Текст книги "Разговор в «Соборе»"

Автор книги: Марио Варгас Льоса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 39 страниц)

IV

– Наконец-то, Амбросио, – сказал Лудовико. – А то очень некрасиво получалось: недаром же говорят – друг познается в беде.

– Да я бы раньше пришел, – сказал Амбросио. – Но я только сегодня утром узнал – встретил на улице Иполито.

– И ты от этой паскуды все узнал? – сказал Лудовико. – Наверно, все-таки не все.

– Что там про Лудовико слышно? – сказал Амбросио. – Уже месяц, как уехал в Арекипу и как сгинул.

– Он лежит в полицейском госпитале, – сказал Иполито, – весь как есть в бинтах. Из него там, в Арекипе, котлету сделали.

Еще до конца не развиднелось, когда тот, главный, пнул дверь их барака и крикнул: уходим! Еще звезды не погасли, тянуло ночной сыростью. Трифульсио приподнялся и сел на своем топчане, крикнул – иду! – и мысленно помянул матушку того, главного. Он спал не раздеваясь, так что надо было только натянуть свитер, набросить на плечи пиджак, сунуть ноги в башмаки. Подошел было к крану умыться, но передумал – и так было зябко, только прополоскал рот, пригладил курчавые волосы, протер гноящиеся глаза. Когда вернулся в барак, все уже встали – и Тельес, и Урондо, и Мартинес – и ворчали, что подняли их в такую рань. В окнах усадьбы горел свет, у ворот стоял фургон. Девчонки с кухни дали им горячего кофе, и каждый выпил по большой кружке, а вокруг сидели, рыча, собаки. Дон Эмилио в комнатных туфлях, в халате, вышел проводить их: с Богом, ребята, не осрамите меня. Лезьте, сказал главный. Тельес сел впереди, а Трифульсио, Урондо и Мартинес – сзади. Небось у окошечка хотел, подумал про Урондо Трибульсио, шалишь, я тебя опередил. Ему что-то немоглось, все тело ломило. Поехали, сказал главный. И дал газу.

– Вывихи, ушибы, кровоизлияния, – сказал Лудовико. – Доктор меня просветил: я теперь поднаторел в медицине. Ох, ты бы знал, что это были за дни.

– Мы с Амалией как раз в воскресенье тебя вспоминали, – сказал Амбросио. – Как ты не хотел ехать в Арекипу.

– Сейчас хоть спать могу, – сказал Лудовико. – А в первое время, не поверишь, даже ногти болели.

– Утешайся тем, что пострадал при исполнении, – сказал Амбросио. – Получишь награду.

– А что это еще за Коалиция? – сказал Тельес.

– Да хрена с два при исполнении, – сказал Лудовико. – Нас и посылали, а с другой стороны – вроде бы и нет. Ты не представляешь, Амбросио, что это за бардак.

– Дерьмо собачье – вот и все, что тебе надо о ней знать, – засмеялся главный. – И что мы разгоним к чертям ее демонстрацию.

– Да я так просто спросил, для разговору, – сказал Тельес. – Ехать-то скучно, такая езда всю душу вымотает.

Это точно, подумал Трифульсио. Он попытался было уснуть, но машина подскакивала на ухабах, и он то и дело ударялся головой о крышу, плечом – о дверцу. Пришлось вцепиться в спинку переднего сиденья. Вот тебе и «у окошечка»: в выигрыше-то оказался Урондо, а не он. Урондо, которого он с Мартинесом оберегали от толчков, захрапел. Трифульсио посмотрел наружу: пески, черная петляющая полоска шоссе в клубах пыли, море, а над морем кружатся чайки. Старый стал, подумал он, не выспался – и тут же расклеился.

– Коалиция – это кучка миллионеров, – сказал главный. – Раньше они лизали сапоги Одрии, а теперь, видишь, осмелели, обнаглели, испытывают его терпение.

– А как же это Одрия позволяет устраивать демонстрации против себя? – сказал Тельес. – Чего он с ними чикается? Раньше-то кто пикнет – сейчас же посадят и еще вздуют. А теперь почему не так?

– Им только палец сунь, они тебе руку по локоть отхватят, – сказал главный. – Но уж в Арекипе они слишком далеко зашли. Теперь узнают, почем фунт лиха.

