Текст книги "Дарители (СИ)"

Автор книги: Мария Барышева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 49 страниц)

V

Следующие два дня Схимник и Вита почти не общались, занятый каждый своими делами и своими мыслями, но друг за другом наблюдали внимательно и настороженно.

Вита больше не предпринимала попыток сбежать, а Схимник больше не повторял классического варианта приковывания к батарее. В тот день, когда он, вернувшись, освободил ее, она не сказала ему ничего, хотя вначале собиралась сказать многое, – Схимник был настолько мрачен и задумчив, что она почувствовала – случилось что-то плохое, хотя, казалось, хуже Схимника случиться уже ничего не могло. Несколько раз ему звонили, и он уходил разговаривать на кухню, а, возвращаясь, больше ничего ей не рассказывал, ее же и Наташин телефон не зазвонили ни разу, и беспокойство Виты становилось все тягостнее. Она хмуро думала о том, что жива, пока нет Наташи, когда же та появится, Схимник, конечно же, убьет ее. Он больше ни о чем ее не спрашивал и обращал на нее столько же внимания, сколько на обстановку в квартире – Вита понимала, что как человек для него не существует, являясь лишь ступенькой на пути к Наташе. Время протекало в густой тишине, которую нарушали лишь долетавшие с улицы звуки, да негромкие шаги Схимника, когда он иногда принимался бродить по квартире, словно дикий зверь по клетке. Несколько раз она ловила на себе его внимательный, твердый, ничего не выражающий взгляд, который пугал ее. Однажды Вита раздраженно спросила, зачем он ее так разглядывает – неужто еще не насмотрелся, на что Схимник с уже знакомой усмешкой ответил:

– Запоминаю. Интересный экземпляр.

Он хотел добавить еще что-то, но тут на лестнице послышались чьи-то шаги, и Схимник вышел из комнаты. Почти сразу он вернулся, даже не потрудившись скрыть разочарования, и Вита в душе усмехнулась, хотя ее пугало то упорство и жадность, с которыми он ловил малейший шум за входной дверью.

– Она не придет.

– Придет, – равнодушно произнес Схимник, садясь, – и тогда твои мучения окончатся.

Вита вздрогнула, поняв его слова по-своему, и больше его вылазки в коридор не комментировала. А он отомстил ей позже, когда Вита уже увлеклась размышлением над письмами – насмешливо спросил, почему она, взрослая двадцатипятилетняя девица, носит детское кольцо – память о женихе из детского сада что ли? Вита дернулась и вспыхнула, словно ей подряд влепил две пощечины, сама изумившись собственной реакции на вопрос, хотя недавно Наташа спрашивала ее о том же самом, – воспоминания о детстве и о брате были для нее самыми светлыми и любимыми, почти святыми, а Схимник уже лез и в них!

– Не твое дело! – грубо ответила она, потом зло улыбнулась. – Чего спрашиваешь, ты ведь и так все знаешь, не сомневаюсь! И до этого добрались! Живых отняли, теперь еще и по могилам шарите?! Да, брат покойный подарил, на восьмилетие, с тех пор и не снимаю никогда! Правда смешно?!!

Она яростно поочередно махнула тыльной стороной ладони по глазам, грохнула о журнальный столик самой толстой книгой, чуть не сломав его, и открыла ее наугад, уставившись на строчки, которые ей были совсем не нужны и в обзывая себя идиоткой за то, что совершенно разучилась держать себя в руках. Схимник подался вперед, потом вдруг резко встал и вышел из комнаты. Вита проводила его удивленным и настороженным взглядом и снова уткнулась в книгу, крутя на мизинце потускневшее колечко. Но через некоторое время снова подняла голову и посмотрел на дверь. Отсутствие Схимника беспокоило ее еще больше, чем его присутствие, словно, находясь рядом, Схимник сохранял человеческий облик, но, оставаясь наедине с самим собой, и внешне превращался в некое кошмарное существо. А может, оставаясь один, он бродил внутри самого себя, как Наташа, заглядывая в какие-то свои бездны, темнота в которых была куда как менее милостива, чем та, что теснится за окнами больших городов. В конце концов, гнусно издеваясь над самой собой, Вита пошла на кухню и попросила Схимника вернуться в комнату. Как она и ожидала, Схимник равнодушно скосил на нее глаза и ответил, что вернется в комнату тогда, когда ему это понадобится.

