Текст книги "Култи (ЛП)"

Автор книги: Мариана Запата

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)

Для Култи не появляться на играх…

Не колеблясь и по-прежнему глядя прямо на меня, Пумперникель сказал генеральному директору «Пайперс»:

– Да. Мы договорились?

Кордеро, казалось, только на минуту задумался над своим ответом.

– Ладно. Мы заключили сделку, если ваше следующее требование не будет абсурдным.

Я не могла не смотреть на Култи. Все мое тело было сосредоточено на нем, на его словах, на его лице и на этом чувстве внутри меня, которое, казалось, будет сжимать мои голосовые связки до тех пор, пока они не лопнут.

– Хорошо. Еще я хочу, чтобы вы взглянули на контракт Сал. Я выкупаю ее, и мне нужно знать, на какую сумму выписать чек, – объяснил Сарделька. Прежде чем я успела возразить, он убедился, что говорит со мной, а не с генеральным директором. – Не спорь. Ты бы сделала это для меня.

– Только потому, что я сделала бы…

– Я сделаю для тебя все, что угодно.

Ох. Твою мать.

Мой здравый смысл испарился, и мои воображаемые яичники принесли себя в жертву. Мое сердце бам-бам-отбивало бит, которого никогда не знало раньше. В двадцать семь у меня будет сердечный приступ. Господи.

Култи собирался отсутствовать последние две игры, и он хотел выкупить мой контракт для меня.

«Он не знает, что говорит. Он не знает, что делает», – повторила я про себя, изо всех сил стараясь не потерять самообладание.

– Кордеро, мы договорились?

Никто из нас не смотрел на хорька, поэтому мы оба пропустили его насмешливое и недоверчивое выражение на лице. Как бы ни был важен в тот момент этот старый идиот, я не чувствовала этого. Были только я и Култи, а Кордеро был просто фоновым шумом на пути туда, куда мы направлялись.

– Ты хочешь выкупить ее контракт? – В смехе Кордеро послышались резкие нотки. – Более чем пожалуйста.

Если бы я не была в таком оцепенении от того, что делал Култи, я могла бы обидеться на то, как легко эта подтирка для задниц продал меня.

– Не вместе, – тихо усмехнулся Кордеро.

Позже я поняла, что могла бы поспорить с ним и защитить себя. Я могла бы сказать ему, что между мной и Култи ничего не было. По крайней мере, до того, как мы вошли в его кабинет, он относился ко мне исключительно платонически. По-отечески, братски, дружески – Култи относился ко мне только так на протяжении нашей дружбы. Но какой смысл пытаться убедить кого-то в обратном, если он верит в то, во что хочет верить?

Самое главное, что к этому моменту меня уже не волновало, что обо мне думает один подлый маленький засранец.

Потому что Култи, в тот момент, который произошел прямо перед тем, как он предложил выкупить меня у «Пайперс», сделал одну вещь очевидной.

Это была самая удивительная, самая неожиданная, самая сюрреалистическая вещь на свете.

Он лю…

Я не могла этого сказать. Я даже подумать не могла, что у него могут быть ко мне настоящие чувства.

Черт возьми.

Очевидно, он был не в своем уме, совершенно спятил. Да, он был сумасшедшим. Вот и все.

Все последующие минуты я смотрела только на него, лишь вяло прислушиваясь к тому, что происходило между двумя старыми пердунами в комнате. Какого черта он делает? О чем он только думал?

– Я свяжусь с вами позже, мисс Касильяс, – голос Кордеро вывел меня из транса.

Я попыталась вспомнить, что он говорил до того, как я отключилась, и была почти уверена, что он говорил о звонке из юридического отдела, который пригласит меня подписать контракт, освобождающий от «Пайперс».

У меня даже не было команды, которая ждала бы меня с распростертыми объятиями.

О, Боже. Я разберусь с этим. Все уладится.

– Я буду ждать их звонка, – рассеянно сказала я, поднимаясь на ноги вместе с Немцем.

– Я в восторге, что вы решили снова присоединиться к нам в следующем году, – крикнул Кордеро, когда мы вышли из его кабинета.