Бестолочь, подумал Трифульсио, глядя на подбритый затылок Тельеса, что б ты понимал в политике, ни уха ни рыла не смыслит, а туда же. И спрашивает-то, чтоб только подольститься к главному. Он вытащил сигарету и, закуривая, толкнул локтем Урондо. Что, приехали? – вскинулся тот. Какой там приехали, только еще Чалу миновали.

– История такая, что не знаешь, как рассказать, – сказал Лудовико. – Все пошло сикось-накось. Все нас обманули, даже дон Кайо – и тот.

– Ну уж ты скажешь тоже, – сказал Амбросио. – Он больше всех погорел на Арекипе. И министерство потерял, и за границу пришлось смываться.

– Твой-то хозяин – на седьмом небе, наверно? – сказал Лудовико.

– Дон Фермин? Еще бы, – сказал Амбросио. – Его даже не столько Одрия радует, а то, что дону Кайо крышка. Прятался несколько дней, боялся – арестуют.

Часов в восемь приехали в Каману. Смеркалось, народу на улицах было мало. Главный затормозил перед рестораном, они вылезли, разминая ноги, потягиваясь. Трифульсио познабливало, все тело затекло. Главный заказал поесть и пива: пойду посмотрю что и как. Что это с тобой, подумал Трифульсио, все молодцами, один ты скис. Тельес, Урондо, Мартинес ели, перебрасывались шуточками. А ему есть не хотелось, жажда мучила. Залпом осушил стакан пива и вдруг вспомнил Томасу и как жили в Чинче. Здесь и ночевать будем? – спросил Тельес, а Урондо: девочки-то тут есть? Всенепременно, сказал Мартинес, в каждом порядочном городке должна быть церковь и публичный дом. Потом заметили, что с Трифульсио неладно, спросили: что с ним? Да ничего, знобит чего-то. Что с ним? – сказал Урондо, – есть такая болезнь: старость. Трифульсио засмеялся, но в душе почувствовал к нему злобу. Когда доедали сладкое, вернулся туча тучей главный: что за неразбериха, вечно все напутают.

– Ничего не напутано, – сказал субпрефект. – Министр Бермудес лично мне все разъяснил по телефону.

– Тут к вам приедет грузовик с людьми сенатора Аревало, – сказал Кайо Бермудес. – Вы уж, будьте добры, обеспечьте их всем необходимым, окажите всяческое содействие.

– Но сеньор Ланда просил у дона Эмилио человека четыре-пять, – сказал главный. – О каком грузовике речь? Он что, с ума сошел?

– Пятерых на разгон демонстрации? – сказал субпрефект. – Уж не знаю, кто сошел с ума, но только не сеньор Бермудес. Он мне ясно сказал: грузовик, значит, человек двадцать-тридцать. Я на всякий случай приготовил сорок коек.

– Я пытался дозвониться дону Эмилио, а он в Лиму уехал, – сказал главный. – И сеньора Лосано, как назло, тоже нет на месте. А, черт.

– Да вы не беспокойтесь, – заржал Тельес. – Мы и впятером справимся: нас хватит и еще останется. Не переживайте, выпейте пива.

– А вы не можете подкинуть нам людей? – сказал главный.

– Откуда? – сказал субпрефект. – Разве этих бездельников заставишь? Партию Возрождения здесь представляю один я.

– Ладно, разберемся, – сказал главный. – Никаких девок, и вообще кончайте лакать. Всем спать. Завтра тяжелый день.

Субпрефект отвел им на ночлег комнату в комиссариате, и, чуть только пришли, Трифульсио рухнул на койку, завернулся в одеяло. Когда не шевелишься и лежишь укрытый, вроде получше. Тельес, Урондо, Мартинес все-таки пронесли с собой бутылку и теперь пустили ее вкруговую, под разговор прикладываясь к горлышку. Он слышал этот разговор: если затребовали целый грузовик, значит, дело серьезное, сказал Урондо. Да ну, сказал Мартинес, сенатор обещал, что работа будет легкая, а он до сих пор их ни разу не обманывал. И потом, сказал Тельес, если что не заладится, есть полиция. Сколько мне? – размышлял Трифульсио, – шестьдесят? шестьдесят пять?

– С самого начала не заладилось, – сказал Лудовико, – в самолете так укачался, что вывернуло прямо на Иполито. Еле выполз в Арекипе. Пришлось дернуть как следует, чтоб в себя прийти.

– Когда в газетах написали про театр и что есть убитые, я подумал: вот дьявол, как же там Лудовико, – сказал Амбросио. – Но тебя в списке пострадавших не было.

