Текст книги "Разговор в «Соборе»"

Автор книги: Марио Варгас Льоса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 39 страниц)

Быстро стемнело, и Трифульсио уже не видел доктора, а только слышал. Да, это вам не Руперто, этот умел говорить. Так витиевато и складно, за Одрию, за народ, против Коалиции. А все-таки до сенатора Аревало ему далеко, думал Трифульсио. Тельес взял его за локоть: пошли. Они стали проталкиваться вперед, туда, где стоял грузовик, а в нем – Урондо, Мартинес, главный и тот из Лимы, что говорил про фаршированные перцы. Как ты, Трифульсио? Порядок. Грузовик покатил по темным улицам, остановился у комитета. Там горели все окна, все комнаты были полны людьми – и тут опять началось удушье, бросило в холод, затрепыхалось сердце. Главный и китаец Молина говорили: глядите, запоминайте, вы пойдете первыми. Им раздали водку, сигареты, бутерброды. Двое из Лимы были вполпьяна, а местные едва стояли на ногах. Не шевелиться, вдохнуть поглубже воздух, терпеть.

– Лудовико Пантоха – с негром, – сказал Молина. – Трифульсио, так?

– Мне в напарники дали одного, а он был еле живой от горной болезни, – сказал Лудовико. – Его там убили, в театре. А могли бы и меня, я рядом стоял.

– Двадцать два человека, одиннадцать пар, – сказал Молина. – Присмотритесь друг к другу, чтоб там не перепутать.

– Троих до смерти забили, четырнадцать наших свезли в госпиталь, – сказал Лудовико. – А у этого труса Иполито – ни царапинки, разве это справедливо?

– Ну-ка, проверим, как вы поняли, – сказал Молина. – Вот ты: расскажи, что будешь делать.

Тот, которого отрядили ему в напарники, протянул Трифульсио бутылку, и он глотнул. Потом подал ему руку: приятно познакомиться, из Лимы? как на него этот воздух-то разреженный действует? Никак, сказал Лудовико, и оба заулыбались. Вот ты, сказал Молина, и поднялся какой-то парень: я – в партер, налево и назад. А ты? – сказал Молина. Поднялся другой: на галерку, к центру, вот с ним. Так перебрали всех, и все вставали, а когда черед дошел до Трифульсио, он остался сидеть: я – в партер, к самой сцене, вот с этим сеньором. Правильно, тебе там самое место, сказал Урондо, и послышались смешки.

– Усвоили, значит, – сказал Молина. – Пока не будет свистка, всем сидеть тихо. Только по сигналу. Сигнал – «Да здравствует генерал Одрия!». Кто подаст?

– Я подам, – сказал главный. – Я буду на галерке, как раз посередине.

– Тут, сеньор инспектор, вот какое дело, – прозвучал чей-то смущенный голос. – Они-то ведь тоже сложа руки не сидят, – готовятся. Я видал ихних людей, ездили на машинах, агитировали. Первостатейные ухорезы, сеньор инспектор. Взять хоть Аргельеса – матерый бандит, отпетый.

– Они и из Лимы выписали людей на подмогу, – сказал другой голос. – Человек пятнадцать, сеньор инспектор.

– Агенты, которых Молина уговорил, были неопытные, и нельзя сказать, чтоб так и рвались в драку, – сказал Лудовико. – Я-то сразу почуял: чуть что не так, они удерут.

– На всякий случай приготовлены штурмовые группы, – сказал Молина, – приказ им дан четкий. Так что попрошу не хныкать.

– Да вы не подумайте, сеньор инспектор, что мы боимся, – сказал первый голос. – Просто хотели, чтоб вы это поимели в виду.

– Ладно, понял, – сказал Молина. – Вот этот сеньор подаст сигнал, и вы все устроите небольшое землетрясеньице, оттесните всю публику на улицу, а там уж ее встретит наша демонстрация. Примкнете к «возрожденцам», а потом, после митинга на площади, соберетесь снова здесь.