Култи ничего не ответил. Это послало мне предупреждающие сигналы, и я ускорилась, желая быстрее оказаться в месте, где могла спросить его, о чем, черт возьми, он думал, соглашаясь подписать еще один контракт. Тишина была нашим спутником на пути к выходу из здания. Он не прикасался ко мне. Не сказал мне, насколько я важна для него. Он даже в открытую не сказал, что я ему нравлюсь.

Но, полагаю, он уже сделал достаточно. Верно?

Мы добрались до моей машины и сели внутрь, прежде чем я сломалась.

Осторожно повернувшись на сиденье лицом к нему, я в голове собирала свои слова и рассортировала их, пока он все это время наблюдал за мной. Когда была готова, я произнесла ободряющую речь и встретилась с ним взглядом.

– Послушай, ты мой лучший друг, и я так благодарна тебе за то, что ты есть в моей жизни, но ты не… – Я не могла этого сказать. Я не могла.

– Что, я не? – спросил он холодным тоном, не сводя с меня ясных глаз.

– Ты знаешь что.

Он моргнул.

– Нет. Скажи мне.

Не-а, этого не будет. Я даже не могла поставить это слово в одно предложение с его именем.

– Я знаю, что важна для тебя, но ты не обязан делать все это. Я смогу придумать что-нибудь еще. Это уже слишком.

Немец скрестил руки на груди, выражение его лица было неумолимым.

– Это не слишком, если речь о тебе.

И снова мы касаемся этой темы. Господи Иисусе.

– Рей, пожалуйста. Не смей говорить такое.

– Почему?

– Потому что это создает у людей неправильное впечатление.

Эти похожие на драгоценные камни глаза сузились в щелочки.

– Что за впечатление?

– Ты же знаешь, какое это производит впечатление.

– Нет.

– Ты знаешь.

Боже милостивый, если эта дружба продолжится, у меня, вероятно, начнется преждевременное выпадение волос.

– Это не впечатление. Мне все равно, что думают другие, когда это правда.

О, черт.

– Рей, прекрати это. Просто... остановись.

– Нет. – Выражение его лица было решительным. – Ты самое честное, самое хорошее, что у меня когда-либо было. Я не стану больше этого скрывать.

Боже милостивый! Чувство паники будто затопило мой живот.

– Я твой друг. – Мой голос был робким, на грани паники.

Его лоб был гладким, как всегда. Култи выглядел более спокойным и собранным, чем когда-либо. На лице не было и следа гнева или разочарования. Он был мрачным, серьезным и устрашающим.

– Нет. Ты значишь для меня гораздо больше, и ты это знаешь.

Я открыла рот и закрыла его, и вдруг я больше не могла находиться с ним вместе в этой крошечной машине. Мне нужно было выбраться. Отсюда. Прямо сейчас. В тот же миг. Мне нужно было выбраться. Свежий воздух, мне нужен был свежий воздух.

Так я и сделала. Я вылезла из машины и захлопнула за собой дверцу. Присела на корточки, обхватив голову руками. Я была на грани панической атаки или дерьмо-атаки, я не могла решить, чего именно.

Мое сердце колотилось со скоростью километра в секунду, и я просто сидела на корточках, пытаясь убедить себя не умирать от внезапного сердечного приступа в возрасте двадцати семи лет.

Это было похоже на лучший сон и худший кошмар, завернутые в одну красивую упаковку. Я еще больше сгорбилась и прижала ладони к глазам.

Звук открывающейся и закрывающейся двери предупредил меня, что моему временному покою скоро придет конец. Через несколько секунд я почувствовала, как передо мной опускается единственный мужчина-причина, из-за которого я потеряла рассудок. Его колени коснулись моих, а руки легли мне на плечи, слегка сжимая их.

– Почему ты вдруг рассказываешь мне все это сейчас? – прохрипела я.

Он погладил меня по плечам и остановился на локтях.

– Я не стану причиной того, из-за чего твоя карьера будет запятнана, – объяснил он.

Причина, по которой моя карьера будет запятнана?