– Нас заведомо послали на убой, – сказал Лудовико. – Как услышу «театр», так искры из глаз сыплются. А какая там была свалка, Амбросио, ты бы знал, настоящее побоище.

– Как же им удалось устроить такую заваруху, Лудовико? – сказал Амбросио. – Весь город, что ли, поднялся против правительства, да?

– Да, – сказал сенатор Ланда. – Забросали театр гранатами, есть убитые. Бермудесу теперь конец, Фермин.

– Если Лосано требуется целый грузовик, почему же он сказал дону Эмилио: человек пять? – в десятый раз возмутился главный. – И где он, этот Лосано? Где дон Эмилио? Почему никому нельзя дозвониться?

Из Каманы выехали еще затемно, не поевши, а главный только ругался. Всю ночь дозванивался куда-то, думал Трифульсио, спать небось охота. Ему и самому заснуть не удалось. Чем выше в сьерру поднимались, тем холоднее становилось. Время от времени он задремывал, а Тельес, Урондо, Мартинес курили одну сигарету на троих. Старый ты стал, думал он, помирать пора. В Арекипу прибыли к десяти. Главный привел их к дому с надписью красными буквами «Партия Возрождения». Стучали, звонили, но никто не открывал. По узкой улочке сновали люди, заходили в лавки, кричали мальчишки-газетчики, и солнце не грело. Воздух был чистый, а небо – высокое, прозрачное. Наконец какой-то босой парнишка, зевая, отпер им дверь. Почему комитет закрыт, зарычал на него главный, ведь уже десять часов? Парнишка поглядел удивленно: он всегда закрыт, только по четвергам вечером сюда приходит доктор Лама и другие сеньоры. Почему же это Арекипу называют «белый город», а ни одного белого здания нет? – размышлял Трифульсио. Вошли внутрь. Голые столы, ветхие стулья, портреты Одрии, полотнища: «Да здравствует партия Возрождения», «Здоровье, Образование, Труд», «Одрия – это Отчизна». Главный побежал к телефону: что происходит, где люди, почему нас никто не ждал? Тельес, Урондо, Мартинес хотели есть: сеньор, можно мы сходим перекусим? Пять минут даю, сказал главный, сунул им кредитку и укатил. Нашли кафе со столиками, застеленными белыми скатертями, заказали кофе с молоком и бутербродов. Глядите, сказал Урондо: «Все – в муниципальный театр на поддержку Коалиции!» – и сюда добрались со своей пропагандой. Что у меня, горная болезнь? – думал Трифульсио. Он глубоко дышал, а воздух как будто не проникал в легкие.

– Арекипа – славный городок, чистый такой, – сказал Лудовико. – Хорошеньких много на улицах. Коротенькие, правда, толстенькие – горянки.

– Совесть замучила, – сказал Амбросио, – ведь и я мог бы там оказаться вместе с вами. Слава богу, дон Фермин не поехал в Арекипу.

– А знаешь, кого мы там встретили, в Арекипе? – сказал Лудовико. – Молину. Он там был начальником отделения.

– Китайца? – сказал Амбросио. – Разве он не в Чиклайо?

– Помнишь, как он с нами через губу разговаривал, потому что мы без звания? – сказал Лудовико. – А там – что ты, встретил, как родных.

– Добро пожаловать, друзья мои, прошу, прошу, – сказал Молина. – А остальные где? На площади? Увиваются за нашими горожаночками?

– Какие еще остальные? – сказал Иполито. – Нас всего двое: я да Лудовико.

– То есть как это – двое? – сказал Молина. – Сеньор Лосано обещал перебросить сюда двадцать пять человек.

– А-а, так это, наверно, люди из Пуно и Куско, – сказал Лудовико. – Еще не прибыли?

– Я только что связывался и с Пуно и с Куско, там ничего не знают, – сказал Молина. – Ничего не понимаю. Ну ладно, времени у нас в обрез. Митинг – в семь.

– Все брехня, Амбросио, сплошной обман, надувательство. Бардак.

– Понятно, это ловушка, – сказал дон Фермин. – Бермудес знает, что ряды коалиции выросли, и хочет нанести упреждающий удар. Но почему выбрана именно Арекипа, дон Эмилио?

– Потому что это сулит выигрыш и это можно эффектно подать в газетах, – сказал дон Эмилио Аревало. – С Арекипы началась и революция Одрии, Фермин.