Раздали еще водки и курева, а потом газеты, чтоб завернуть велосипедные цепи, дубинки, кастеты. Молина и главный всех осмотрели – спрячь поглубже, пиджак запахни, – а дойдя до Трифульсио, главный его подбодрил: ну, негр, вижу, ты молодцом. Угу, сказал Трифульсио, оклемался, а про себя подумал: мать твою так. С оружием повнимательней, сказал Молина, своих не перестреляйте. На улице ждали такси. Нам с тобой в эту, сказал Лудовико Пантоха, и Трифульсио полез за ним в машину. В театр приехали раньше остальных. У входа толпился народ, раздавали листовки, но в партере почти никого не было. Сели в третьем ряду, Трифульсио закрыл глаза: вот сейчас, сейчас лопнет, весь театр кровью запачкаю. Плохо тебе? – спросил этот, из Лимы. Да, неважно, сказал Трифульсио. Подходили попарно остальные, занимали свои места. Какие-то юнцы стали хором кричать: «сво-бо-да, сво-бо-да». Народу прибывало, зал был почти полон.

– Хорошо, что рано пришли, – сказал Трифульсио. – А то стоять бы пришлось, кому это нужно?

– Да, дон Кайо, началось, – сказал префект. – Да, почти полный. Да, сейчас, наверно, уже выходят с рынка.

Заполнился людьми партер, потом амфитеатр, потом ярусы, и опоздавшие пытались прорваться на сцену через кордон парней с красными повязками – они распоряжались и следили за порядком. А на сцене стояло десятка два стульев, микрофон, перуанский флаг, висели плакаты. Когда не шевелюсь, вроде отпускает, думал Трифульсио. «Сво-бо-да», – продолжали скандировать одни, а в задних рядах завели свое: «За-кон-ность, за-кон-ность». Слышались рукоплескания, крики «ура», все галдели, перекрикивая друг друга. На сцену вышли какие-то люди, стали рассаживаться. Их встретили овациями, крик сделался оглушительным.

– Чего это насчет законности, я не понял? – сказал Трифульсио.

– Требуют, чтоб разрешили партии, которые объявлены вне закона, – сказал Лудовико. – Здесь ведь, кроме толстосумов, еще и апристы с коммунистами.

– Я на многих митингах бывал, – сказал Трифульсио. – Вот в пятидесятом, помню, в Ике был с сенатором Аревало. Но всегда где-нибудь на площади, на воздухе. В театре первый раз.

– А вон там, в глубине, Иполито, – сказал Лудовико. – Дружок мой. Мы уж лет десять вместе работаем.

– Повезло тебе, что не страдаешь от горной болезни, такая пакость, – сказал Трифульсио. – Слушай, а ты-то чего кричишь?

– И ты кричи, – сказал Лудовико. – Хочешь, чтоб расчухали, кто мы?

– Мне не кричать велели, а выскочить на сцену, отсоединить микрофон, – сказал Трифульсио. – Тот, который знак подаст, – главный над нами, и он вот сейчас на меня смотрит. Он злой как черт, чуть что – оштрафует.

– Дурак ты, – сказал Лудовико. – Слушай, что я говорю: кричи «свобода» и хлопай.

Не верится, что отпустило, подумал Трифульсио. Низенький человечек – очки, галстук-бабочка – дирижировал теми, кто кричал «сво-бо-да» и объявлял ораторов. Называл их по имени, указывал на них, а публика встречала каждого громом рукоплесканий и криком. Кричавшие «сво-бо-да», явно соревновались с теми, кто кричал «за-кон-ность», кто кого переорет. Трифульсио повернулся посмотреть на своих, но все повскакали на ноги, почти никого уже не увидел. Главный, однако, был на месте, сидел, опершись на барьер галереи, а с ним еще четверо – зыркали глазами во все стороны, слушали.

– Смотри-ка, одну только сцену охраняют пятнадцать человек, – сказал Лудовико. – А сколько этих, с повязками, по всему залу. Это не считая тех, кто обнаружится, когда начнется. Думаю, ни черта у нас сегодня не выйдет.

– Почему же не получится? – сказал Трифульсио. – Этот, как его, Молина, не объяснил толком?

– Нас должно было быть полсотни – хорошо обученных, – сказал Лудовико. – Этих, местных, я в расчет не беру – барахло. Нет, ничего не выйдет.

– Должно выйти. – Трифульсио кивнул из галерею. – Не выйдет – перед главным отвечать придется.

– Демонстрация с рынка уже, наверно, подошла, – сказал Лудовико. – Ничего не слышишь – на улице?

Трифульсио не ответил, он слушал ставшего перед микрофоном господина в синем: «Одрия – это диктатор, закон о внутренней безопасности – попрание конституционных норм, люди требуют свобод». И льстил Арекипе: «Город-мятежник, город-мученик, который Одрия в пятидесятом году залил кровью, но не смог уничтожить его стремление к свободе».

