реальной, нудной, оплетающей десну болью.

Стол находился в дальнем конце зала, и, наверное, она просидела бы под ним до самого утра, но внезапно увидела, как в дверь выбегают ее родители: отец, вероятно считавший, что она уже давно на улице, тащил за руку мать, которая все время озиралась и что-то кричала.

– Мама! – не выдержала она и выскочила из своего укрытия. – Я здесь! Подождите!

Они не услышали – исчезли за дверями, но услышал кое-кто другой и вцепился в ее локоть мертвой хваткой. Повернувшись, она завизжала и рванулась в сторону, но существо, держало крепко. Десять минут назад она знала его, как свою подружку и одноклассницу, Соньку Баскакову, но теперь это было именно существо, начисто лишенное не только личности Соньки Баскаковой, но и интеллекта вообще. Не так давно красивое голубое платье свисало грязными клочьями, едва-едва прикрывая тело, которое, казалось, являлось одним большим кровоподтеком. Несколько зубов были выбиты, остальные скалились в глупой слюнявой ухмылке, правый глаз заплыл, на шее багровела длинная косая царапина. Нелепо вывернутая рука беспомощно хлопала по бедру при каждом шаге. По лицу с неуловимой скоростью пробегали два выражения, сменяя друг друга – Соня то гримасничала и бессмыс-ленно хихикала, то, съежившись, начинала озираться в диком ужасе, а само лицо казалось нездорово бледным и оплывшим, точно лицо утопленника, много дней проведшего в воде.

– Пусти! – завизжала она, пытаясь освободиться от железной хватки недавней подруги. – Отцепись, отвали! – она изо всех сил била кулаком по запястью Сони. – Отпусти!

Но та не разжимала пальцев и тупо смотрела сквозь нее, продолжая издавать тонкие хихикающие звуки, точно гиена. Впрочем, она не пыталась напасть на нее, как прочие сумасшедшие – просто держала за руку, в то время как ее лицо бесконечно жонглировало все теми же двумя выражениями.

В конце концов она снова побежала к дверям, за которыми скрылись ее родители. Соня волочилась следом, словно тяжеловесный якорь, еле-еле перебирая ногами, и не изъявляла ни малейшего желания отпустить ее руку. Каждый шаг давался с трудом, и в легких, не смотря на нежный возраст уже достаточно прокуренных, начало жгуче покалывать.

Она так и не успела понять, откуда взялся этот человек, да, в сущности, это было не так уж важно. Мужчина был довольно рослым – это было явно заметно даже несмотря на то, что он бежал, невообразимо скрючившись, точно хотел свернуться клубком. Его ноздри ритмично сокращались – он, словно собака, втягивал в себя густой зальный воздух, глаза были плотно закрыты, в руке зажат целый букет серебряных ресторанных вилок остриями вперед, губы прыгали, как будто их дергали за невидимые ниточки. Он бежал очень быстро, он бежал за ними.

Вскрикнув, она метнулась в сторону, но недостаточно быстро – задержала Соня – тяжелая, неподатливая. Одновременно с ее движением мужчина взмахнул рукой, и несколько тонких зубьев распороли ей плечо, одно скрежетнуло по кости.

– Вперед и вверх, – скрипуче сказал человек и снова взмахнул рукой. – Вперед и вверх, вперед и вверх…

Она кинулась в сторону лестницы, уже мало что соображая. Теперь бежать стало легче – Соня, вереща, добавила прыти, благодаря неожиданно проснувшемуся инстинкту самосохранения. Но уже недалеко от лестницы ее нога зацепилась за чье-то тело, она споткнулась и упала, разбив нос о плиту. Соня тяжело навалилась сверху, продолжая тонко визжать.

«Она хоть наверху… – успела мелькнуть мысль, пока они возились, пытаясь подняться. – Может, сначала ее?..»