– Он хочет показать стране, что Арекипа – бастион одристов, – сказал сенатор Ланда. – Население города разгоняет митинг Коалиции, оппозиция попадает в дурацкое положение, дорожка партии Возрождения на выборы пятьдесят шестого года укатана.

– Из Лимы прилетят двадцать пять костоломов, – сказал Аревало. – А меня просили прислать грузовик с крепкими ребятами – специально для свалки.

– Он тщательно приготовил эту бомбу, – сказал Ланда. – Но повторить историю с Эспиной ему не удастся. На этот раз бомба взорвется у него в руках.

– Молина все хотел поговорить с сеньором Лосано, – сказал Лудовико, – а тот исчез куда-то. И сам дон Кайо – тоже. Его секретарь все отвечал: его нет, его нет.

– Подкрепления прислать? – сказал Кабрехитос. – Да ты бредишь, Китаец. Никто мне ничего не говорил. А я и захотел бы – не смог, у нас у самих дел по горло.

– Китаец прямо рвал на себе волосы, – сказал Лудовико.

– Хорошо хоть, сенатор Аревало прислал нам помощников, – сказал Молина. – Полсотни, кажется, самых боевых. С ними, с вами и своим личным составом сделаем все, что в наших силах.

– Надо бы попробовать здешние фаршированные перцы, – сказал Иполито, – а то не поверят, что мы были в Арекипе.

Они перекусили, а потом, ослушавшись приказа, решили погулять по городу: узкие улочки, негреющее солнце, домики с забранными решеткой окнами, поблескивающий булыжник под ногами, церкви, священники. Трифульсио хватал воздух, как рыба, а Тельес показывал на стены: вот это пропаганда, Коалиция времени даром не теряет. Сели на скамейку лицом к серому фасаду кафедрального собора, а мимо проехала машина с громкоговорителем на крыше: все на митинг в муниципальный театр на встречу с лидерами оппозиции, митинг состоится в семь часов. Из окон швыряли листовки – прохожие поднимали их, проглядывали и тут же выбрасывали. Высоко здесь, думал Трифульсио. Ему рассказывали про такое: сердце стучит, как барабан, а дышать нечем. Он чувствовал себя как после драки или долгого бега: в висках стучало, билась жилка на запястье. А может, просто старость, думал Трифульсио. Дорогу назад не запомнили, пришлось спрашивать. Комитет партии Возрождения? – недоумевали прохожие, – первый раз слышу. Ну и партия у Одрии, веселился Мартинес, никто и не знает даже, где ее искать. Добрались наконец, а главный на них напустился: вы что, на экскурсию сюда приехали? С главным было еще двое: один – маленький в очках и при галстучке, а второй – здоровенный рябой верзила в рубашке без пиджака, и маленький стал ругать главного: обещали пятьдесят, а прислали пятерых. Издеваются, что ли?

– Позвоните в Лиму, доктор, постарайтесь связаться с доном Эмилио, или с Лосано, или с сеньором Бермудесом, – сказал ему главный. – Я всю ночь звонил, и ничего не вышло. Сам теряюсь, понимаю еще меньше, чем вы. Сеньор Лосано сказал дону Эмилио: пятерых, и вот мы перед вами, доктор. Пусть они вам объяснят это недоразумение.

– Да ведь дело тут не только в количестве, нам нужны умелые, обученные люди, – сказал доктор Лама. – И потом, это вопрос принципа. Меня обманули.

– Да ладно, доктор, – сказал рябой. – Справимся как-нибудь. Сходим на улицу Меркадо, к рынку, возьмем народу сотни три, с ними и ударим на театр.

– А ты уверен в них? – сказал главный. – Что-то мне плохо верится, Руперто.

– Уверен как в самом себе, – сказал Руперто. – Кой-какой опыт имеется. Поднимем весь рынок и налетим.

– Пойдемте к Молине, – сказал доктор Лама. – Его люди уже, наверно, прибыли.

– И в префектуре, Амбросио, увидели мы этих знаменитых громил сенатора Аревало, – сказал Лудовико. – Вместо пятидесяти их оказалось пять.

– Тут что-то не то, сеньор префект, – сказал Молина. – Нас дурачат. Так не пойдет.

– Я попытаюсь дозвониться министру, запрошу у него указаний, – сказал префект. – Мне кажется, секретарь врет. Нет его, вышел, еще не вернулся, уже ушел. Альсибиадес, женоподобный такой.