О... О... Я была единственной, кто сказал это с самого начала: не имеет значения, что думают другие, пока мы оба знаем, что ничего не сделали. Я могла бы сойти в могилу, зная, что не сплю со своим тренером. О, Боже мой.

– Я хотел дождаться окончания сезона. Я не хотел торопить тебя. Несколько месяцев – ничто по сравнению с остальной моей жизнью, schnecke. – Култи кивнул, его брови приподнялись на пол сантиметра, когда на моем лице отразилось осенившее меня понимание. – Ты даже не представляешь, что сделала со мной в день, когда получила сотрясение.

Он склонил голову вниз, выражение его лица стало серьезным.

– Я думал, у тебя сломана шея. Это было самое страшное, что я когда-либо испытывал. Франц позвонил и спросил, как дела у моей schnecke.

– Моя schnecke. Моя маленькая улитка, ты знаешь, что это значит? В моей стране это выражение привязанности. Моя любовь. Моя улиточка. Я не хочу больше терять время. Мне нечего скрывать, и тебе тоже.

Я откинула голову назад, моя шея была полностью обнажена, когда я вздохнула в отчаянии.

– Пожалуйста, не смей говорить такое.

– Это правда.

– Нет, это не так. Мы же друзья. Ты сказал, что я твой лучший друг, помнишь? Ты можешь любить меня, но не быть влю... – Я закрыла рот и бросила на него раздраженный взгляд.

– Я могу, и так оно и есть. Когда любишь кого-то, делаешь все, что нужно, чтобы защитить, не так ли? – Он наклонил голову, чтобы убедиться, что мы встретимся взглядами.

Все, что я могла делать, это смотреть на него и задыхаться.

Немец кивнул, его большие руки разминали мои.

– Предполагается, что ты скажешь: «О да».

Я чувствовала, как дрожит моя нижняя губа, когда большими пальцами он поглаживал нежную часть моего локтя.

– Ты бредишь.

– Нет. – Култи наклонил голову, глядя глаза в глаза, как и тогда, когда я очнулась от сотрясения. – Пойми, я буду ждать тебя столько, сколько потребуется, но надеюсь, ты не попросишь меня ждать дольше конца этого сезона.

Чувство паники заставило мое горло сжаться. Все это было слишком много.

– У меня есть выбор. Я не знаю…

– Ты знаешь, Сал. Вот почему мы ссоримся и миримся. Почему мы всегда будем ссориться и мириться. Ты же сама сказала мне, что ругаешься с теми, кого любишь больше всего, помнишь? Мы с тобой все время ссоримся, понимаешь?

Он убрал свои большие руки от моих бедер, и, прежде чем я успела подумать, что будет дальше, обхватил мои щеки. Затем слегка наклонил мою голову, и за долю секунды мы оказались лицом к лицу, его дыхание коснулось моего лица. Эти удивительные карие глаза были ближе, чем когда-либо.

Потом он поцеловал меня. Неожиданно, ни с того ни с сего, внезапно, как сердечный приступ.

Мечта подростка Сал и мечта двадцати семилетней Сал слились воедино.

Рейнер Култи, мой Немец, мой Пумперникель, прижался губами к моим. Те же самые губы, которые я целовала минимум пятьдесят раз на плакатах, которые когда-то висели у меня на стене. Его рот был теплым и целомудренным, он прижимался губами, целуя, один, два, три, четыре раза. Он поцеловал меня в один уголок рта, потом в другой.

Пресвятая Богородица, я была просто помешана на этих поцелуях в уголки губ.

Я чуть приоткрыла рот и поцеловала его в ответ. Наши поцелуи были скорее с открытыми губами, чем с сжатыми. Пять, шесть, семь, восемь раз он позволил мне прижаться губами к его губам. Он позволил мне ответить на его поцелуй. Девять, десять, одиннадцать раз, прямо под его губами, на подбородке, который зарос щетиной.

Его дыхание вырывалось из груди, когда он отстранился, закрыв глаза и плотно сжав губы.