Из предосторожности или по какой-то иной причине он больше не позволял себе ни на минуту задремать раньше, чем заснет Вита. Это ее раздражало, и на второй день она специально кое-как дотянула до половины третьего ночи, но все равно пока она, сдавшись, не провалилась в сон, Схимник сидел в кресле при зажженном свете и читал какую-то книжку, найденную на полке. Утром Вита спросила себя, зачем ей это было нужно? Ответ был прост – помимо почти мифической надежды сбежать хотелось еще раз увидеть, как он спит, увидеть, как ему снятся кошмары – в тот раз он почувствовала почти садистское мрачное удовлетворение, но в то же время и ужаснулась, представив, каковы же должны быть те кошмары, чтобы довести столь равнодушное существо до такого состояния. Позже она одернула себя, сообразив, что уже возвела Схимника в ранг какого-то полубога зла, совершенно низведя при этом саму себя. Между тем Схимник был совершенно обычный человек, крайне гибкий морально и хорошо владеющий собой, обладающий определенными навыками и явно образованный – либо заканчивал какое-то высшее учебное заведение, либо, как Евгений, тщательно занимался самообразованием (Вита криво улыбнулась, вспомнив одно из одинцовских выражений: «Хуже профессионального киллера может быть только профессиональный киллер с высшим образованием»). У этого человека была своя жизнь, в которой могли существовать и родственники, и какие-то привязанности. Только он хорошо умел отделять жизнь от работы. А здесь он был по работе. А для работы важно качество, чему эмоции, конечно же, мешают. Вот вам и весь Схимник! Скисать рано, все еще может измениться, главное – улучить момент, и после этих рассуждений ее животный ужас перед ним постепенно разделился на опаску и выжидание – при этих чувствах было, конечно же, легче. Она даже с исследовательским интересом спросила Схимника, легко ли убить человека. Серые глаза оглядели ее со снисходительным добродушием, после чего Схимник ответил, что убить нужного человека легко – гораздо сложнее его не убить, только ей-то это зачем: хочет взять пару уроков или создать опус под каким-нибудь броским названием, как сейчас любят, типа «Яичница для смерти», «Среди трупов» или «Тэт-а-тэт с убийцей»? Не может ли она хотя бы какое-то время просуществовать молча? Вита пробормотала, что раз он уважает ее стремление к свободе, то может уважать и ее стремление к самовыражению, на что Схимник кисло заметил, что задавание идиотских вопросов, похоже, единственный известный ей способ самовыражения. Тогда она бросила всякие попытки общения и снова занялась письмами.

Письма беспокоили ее – Вита чувствовала, что упустила что-то очень важное. Тогда в парке, когда она поняла, что Наташа мыслит категориями цветов и оттенков, а не словесных значений, перенеся подобное восприятие окружающего из своего «рабочего» мира в реальный, у нее в голове что-то вспыхнуло, какое-то озарение, но с последующими событиями все начисто позабылось. Как она не пыталась вспомнить, ничего не выходило. Тогда Вита на некоторое время бросила все свои книги и записи и принялась думать о Наташе. Практически фактор появления такого человека равен нулю, равно, как и то, что внутри человека существуют какие-то там келет или что там Наташа видит. Но Наташа существует. Ее картины существуют. Существуют ее собственные наблюдения и ощущения. Ни о чем нельзя сказать «невозможно» с полной уверенностью, и если ты чего-то не понимаешь и во что-то не веришь, это вовсе не значит, что этого не существует. Мир полон странностей, не поддающихся отточенным скальпелям научных рассуждений.