– Ловко чешет, – сказал Трифульсио. – Вроде сенатора Аревало, тот даже еще лучше. До слез публику доводит, не приходилось слышать?

– Яблоку негде упасть, а народу все подваливает, – сказал Лудовико. – Надеюсь, этому твоему хмырю начальнику не взбредет в голову сигнал подать.

– Но доктора Ламу этот обставил, – сказал Трифульсио. – Говорит так же красиво, зато все понятно.

– Что вы сказали? – сказал Кайо Бермудес. – Провалилась?

– С рынка тронулось никак не больше двухсот человек, дон Кайо, – сказал Молина. – Перепоили. Я предупреждал Ламу, но вы же знаете его. Напились на дармовщинку и остались на рынке. Пошло не более двухсот. Что будем делать, дон Кайо?

– Ох, опять, – сказал Трифульсио. – Обкурили всего, заразы. Вот и опять мне худо.

– Рехнуться надо, чтобы в таких условиях подавать сигнал, – сказал Лудовико.

– Где там Иполито? Ты не видишь?

От тесноты и скученности, от возбуждения, от бесчисленных сигарет становилось жарко, Трифульсио видел, как заблестели испариной лица, кое-кто снял пиджак, развязал галстук, и все кричали хором: «сво-бо-да, за-кон-ность». Опять прихватило, с тоской подумал Трифульсио. Закрыл глаза, повесил голову, глубоко вздохнул. Прикоснулся к груди: колотится, опять колотится. Господин в синем костюме кончил говорить, выкрикнули лозунг, и тот, маленький в бабочке, взмахнул руками, как дирижер.

– Ну ясно, – сказал Кайо Бермудес. – Мы проиграли. При таком раскладе, Молина, лучше операцию не проводить. Отмените.

– Попробую, дон Кайо, но боюсь, уже не успею, – сказал Молина. – Люди – на местах, вряд ли удастся оповестить об отмене. Даю отбой, дон Кайо, позвоню попозже.

Теперь выступал высокий и толстый человек в сером костюме – наверно, из Арекипы, потому что все повторяли его имя и махали ему руками. Ох, сколько же мне мучиться, думал Трифульсио, сколько ж этой муке длиться, почему бы не сразу? Скорчившись в кресле, полузакрыв глаза, он считал себе пульс: раз-два, раз-два. Толстый на сцене вскинул руки, замотал ими, захрипел что-то.

– Худо мне, – сказал Трифульсио. – Дышать нечем.

– Хоть бы он сообразил, что нельзя подавать сигнал, – прошептал Лудовико. – Но если даже подаст, мы с тобой с места не сдвинемся, понял? Сидеть будем как пришитые, понял, негр?

– Замолчи, миллионер! – грянул откуда-то сверху голос главного. – Народ не обманешь! Да здравствует Одрия!

– Ну, наконец-то, а то бы я задохся. Вот и свисток, – сказал, поднимаясь, Трифульсио. – Да здравствует генерал Одрия!

– Все оторопели, даже тот, кто выступал, – сказал Лудовико. – Оторопели и уставились на галерку.

В разных концах зала раздались выкрики «Да здравствует Одрия», и толстый, с почерневшим от бешенства лицом, опомнившись, завизжал: это провокация! провокация! – но голос его потонул в многоголосом оре, в свисте и топоте, и дикая волна захлестнула театр. Все вскочили, в задних рядах партера уже слышалась брань, оттуда, толкаясь, рвались вперед, кое-где уже дошло до кулаков. Трифульсио, выпрямившись, снова крикнул «Ура Одрии!» – грудь его вздымалась и опадала. Кто-то сзади вцепился ему в плечо: провокатор! Он, не глядя, сунул локтем, подтолкнул столичного: пошли! Но Лудовико Пантоха съежился, усох, точно мумия, и только глядел на него, выпучив глаза. Трифульсио ухватил его за отвороты пиджака, сгреб, вздернул кверху: давай, давай, пошевеливайся.

– Что же мне оставалось, – сказал Лудовико, – все уже закрутилось. Негр вытащил свою цепь, кинулся на сцену. Я достал пистолет, побежал за ним. Там было еще двое наших, с ними пробились к самой рампе. А у рампы нас встретили эти, с повязками.