Мое сердце стучало, стучало и стучало. Не думая об этом, я положила руку ему на грудь и пощупала. Я чувствовала яростную пульсацию под всеми этими мышцами и костями, точно такую же, как и у меня. Возбужденный, мчащийся, бегущий, пытающийся выиграть, как всегда.

Я любила этого мужчину.

Конечно, это делало меня идиоткой, и любовь к нему не обязательно что-то значила, особенно потому, что теперь я не была уверена, что Култи не принимает наркотики, но…

К черту все. Жизнь – это риск. Ты пытаешься брать от нее то, что хочешь, чтобы не иметь сожалений в старости. Иногда ты выигрываешь, а иногда проигрываешь, как бы я это ни ненавидела.

Он впился большими пальцами в мягкое место между моей челюстью и ушами, оставляя еще один сладкий простой поцелуй на моей щеке, который я чувствовала под кожей.

– Еще две игры.

Еще две игры.

Эти слова заставили меня отпрянуть. Что я делаю? Какого черта я делаю на гребаной парковке «Пайперс»?

К счастью, в этот момент он решил отстраниться. Его губы порозовели, глаза остекленели. Его ноздри раздулись, когда он пристально посмотрел на меня.

– Поехали, хорошо? С каждым днем это становится все труднее.

Я кивнула, пытаясь стряхнуть с себя оцепенение. Возьми себя в руки.

Мы сели в машину, и я потерла лицо руками, прежде чем завести мотор.

Сосредоточиться. Мне нужно сосредоточиться.

Глава 25

В тот вечер, когда мы собирались отправиться на поле перед началом полуфинальной игры, я услышала, как в раздевалке одна из девушек спросила:

– А где тренер Култи?

– Понятия не имею, – ответил ей кто-то.

Я опустила голову и продолжила потягиваться. Кроме Гарднера, я была единственной, кто, вероятно, догадывался, что Култи сидит на трибунах инкогнито. Он принял мудрое решение отказаться от шапочки-бини, которую носил все время, и вместо этого пришел в белой кепке, которую я много лет назад взяла из грузовика моего отца.

В простой футболке, джинсах и кроссовках он выглядел так, что я была уверена – никто его не узнает. Когда мы добрались до стадиона, он, казалось, не переживал о том, что будет сидеть в одиночестве в окружении людей, которые, скорее всего, устроили бы бунт, если бы узнали его.

Немец настоял, и мы взяли его машину с водителем, чтобы приехать на стадион. Он должен был забрать у главных ворот билет, который кто-то купил для него. Как раз перед тем, как я направилась к выходу, он спросил:

–Твои родители будут здесь?

Как будто мой отец когда-нибудь пропустит полуфинальную игру. Ха.

Как только я добралась до раздевалки, Гарднер оглядел девушек.

– Слушайте, быстрая смена основного состава. Сал, ты в деле. Сэнди, ты в запасных, – крикнул он.

Я не пропустила отвратительный стон, который вырвался у другого игрока. Я охренеть как была уверена, что сохранила выражение лица нейтральным – талант, который я переняла у мастера Култи. По правде говоря, моя ярость не остыла, даже немного.

Эти придурки собирались посадить меня на скамью запасных из-за долбаных «политических причин». Конечно, это отстойно для Сэнди, которая теперь не будет играть, но, черт возьми, это не было моей проблемой. За исключением тех двух раз, когда меня сажали на скамейку запасных, и тех несчастных случаев с ребрами и сотрясением мозга, я отыграла все матчи от начала и до конца. Я заслужила свое место. К тому же, я была не единственным форвардом, место которого могла бы занять Сэнди. Я надрывала задницу, чтобы получить то, что имела, как на поле, так и вне его.

К тому же, ей было всего двадцать два. Существовало много вещей, из-за которых я позволяла себе чувствовать вину, но игра в полуфинале не была одной из них.

Я заметила, что Дженни смотрит в мою сторону с другого конца раздевалки, но выражение моего лица по-прежнему не изменилось. Гарднер рассказал нам о некоторых деталях и сценариях, которые он хотел, чтобы мы помнили, когда будем играть против «Нью-Йорк Эрроуз».