* * *

Палец дрожал на курке. Лучше всего было выстрелить сейчас, в затылок. Почему-то очень не хотелось видеть его лицо, хотя что ему, Творцу, лицо какого-то там человека? Люди давно не имели значения – всего лишь сырье для картин, всего лишь клетки, наполненные демонами… Странно, что и он когда-то был таким же. Таким же…

Но мгновение было упущено, человек повернул голову, и Художник увидел на его лице выражение, которого не видел еще никогда, – глухое, беспросветное отчаяние. Художник дернулся, словно от электрического разряда, и внезапно где-то глубоко внутри него стремительно пронеслось давно забытое…

Бедная девочка, ты очень дорого заплатила за свой дар, и мне тебя искренне жаль…

Я люблю тебя, мне не важно, какая ты стала – я все равно тебя люблю, запомни это. Я ведь знаю, какая ты на самом деле, а это все чужое, не твое, это просто грязь. Ничего, мы что-нибудь придумаем…

Мы должны жить и будем жить, слышишь? Мы выживем! Как угодно, с какой угодно совестью, но выживем! Мы люди! Мы ни в чем не виноваты! Так сложилось… не наша это вина. Мы будем жить – так или иначе!..

Раньше ты тлела, но теперь ты горишь. Скоро ты вся сгоришь. И они сгорят вместе с тобой… Каждый человек для тебя – это бездна. И однажды ты можешь не только унести в себе ее часть – ты можешь вообще не вернуться. Ты можешь просто исчезнуть…

Человек, когда-то, неизмеримо давно посмевший назвать Художника «бедной девочкой», почти сразу же отвернулся и вместо того, чтобы броситься к нему, перебросил свое тело через перила в стремительном прыжке и исчез внизу. А Художник закричал, прижав запястья к вискам. В его крике не было ничего человеческого – это был темный, глубокий, яростный рев хищника, в разгар охотничьей погони угодившего в капкан. Крик разлетелся по залу, заполнил его целиком, проникнув в малейшую щель, заметался среди колонн, эхом отлетая от стен. Художник швырнул пистолет вниз и, закрыв ладонями дергающееся лицо, отскочил от балюстрады.

* * *

Прямо перед ногами Сканера что-то тяжело брякнуло. Он испуганно дернулся назад, глядя на упавший перед ним пистолет, но тут же остановился, и на его лице появилась отрешенная улыбка. Он нагнулся, подобрал пистолет, воровато огляделся и, убедившись, что никто этого не заметил, спрятал его под френчем. Он еще не знал, для чего пистолет может ему пригодиться, но шедшая рядом и видимая ему одному золотоволосая в синем шелковом белье сказала, что он поступил совершенно правильно – еще более правильно, чем когда согласился выполнить поручение Чистовой. А уж не верить ей было нельзя.

* * *

Он не знал, зачем повернулся в тот момент, теряя частичку драгоценного времени, – ведь и так было ясно, что придется делать, и так было ясно, что теперь он точно проиграл. Позже Андрей убеждал себя, что сделал это лишь для того, чтобы увернуться от очередного выстрела, но понимал, что это не так. Что-то другое. Что-то, чему объяснения не находятся никогда.

Он ожидал увидеть все то же безжалостное прекрасное лицо, под которым была безвозвратно похоронена Наташа Чистова, но увидел иное, невозможное – сквозь лицо Анны, если то, что стояло там вообще было возможно называть человеческим именем, словно сквозь туман проступило другое лицо. Пусть не такое красивое, не такое совершенное, но несомненно лучшее и истинное. Будто толстостенная темница на мгновение стала прозрачной, и пленница выглянула наружу. В расширенных карих глазах дрожали ужас и боль.

Он отвернулся и перепрыгнул через перила, услышав за спиной звериный вопль, словно кого-то заживо рвали на части, и в коротком полете подумал, что, возможно, отвернулся очень вовремя.

