Текст книги "Разговор в «Соборе»"

Автор книги: Марио Варгас Льоса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 39 страниц)

– Чего, чего тебе? Чего толкаешься? – забормотал Иполито. – Ох, дон Кайо, извиняюсь, задремал.

– В Чаклакайо, – сказал он. – Чтобы через двадцать минут быть там.

– В окнах – свет, дон Кайо, – сказал Лудовико. – У вас, видать, гости. Гляди-ка, Иполито, кто там в машине. Амбросио!

– Простите, что заставил вас ждать, дон Фермин, – сказал он, протягивая руку, с улыбкой вглядываясь в лиловатое лицо, в глаза, опустошенные поражением и многодневной бессонницей. – Сейчас я попрошу, чтобы нам дали кофе, если, конечно, Анатолия не спит.

– Крепкий, черный, без сахара, – сказал дон Фермин. – Благодарю вас.

– Две чашки черного, Анатолия, – сказал он. – Принесешь – и можешь идти спать.

– Я пытался добиться приема у президента, но не смог, поэтому приехал к вам, – машинально сказал дон Фермин. – Что-то серьезное, дон Кайо?

– Да, заговор.

– Еще один? – Он пододвинул пепельницу, сел рядом на диван. – В последнее время недели не проходит, чтобы не раскрыли заговор.

– Военные, – брезгливо уронил дон Фермин. – Несколько гарнизонов. А возглавляют его люди, которых в этой роли и вообразить немыслимо.

– Позвольте прикурить? – Он подался вперед, к зажигалке дона Фермина, глубоко затянулся, выпустил облако дыма и закашлялся. – Вот и кофе. Поставь здесь, Анатолия. Да, дверь закрой.

– Эспина-Горец. – Дон Фермин отхлебнул, сморщился, замолчал, кладя сахар в чашку, медленно помешивая в ней ложечкой. – Его поддерживают гарнизоны Арекипы, Кахамарки, Икитоса, Тумбеса. Эспина сегодня утром уехал в Арекипу. Переворота можно ждать в любую минуту. Они хотели заручиться моим содействием, и я счел благоразумным не отказываться прямо: давал им уклончивые ответы, бывал на кое-каких заседаниях. Главным образом по той причине, что я в дружбе с Эспиной, вы ведь знаете.

– Знаю, знаю, вы – большие друзья, – сказал он, пробуя кофе. – Ведь и нас с вами он познакомил, если помните.

– Поначалу это казалось чистейшей химерой, – сказал дон Фермин, упорно глядя в свою чашку. – А потом мое отношение изменилось: много людей из верхов, политики. Американское посольство было в курсе дела, предлагало объявить выборы не позднее чем через полгода после установления нового режима.

– Вероломный человек этот Горец, – сказал он, кивая. – Мне горько это сознавать, мы ведь с ним тоже старинные друзья. Ему я обязан тем, что занял этот пост.

– Он считал себя правой рукой Одрии и вдруг, как гром среди ясного неба, лишился министерства, – устало проговорил дон Фермин. – Примириться с этим он так и не смог.

– Нет, вы путаете, дон Фермин: вы начали сотрудничать с ним, еще в бытность его министром, стали протаскивать своих людей в префектуры, раздавать вашим друзьям ключевые посты в армии, – сказал он. – Чрезмерные политические амбиции.

– Разумеется, мои сведения для вас давно уже не новости, – сказал дон Фермин с внезапно вспыхнувшим раздражением, а он подумал: хорошо держится, виден класс и опыт.

– Офицеры многим обязаны президенту и, конечно, поставляли нам информацию, – сказал он. – Информацию разного рода, в том числе и содержание ваших разговоров с Эспиной и сенатором Ландой.

– Эспина пользовался моим именем, чтобы привлечь на свою сторону колеблющихся, – сказал дон Фермин с беглой, вялой усмешкой. – Но план во всех подробностях знали только военные. Нас с Ландой держали впроголодь: только вчера я получил более или менее полные данные.

– Стало быть, все разъясняется, – сказал он. – Половина заговорщиков – столпы режима, все гарнизоны, вовлеченные в заговор, поклялись в верности президенту. Эспина задержан. Остается теперь разобраться с некоторыми штатскими лицами – о себе, дон Фермин, вы мне уже кое-что сообщили.