Кто-то говорил, что странность есть случайность. Случайность подчинена вероятности. Стечение тех или иных событий, условий, процессов… Раз Наташа существует, тут уж тогда не нулевая вероятность, а, по крайней мере, одна… какое там самое большое число? Тоже ведь неизвестно. Одна бесконечная? Существует Сканер – не доказано, но пусть существует, а в него поверить даже легче – что-то вроде ясновидящего. Уже две бесконечных – черт знает где за запятой, но все же положительное число. А где две, там может быть и три и больше. Вероятность появления даже двоих в одну эпоху тоже практически равна нулю. Троих – тем более. Но все же… Каждый сформирован разным стечением условий и процессов. Наташа – пусть наследственность. Сканер – пусть Наташа. А если есть третий… И ведь главное тут – человеческая психика, сознание, упор идет на это. А сознание может управлять биологическими процессами? Или оно само – биологический процесс? Вита почувствовала, что начинает забираться в какие-то дебри и остановилась. Она взяла чистый лист, разделила его на две части, одну из которых быстро покрыла стрелками и квадратиками с надписями, вторая же долго оставалась чистой, пока она рылась в своих записях и книгах, но и на ней постепенно и осторожно начала появляться какая-то схема.

Схимник долго и с интересом наблюдал за ней. Несколько раз он порывался задать ей вопрос, для чего, собственно говоря, она это делает, но потом вспомнил то, что открылось его взгляду, когда он вошел в «Пандору», вспомнил мертвую молодую женщину, которую выносили из убогой «гримерки» в «Черном бриллианте», вспомнил статистику из синей папки, составленную женщиной, погибшей задолго до того, как он узнал о ее существовании, и подумал, что ответ, в принципе, ясен. Что ж, пусть ищет, возможно, у нее получится, и тогда он узнает об этом первым.

В конце концов ему надоело смотреть, как Вита хлопает книгами и роется в бумагах, что-то бормоча, словно творит некие заклинания, и Схимник ушел на кухню. Он не боялся, что Вита воспользуется случаем и снова попытается улизнуть – сейчас она вряд ли думала об этом и, скорее всего, даже забыла о его существовании и о том, где находится. Он поужинал в одиночестве, достал из холодильника бутылку пива, выпил один стакан, налил второй, посмотрел на часы, и тут на кухню влетела Вита, встрепанная и с горящими, широко раскрытыми глазами. Она остановилась у плиты, потом описала круг по узкому пространству кухни, схватила со стола стакан с пивом, залпом выпила, с грохотом вернула стакан на место, после чего панибратски хлопнула Схимника по плечу.

– Ты такой славный мужик, Схимник, ей-ей солнышко! – сказала она, качнулась, и ее повело куда-то в сторону раковины, но Схимник успел поймать ее за руку и вернуть обратно.

– Ты здорова?!

– Да! Нет! Не знаю! Мне надо подумать! – слова выскакивали из нее, как теннисные мячики из специальной машинки. – Ты как, допускаешь наличие у женщины ума?! Ох, а может все это сплошная фантасмагория… а я не специалист… – Вита мотнула головой и ухватила себя за подбородок. Она вела себя словно пьяная, и несколько секунд Схимник ошарашенно смотрел на нее, пока не понял, что она действительно пьяна – каким-то собственным открытием и, похоже, даже не соображает, кто он такой. Схимник отпустил ее руку и ничего не спросил, чувствуя, что своим вопросом может отрезвить ее, и не ошибся. Вита еще немного покружила по кухне, потом подошла к нему и нетерпеливо потянула за запястье.

– Пошли!

– Куда? – Схимник не сдвинулся с места, лениво глядя на нее прищуренными глазами.

– Да пошли же, я тебе сейчас такое… хотя не знаю… я должна кому-то объяснить… вдруг ты еще и поможешь… да что ж ты сидишь, как пень?!! – она дернула сильнее, ее рука соскочила, и ногти прочертили по запястью Схимника две длинных царапины. Мгновение они молча смотрели на них – Вита – виновато, Схимник – сердито, потом она быстро вышла из кухни, а Схимник, улыбаясь про себя, двинулся следом. В комнате он хотел было опуститься в кресло, но Вита раздраженным жестом показала, что он должен сесть рядом, на кровать, после чего сгребла все бумаги на столике в одну бесформенную кучу, и ее лицо приняло отрешенно-торжественное выражение.