Кое-кто из сидевших на сцене скрылся за кулисами, а остальные смотрели на парней с повязками: те подняли палки и готовились встретить огромного негра и еще двоих, – крутя над головой цепями, они надвигались на них. Бей их, Тельес, крикнул Трифульсио, бей их, Урондо. Он взмахнул цепью, как укротитель – бичом, и парень с повязкой, стоявший ближе других, выронил палку, схватился за голову, рухнул. Негр, давай на сцену! – крикнул Урондо, а Тельес: мы их оттянем на себя, прыгай! Трифульсио видел, как они ринулись на тех, кто охранял лесенку на сцену, и, молотя цепью, прыгнул туда же.

– Меня отсекли от напарника и от остальных, – сказал Лудовико. – Никак было к ним не пробиться: стеной стояли. Человек пять меня окружило, а палки так и мелькают, будто у каждого по десять рук. Я их держал под прицелом и все звал Иполито. И тут, брат Амбросио, началось уж чистое светопреставление.

С галерки полетели похожие на бурые булыжники гранаты, разорвались с сухими хлопками в партере и на досках сцены, и сейчас же вверх спиралями потянулся дым. Через несколько секунд он стал белесым и густым, и жгучее плотное облако заволокло, скрыло от взглядов зал. Громче стали крики, раздался шум падающих тел, треск ломающихся кресел, кашель, и Трифульсио остановился. Руки его повисли вдоль туловища, пальцы разжались, выпустив цепь, колени подогнулись, но глаза еще различали в клубах едкого дыма силуэты тех, кто убегал со сцены, прижимая к лицу носовые платки, и тех, кто разводя руками, словно плавая, надвигался на него – это были парни с повязками. Не в силах выпрямиться, не чувствуя обрушившихся на него ударов, схватился за грудь, широко разинул рот. Как рыба дышу, Томаса, еще успел подумать он.

– Я, Амбросио, ослеп, – сказал Лудовико. – И мало того – задыхаться начал. Стал стрелять наугад. Не понял, что это гранаты, думал, меня сзади звезданули.

– Слезоточивый газ в закрытом помещении, несколько человек убито, десятки раненых, – сказал сенатор Ланда. – Большего и желать нельзя, не правда ли, Фермин? Будь Бермудес о двух головах, все равно теперь не выкрутится.

– Сам не заметил, как расстрелял всю обойму, – сказал Лудовико. – Глаза не могу открыть. Чувствую, голову пробили, упал, а они на меня сверху навалились.

– Не без эксцессов, дон Кайо, – сказал префект. – Да нет, митинг-то этот не состоялся. Люди в панике бегут из театра.

– Штурмовые группы ворвались в театр, – сказал Молина. – Там стрельба, дон Кайо. Убитые? Пока не могу сказать, дон Кайо.

– Не знаю, сколько я так провалялся, но потом все-таки открыл глаза, а дым все стелется, – сказал Лудовико. – А я чувствую – подыхаю, весь в крови был. И тут увидел эту суку Иполито.

– Он тоже топтал твоего напарника? – засмеялся Амбросио. – Обдурил их, значит? Не такой уж он олух, как мы думали: сообразил.

– Я говорю: помоги, помоги, – сказал Лудовико. – А он – ноль внимания, будто не узнает. Месит сапожищами этого негра, а тут они заметили, что я очухался, – и снова ко мне. Опять давай ногами, палками. Я снова вырубился.

– Префект! – сказал Кайо Бермудес. – Перекрыть все улицы. Не допускайте никаких манифестаций. Лидеров Коалиции арестовать. Список пострадавших составлен? Убитые есть?

– Знаешь, это все равно как увидеть во сне кошмар, проснуться, а он продолжается, – сказал Лудовико. – Театр был уже почти пустой. Все перебито, переломано, все кровью залито, а напарник мой, негр этот, он вообще в луже лежит. Вспомнить не могу, что у него вместо лица было. Вокруг кашляют, корчатся, стонут.

– Да, дон Кайо, на площади Армас – многолюдная манифестация, – сказал Молина. – Префект вместе с армейским командованием сейчас там. Боюсь, дон Кайо, что это невозможно. Там тысячи людей.

– Немедленно разогнать, идиот, – сказал Кайо Бермудес. – Вы что, не понимаете: это будет нарастать, как снежный ком. Соедините меня с начальником гарнизона. Сейчас же очистить улицы, Молина.