– Да нет, это не недоразумение, это больше похоже на саботаж, – сказал доктор Лама. – А это твои, Молина? Двое вместо двадцати пяти? Ну, нет, примите мой отказ.

– Альсибиадес – мой человек, – сказал сенатор Аревало. – Но ключевая фигура – Лосано. Он понятлив и ненавидит Бермудеса. Ну, разумеется, придется позолотить ручку.

– Пять олухов, – сказал Лудовико, – причем один – старик: еле дышит. И вы считаете, что они да мы двое разгоним митинг? Мы ведь не супермены, сеньор префект.

– Все вам будет, – сказал дон Фермин. – Я поговорю с Лосано.

– Придется вам вводить ваших людей, Молина, – сказал префект. – Знаю, что не планировалось и что сеньор Бермудес не хотел, чтобы местные принимали участие, но другого выхода нет.

– Нет, Фермин, вам не стоит, – сказал Аревало. – Вы – член Коалиции, официальный противник режима, а я его столп, так что мне Лосано поверит больше. Я этим займусь.

– Ну, Молина, на скольких парней мы можем рассчитывать? – сказал доктор Лама.

– Человек двадцать, – сказал Молина. – Но все – агенты в офицерских званиях и просто так не согласятся. Потребуются какие-то наградные или что-то вроде страховки.

– Дайте все, что потребуют, лишь бы только помогли разогнать это сборище, – сказал Лама. – Я вам обещаю…

– Кажется, мы напрасно так всполошились, – сказал префект. – Театр еще и наполовину не заполнен. Да кто в нашей Арекипе знает этих сиятельных господ из Коалиции?

– Придут зеваки – из чистого любопытства, и они же, чуть что, бросятся бежать, – сказал доктор Лама. – Но тут, повторяю, дело принципа. Нас обманули, господин префект.

– Я все-таки постараюсь пробиться к министру, – сказал префект. – Может быть, Бермудес передумал – тогда пусть проводят свой митинг.

– Нет ли у вас какой-нибудь таблетки? – спросил главный. – Вот тому самбо. Видите, как он дышит: горная болезнь. Того и гляди брякнется.

– А зачем сунулись в театр, раз людей не набрали? – сказал Амбросио. – Что они, ополоумели, Лудовико?

– Зачем, зачем, – сказал Лудовико. – Наплели нам с три короба, а мы уши развесили и даже пошли есть эти самые перцы, о которых мечтал Иполито.

– В Тиабайе их несравненно готовят, – сказал Молина. – Отлично идут под кукурузную водку. А часам к четырем приходите в комитет. Там сборный пункт.

– По какой причине? – сказал Аревало. – Причину, Лосано, вы сами прекрасно знаете. Утопить Бермудеса.

– Но это же значит сыграть на руку Коалиции, сенатор, – сказал Лосано. – На этот раз я вам не смогу помочь. Подложить такую свинью дону Кайо – сами понимаете. Он – министр, мой прямой начальник.

– Сможете, Лосано, – сказал Аревало. – Мы с вами вместе – сможем. Все зависит от нас двоих. Не посылайте людей в Арекипу, и план Бермудеса лопнет.

– А потом что? – сказал Лосано. – Ведь дон Кайо не с вас спросит, а с меня, своего подчиненного.

– Вы полагаете, Лосано, что я служу Коалиции, и в этом ваша ошибка, – сказал Аревало. – Нет, я служу правительству. Я сторонник режима и противник Коалиции. Режим испытывает сейчас трудности, и надо помочь ему справиться с ними, удалив со здорового ствола сухие и гнилые ветки. Я имею в виду Бермудеса. Вам понятно, Лосано? Вы окажете услугу не Коалиции, а президенту.

– Президент осведомлен? – сказал Лосано. – Это меняет дело.

– Официально президент не может быть осведомлен, – сказал дон Эмилио Аревало. – Но для чего-то же существуем мы, его друзья?

От чичи[61]61
  Чича – алкогольный напиток наподобие пива, приготовляемый чаще всего из маиса.