– И то, что я буду ждать вас здесь, вы тоже знали? – без иронии сказал дон Фермин. На лбу у него заблестела испарина.

– Это моя работа: мне платят, чтобы я знал все, интересующее режим, – сказал он. – Это совсем не так просто, а с каждым днем делается все трудней. Заговор студентов – детские игрушки. Заговор генералов – уже серьезней. И уж совсем серьезно, когда переворот затевают члены Национального клуба.

– Хорошо. Карты на стол, – сказал дон Фермин. Потом после недолгого молчания взглянул на него: – Хотелось бы знать, чего мне сейчас бояться, дон Кайо.

– Буду с вами откровенен, – покивав, сказал он. – Шума мы подымать не хотим, это уронит престиж, зачем трубить на весь мир о расколе и разногласиях? И применять репрессии мы не склонны. Разумеется, если другая сторона проявит ответное благоразумие.

– Эспина – горд и каяться не станет, – задумчиво проговорил дон Фермин. – Представляю, каково ему сейчас, после того как он узнал о предательстве всех своих друзей.

– Каяться он не станет, но и мученического венца не обретет, а просто уедет за границу, получив приличную сумму в долларах, – сказал он, пожав плечами. – Там будет продолжать свои заговоры, чтобы поднять себе настроение и избавиться от мерзкого послевкусия. Впрочем, он понимает, что шансов на успех у него нет.

– Итак, с военными все ясно, – сказал дон Фермин. – А со штатскими?

– Смотря какие штатские, – сказал он. – О докторе Ферро и прочей мелюзге лучше сразу забыть. Их не существует.

– Существуют, к сожалению, – вздохнул дон Фермин. – Так что же с ними будет?

– Мы их подержим и начнем мелкими партиями выпускать за границу, не сразу, конечно, – сказал он. – Не стоит о них думать. По понятным причинам из всех штатских интерес представляют двое – вы и Ланда.

– По понятным причинам, – медленно повторил дон Фермин. – Какие же это причины?

– Вы поддерживали режим с первого дня его существования, вы обладаете влиянием и связями в тех сферах, где мы должны действовать с особой деликатностью, – сказал он. – Полагаю, президент поступит с вами так же, как с Эспиной. Но это мое личное мнение. Последнее слово – за президентом.

– Значит, вы мне тоже предложите заграничное путешествие? – сказал дон Фермин.

– Ну, поскольку все кончилось быстро и, так скажем, удачно, я посоветую президенту не трогать вас. Само собой, при условии полного отхода от политической деятельности.

– Не я был мозгом этого заговора, вам это известно, дон Кайо, – сказал дон Фермин. – Я с самого начала сомневался в успехе. Со мной никто не советовался, мне представили это как решенное дело.

– Эспина утверждает, что вы и Ланда щедро субсидировали планируемый переворот, – сказал он.

– Вам ли не знать, что я не вкладываю средства в сомнительные предприятия, – сказал дон Фермин. – Деньги я давал в 48-м году, я выворачивался наизнанку, убеждая деловых людей поддержать Одрию, потому что верил в него. Надеюсь, президент не забыл об этом.

– Президент – горец, – сказал он, – а у горцев хорошая память.

– Если и вправду переворот замышлял бы я, дело бы не кончилось для Эспины так плачевно, если бы план разрабатывали мы с Ландой, то вовлекли бы в заговор не четыре гарнизона, а десять. – Дон Фермин говорил без всякого высокомерия, неторопливо, со спокойной уверенностью, а он подумал: впечатление такое, будто я впустую тратил слова, а моя святая обязанность – знать все это. – С десятью миллионами солей любой заговор в Перу обречен на успех, дон Кайо.

– Сейчас я еду во дворец, буду говорить с президентом, – сказал он. – Сделаю все от меня зависящее, чтобы расположить его в вашу пользу и уладить дело ко всеобщему удовольствию – по крайней мере, в части, касающейся вас, дон Фермин. Вот и все, что могу сообщить вам в данную минуту.

– Меня арестуют? – сказал дон Фермин.

– Пока нет. В худшем случае вам предложат на некоторое время покинуть страну, – сказал он. – Однако не думаю, что эта мера понадобится.

– Ну-с, а какие же меры будут приняты против меня? – сказал дон Фермин. – Экономические, я так понимаю. Вы ведь знаете, большая часть моих средств вложена в государственные предприятия.