– Тут ворвались штурмовые, один увидел, как я ворочаюсь на полу, и добавил мне еще, – сказал Лудовико. – Я им: я – свой, я из префектуры Лимы. Ну, слава богу, появился китаец Молима, меня вытащили через запасной выход, и я опять потерял сознание, очнулся в госпитале. А вся Арекипа уже бастовала.

– Положение ухудшается, дон Кайо, – сказал Молина. – Разместили улицы, по всему центру города – баррикады. Своими силами штурмовые группы прекратить беспорядки не могут.

– Надо просить армию вмешаться, – сказал префект. – Но генерал Альварадо мне заявил, что, пока он не получит приказ министра, ни один солдат не выйдет из казармы.

– В одной палате со мной лежал парень из сенаторской команды, – сказал Лудовико. – Нога у него была сломана. Он мне рассказывал, что творится в Арекипе, нервы вконец расшатал. Страшно было, Амбросио.

– Хорошо, – сказал Кайо Бермудес. – Я обращусь к генералу Льерене, и он отдаст приказ.

– Сбегу я отсюда, – сказал Тельес. – На улице безопасней, чем здесь, в больнице. Не хочу, чтоб со мной сделали то же, что с Мартинесом и с негром. У меня тут знакомый есть, Уркисой зовут, он меня спрячет.

– Не трусь, ничего не будет, сюда они не войдут, – сказал Лудовико. – Ну и что, что всеобщая забастовка? Армия их быстро прижмет к ногтю.

– Где она, твоя армия? – сказал Тельес. – Что-то не видно ее. А захотят нас линчевать, так войдут сюда как к себе домой. Здесь даже охранника у дверей нет.

– Никто не знает, что мы тут, – сказал Лудовико. – А хоть бы и знали. Подумают, что мы за Коалицию были, вот и пострадали.

– А вот и нет, мы – чужаки, – сказал Тельес. – Люди со стороны. Сегодня же уйду к Уркисе. Доковыляю как-нибудь, хоть и в гипсе.

– Двоих его товарищей убили в театре, и он места себе не находил со страху, – сказал Лудовико. – Говорил, что требуют отставки министра внутренних дел, что сюда ворвутся и нас повесят на фонарях. Да что же происходит, черт бы их всех драл?

– Что происходит? – сказал Молина. – Можно считать, что революция, дон Кайо. Нам пришлось снять патрули, чтоб их не забрасывали камнями. Почему армия не вмешивается, дон Кайо? Почему нет приказа помочь нам?

– А они, сеньор? – сказал Тельес. – Что они сделали с Мартинесом, со стариком Трифульсио?

– О них можешь не беспокоиться, мы их похоронили, – сказал Молина. – Тебя Тельес зовут? Твой начальник оставил тебе в префектуре денег, когда сможешь ходить, поедешь в Ику на автобусе.

– Чего же их здесь-то зарыли? – сказал Тельес. – У Мартинеса в Ике – жена и дети, у Трифульсио тоже родня какая-то в Чинче осталась. Почему их домой не отправили, чтоб схоронить по-человечески? Зарыли как все равно собак. Тут к ним и на могилку никто не придет.

– Иполито? – сказал Молина. – В Лиму укатил твой Иполито, невзирая на мой приказ. Я просил его остаться, помочь, а он – хвост трубой. Да, я знаю, как он отличился в театре. Ничего. Подам рапорт Лосано, он у меня попляшет.

– Потише, потише, Молина, – сказал Кайо Бермудес. – Какие еще рапорты?! Спокойно и подробно доложите о ситуации в городе.

– Ситуация такова, дон Кайо, что полиция своими силами поддерживать порядок не может, – сказал префект. – Я уже докладывал, могу еще раз повторить: если армия не вмешается, произойдут весьма серьезные события.

– Ситуация какова? – сказал генерал Льерена. – Элементарно простая ситуация, Паредес. Идиот Бермудес поставил нас в безвыходное положение. Он их раздразнил, а отдуваться предоставляет нам. Требует демонстрацию силы.

– Демонстрация силы? – сказал генерал Альварадо. – Нет. Если я выведу войска, прольется крови больше, чем в пятидесятом. Уже сейчас город в баррикадах, люди вооружаются, а бастует вся Арекипа. Предупреждаю вас, прольется много крови.

– Кайо утверждает, что это не совсем так, генерал, – сказал Паредес. – По его словам, забастовку поддерживает лишь двадцать процентов жителей. И вообще, страсти разжигает кучка агитаторов, нанятых Коалицией.