[Закрыть] только хуже стало, подумал Трифульсио. Кровь как будто загустела в жилах, вот-вот вскипит. Но он делал вид, что все в порядке, пил стакан за стаканом, улыбался Тельесу, Урондо, Руперто, Мартинесу, чокался с ними. Они уже были сильно навеселе. Рябой верзила просвещал их: вон в том доме останавливался на ночлег Боливар, чича у нас лучшая в мире – и смеялся, довольный, – у вас в Лиме нету такой. Никак ему было не втолковать, что приехали не из Лимы, а из Ики. Трифульсио думал: надо бы не одну таблетку принять, а две, глядишь, и полегчало бы. Он глядел на закопченные стены, на женщин, сновавших от плиты к столикам, потом пощупал себе пульс. Нет, кровь продолжала струиться по жилам, только медленно, страшно медленно. И кипела, кипела – он чувствовал, как плещутся в груди горячие волны. Скорей бы вечер, скорей бы разделаться с работой, с этим театром и вернуться в Ику. Не пора ли нам на рынок, спросил Мартинес. Руперто взглянул на часы: посидим, еще четырех нет. Двери забегаловки были открыты и Трифульсио видел маленькую площадь, скамейки и деревья, ребятишек, запускавших юлу, белые стены церкви. Наверно, и впрямь не в высоте дело, а в старости. Проехала машина с рупорами: все на митинг, все как один поддержим Коалицию. Руперто выругался. Тихо, тихо, сказал ему Тельес, не заводись раньше времени. Ну, дед, как здоровьице? – сказал Руперто, а он ответил: получше, внучек, улыбнулся и почувствовал, что ненавидит его.

– Хорошо, сенатор, – сказал Лосано, – но кое-какие меры предосторожности я все же приму. Людей отправлю, но поменьше. А остальные опоздают. Могу я рассчитывать на вас в этом…

– Во всем, Лосано, во всем можете рассчитывать на меня, – сказал Аревало. – А также на благодарность Коалиции. Эти господа будут думать, что вы оказываете услугу им. И прекрасно: пусть думают.

– Вы до сих пор не смогли связаться с Арекипой? – сказал Кайо Бермудес. – Ну, Альсибиадес, это уж слишком!

– Не понравились мне ихние знаменитые перцы, – сказал Иполито. – Все нутро себе ими сжег.

– Десятерых уговорил, – сказал Молина. – Остальные – ни в какую: ни за какие деньги, говорят, не будем лезть в эту кашу, да еще в штатском. Ну? Что будем делать, префект?

– Десять ваших, да двое из Лимы, да пятеро сенаторских – это семнадцать, – сказал префект. – Если доктору в самом деле удастся поднять рынок, тогда не все потеряно. Семнадцать человек, если их не ногой делали, могут навести шороху. Думаю, Молина, могут.

– Я, может быть, и дурак, но не до такой степени, – сказал Лосано. – Чеки не принимают.

– Алло, алло, Арекипа? – сказал Кайо Бермудес. – Молина, вы? Что там происходит, куда, к черту, вы запропастились?

– Господа из Коалиции тоже не такие уж дураки, – сказал Аревало. – Чек на предъявителя.

– Так ведь я вам звоню, дон Кайо, целый божий день, – сказал Молина. – И префект звонил, и доктор Лама. Это вас нигде разыскать не могли, дон Кайо.

– В Арекипе что-нибудь неблагополучно, дон Кайо? – сказал Альсибиадес.

– Сплошные неурядицы, дон Кайо, – сказал Молина. – Нам может не хватить людей, дон Кайо. Не уверен, что с такой горсточкой сумею что-либо сделать.

– Что вы несете, Молина? – сказал Кайо Бермудес. – Люди Лосано не прибыли? Люди Аревало – целый грузовик?

– Я дал десяток своих агентов, но согласитесь, дон Кайо, – семнадцать человек – вовсе не много, – сказал Молина. – Доктору Ламе я не очень-то верю, если честно. Обещает привести пятьсот, тысячу, но вы же знаете: он – фантазер несусветный.

– Что? Из Лимы – двое, из Ики – пятеро? – сказал Кайо Бермудес. – Это вам может дорого обойтись, Молина. Где остальные?

– Нету, – сказал Молина. – Это я вас спрашиваю, где они, почему не приехали все, кого вы нам обещали дать?

– И мы как ни в чем не бывало, ничего худого не подозревая, покушавши перцев, погуляли по площади, – сказал Лудовико. – Посмотрели театр, где предстояло нам работать.

– По моему мнению, дон Кайо, несмотря на эти непредвиденные обстоятельства, можно рассчитывать на успех, – сказал префект. – Коалиция здесь сторонников не имеет. Театр ей заполнить не удалось, как ни старалась. Там сотня зевак, не больше. Но как же, дон Кайо, вы думали, что прибыли все посланные?