– Ты знаешь, что такое язык?

Схимник недоуменно пожал плечами.

– Ну, насколько мне известно, средство общения, хранения и передачи информации, управления человеческим поведением, неразрывно связан с мышлением… все.

Вита посмотрела на него с неожиданным удовольствием.

– Неплохо-неплохо, пожалуй, ты сможешь понять, – сказала она тоном доброго экзаменатора, старающегося выдавить ответ из зашуганного первокурсника. – Так вот, язык – это, конечно, система, но в нем не все можно свести к логическим противопоставлениям, поэтому система эта гибкая… Знаешь, один специалист в области филологии как-то сказал мне: «Язык – это живое существо, очень мудрое, очень восприимчивое и иногда даже очень опасное». Она оказалась права, здесь, – Вита выдернула из кучи бумаг слегка помятое письмо и взмахнула им в воздухе, – его использовали как живое и восприимчивое существо, только так, как, наверное, язык еще никто никогда не использовал. Его сделали особенным существом.

– Так, и каким же образом? – осведомился Схимник, взяв письмо из ее пальцев, но Вита сразу забрала его обратно, тут же совершенно нелогично сунув его ему под нос.

– Нет, для «каким образом» еще рано! Ты ведь читал эти письма? Что в них?

– Бред, – честно ответил он.

– А точнее?

– Бессмысленный набор слов! И бессвязный, кстати.

– Да, слов, то есть, единиц языка, каждая из которых является носителем смысла, обладает семантикой, и, являясь обозначениями предметов и явлений внеязыковой действительности, отражает связи, существующие между предметами и явлениями самой действительности… Это понятно?

– Если будет непонятно – я тебе скажу, – ответил Схимник с легкой улыбкой, вдруг подумав, что Вита своей увлеченностью сейчас напоминает ему Свиридова, маленького врача из волжанской клиники, который на любой вопрос отвечал длиннющей витиеватой фразой, состоящей из множества терминов, слов высокого стиля и придаточных предложений. Потом он убрал улыбку с лица и сосредоточился.

– Хорошо, – Вита отвлеченно кивнула. – Далее… существует такое понятие, как образность, то есть способность языкового знака выразить неязыковое содержание посредством целостного наглядного представления образов. Грубо, очень грубо говоря, одно может представить совершенно другое, утратив при этом часть своего значения… А вот теперь давай перейдем к метафоре.

– Давай, – покладисто согласился Схимник.

– Ты знаешь, что это?

– Представляю.

– Наименование предмета или явления, перенесенного на другой предмет или явление на основании их сходства, пусть мельчайшего, пусть существующего только в воображении автора, – перенесенного, запомни, это важно. Дюбуа говорил, что метафора взрывает реальность, вызывает шок, высвечивая противоречивые стороны объекта, – очень удачное, по-моему, определение. Метафоры – они, в сущности, повсюду вокруг нас, без них не обходится язык ни одной научной теории – от математики до философии…

– И ты считаешь, что здесь, в этих письмах, есть метафоры? – спросил Схимник, поспешно возвращая Виту с тропинки отвлеченных рассуждений обратно на трассу сути.

– Да. вначале я подумала, что в каждое письмо были с какой-то целью, а может и без нее, выписаны метафоры, но не языковые, которые расшифровываются автоматически, легко, без широкого контекста, как, например, «озеро огней» или «мертвые слова», а художественные, авторские, которые воспринимаются только в широком контексте – без него они умирают, превращаются в бессмысленный набор слов или возвращаются к прямому значению. Если я скажу тебе: «протянулись полосы запекшейся крови и сукровицы», ты поймешь это буквально, а если скажу: «От шара, с трудом сияющего сквозь завесу облаков, мерно и далеко протянулись полосы запекшейся крови и сукровицы» [5]5
  М.А. Булгаков. «Белая гвардия», гл. 16.