– Не двадцать процентов, а все поголовно, – сказал генерал Альварадо. – Полновластный хозяин в городе – народ. Создан какой-то комитет, куда вошли адвокаты, рабочие, врачи, студенты. Префект настаивает, чтобы я вывел войска сегодня вечером, однако я хочу, чтобы решали это вы, генерал.

– Ваше мнение, Альварадо, – сказал генерал Льерена. – Без экивоков.

– Они разбегутся по домам при одном виде танков, генерал, – сказал Кайо Бермудес. – Терять время – это безумие. Каждая минута промедления усиливает мятежников и роняет престиж власти. Отдайте наконец приказ.

– Если без экивоков, то я не понимаю, почему армия должна пачкать себе руки ради сеньора Бермудеса, – сказал генерал Альварадо. – Здесь не затронут ни президент, ни вооруженные силы, ни режим как таковой. Лидеры Коалиции заверили меня в этом. Они обещали унять страсти, как только Бермудеса снимут.

– Генерал, вам ли не знать, кто возглавляет Коалицию? – сказал сенатор Аревало. – Бакакорсо, Савала, Ланда. Нелепо предполагать, что они хоть каким-то боком связаны с АПРА или с коммунистами, не так ли?

– Они питают глубочайшее уважение к вооруженным силам вообще и к вам, генерал, в частности, – сказал сенатор Ланда. – Выдвигается одно-единственное условие: отставка Бермудеса. Ведь он уж не в первый раз допускает непростительную оплошность. Прекрасный случай избавиться от этого субъекта, который порочит и режим, и нас всех.

– Арекипа возмущена происшествием в театре, – сказал генерал Альварадо. – Сеньор Бермудес ошибся в расчетах, господин генерал. Лидеры Коалиции очень искусно направляют народный гнев по нужному им руслу. Во всем винят не режим, а Бермудеса. Разумеется, если вы прикажете вывести войска, я подчинюсь. Но подумайте, стоит ли. Если Бермудес уйдет, все решится мирным путем.

– Мы за несколько часов потеряли то, что добывали годами, – сказал Кайо Бермудес. – Льерена отделывается недомолвками, другие министры избегают встречи. Это заговор, Паредес, настоящий заговор против меня. Ты, ты лично говорил с Льереной?

– Так, – сказал генерал Льерена. – Части из расположения не выводить, Альварадо. Войскам не вмешиваться и реагировать только в случае нападения.

– Архиверное решение, господин генерал, – сказал Альварадо. – Меня снова посетили Бакакорсо и Ланда из Коалиции. Они предлагают военное правительство. Бермудеса – вон, а впечатления слабости не создается. Мне кажется, это разумно.

– Генерал Альварадо отлично себя проявил, Фермин, – сказал сенатор Ланда.

– Страна устала от Бермудеса, генерал, – сказал сенатор Аревало. – События в Арекипе – это предупреждение о том, что может произойти в Перу, если мы не избавимся от этого негодяя. Прекрасная возможность для армии завоевать симпатии перуанцев.

– Меня нисколько не пугают волнения в Арекипе, доктор Лора, – сказал доктор Арбелаэс. – Напротив, можно считать, мы выиграли в лотерею. Бермудес – это политический труп.

– Что? – сказал доктор Лора. – Президент никогда на это не пойдет. Бермудес – его баловень. Он скорей предпочтет залить всю Арекипу кровью.

– Президент – не семи пядей во лбу, но и далеко не дурак, – сказал доктор Арбелаэс. – Надо объяснить подоходчивей, и он поймет. Вся ненависть к режиму сосредоточена на Бермудесе. Надо бросить им эту кость, и псы притихнут.

– Если войска не вмешаются, мне опасно будет оставаться в городе, – сказал префект. – Для защиты префектуры у меня всего десятка два полицейских.

– Если покинете Арекипу, будете разжалованы и уволены, – сказал Бермудес. – Возьмите себя в руки. Генерал Льерена с минуты на минуту отдаст приказ вывести войска из казарм.

– Дон Кайо, мы тут как в западне, – сказал Молина. – Отсюда слышно митинг на площади Армас. Как бы они не начали нас штурмовать. Почему не выходят войска?

– Понимаете, Паредес, армия не хочет пачкаться для того лишь, чтобы сохранить Бермудесу министерское кресло, – сказал генерал Льерена. – Нет-нет, что вы, ни в ком случае. Да. Да. Разумеется, надо положить конец беспорядкам. Командование вооруженных сил и группа наиболее близких режиму сенаторов решила предложить президенту военное правительство.