– Постараюсь, чтобы вы этого избежали, – сказал он. – Президент – человек не мелочный и не злопамятный, надеюсь, что вскоре он пойдет на мировую. Больше пока ничего сказать не могу.

– А наши с вами дела, надо полагать, подлежат забвению? – сказал дон Фермин.

– Я бы даже сказал – захоронению, – поправил он. – Я с вами не лукавлю, дон Фермин. Прежде всего, я – человек режима. – Он помолчал и добавил тише и не таким безразличным тоном: – Знаю, вы переживаете сейчас трудное время. Нет-нет, речь не об этом заговоре. Я про вашего сына, того, который ушел из дому.

– А что с Сантьяго? – Дон Фермин стремительно повернулся к нему. – Вы все еще преследуете мальчика?

– Нет, за ним походили несколько дней, сейчас наблюдение снято, – успокаивающе заверил он. – Похоже, это печальное происшествие внушило ему отвращение к политике. С прежними своими друзьями не встречается, вообще ведет себя образцово.

– Вы знаете о Сантьяго больше, чем я: мы с ним уже несколько месяцев не виделись, – пробормотал дон Фермин, поднимаясь. – Что ж, засим позвольте вас оставить, я очень устал сегодня. До свиданья, дон Кайо.

– Во дворец, Лудовико, – сказал он. – А этот увалень опять заснул. Не надо, не надо, не буди его.

– Приехали, – смеясь, сказал Лудовико. – Вот и вас сморило, дон Кайо. Всю дорогу спали, даже похрапывали.

– Доброе утро, наконец-то, – сказал майор Тихеро. – Президент пошел отдохнуть, но генерал Паредес и доктор Арбелаэс ждут вас, дон Кайо.

– Он попросил не будить его, если не случится чего-нибудь чрезвычайного, – сказал Паредес.

– Ничего чрезвычайного, я заеду потом, – сказал он. – Вместе, вместе. Доброе утро, доктор.

– Поздравляю вас, дон Кайо, – с затаенным сарказмом сказал Арбелаэс. – Без шума, без единого выстрела, не пролив ни капли крови подавили мятеж, ни у кого не прося ни совета, ни помощи. Это настоящая победа, дон Кайо.

– Хотел пригласить вас отобедать, я бы вам рассказал все в подробностях, – сказал он. – До последней минуты признаки были весьма неопределенны, а сегодня ночью медлить уже было нельзя, надо было действовать, вот я и не успел ввести вас в курс дела.

– Я, к сожалению, днем занят, но все равно – спасибо, – сказал Арбелаэс. – Теперь уже можно не беспокоиться, дон Кайо, в курс дела меня ввел президент.

– В иных обстоятельствах, доктор, приходится нарушать субординацию, – пробормотал он. – Ночью надо было не докладывать по инстанциям, а принимать решения.

– Разумеется, – сказал доктор Арбелаэс. – На этот раз президент удовлетворил мое прошение об отставке, чему я, поверьте, бесконечно рад. Так что трений у нас с вами больше не будет. Президент намерен пересмотреть состав кабинета – не сейчас, а когда окончатся торжества, но решение уже принято.

– Я буду просить президента изменить его: не принимать вашу отставку, – сказал он. – Вы вправе мне не верить, но мне хотелось бы по-прежнему служить под вашим началом.

– Под моим началом? – Доктор Арбелаэс расхохотался. – Недурно. Будьте здоровы, дон Кайо. Всего хорошего, команданте.

– Поедем, Кайо, выпьем немножко, – сказал Паредес. – На моей машине. Своему водителю скажи, чтоб ехал в штаб округа. Звонил Камино: самолет в одиннадцать тридцать. Ты будешь встречать Ланду?

– Что ж мне еще остается? – сказал он. – Если до тех пор не свалюсь. Еще три часа?

– Как побеседовали с акулой? – сказал Паредес.

– Савала – настоящий игрок: умеет проигрывать, – сказал он. – Ланда меня тревожит сильнее. У него больше денег, а стало быть, спеси. Ну, не будем загадывать.

– А каша-то заваривалась крутая, – зевнул Паредес. – Если б не полковник Кихано, пришлось бы расхлебывать.

– Да, можно считать, строй уцелел благодаря ему, – кивнул он. – Надо бы, чтоб Конгресс поскорей утвердил его производство.