[Закрыть]– ты поймешь, что речь идет о солнечных лучах… Собственно контекст для таких метафор – это ее содержимое, семантическая субстанция. А тут словно взяли несколько художественных метафор, порубили на куски и высыпали на бумагу… что-то угадывается, но общего смысла нет ни в одном…

– И что с того. Метафорами ведь нельзя убить – хоть рубленными, хоть какими. Так или иначе, это просто слова на бумаге, всего лишь слова.

– А я вначале и не думала списывать на них чью-то смерть. Мне казалось, что это какое-то послание, предупреждение – что-то в этом роде, и пыталась его расшифровать. Немного получилось, но только кусочки, и то нельзя было утверждать наверняка – слишком много вариантов и все расплывчатые. Потом я прочла папку Колодицкой и задумалась, а когда увидела Элину… – Вита судорожно сглотнула, – и то письмо… я ведь прочла его сразу же… после того, как… Но со мной ничего не произошло, понимаешь, и я подумала…

– Яд может испаряться при каких-то определенных условиях – температура, влажность…

– Костенко первая распечатала письмо Колодицкой, держала его в руках и с ней ничего не случилось. Я еще раз обдумала ход нашей беседы, и мне кажется, что тут она говорила правду.

– И ты погрешила на содержание? – скептически осведомился Схимник и вытащил из кучи на столе какую-то бумагу, которая у него была тут же отнята.

– Да! – вызывающе ответила Вита. – Я так подумала! После Наташки, знаешь, я вообще много о чем думала. Что если этот текст вынуждает что-то делать? Что-то, что заставляет человека желать смерти, и в стремлении к этому становиться совершенно безумным…

– Но почему именно метафоры-то?! – Схимник снова взял письмо. На этот раз Вита не забрала его, а только подтянула лист ближе и начала водить ногтем по строчкам.

– Вот… вот… вот… похоже, правда?.. на отдельные… особенно, если попытаться погрузить их в контекст, соответствующий одному из вариантов расшифровки…

Схимник пододвинулся ближе, и они склонились над листком, чуть ли не сталкиваясь головами, словно дети над интересной картинкой.

– А потом… это ведь одно из сильнейших языковых орудий, важнейших средств выражения эмоциональной реакции человека, его восприятия окружающего и движений души… Метафора забирает нас у формальной логики и уносит в мир ассоциаций, беспредельный по своей сути, где уже властвует логика воображения. Даже в самой бледной языковой метафоре содержится большой эмоциональный заряд, и метафоризированные слова имеют большее влияние на психику, чем слова прямого значения. Логика здравого смысла – для сознания, а воображение властвует и в подсознании, более восприимчивом и гибком, но, возможно, оказывающем на нас, на наш организм не меньшее влияние…

– И ты предположила, что кто-то владеет языком настолько виртуозно, что создает метафоры, влияющие на подсознание…

– Да, потому что ведь не все обладают живым воображением, чтобы понять любую метафору. Они предназначены только для глубинного понимания – на таком уровне, о котором ты можешь ничего не знать, то есть процесс идет без твоего ведома… о, Господи, у меня нет нужных знаний, чтобы утверждать все это наверняка… тут нужен, по крайней мере, профессор, причем несколько!.. Ладно. Только не отдельные метафоры, а… к тому моменту мне начало казаться, что в каждом письме я вижу развернутую метафорическую систему, и тогда проблема контекста не была такой уж важной, потому что части этой системы являются контекстом друг для друга. Но меня беспокоили ломаные синтаксические связи.

– Синтаксические связи, – сказал Схимник, потирая затылок, – они как-то всегда беспокоят.

Вита гневно вздернула голову.

– Если ты считаешь все это…

– Тихо, тихо, ничего я не считаю, извини, Вит, просто ты уже давно вышла за границы моих познаний в этой области – должен же я как-то участвовать.

Она взглянула на него с легким изумлением, в ее глазах плясали смешинки.