– Мы убиваем двух зайцев: избавляемся от Бермудеса и вместе с тем одерживаем верх над Арекипой, вовсе не поддаваясь на их требования, – сказал доктор Арбелаэс. – Правительство в полном составе уходит в отставку, военные формируют новый кабинет, и вопрос решен.

– Что происходит? – сказал Кайо Бермудес. – Я четыре часа жду приема у президента. Что это значит, Паредес?

– Благодаря этому решению армия остается незапятнанной, – сказал сенатор Аревало. – А вы приобретаете огромный политический капитал. И все, кто вас ценит, генерал, очень рады этому.

– Ты можешь беспрепятственно пройти к президенту, – сказал Кайо Бермудес. – Я прошу тебя: отправляйся сейчас же, объясни ему, что тут заговор в самых высших сферах и теперь все зависит только от него. Пусть вразумит Льерену. Я уже никому не верю. Меня продали даже Лосано с Альсибиадесом.

– Без глупостей, Молина, – сказал Лосано. – Никаких арестов. Оставайтесь на месте со своими людьми, постарайтесь обойтись без стрельбы.

– Не понимаю, сеньор Лосано, – сказал Молина. – Вы приказываете одно, министр – другое. Кого мне слушать?

– Меня, – сказал Лосано. – О доне Кайо можете забыть. Он отстранен от дел, и, боюсь, ему недолго ходить в министрах. Сколько там раненых?

– Человек двадцать, сеньор Лосано, – сказал Молина. – Это тяжелые, они все в госпитале.

– А тех двоих похоронили? – спросил Лосано.

– Да, как дон Кайо распорядился, тайно. Двое других вернулись в Ику, – сказал Молина. – Один в госпитале. Тельес его зовут.

– Выпроводите его поскорей из Арекипы, – сказал Лосано. – И моих агентов тоже. Нечего им там околачиваться.

– Иполито уже уехал в Лиму, вопреки моему приказу, – сказал Молина. – А второй, Пантоха, – в довольно тяжелом состоянии. Ему придется полежать, передвигаться самостоятельно он не может.

– А-а, понимаю, – сказал Кайо Бермудес. – Обстоятельства складываются так, что не понять нельзя. Отлично понимаю. Что ж, я согласен. Где подписать?

– Ты как будто не очень огорчен, Кайо? – сказал Паредес. – Мне очень жаль, но я не мог тебе помочь. Сам понимаешь, в политике дружбу – побоку.

– Да что ты мне объясняешь, я все прекрасно понимаю, – сказал Кайо Бермудес. – И потом, я и сам давно уже собирался уйти и говорил тебе об этом, если помнишь. Да, завтра утром. Самолетом.

– Не знаю, как я буду себя чувствовать в твоем кресле, – сказал Паредес. – Ах, если бы ты, с твоим громадным опытом, мог остаться, подать мне совет в трудную минуту.

– Пожалуйста, – сказал Кайо Бермудес. – Вот тебе мой совет: не верь никому на свете, даже родной матери.

– Ошибки в политике обходятся очень дорого, – сказал Паредес. – Это как на войне.

– Верно, – сказал Кайо Бермудес. – Я не хочу, чтобы знали о том, что я уезжаю. Будь добр, сохрани это в тайне.

– Мы тебе наймем такси, оно тебя отвезет в Каману, там, если захочешь, отдохнешь денька два перед тем, как ехать в Ику, – сказал Молина. – И помалкивай насчет всего, что видел тут, в Арекипе. Лучше будет.

– Ладно, – сказал Тельес. – Лишь бы убраться отсюда.

– А я? – сказал Лудовико. – Меня когда отправите?

– Как только начнешь вставать, – сказал Молина. – Да не бойся, все уже позади. Дон Кайо больше не министр, и забастовка скоро кончится.

– Не держите зла, дон Кайо, – сказал доктор Альсибиадес. – На меня было оказано такое давление, что иначе поступать я не мог.

– Ну, разумеется, Альсибиадес, – сказал Кайо Бермудес. – Какое там зло, напротив: я восхищен вашим проворством. Помогайте по мере сил моему преемнику – команданте Паредесу. Он вас назначит начальником канцелярии. Паредес спросил мое мнение о вас, и я заверил его, что вы справитесь.