– Два апельсиновых сока, две чашки двойного кофе, – сказал Паредес. – И поскорей, а то мы сейчас уснем.

– Ну, так что тебя беспокоит? – сказал он. – Вымолви, наконец.

– Савала, – сказал Паредес. – Твои с ним дела. Думаю, на этом он тебя и ущучит.

– Нет, – потянувшись, сказал он. – Сто раз пытался, но ничего так и не вышло. Предлагал мне и долю в прибылях, и пай, и купить акции, чего только не предлагал. Ничего не получил.

– Не об этом речь, – сказал Паредес. – Президент…

– Президент знает все досконально, – сказал он. – Есть то-то и то-то, но никто не сможет доказать, что эти контракты были заключены при моем посредничестве. Комиссионных я получал столько-то, в наличных. Деньги мои – за границей, на текущем счету. Мне уйти в отставку, покинуть Перу? Нет. А что мне надо сделать? Погубить Савалу. Слушаюсь.

– Вот уж это сделать ничего не стоит, – улыбнулся Паредес. – Учитывая его пристрастие к…

– Не учитывая его пристрастие, – сказал он, посмотрел на Паредеса и снова зевнул. – С этой стороны как раз к нему подбираться не стоит.

– Да, ты мне как-то говорил об этом, – улыбнулся Паредес. – Порочность – это единственное, что ты ценишь в людях.

– Его состояние – дом на песке, – сказал он. – Его лаборатория существует только за счет поставок армии. С этим покончено. Его строительная фирма держится на прокладке шоссе и «Унидадес Эсколарес». С этим – все, льгот больше не получит, и ссуды тоже. Наоборот, казна потребует погасить взятое ранее плюс огромные проценты. Не то чтобы он сразу разорится, но ущерб будет весьма ощутимый.

– Не думаю. Дерьмо всегда выплывет, – сказал Паредес.

– Это правда насчет смены кабинета? – сказал он. – Надо, чтобы Арбелаэс остался министром. Предаст, конечно, в любую минуту, но с ним можно работать.

– Перетасовка в кабинете – дело обычное, внимания к себе не привлечет, – сказал Паредес. – А с другой стороны, у бедняги Арбелаэса есть все основания злиться. Сложности могут возникнуть с каждым, кто бы ни сел на его место. Никто не захочет быть простым статистом.

– Я не мог посвящать его в мои дела: слишком рискованно – он очень близок к Ланде, – сказал он.

– Я тебя понимаю и не осуждаю, – сказал Паредес. – И именно по этой причине портфель должен получить ты. Отказываться сейчас ты не имеешь права. Льерена очень настаивал, чтобы в кресло Арбелаэса сел ты. Да и других членов кабинета тревожит, что у нас два министра: один – фиктивный, другой – настоящий.

– Сейчас я скрыт от глаз, никто не может загубить мою работу, – сказал он. – А министр – на виду и, значит, уязвим. Назначив меня министром, окажете большую услугу моим врагам: им только того и надо.

– После этого разгрома их можно в расчет не принимать, – сказал Паредес. – Теперь они притихнут надолго.

– Знаешь, уж друг другу-то мы можем мозги не крутить, – смеясь, сказал он. – Сила режима была в поддержке определенных групп. Теперь все изменилось. Ни Национальный клуб[58]58
  Национальный клуб – неофициальное название Национального конгресса – высшего законодательного органа Перу.


[Закрыть], ни армия, ни америкашки прежней страстью к нам не пылают. Пока они раздроблены и распылены, но когда объединятся – объединятся против нас, – можно будет собирать чемоданы. Если твой дядюшка не предпримет мер немедленно, все пойдет к черту.

– Что еще он, по-твоему, должен сделать? – сказал Паредес. – Кто вымел из страны коммунистов и апристов? Кто дал военным то, чего у них отродясь не было? Кто позвал этих господ из Национального клуба в министерства и посольства, кто разрешил им хозяйничать в казне? Кто во всем потрафлял и потакал американцам? Неужели этим сволочам мало? Чего им не хватает?

– Они не хотят, чтобы он менял курс, хотя сами, захватив власть, поменяют его тут же, – сказал он. – Они хотят, чтоб он ушел. Они его позвали, чтоб он выморил тараканов в доме. Теперь, когда это сделано, хотят, чтобы вернул им дом, ведь дом-то, как ни крути, – их.