Одна мысль затмевала все остальные. Уж лучше я проведу еще дюжину пресс-конференций и перееду в Бразилию, чем буду продана в Нью-Йорк.

Это могут быть даже пресс-конференции вроде той, что я провела в начале сезона.

Что, наконец, заставило меня задуматься после всех этих месяцев… Сиена никогда больше ничего не говорила об этом или о видео, которое планировала смонтировать после той адовой пресс-конференции. Что же с ним случилось? Я побеспокоюсь об этом позже, потому что сейчас моим единственным объектом внимания были «Нью-Йорк Эрроуз» и их тупейший капитан Эмбер.

Я даже не подумала испугаться встречи с ней – со всем остальным, что творилось вокруг меня, это казалось смешным. Даже теперь, когда я наконец вспомнила о ней, мне было все равно. Во всяком случае, это дало мне гораздо больше мотивации вытереть ее плаксивое черное сердце о дерн.

Я могу это сделать.

Я закрыла глаза и расслабилась. У каждого был свой способ психологической подготовки к играм. Что касалось меня, то у меня был дар отвлекаться от ненужного и прояснять голову. Мне не нужна была музыка, чтобы настроиться. Я просто представляла себе нашу игру и успокаивалась.

– Пора, Салли. – Харлоу похлопала меня по локтю.

Я открыла глаза и улыбнулась ей, шлепнув по одной из самых тугих ягодиц в мире, после чего пошла рядом с ней до самого поля.

– Потом расскажешь мне, как ты вернулась, – прошептала она мне на ухо.

Я еще раз шлепнула ее по заднице, но больше потому, что была поражена ее мускулистостью, чем по какой-либо другой причине.

– Магия.

Магия была бы лучшим вариантом для описания того, как прошла игра.

«Полное и тотальное уничтожение» – тоже сработало бы.

С того момента, как мы вышли на поле, я почувствовала его в своих венах и на своей коже. Я бы поклялась, что это было в воздухе. На трибунах было больше народу, чем когда-либо. Дальше по полю шла нью-йоркская команда. Мы еще немного занимались растяжкой, и в последнюю минуту Гарднер вызвал нас для еще одной быстрой ободряющей речи, затем мы вышли на поле.

В течение первых пяти минут Грейс забила гол.

Три минуты спустя диким ударом головы одна из девушек, которая не говорила мне ни слова уже больше месяца, пасовала мне, я подпрыгнула в воздух и, подняв ноги ножницами высоко над головой, выбила дерьмо из мяча. Именно Харлоу неслась ко мне, и сказала, что мяч попал в ворота и заработал очко. Как только я встала, она обхватила руками мои колени и высоко подняла меня, подпрыгивая.

Я все еще была в ее объятиях, когда заметила их в первом ряду. Они стояли на ногах. Кричали. В центре ряда находилась белая кепка на знакомой голове и мужчина в джерси с моим номером рядом. А рядом с этой джерси стояла другая, поменьше и другого цвета. Култи, мои папа и мама.

Вторая волна радости наполнила мою грудь. Я не была уверена, как он это сделал – я определенно понятия не имела, как ему удалось получить эти места, и часть меня не хотела знать. Но они были там вместе. Трое из тех людей, которых я любила больше всего на свете, вели себя так, словно выиграли миллиард долларов.

Без сомнения, я знала, что Марк и Саймон тоже были где-то там, подбадривали меня криками.

Во втором тайме «Нью-Йорк» забил нам один гол прямо в самом начале.

После этого «Пайперс» забили еще один гол, доведя счет до 3:1. С помощью какого-то безумного чуда я добежала до края поля и приняла пас от Женевьевы. Я даже не понимала, как мяч попал ко мне, но я изо всех сил ударила ногой. Мой гнев был подпитан толчком в бок и насмешливой «шлюхой», что Эмбер прошипела мне минуту назад. Мы надирали им задницы, так что она могла обзывать меня сколько угодно.