– Всегда буду рад оказаться вам чем-нибудь полезным, дон Кайо, – сказал Альсибиадес. – Вот ваши билеты, вот паспорт. Все в порядке. Мы уже не увидимся, позвольте пожелать вам доброго пути, дон Кайо.

– Ну, заходи, заходи, у меня потрясающие новости, – сказал Лудовико. – Ну-ка, угадай.

– Нет, Лудовико, не «с целью грабежа», – сказал Амбросио. – Нет, нет, и не поэтому тоже. Не спрашивай меня, а? Я все равно не скажу, почему я это сделал. Ты поможешь?

– Мне дали звание! – сказал Лудовико. – А ну-ка, одна нога здесь, другая там, притащи бутылку, только чтоб не засекли, – отметим.

– Нет, это не он меня послал, он и не знает об этом, – сказал Амбросио. – Убил – и убил, а почему – не спрашивай. Сам, один все задумал и исполнил, нет, никто не помогал. Он собирался дать ей денег на Мексику, он смирился, что она всю жизнь будет из него кровь сосать. Поможешь, а?

– Агент третьего класса, отдел по расследованию убийств, – сказал Лудовико. – А знаешь, кто мне сообщил эту новость?

– Да, да, чтобы спасти его, – сказал Амбросио, – да, ради него! Да, в благодарность ему. Теперь он хочет, чтоб я уехал. Вовсе он не неблагодарный. Просто не хочет, чтоб тень легла на семью. Он хороший человек. Пусть, говорит, твой дружок Лудовико тебя выручит, присоветует, как быть, а я его, говорит, отблагодарю. Поможешь?

– Сам сеньор Лосано, можешь себе представить? – сказал Лудовико. – Вдруг входит в палату, я рот разинул, Амбросио.

– Он тебе даст десять тысяч, и я – десять тысяч, у меня отложено, – сказал Амбросио. – Ну, ясное дело, Лудовико, моментально – из Лимы, и никогда больше тебе не попадусь. Ладно, Амалию увезу. Договорились: сюда больше мы – ни ногой.

– Жалованье – две восемьсот, но сеньор Лосано обещал похлопотать, чтоб учли выслугу лет, и прибавили, – сказал Лудовико.

– В Пукальпу? – сказал Амбросио. – А что же я там буду делать?

– Да, я знаю, что Иполито вел себя безобразно, – сказал Лосано. – Мы его отошлем к черту на рога, пусть гниет.

– Знаешь, куда он загремел? – захохотал Лудовико. – В Селендин!

– Но, значит, он тоже получил звание, – сказал Амбросио.

– Смотри-ка, ты от радости уже поправился, – сказал Амбросио. – Вон, даже вставать можешь. Когда выпишут?

– Не торопись, Лудовико, – сказал сеньор Лосано. – Подлечись как следует, считай, что ты в отпуску для поправки здоровья. Чего тебе не лежится? Чем плохо? Дрыхни целый день, обед в постель подают.

– Да нет, сеньор, все не так уж распрекрасно, – сказал Лудовико. – Ведь я ж не получу ни черта, пока тут валяюсь.

– Получишь жалованье целиком за все то время, что находился на излечении, – сказал Лосано. – Куча денег, Лудовико.

– Нет, сеньор Лосано, – вольнонаемные получают, только когда службу исполняют, – сказал Лудовико. – У меня ж звания нет, не забудьте.

– Есть у тебя звание, – сказал сеньор Лосано. – Лудовико Пантоха, агент третьего класса, отдел по расследованию убийств. Звучит?

– Я чуть не бросился, Амбросио, ему руки целовать, – сказал Лудовико. – Неужели правда, произвели, сеньор Лосано?

– Да. Я говорил о тебе с новым министром, а он умеет ценить людей по заслугам, – сказал Лосано. – Оформим производство за сутки. Пришел тебя поздравить.

– Простите, сеньор, – сказал Лудовико. – Ох, стыд-то какой. Это от радости, уж больно неожиданно.

– Ничего, ничего, не стесняйся слез, – сказал Лосано. – Значит, душа у тебя не задубела. Это очень хорошо, Лудовико.

– Ну, такое дело правда надо отметить, – сказал Амбросио. – Сейчас сгоняю. Надеюсь, сестрички меня не схватят.

– Сенатор Аревало, наверно, очень переживает? – сказал Лудовико. – Его-то люди больше всех пострадали. Двоих вообще убили, а третьего – спасибо, хоть не до смерти.

– Ты, Лудовико, лучше забудь об этом, – сказал Лосано.