– Нет, – сказал Паредес. – Президент завоевал народ. Понастроил ему школ и больниц, дал закон о страховании рабочих. Если он изменит конституцию и захочет, чтобы его переизбрали, выборы пройдут как по маслу. Посмотри, какие толпы собираются, когда он ездит по стране.

– Эти толпы собираю я, – зевнул он. – Заплати, и такие же манифестации пройдут в твою честь. Нет, по-настоящему популярна у нас только АПРА. Если апристам кое-чего пообещать, они отлично уживутся с режимом и будут ему опорой.

– С ума сошел? – сказал Паредес.

– АПРА теперь не та, что раньше, и коммунистов ненавидит сильней, чем ты, и Штаты ее больше не чураются, – сказал он. – Если к апристским массам добавить государственный аппарат и верных представителей правящих групп, Одрия действительно победит на выборах.

– Ты бредишь, – сказал Паредес. – Одрия – и АПРА. Перестань, ради бога.

– Лидеры АПРА одряхлели и упали в цене, – сказал он. – В обмен на статус легальности и еще кое-какие подачки они согласятся на это.

– Вооруженные силы никогда не пойдут на сделку с АПРА, – сказал Паредес.

– Так их воспитали правые: внушили, что нет врага страшнее, – сказал он. – Однако можно ведь и перевоспитать, объяснив, что АПРА преобразилась. Она даст военным любые гарантии.

– Знаешь что, – сказал Паредес, – не езди в аэропорт встречать Ланду, а сходи-ка ты лучше, Кайо, к психиатру. После этих бессонных ночей ты слегка повредился.

– Вот увидишь, в пятьдесят шестом году президентом станет какой-нибудь барин, – зевнул он. – А нам с тобой предложат передохнуть. Ну и прекрасно будет. Не знаю, для чего мы затеяли этот разговор. Высокая политика – не нашего ума дело. У твоего дядюшки есть советники. Всяк сверчок знай свой шесток. А который, кстати, час?

– У тебя еще есть время, – сказал Паредес. – А я поеду спать, эти два дня меня доконали, в постоянном напряжении, нервы как струны. А ночью возьму девицу, отведу душу. Не желаешь составить компанию?

– Не-е, дон Кайо, он так с самого Чаклакайо и не просыпался, – сказал Лудовико, показывая на Иполито. – Вы не смотрите, что так медленно едем, мне самому как песку в глаза сыпанули, боюсь, стукнемся. Не беспокойтесь, дон Кайо, в аэропорту будем вовремя.

– Самолет через десять минут, дон Кайо, – хриплым, измученным голосом сказал Лосано. – Я пригнал две машины с людьми. Самолет-то пассажирский, я не знаю, как бы его поаккуратней взять…

– Ланда не арестован, – сказал он. – Я сам его встречу и отвезу. Уберите своих, что они выстроились, как на парад? Все прочее – в порядке?

– Всех взяли, – сказал Лосано, позевывая, растирая небритое лицо. – Вот только в Арекипе небольшой прокольчик случился. Доктор Веларде, сочувствующий АПРА. Кто-то его предупредил, он смылся. Будет, наверно, пробиваться в Боливию. Пограничников предупредили.

– Ну и ладно, можете идти, – сказал он. – Вы посмотрите на Лудовико с Иполито: опять задрыхли.

– Они просили о переводе, – сказал Лосано. – Как прикажете, дон Кайо?

– Ничего удивительного, им надоели бессонные ночи, – улыбнулся он. – Ладно. Подыщите мне других, только чтоб были не такие сони. До свиданья, Лосано.

– Может быть, хотите пройти внутрь, присядете? – сказал, отдавая ему честь, лейтенант.

– Нет, спасибо, подышу воздухом, – сказал он. – Да вот он, идет на посадку. Лучше растолкайте этих лежебок, пусть подадут машину поближе. Я пойду вперед… Прошу вас, сенатор, в машину. Садитесь. Лудовико, мы едем в Сан-Исидро, к сенатору Ланде.

– Это отрадно, что в Сан-Исидро, а не в тюрьму, – пробурчал, не глядя на него, сенатор. – Надеюсь, мне хоть дадут переодеться и принять душ.

– Дадут, – сказал он. – Поверьте, я очень сожалею, что приходится причинять вам столько беспокойства, но другого выхода не было.