– К этому кто-то приложил руку, и мы еще выясним кто, – сказал Кайо Бермудес. – Передайте трубку Ламе.

– Алло, это вы, сеньор министр? – сказал доктор Лама. – Я заявляю самый решительный протест. Вы нам обещали пятьдесят человек, а прислали семерых. Мы предложили президенту превратить этот митинг, устроенный заправилами Коалиции, в грандиозную народную манифестацию в поддержку правительства, а нам суют палки в колеса. Предупреждаю вас, отступать мы не намерены.

– Погодите ораторствовать, Лама, – сказал Кайо Бермудес. – Вот что я хочу знать. Вы можете нанять – за любые деньги – человек двадцать-тридцать и бросить их на поддержку отряда Молины? Двадцать-тридцать стоящих парней. Можете?

– Да могу хоть пятьдесят, – сказал доктор Лама. – Дело тут не в количестве, сеньор министр. Людей у нас хватает. Вы нам обещали для такого рода дел обученных, грамотных профессионалов.

– Ну так вот, наймите тридцать человек, которые ворвутся вместе с Молиной в театр, – сказал Кайо Бермудес. – А как дела с контрманифестацией?

– Активисты нашей партии разошлись по кварталам, ведут пропаганду, – сказал доктор Лама. – Мы их доставим к дверям театра, а в пять состоится манифестация на рынке. Мы соберем тысячи людей. Коалиция погибла.

– Хорошо, Молина, будем действовать, – сказал Кайо Бермудес. – Я знаю, что Лама сильно преувеличивает, но приходится ему верить – ничего другого нам не остается. Да-да, я позвоню командующему: пусть на всякий случай подтянет в центр войска.

Что за напасть, подумал Трифульсио, то накатит, то отпустит. Чувствовал, что умирает, воскресает, снова умирает. Руперто с вызовом мотал над столом стаканом: что, дескать, слабо? Будь здоров, улыбнулся ему Трифульсио и выпил. Урондо, Тельес, Мартинес нестройно завели песню, а забегаловка меж тем наполнялась народом. Руперто взглянул на часы: пора, пора, грузовики, наверно, уже на рынке. Нет, сказал Мартинес, давайте посошок на дорожку. Принесли еще кувшин, и они выпили стоя. Прямо тут и начнем, сказал Руперто и вскочил на стул: земляки, братцы, послушайте, чего я вам скажу. Трифульсио привалился к стене, закрыл глаза: неужели и впрямь смерть пришла? Но мало-помалу мир перестал кружиться перед глазами, кровь снова побежала по жилам. Все в театр, рычал, качаясь на стуле, Руперто, покажем столичным гнидам, что такое граждане Арекипы. Люди продолжали, посмеиваясь, есть и пить. Пью за вас и за здоровье генерала Одрии, поднял Руперто стакан, ждем вас у театра. Тельес, Урондо, Мартинес обхватили Руперто, вытащили его на улицу: а кто не придет, пусть пеняет на себя. Трифульсио, сжав зубы, стиснув кулаки, вышел следом. Опять остановилась, замерла, закипела кровь. Поймали такси: давай на рынок.

– А прошляпили мы по двум причинам, – сказал Лудовико. – Во-первых, считали, что этих «возрожденцев» в городе больше. А во-вторых, и представить не могли, скольких костоломов наняла Коалиция.

– В газетах писали, все началось от того, что полиция ворвалась в театр, – сказал Амбросио. – Стали стрелять и бросать гранаты.

– Дай ей Бог здоровья, – сказал Лудовико, – если б не ворвалась, я бы в том театре и остался. А так хоть ноги унес.

– Да-да, посмотрите, что там на рынке, Молина, – сказал Кайо Бермудес, – и доложите немедленно.

– Я сию минуту из театра, дон Кайо, – сказал префект. – Народу по-прежнему мало. Штурмовые группы накапливаются на прилегающих улицах.