Андрей легко приземлился на пол и перехватил руку скрюченного человека, уже летевшую к возившимся на полу (черт бы их подрал!) девчонкам, потом крутанул чужой кулак вправо и вниз, и запястье сломалось с легким хрустом. Вилки весело рассыпались по полу, и человек тут же дернул сломанной рукой с такой силой, что Андрей, еще не успевший ее выпустить, отлетел в сторону и крепко ударился боком о стену. Девчонки, путаясь в том, что осталось от их длинных нарядных платьев, пытались встать, продолжая пронзительно и достаточно противно верещать.

– Вперед и вверх, – сообщил сумасшедший в пространство и, по-собачьи втягивая воздух ноздрями, потянулся к ним скрюченными пальцами, мягко шевелящимися, точно паучьи лапы, вдруг отчего-то поразительно напомнив Андрею профессора Мориарти в сцене у водопада из отечественной постановки «Приключений Шерлока Холмса».

Он одним прыжком оказался возле «профессора» и коротко ударил его в горло. Тот завалился набок и забился на полу, хрипя и ловя губами недоступный уже воздух. В агонизирующих движениях не было боли – только животная, первобытная злость – он не сделал того, чего в тот момент хотел больше всего на свете.

Андрей быстро вскинул голову – Наташа исчезла. К нему бежали люди – незнакомые, но в роде их профессии он не сомневался, а за ними поспешал сам Баскаков, протянув вперед трясущиеся руки, казавшийся постаревшим на много десятков лет.

– Сонечка, Сонечка!.. – лепетал он.

Нужно было уходить, но проклятая «Сонечка» и ее подружка, уже успевшие кое-как подняться на ноги, вцепились в него, словно клещами. Безымянная девчонка истерично рыдала взахлеб, икая и задыхаясь, Баскакова же перемежала всхлипывания с низким жутковатым хихиканьем, каждая мышца ее тела сокращалась словно сама по себе, и Андрею, к которому она прижималась, казалось, что под кожей Сони беспрерывно извивается клубок змей. Она крепко держала его. Слишком крепко. Андрей вдруг отчетливо осознал, что сможет избавиться от этих нечеловечески сильных объятий только лишь вырвав руки Баскаковой из плечевых суставов. Он негромко выругался с глухим отчаянием и чуть повернул голову, все еще пытаясь освободиться от вцепившихся в него рук. Оставалась небольшая и довольно глупая надежда, что его не узнают и отпустят с миром.

– Сонечка! – подбежавший Баскаков схватил дочь за плечи. – Слава богу… Спасибо вам, спасибо…

Соня вдруг истошно заверещала, точно прикосновение родного отца обожгло ее, и вцепилась в Андрея с такой силой, что у него захрустели кости. Подоспевшие охранники начали разжимать ее сведенные судорогой пальцы, нервно озираясь и безадресно ругаясь вполголоса. С улицы долетало приглушенное завывание сирен, зал стремительно заполнялся густыми клубами дыма.

– Сейчас, сейчас… – бормотал Виктор Валентинович, продолжая сжимать плечи беснующейся дочери. – Отпусти его, Соня… Лиля… Да разожмите же им пальцы, мать вашу! Осторожней только!

С каждым произносимым словом его спина выпрямлялась, плечи расправлялись, боль, испуг и растерянность на лице начали уступать место деловитой озабоченности и злости – Баскаков приходил в себя.

* * *

– Это Схимник!!!

Все обернулись на крик. Кричал Сканер, на которого до сих пор никто не обратил внимания, и в крике были животный ужас и злорадство. Он пятился, указывая пальцем на глаза стоявшего у лестницы человека.

– Это Схимник, Витя! Схимник! Убейте его, это Схимник, это Схимник, это Схимник!!!..

Баскаков не стал тратить времени на размышления – еще при первом крике Сканера на его лице появился оттенок узнавания, и теперь ни обритая голова, ни густая угольная борода не играли уже никакой роли – перед ним действительно стоял бывший «пресс-секретарь», и по знакомому бесстрастно смотрели на Баскакова его серые глаза. Соня мгновенно отошла на второй план. Схимник без всякого сомнения пришел сюда вместе с Чистовой и должен знать, где она.