– Сирены, автоматы, как на штурм цитадели собрались, – сказал сенатор, приникнув к стеклу. – Когда они нагрянули в имение, я испугался, как бы жене не стало дурно. Это по вашему приказу, Бермудес, меня в мои шестьдесят заставили провести ночь в кресле?

– Это большой такой дом, с садом, да? – сказал Лудовико.

– Прошу вас, сенатор, – сказал он, указывая на широко раскинувшийся, густой сад, и через мгновение заметил их: белые нагие тела мелькали под лаврами, раздавался смех, белые проворные пятки топтали влажную траву. – После вас, после вас.

– Папа, папочка! – бросаясь на шею сенатору, закричала девушка: он увидел ее фарфоровое лицо, большие испуганные глаза, стриженые каштановые волосы. – Я только что говорила с мамой, она чуть жива от страха. Что случилось? Что случилось?

– Доброе утро, – пробормотал он и быстро раздел ее и швырнул на постель, где ее с жадностью подхватил, втянул в себя клубок женской плоти.

– Я потом тебе объясню. – Ланда осторожно развел ее руки, повернулся к нему: – Проходите, Бермудес. Кристина, позвони в Чиклайо, успокой мать. Проследи, чтоб нам не мешали. Садитесь, Бермудес.

– Буду с вами предельно откровенен, сенатор, – сказал он. – Если вы последуете моему примеру, мы выиграем время.

– Предисловие ваше – излишне, – сказал Ланда. – Я никогда не лгу.

– Генерал Эспина взят под арест, все офицеры, обещавшие ему помощь, подтвердили верность президенту, – сказал он. – Мы не хотим давать ход этому делу. А потому я вам предлагаю заявить о вашей безоговорочной поддержке режима и остаться на посту лидера большинства. Одним словом – забыть все, что произошло.

– Прежде всего я должен знать, что произошло, – сказал Ланда; он сидел совершенно неподвижно, положив руки на колени.

– Вы устали, сенатор, и я устал, – пробормотал он. – Не будем терять времени.

– Я должен знать, в чем меня обвиняют, – сухо повторил Ланда.

– В том, что вы осуществляли связь между Эспиной и вовлеченными в заговор гарнизонами, – сказал он, всем своим видом являя покорность судьбе. – В том, что обеспечивали мятежников деньгами – и своими собственными тоже. В том, что устраивали здесь и в своем имении «Олаве» тайные собрания с заговорщиками из числа штатских лиц, ныне арестованными. Мы располагаем доказательствами – есть и звукозапись, и подписанные показания. Но речь не об этом, объяснений от вас не требуется. Президент хочет предать этот случай забвению.

– Да, речь не об этом, а о том, чтобы в сенате не появился враг, знающий режим как свои пять пальцев, – сказал Ланда, пристально посмотрев ему в глаза.

– Речь о том, чтобы не дробить парламентское большинство, – сказал он. – Кроме того, режиму нужно ваше имя, ваш вес, ваше влияние. Итак, вы должны признать: ничего не было. И ничего не будет.

– А не соглашусь? – Голос Ланды был еле слышен.

– А не согласитесь – придется покинуть страну, – сказал он не без досады. – Мне, наверно, не надо вам напоминать, как тесно переплелись ваши интересы с интересами государства.

– Все правильно: сначала нахрапом, потом шантажом, – сказал Ланда. – Узнаю ваш стиль, Бермудес.

– Вы не новичок в политике и хороший игрок и прекрасно понимаете, как надо себя вести, – спокойно сказал он. – Не тяните, сенатор.

– Ну, а что ждет арестованных? – пробормотал Ланда. – Нет, не военных – они, кажется, уже сумели выпутаться. Тех, других?

– К вам у нас особое отношение: вы оказывали режиму очень важные услуги, – сказал он. – В случае с Ферро и прочими все наоборот: они всем на свете обязаны режиму. Каждый случай будет тщательно изучен, и на основе этого изучения будут приняты соответствующие меры.

– Какого рода меры? – сказал Ланда. – Эти люди доверились мне, как я доверился военным.

– Превентивные, – сказал он. – Ничего серьезного им не грозит, это в наши планы не входит. Посидят некоторое время, кое-кого вышлем. Ничьей крови мы не алчем. Кроме того, многое будет зависеть от вас.