Такси высадило их на углу, и Руперто сказал: видите? вот и наши. Оба фургона с громкоговорителями производили адский шум: один оглашал весь рынок музыкой, из другого гремел чей-то голос, и Трифульсио, пошатнувшись, ухватился за Тельеса. Что с тобой, негр? никак не оклемаешься? Нет, ничего, пробормотал он в ответ, прошло. Одни раздавали прокламации, другие орали в рупоры, и постепенно у грузовиков собралась порядочная толпа. Однако большинство все же толкалось у лотков и прилавков, покупало зелень, фрукты, одежду. Имеешь успех, Трифульсио, сказал Мартинес, только на тебя и смотрят. Еще бы, сказал Тельес, где еще такого страхолюдину увидишь. Руперто влез в машину, обнялся с теми, кто там сидел, взял микрофон. Землячки, сограждане, а ну поближе, поближе, послушайте меня. Часов пять проваландаемся, подумал Трифульсио, потом ночь – еще восемь часов, а раньше полудня назад не тронемся: нет, столько мне не вытянуть. Вечерело, становилось прохладно, зажглись свечи на столиках между павильончиками и палатками – там можно было закусить. Ноги дрожали, спина была вся мокрая, виски огнем горели. Он мешком опустился на стул, приложил ладонь к груди: ишь как колотится. Женщина, торговавшая тканями, посмотрела на него из-за прилавка, засмеялась: ну и ну, я таких раньше только в кино видела. Верно, подумал Трифульсио, в Арекипе же нет темнокожих. Вам нехорошо? – спросила женщина, – может, воды? Да, спасибо. Нет, он не болен, это от высоты. Он выпил, стало легче, пошел помочь остальным. Покажем этим, гвоздил кулаком Руперто, и людей вокруг него становилось все больше. Запрудили всю улицу, а Тельес, Урондо, Мартинес и те, из фургончиков, сновали в толпе, хлопали в ладоши, подбадривали зевак, жали им руки. Все – в театр! – бил себя в грудь Руперто. Да он совсем пьяный, подумал Трифульсио, жадно хватая воздух.

– А кто ж вам наплел, что в Арекипе полно одристов? – сказал Амбросио.

– Да там на рынке собрался митинг «возрожденцев», – сказал Лудовико. – Мы посмотрели на них и решили. Сами, в общем, виноваты.

– Ну, Молина, что я вам говорил? – Доктор Лама показал на толпу. – Жалко, Бермудес не видит.

– Вы бы к ним обратились, доктор, – сказал Молина, – с напутствием. Мне моих уже пора инструктировать.

– Да-да, я скажу им несколько слов, – сказал доктор Лама. – Дайте-ка мне пройти.

– А по плану, значит, вы должны были из Коалиции этой котлету сделать? – сказал Амбросио.

– Должны были проникнуть в театр, устроить там свалку, – сказал Лудовико. – Должны были выкинуть их вон, прямо в толпу этих «возрожденцев». План-то был замечательный, да не вышло ни черта.

Вплотную притиснутый к смеявшейся, аплодировавшей, слушавшей оратора толпе, Трифульсио перестал хватать ртом воздух. Нет, не умрет, и кости не сломаются, и больше не казалось, что сердце вот-вот остановится. И колотье в висках прекратилось. Он слушал вопли Руперто, видел, как толпа поднаперла к грузовичкам, с которых начали раздавать водку и прочее. В меркнущем свете различил вкрапленные в толпу лица Тельеса, Урондо, Мартинеса и представил, как его товарищи хлопают, подзуживают, подстрекают. Сам он ничего не делал: глубоко дышал, то и дело щупал себе пульс, думал: если не буду шевелиться, может, и вытерплю все до конца. Тут толпа задвигалась, подалась вперед, море голов точно покрылось рябью, люди оказались у самых колес, а стоявшие наверху стали протягивать к ним руки, втаскивать в кузов. Троекратное ура генеральному секретарю партии Возрождения, крикнул Руперто, и Трифульсио узнал этого человека: это был тот самый, кто дал ему таблетку, доктор. Тише, доктор Лама берет слово! – завывал Руперто. Главный тоже вскарабкался на грузовик.

– Ну, со всеми этими дело выгорит, – сказал Лудовико.

– Да, народу достаточно, – сказал Молина. – Следите только, чтоб не перепились.

– В театре поставим несколько полицейских, дон Кайо, – сказал префект. – Да, да, в форме и с оружием. Да, я предупредил Коалицию. Нет, не возражали. Предосторожность не бывает излишней, дон Кайо.

– Сколько народу удалось Ламе собрать на рынке? – сказал Кайо Бермудес. – Нет, нет! Вы сами, лично, своими глазами скольких видели, Молина?

– Да как их сосчитаешь, – сказал Молина, – много народу, дон Кайо. Несколько тысяч, вероятно. Все идет гладко. Тех, кто должен будет сидеть в театре, мы уже отвезли в комитет. Да, я оттуда и звоню, дон Кайо.