Должен знать, ЧТО она.

– Взять! – негромко приказал он уже своим прежним голосом, и охранники мгновенно окружили Андрея. Он слегка усмехнулся, почувствовав, как в спину и шею уперлась острая сталь. Положение неважное, но отбиться было можно, вполне можно… если бы не проклятые девки!

– Ведите их на улицу, и не дай бог!.. – не закончив, Баскаков пошел к выходу. Он больше не поддавался захлестнувшему его недавно порыву и не пытался даже прикоснуться к дочери. В сущности, сейчас это уже была и не его дочь. Только теперь он вспомнил про свой телефон, который отключил еще в начале праздника, и включил его, и телефон тотчас же взволнованно запиликал сороковую симфонию Моцарта.

– Виктор Валентинович! – закричал в трубке голос Шевцова, сергеевского помощника. «Ныне занимающего пост покойного Сергеева», – машинально мысленно поправился Баскаков. – Я хрен знает сколько пытаюсь до вас дозвониться!

– Ты где сейчас?!

Господи, что там еще стряслось?!

– Я подъезжаю к… Ни хрена себе! У вас…

– Встречай, мы выходим. С нами Схимник.

– Блядь! – изумленно-растерянно сказал Шевцов и отключился. Баскаков спрятал телефон и, прикрываемый одним из охранников, вышел из зала, ни разу больше не обернувшись туда, где лежала Инна. Следом вывели Андрея и Соню с Лилей, которые все еще держались за него, не проявляя ни малейшего желания разжать пальцы. Последним вышел Сканер. В дверях он остановился и взглянул на лестницу, потом оглядел зал, в который из двери заползали сизые, горькие клубы дыма, и его лицо перекосила гримаса отвращения, а ладонь поползла по груди – туда, где часто-часто заколотилось сердце. Потом она скользнула чуть ниже, где был спрятан выброшенный Чистовой пистолет.

– Она попросила, – прошептал он. – Я просто делал… Я – жрец… Жрецы ни за что не отвечают, они делают то, что им велят… я…

С улицы долетел визг шин, захлебнувшись, смолкли сирены подъехавших машин. Сканер повернулся и поспешно вышел, в коридоре споткнувшись о тело женщины с простреленной глазницей. Позади остался заволакивающийся дымом зал, залитый кровью, усеянный осколками битой посуды, среди которых лежали трупы и стонали, слабо шевелилясь раненые. Женщина в зеленом вечернем платье, заляпанном темными пятнами, хрипло рыдала, сидя на полу рядом с мертвым мужем. Мужчина, прижимая ладонь к распоротому плечу, тупо бродил туда-сюда, натыкаясь на стены и оставшиеся стоять столы. Тонко кричал забившийся в одну из ниш официант с разодранным чьими-то ногтями лицом и в тон ему подвывала все еще катавшаяся по сцене обнаженная женщина. Певица, чье приятное контральто недавно так красиво выводило романсы, стояла, прижавшись к стене, и пристально смотрела на свои растопыренные неестественно длинные пальцы с порванной между ними кожей, покачивая головой со странной мудрой укоризной.

С того момента, как Сканер поджег первую картину, прошло немногим больше семи минут.

* * *

С Шевцовым Баскаков столкнулся в разгромленном холле ресторана. Заместитель выглядел совершенно ошарашенным, однако вопросов задавать не стал, только кивнул на одно из лежавших неподалеку от стены тел.

– Вон где значит Денис-то. Даже до вас не добежал…

Баскаков успел вяло удивиться тому, что Шевцов смог узнать убитого – у человека практически не было лица. Имя ему ничего не говорило, но он вспомнил, что несколько охранников и шофер остались на улице. Он нервно дернул головой и быстро прошел к дверям, говоря на ходу:

– Схимника в машину и на дачу, как можно быстрее, а то сейчас тут ментов будет туча!.. В твоих интересах, чтобы он не сбежал!