– Кое-что еще, – поколебавшись, сказал сенатор. – Это насчет…

– Савалы? – сказал он и увидел, как заморгал Ланда. – Он на свободе, если согласитесь сотрудничать, его не тронут. Утром я с ним разговаривал: он тоже хочет мира. Сейчас он, наверно, уже дома. Позвоните ему, сенатор.

– Сейчас я дать ответ не могу, – помолчав, сказал сенатор. – Дайте мне несколько часов на размышление.

– Ради бога, – сказал он, вставая. – Я позвоню вам вечером или завтра утром, если хотите.

– До тех пор ваши молодчики оставят меня в покое? – сказал Ланда, открывая дверь, выходящую в сад.

– Вы же не под арестом и даже не под наблюдением: можете идти куда угодно и говорить с кем пожелаете. Будьте здоровы, сенатор. – Он вышел, пересек сад, ощущая, как вокруг, над клумбами и кустами, вьются, снуют они – гибкие и ароматные, стремительные и влажные. – Лудовико, Иполито, просыпайтесь. В префектуру, живо! Лосано, все телефонные разговоры Ланды слушать и записывать.

– Не беспокойтесь, дон Кайо, – сказал Лосано, придвигая ему кресло. – У дома – машина, три агента. Телефон слушаем уже две недели.

– Дайте воды, если вам не трудно, – сказал он. – Таблетку принять.

– Префект подготовил сводку происшествий по Лиме, – сказал Лосано. – Нет, о Веларде пока сведений нет. Наверно, все-таки перешел границу. Один из сорока шести. Остальных взяли, без осложнений.

– Обеспечьте полную изоляцию и здесь, и на местах, – сказал он. – Вот-вот начнутся хлопоты, и ходатайства, и ручательства от министров и депутатов.

– Уже начались, дон Кайо, – сказал Лосано. – Сию минуту звонил сенатор Аревало. Просил свидания с доктором Ферро. Я сказал, что без вашего разрешения – нельзя.

– Угу, валите все на меня, – зевнул он, – Ферро связан с тысячами людей, и они в лепешку разобьются, чтобы освободить его.

– Утром тут была его жена, – сказал Лосано. – Бойкая дамочка, дон Кайо. Грозилась президентом, министрами. Красивая, дон Кайо.

– Я не знал, что наш Феррита женат, – сказал он. – Красивая, говорите? Потому он ее и прятал.

– Вы совсем замучились, дон Кайо, – сказал Лосано. – Отдохнули бы. Вряд ли сегодня будет что-нибудь важное.

– Помните, три года назад, когда пошли слухи о готовящихся беспорядках в Хулиаке? – сказал он. – Четыре ночи глаз не смыкали – и ничего. Я старею, Лосано.

– Позвольте спросить? – Подвижное лицо Лосано сладко расплылось. – Поговаривают о смене кабинета и что вы, дон Кайо, – войдете в правительство. Я как услышал, чуть в пляс не пустился, дон Кайо.

– Не думаю, что президенту это нужно, – сказал он. – Попытаюсь его разубедить. Но если он заупрямится, придется принять.

– Это будет замечательно, – еще шире заулыбался Лосано. – Вы же сами видели, какая неразбериха оттого, что министры дела не знают: взять того же Эспину или доктора Арбелаэса. Теперь все пойдет по-другому, дон Кайо.

– Ладно, поеду-ка я в Сан-Мигель, отдохну немного, – сказал он. – Не сочтите за труд позвонить Альсибиадесу: пусть будит, только если что-нибудь очень срочное.

– Виноват, дон Кайо, мы опять заснули. – Лудовико растолкал Иполито. – В Сан-Мигель? Слушаю, дон Кайо.

– Поезжайте спать, – сказал он, – машину подадите сюда к семи. Сеньора в ванной? Да, Симула, приготовь чего-нибудь. Здравствуй. Сейчас спать пойду. Сутки на ногах.

– Что-то у тебя глаза бегают, – засмеялась Ортенсия. – Хорошо ли повеселился ночью? Был на высоте?

– Я изменил тебе с военным министром, – сказал он, слыша, как настойчиво нарастает прерывистый звон в ушах, как беспорядочно стучит сердце. – Пусть принесут чего-нибудь, я просто падаю от усталости.