– Ого! Ты понял, что сейчас сделал? Ты назвал меня по имени. Осторожней, ты вступаешь на опасную тропу – поднимаешь жертву до своего уровня.

– Не отвлекайся, а кто из нас жертва, мы обсудим позже. Тебя беспокоили…

– Да, – глаза Виты снова потускнели, – а потом у Наташки случился тот… припадок – я тебе рассказывала. Когда она погружается в работу, ее мышление, восприятие меняются – она существует в мире, который для нее состоит из цвета – физические измерения, чувства, мысли – все, и что она там видит – объяснить невозможно. А в этот раз она, оказавшись в нашей действительности, какое-то время продолжала воспринимать ее по-своему… она пыталась описать мне ее нашим языком, но получался лишь бессмысленный набор слов… прилагательных цвета. Вот если бы у нее в тот момент были краски, тогда бы ей было проще. Но, видишь ли, то, что она говорила, для нее бессмысленным не было. Просто она говорила и думала на своем языке. А тот, кто писал эти письма, написал их на своем языке – он близок к нашему, но в нем совершенно другие правила.

– Язык, воспринимаемый подсознанием?

– Ну… наверное.

– Все равно. Во-первых, почему и каким образом он может оказывать такое воздействие? Во-вторых, куда все это потом девается – ведь эта твоя, – он хмыкнул, – метафора, получается, действует только на одного человека, а прочие читают себе на здоровье.

Вита кивнула с несчастным видом.

– Да, и это превращало в труху всю мою теорию. Могло быть, конечно, что он пишет индивидуальный текст – для каждого свой, но для этого, во-первых, нужно было досконально изучить каждого адресата, а во-вторых, ведь, по меньшей мере… ну пусть, двое – получили не свои письма – Измайлова – письмо Светки Матейко, а Людмила Ковальчук прочла письмо, адресованное ее сыну. И вот дальше-то… – она замолчала и неуверенно покосилась на Схимника.

– Дальше, я так понимаю, начинается то, что к науке отношения не имеет.

– Да. Понимаешь, с самого начала, когда я только прочла первое письмо, мне показалось, что я вижу что-то знакомое… ощущаю что-то, что уже доводилось ощутить раньше. Этот текст… содержание… что-то мне напоминало. Мне все время чудилось, что, даже несмотря на то, что я не в состоянии расшифровать его до конца, я смотрю не на что-то цельное. Я смотрю на остатки… обломки… что-то мертвое… словно что-то было и исчезло, оставив мне только оболочку, пустую клетку… не знаю… А потом я вдруг поняла, на что это похоже. Когда я впервые встретилась с Наташей, она показала мне одну из своих картин. Эта картина была живая, понимаешь?

Схимник кивнул, его лицо стало жестким и застывшим.

– Потом… я до сих пор точно не знаю, что произошло, но я ее разорвала. То, что я почувствовала в этот момент, описать невозможно, но когда я пришла в себя, у меня в руках были обрывки картины… мертвой, пустой… словно я держала труп. И эти письма – они такие же.

Схимник отклонился и оперся спиной о стену.

– Это невозможно.

– Но ведь картины возможны?

– Это… это совсем другое… Все эти чувства, смысл…всего лишь часть деятельности человеческого мозга…

– Тогда чего ты ждешь от Наташки? – с усмешкой спросила Вита. – Ты считаешь ее неким чудо-психиатром? Может и так, нам никогда не узнать что она делает на самом деле и что видит. Факт в том, что определенное качество исчезает у человека и появляется на картине! Оно не может исчезнуть вообще – закон сохранения…

– То картины… их видно… но ведь нельзя же увидеть смысл того, что написано…

– Ты просто не понимаешь сути, я объясню, – Вита потянулась и взяла листок со схемами. – В принципе, процесс одинаков, только… Наташка – понимаешь, она из людей нечто забирает. Он – дарит! Дарит себя!

– Что?