Шевцов кивнул и приотстал. Баскаков вышел на улицу и невольно зажмурился от света множества фар. Во дворе уже стояло бесчисленное количество милицейских машин и «Скорой помощи», мимо пробежали пожарные и группа омоновцев. Он увидел свой «фантом», прислонившись к которому стоял шофер, белый, как мел. За ажурной решеткой ограды шумела взволнованная толпа, неподалеку слышались крики, надсадный звук ударов и чей-то вой.

– Виктор Валентинович!

Увидев, кто к нему обращается, Баскаков поспешно оглянулся – ни Схимника, ни Шевцова сзади уже не было – остались только выведшие его из зала охранники.

– Пожалуйста, давайте повременим с вопросами, – тускло сказал он, – моя жена погибла. В любом случае я знаю не больше остальных – займитесь ими. Мне не до того… мне нужно ехать в больницу.

– Конечно… простите, – произнес человек слегка растерянно и отошел. Вскоре вернулся Шевцов, бережно неся на руках извивающуюся и хихикающую Соню, которую тут же сдал подоспевшим врачам. Поговорив с ними несколько минут, Баскаков нырнул в услужливо распахнутую дверцу «фантома» и в изнеможении опустился на диван, сжав ладонями голову. Перед глазами у него все еще обвиняюще стояли мертвое лицо Инны и безумная, кровоточащая улыбка дочери. Если бы он в свое время не принялся за поиски Чистовой с такой одержимостью, ничего бы этого не случилось. Но кто мог знать? Кто?

Как только он найдет Чистову

Если он найдет Чистову…

то убьет ее без промедления. Причем сам. Обязательно сам!

«Нет, промедление будет! – издевательски сказал ему некий гаденький голосок в глубине сознания. – Будет, и ты знаешь, почему. И она это знает».

Шевцов плюхнулся рядом, прервав его размышления.

– Ну, говори, что там у вас стряслось.

– Во-первых, помните того парня, которого еще с прошлого года в больнице караулили? Которого еще тот же самый Схимник из больницы увез? Я тогда тоже несколько смен выставлял, и ребята, которых вы сегодня на улице оставили… и Денис тоже… они ведь тоже дежурили тогда – много раз.

– И что?

– Он ошивался сегодня перед рестораном, и они его узнали. Ну, скрутили – на всякий случай, все ж помнят, сколько тогда шуму из-за этого было. Пытались вам отзвониться, но вы же отключили… В общем, они решили, что вас лучше не беспокоить, и держали его в машине… ну, а потом – сами понимаете.

– Где он?

– Я отправил его на дачу вместе со Схимником. Некогда было разговоры разговаривать.

– Молодец, все правильно. Что ж, это хорошо… но, судя по твоей физиономии, Шевцов, это еще не все новости?

– В ваш дом проник посторонний. Он на третьем этаже, насчет которого были особые инструкции. Он…

Все прочие слова Шевцова превратились для Баскакова в кашу. По его телу внезапно пробежал легкий холодок – некоторые называют это откровением. Мысль была совершенно сумасшедшей – но разве мало было сегодня сумасшествия? Абсолютно реального сумасшествия? Он чуть склонил голову набок и произнес – на удивление мягко для человека, чья повредившаяся (поврежденная) в уме дочь была на дороге в больницу, чья жена остывала в разгромленном зале ресторана, чьи глаза видели, как нелепо и жутко меняются лица, превращаясь в сюрреалистические маски и как некто пытается запихнуть обратно в живот собственные внутренности.

– Не посторонний, Шевцов. Посторонняя.

Потом, глядя прямо перед собой, Баскаков добавил со странной улыбкой, неожиданно навеявшей на Шевцова некий, почти суеверный страх:

– Дадим им время. Пусть развлекутся. Они оба это заслужили.