– Сейчас, дай я постелю, – Ортенсия оправила простыни, задернула шторы, а он почувствовал, что летит вниз по скользкому откосу, а в отдалении увидел во тьме смутные тени; он продолжал скользить и погружаться, как вдруг его грубо вырвали из этого слепого тумана, дарующего вязкий густой покой. – Кайо! Кайо! Я тебе пять минут кричу. Из префектуры, говорят, что очень срочно.

– Дон Кайо, сенатор Ланда уже полчаса как в аргентинском посольстве. – Глаза резало, голос Лосано безжалостно колотил в уши. – Он проник через черный ход, агенты не знали, что это посольство. Вы уж простите, дон Кайо, что пришлось вас потревожить.

– Хочет скандала, хочет отомстить за унижение. – Медленно-медленно возвращались к нему зрение и слух и власть над своим телом, но собственный голос казался ему чужим. – Оставьте там людей, Лосано. Если выйдет – сейчас же в префектуру. Если Савала выйдет из дому, взять – и туда же. Алло, Альсибиадес? Позвоните доктору Лоре, немедленно. Передайте, что через полчаса я буду у него.

– Супруга Ферро ожидает, дон Кайо, – сказал Альсибиадес. – Я ей говорил, что вас сегодня не будет, но она не уходит.

– В шею ее! – сказал он. – Свяжитесь с Лорой. Симула, сбегай на угол, скажи охране, чтобы вызвали по рации патрульную машину.

– Что случилось, что за гонка? – сказала Ортенсия, поднимая брошенную им на пол пижаму.

– Да так, неприятности, – сказал он, натягивая носки. – Сколько я спал?

– Часик, – сказала Ортенсия. – Ты же, наверно, умираешь с голоду. Подать обед?

– Некогда, – сказал он. – Сержант, в министерство иностранных дел, живо, живо. Включите сирену, давайте, давайте прямо на красный, я тороплюсь! Министр ждет меня, я предупредил, что приеду.

– Министр проводит совещание, не думаю, что он сможет принять вас. – Молодой человек в очках, в сером костюме, недоверчиво оглядел его с головы до ног. – Как доложить?

– Кайо Бермудес, – сказал он, и молодой человек вскочил и скрылся в сверкающих лаком дверях. – Простите, доктор, что врываюсь. Дело очень важное. Это насчет Ланды.

– Ланды? – Лысый, приземистый человечек с улыбкой протянул ему руку. – Неужели он…

– Да. Уже час как он – в аргентинском посольстве, – сказал он. – Очевидно, будет просить убежища. Он подымет большой шум, сильно осложнит нам жизнь.

– Самое правильное – немедленно выпустить его за границу, – сказал доктор Лора. – Скатертью дорога.

– Ни в коем случае, – сказал он. – Позвоните послу. Объясните, что Ланду никто даже не думал преследовать, что он в любую минуту может выехать из страны со своим паспортом.

– Я могу дать послу слово лишь в том случае, если это действительно так, – уклончиво улыбнулся доктор Лора. – Вы сами понимаете, в какое положение вы поставите правительство, если…

– Это действительно так, – быстро сказал он и поймал сомневающийся взгляд министра.

Лора, согнав с лица улыбку, вздохнул и нажал кнопку звонка.

– Посол как раз звонит. – Молодой человек в сером костюме с улыбочкой, как-то бесстыдно оголявшей десны, проскользил по кабинету, сделал нечто вроде реверанса. – Какое совпадение…

– Ну, раз уж он попросил убежища, – сказал доктор Лора. – Пока я буду говорить с послом, вы, дон Кайо, можете позвонить из приемной.

– Вы позволите мне позвонить? Только попрошу вас выйти на минутку. – И увидел, как лицо секретаря залилось яростной краской обиды, как он опустил глаза и покинул приемную. – Лосано? Ланда может появиться с минуты на минуту. Не трогайте его. Фиксируйте все передвижения и сообщайте мне. Я буду у себя. Да. Да.

– Все понял, дон Кайо. – Длинный, стройный, серый молодой человек прохаживался взад-вперед по коридору. – А Савалу, если выйдет из дому? Ясно, дон Кайо.

– Да, он действительно попросил убежища, – сказал доктор Лора. – Посол очень удивлен. Не верил своим глазам – Ланда, виднейший парламентарий, лидер большинства. Он выполнил мою просьбу с тем условием, что Ланда не будет арестован и что сможет выехать за границу когда пожелает.