– Механизм образования метафоры – перенос из одной семантической сферы в другую: «предмет – человек», «физический мир – психический мир»…

– Перенос понятий…

– Да, мы воспринимаем реальность, и она становится частью нашего психического мира… грубо говоря. А он часть своего психического мира превращает в реальность… не понимаешь?

– Не понимаю, – раздраженно сказал Схимник, – это не совсем то слово!

– Проще говоря, он превращает метафоры в демонов… ну, пусть будет такое определение. Когда он пишет, он… как бы это сказать, скрещивает их с чем-то, чего в наших категориях мышления не существует… он вкладывает какую-то часть себя, вплетает ее в смысл, и она остается там, пока ты не увидишь это, не прочтешь до конца… и тогда это что-то исчезает и проникает в тебя… ты разрушаешь клетку и выпускаешь ее содержимое, понимая его. Это нечто… оно то ли как катализатор, то ли как ключ, как шприц… я не знаю механизма… только оно превращает смысл, который ты расшифровал где-то там… – она махнула ладонью себе за спину, – в реальность. Психическое становится физическим. Везде здесь, в каждом письме говорится о сладости смерти и о боли. Ты ощущаешь боль и хочешь умереть, потому что только так ты от нее избавишься.

– Знаешь, – сказал Схимник с сожалением, поднимаясь с кровати, – на своем веку я слышал много всякого…

– Он существует! – крикнула Вита нетерпеливо и с отчаяньем. – Это невозможно, но это так! Я не знаю, как его назвать – демон, келет… его невозможно назвать, понять, исчислить! Но Наташка его видела. Когда рисовала Лешко, она видела его. Он поглощает все, что есть в человеке – все, оставляя только боль. Я не знаю, что это за тварь, но насколько надо ненавидеть людей, чтобы превратить эту ненависть в какой-то заразный вирус, в болезнь, и сколько должно быть этой ненависти, что ее можно дарить без убытка! Да, я понимаю, насколько безумно это звучит… семантический демон – ха! Я ничего не могу доказать, это все сплошные домыслы… и у меня нет нужного образования, чтобы привести все это в более стройный и упорядоченный вид! Но я в это верю! Я чувствую, что права! Так или иначе, он создал свою систему, понять которую до конца можно только оказавшись внутри нее! Равно как и тебе, чтобы понять и поверить во все, что, как ты считаешь, я тут нагородила, нужно стать мной! – Вита потянулась к запечатанному конверту, адресованному ей самой, взяла его и начала им обмахиваться, как веером. – Вот теперь ты точно считаешь меня сумасшедшей, а?!

– Почему же, любая теория имеет право на существование, – Схимник потянулся. – Слова не плоть, из рифм одежд не ткать. Слова бессильны дать существованье, как нет в них также сил на то, чтоб убивать. [6]6
  К. Случевский. «Ты не гонись за рифмой своенравной…» Более известны финальные строчки: «А Ярославна все-таки тоскует / В урочный час на каменной стене …».


[Закрыть]

Вита удивленно посмотрела на него, и он лениво улыбнулся.

– Все это объясняется гораздо проще и не так страшно.

– Ну конечно, яд! – Вита презрительно фыркнула. – Слушай, а ты кто по образованию?

Схимник пригладил волосы, поглядывая на конверт в ее руке слегка настороженно.

– Ну, скажем так… и медик.

– У-у, тогда понятно, чего ты так упираешься – ты даже не гуманитарий! Совершенный реалист! Как же ты мог в Наташку поверить – настолько, что все бросить?!

– Откровенно говоря, я еще толком не знаю, кто она для меня. Я верю в результат, а не в процесс.

– Значит, – произнесла Вита с какой-то тоской, – все это было зря. Все было совершенно напрасно. Ты ничего не понял. Видит бог, я старалась. Не может быть, чтобы я ошиблась. Я понимаю, что он делает, я почти понимаю, как он это делает, пойму и кто он такой…

– В любом случае, теперь я точно знаю, что это не Сканер, – сказал Схимник. Он встал и теперь смотрел на Виту с сожалением, которое к его лицу совершенно не подходило. – Ты смышленая девчонка, и теория у тебя замечательная, но единственное, на что она годна, это на сюжет для романа. Я старше тебя и намного больше видел. Реальная действительность гораздо хуже всяких заумных и фантастических теорий, страшных сюжетов и так далее, потому что на деле она слишком проста, и смерть в ней – штука привычная и обыденная, как грязная кастрюля или сломанная скамейка – не лучше и не значительней.