Мы закончили игру еще с одним голом на последней минуте, который заставил наших болельщиков вскочить со своих мест и кричать как сумасшедших. Конечно, стадион не был забит битком, как на мужских играх, но это не имело значения. Фанаты, которые у нас были, находились за пределами понятия преданности, и это более чем компенсировало все остальное.

Следующий час прошел в сплошных объятиях и поздравлениях, а Гарднер говорил о хорошем и плохом, что произошло за эти девяносто пять минут. Я приняла душ и вышла из раздевалки так быстро, как только могла. Я не была в настроении общаться ни с кем, кроме этих трех человек на трибунах.

Я вышла на улицу раздавая «пять» и получая похлопывания по заднице от некоторых игроков на выходе, и еще там стояли съемочные группы и журналисты – яркий свет и микрофоны наготове.

– Сал!

– Сал!

Носки Большой Девочки надеты.

– Привет, – поприветствовала я их всех с тревожной улыбкой, делая шаг назад, когда четыре микрофона были сунуты мне в лицо.

– Поздравляю с победой, не могли бы вы рассказать нам, как «Пайперс» это удалось?

Я рассказала о командной работе, отличной защите и быстром мышлении.

Вопросов становилось все больше. Что я думала о том и о сем.

И затем…

– Где сегодня был ваш помощник тренера?

– Мне не сказали, – ответила я.

– Слухи о неподобающих отношениях между вами отвлекают вас от игры? – спросил кто-то еще.

Я внутренне ощетинилась, но сумела улыбнуться.

– Я бы отвлекалась, если бы мне было на что отвлекаться, но в этом сезоне, как и в любом другом, я сосредоточена только на победе. Это все.

– Значит, ты отрицаешь, что между тобой и Култи что-то есть?

«Я влюблена в него, и он думает, что чувствует что-то ко мне», – подумала я про себя, но вместо этого сказала:

– Он мой лучший друг и мой тренер. Это единственное, что я могу подтвердить.

Все, что я получила в ответ, это пустое выражение на лицах людей, надеющихся на что-то более драматичное. Если бы только они были рядом раньше, когда я получала от этого мужчины и дарила ему самые сладкие маленькие поцелуи в мире.

– Спасибо, что пришли, – сказала я и вышла, протискиваясь мимо членов семьи и фанатов других игроков, которые стояли рядом с прессой. Я пожала несколько рук, несколько раз обнялась и помахала знакомым.

Именно эту проклятую кепку я заметила первой, он стоял как можно дальше от прессы, рядом с ним были мои родители, Марк и Саймон. Папа первым увидел, что я приближаюсь. Он бросился ко мне, его лицо сияло. Папа крепко обнял меня и произнес слова, которые использовал каждый раз, когда я вызывала у него исключительную гордость.

– Ты могла бы забить еще как минимум два гола.

– В следующий раз, – согласилась я, обнимая его в ответ.

Следующей была моя мама.

– Ты не так часто оставляешь себя открытой. Хорошая работа.

Наконец, после того как мама отпустила меня, Култи сделал шаг вперед, прежде чем Марк или Саймон смогли это сделать. Он положил руку мне на плечо, не отрывая взгляд от моих глаз, и только слабый намек на улыбку появился на его губах.

– Да, о мудрейший? Какие у вас есть для меня советы?

Эта маленькая улыбка расцвела.

– Твои родители все сказали.

* * *

– Buenas noches, amores, – мама пожелала спокойной ночи нам обоим, прежде чем скрыться в моей спальне. Мои родители остались ночевать у меня.

Папа откинулся на спинку дивана и потягивал пиво, которое купил по дороге домой. Наша группа из шести человек зашла поесть в ресторан сразу же после игры. Он подождал, пока дверь спальни не захлопнулась, прежде чем сказать:

– Теперь ты можешь сказать мне, почему Култи не тренировал сегодня вечером?

Тот факт, что он продержался почти пять часов, пока, наконец, не сломался и не спросил, почему Немец сидел на трибунах, был удивительным. Я должна была отдать ему должное за то, что отец так долго держался и не задал этот вопрос, когда он, должно быть, пожирал его изнутри.

– Да.

Папа выдохнул, и мне пришлось бороться с желанием взять у него бутылку и сделать глоток.

– Он сегодня был на трибунах, чтобы я могла играть. Он будет сидеть и в финале, так что я тоже смогу играть, – медленно объяснила я. – Другие девушки жаловались на то, что он выбирает фаворитов, так что… – События последнего месяца моей жизни внезапно снова будто обрушились на мои плечи, и все, что я могла сделать, это беспомощно пожать ими.

Папа пристально посмотрел на меня, а потом еще немного пристальнее. Одно из его век слегка задрожало.

– Расскажи мне, что случилось.

Я так и сделала. Рассказала ему о том, каким образом мне снова разрешили играть, но как изначально отстранили.

В ответ папа выпил полбутылки. Он выглядел так, будто вот-вот лопнет. Если кто-то и понимал значение действий Култи, так это он.

– Сал…

– Да?

– Что ты собираешься делать?

– Я не знаю.

Он посмотрел на меня.

– Ты знаешь, что нужно делать.

– Я не знаю.

– Ты знаешь.

Боже, так вот на что был похож разговор со мной?

– Папа… Я... я не знаю. Я даже не знаю, что и думать обо всем этом. Мы в совершенно разных лигах. Я – это я, он – это он. Это никогда не сработает.

Он серьезно кивнул.

– Я знаю. Ты слишком хороша для него, но я не учил тебя быть такой тщеславной.

О, Боже. Почему я вообще пыталась с ним говорить об этом? Я начала хохотать.

– Я не это имела в виду, и ты это знаешь. Черт побери.

Папа улыбнулся и прижал прохладное стекло пивной бутылки к моему колену.

– Он знает о твоей маленькой одержимости?

Я одарила его взглядом «ты что, издеваешься?», который заставил его усмехнуться в ответ.

– Я хочу их увидеть.

– Увидеть что?

– Твои крылышки трусливой курицы, – невозмутимо произнес он.

Я простонала.

В ответ он начал кудахтать.

– Я всегда знала, что ты сумасшедший.

Папа фыркнул.

– Я думал, ты тигрица, hija mia (исп. дочь моя).

Вот так он заговорил об этом. Мой отец заговорил именно о том, о чем я беспокоилась. Неужели я действительно потеряла мужество?

– Я не знаю, как ему сказать. Я даже не знаю, почему он думает, что у него есть чувства ко мне, папа. И что мне теперь делать? Он делает все эти вещи и говорит всякую ерунду, хотя никогда раньше даже не давал мне понять, что думает обо мне как не просто о друге. И что мне теперь делать?

Отец бросил на меня взгляд, говоривший, что он явно не впечатлен тем, что я спрашиваю его мнение.

– Ты действительно хочешь, чтобы я тебе сказал?

Я кивнула.

– Когда встретил твою маму, я точно знал, кто она. Все знали, кто она. Я уже говорил тебе, что не я заговорил с ней первым, она сама подошла ко мне. Мне нечего было ей предложить. Я даже не закончил среднюю школу, а твоя мама была дочерью Ла Кулебры. Не имело значения, сколько раз я говорил ей, что она может найти кого-то получше, она никогда не уходила. Если для нее не имеет значения, что мы никогда не разбогатеем, то почему я должен ее отталкивать? Я любил ее, и она любила меня, а когда у тебя есть любовь, ты находишь способ заставить все работать. – Он снова прижал бутылку к моему колену. – Ты можешь получить все, что захочешь. Все, что ты когда-либо хотела. Ты много работала для этого, и я знаю, что ты это знаешь. «Я могу и сделаю», помнишь?

– Вот что я тебе скажу. Я знал, что что-то происходит, когда ты появилась с ним в моем доме. Ни один мужчина не поедет навещать твою семью, потому что ему скучно. Никто не стал бы проводить с тобой столько времени, если бы не хотел большего, а мой день рождения был несколько месяцев назад, Саломея. – Он указал на свою грудь, где билось сердце. – Думай сердцем, а не головой. Я никогда не видел, чтобы ты отказывалась от любой возможности, которая тебе представлялась. Не начинай и сейчас.