– Умирать всегда плохо, – шепнула Вита, пристально глядя на его слегка напрягшиеся руки. Схимник сделал шаг назад, поймал ее взгляд и, удерживая его, сказал:

– Умирать – да, плохо. Но гораздо хуже умирать, оставаясь в живых.

– Отпусти меня.

Он отступил еще на шаг, глаза оживились хитростью и иронией.

– Я все ждал, когда ж ты начнешь давить на жалость? Откровенно говоря, ожидал раньше. Ты стала терпеливей? Если б я не наблюдал за тобой, мог бы решить, что используешь фантазию, чтобы снова попытаться удрать. Но ты веришь в то, что говоришь, и это плохо.

– Где-то там и ты веришь, но в жизни не признаешься, потому что ты скептик, а я неважно объяснила, – Вита тоже встала, обошла Схимника и остановилась в дверях, продолжая небрежно обмахиваться конвертом, – использовала не те определения. Демоны – это, конечно, слишком…

– Отчего же, – глаза Схимника внимательно следили за колышущимся конвертом, – я знаю одного демона – вполне реального.

– Какого?

– Время. Он съедает все и его нельзя ни уничтожить, ни, – Схимник чуть заметно усмехнулся, но усмешка была безжизненной, – поймать. Его боятся все. Когда Баскаков смотрит на маятник своих дорогих кабинетных часов, то иногда просто сереет от страха… знает ли он об этом? Ты бы лучше положила это письмо. Он все еще может действовать.

– Ты о яде?! – Вита презрительно хлопнула конвертом о косяк и отвернулась. – И ты, и я знаем, что никакого яда там нет. Вернее есть, но это особенный яд, а?! Живой.

Она говорила еще что-то, но Схимник больше не слушал, уловив то, что она пыталась спрятать за нарочито громким голосом, – легкий шорох разрываемой бумаги.

– Дура, стой! – рявкнул он и одним стремительным прыжком покрыл расстояние до двери, но Вита, чьи пальцы не останавливались, судорожно выдергивая письмо из конверта, успела заскочить на кухню и захлопнуть за собой дверь. Схимник, не останавливаясь, ворвался следом, отброшенная им дверь грохнула о стену так, что выбила из нее клочки голубоватых обоев и чешуйки краски и повисла на одной петле. Вита уже стояла в дальнем углу, у стола, вскрытый конверт валялся на полу, и Схимник наступил на него, когда подбежал к ней и вырвал из ее пальцев исписанный лист, с которым Вита производила странные для непосвященного манипуляции, словно полотенцем торопливо протирая им ладони и запястья. Письмо он отшвырнул, и лист улетел куда-то под стол, а Виту с размаху усадил на табуретку, распахнул холодильник, из которого от сотрясения вывалилась вскрытая упаковка кефира, и на полу начала расползаться атласная лужа. Схимник выхватил из холодильника бутылку водки, в которой плескалась только треть, и пакет молока. Он открыл бутылку, одновременно оторвав зубами уголок пакета, и страшным голосом крикнул:

– Руки!!!

Вита машинально протянула руки, Схимник наклонил над ними бутылку, из которой плеснулось, и кухня начала заполняться резким запахом спирта. В губы ей ткнулся холодный пакет:

– Пей, живо! Руки три, будто моешь!

– Перестань! – Вита мотнула головой. – Ничего не будет!

– Пей! – он бросил пустую бутылку, схватил Виту за волосы, отогнул голову назад и, с силой разжав зубы, начал лить ей в рот молоко. Она глотала, захлебываясь, фыркая и пытаясь мотать головой. Наконец ей удалось оттолкнуть от себя пакет и, кашляя, выговорить: